Текст книги "Хроники образовательной политики: 1991–2011"

Глава XII
Новая шкода и новые университеты

В своем первом после избрания президентом послании Федеральному Собранию Дмитрий Медведев уделил доселе невиданное внимание социальной сфере, образованию в том числе. Можно понять кремлевских спичрайтеров: преемник Владимира Путина, будучи первым вице-премьером, курировал приоритетные национальные проекты, и его повышенное внимание к социальной тематике на новой должности выглядело вполне обоснованным. Владимир Путин в бытность президентом в своих посланиях, как правило, говорил об образовании – когда больше, когда меньше, но всегда возникало ощущение, что «маловато будет».

Дмитрий Медведев сконцентрировал внимание именно на школе, и это можно назвать «точечным попаданием» (впрочем, был еще один образовательный аспект послания – подготовка управленцев в связи с необходимостью формирования кадрового резерва, «президентской тысячи»). Применительно к образованию президент произнес минимум банальностей, хотя в выступлениях подобного жанра они обычно превалируют. В абзаце, где речь идет о необходимости достижения лидирующих позиций в различных сферах, включая науку и образование, есть очень важный пассаж: «На такие цели ни государству, ни бизнесу скупиться не стоит – даже в непростые финансовые периоды». В отличие от Бориса Ельцина нынешний президент если и кривил душой, то совсем мало…

Пять основных направлений развития школы, обозначенные Дмитрием Медведевым в послании 2008 года, таковы: переход на новые стандарты, поддержка талантливых детей, совершенствование учительского потенциала, развитие современной школьной инфраструктуры, сохранение здоровья детей.

Школа нашей мечты

К весне 2009 года Минобрнауки России – в полном соответствии с президентским посланием – разработало проект национальной образовательной инициативы «Наша новая школа». Как и «Современная модель образования», документ был направлен на обсуждение в регионы в рамках августовских педагогических конференций. Однако, как ни парадоксально, полноценного обсуждения именно данного конкретного документа не получилось.

В тех регионах, где в августе 2009 года мне удалось побывать на учительских конференциях, их участники, казалось бы, получив в раздаточных материалах текст заветного проекта, говорили преимущественно о ЕГЭ, который пару месяцев назад впервые был проведен в штатном режиме, вызвав бурю эмоций. Причина в том, что первоначальный проект национальной образовательной инициативы (как, впрочем, и последующие итерации) был написан настолько гладко, что любой попытавшийся опровергнуть основные тезисы выглядел бы столь же странно, как если бы выступил против утверждения «хорошо быть богатым и здоровым». Обсуждать, по большому счету, было нечего. Даже столь болезненная тема, как стандарты школьного образования, оказалась заведомо выхолощенной: принятые еще в 2007 году поправки в закон «Об образовании» исключали из структуры стандарта содержание образования. Теперь образовательные стандарты любого уровня состояли из трех групп требований: к структуре основной образовательной программы, к результатам ее освоения и к условиям ее реализации. По поводу единственной угрозы, которую бурно обсуждали в национальных республиках в связи с отменой компонентной структуры стандарта (раньше он состоял из федерального, регионального и школьного компонентов), все мыслимые и немыслимые копья уже были сломаны. Федерация долго и упорно разъясняла, что отмена национального компонента не предусматривает отмену национального содержания – в республиках и любых других субъектах Федерации как учили родные языки и обычаи малой родины, так и будут продолжать их учить.

В ноябре 2009 года в очередном послании Федеральному Собранию президент вновь заговорил об образовании. Однако на этот раз идеи, вошедшие в проект «Наша новая школа», были сгруппированы по-другому. Президент говорил, во-первых, о качестве образования (ЕГЭ – единый, но не единственный) и о профильном обучении в старших классах. Во-вторых, о современной школьной инфраструктуре, в том числе о создании «умных зданий» и безбарьерной среды для детей-инвалидов (эти вопросы особенно активно обсуждались в период между посланиями 2008 и 2009 годов, в том числе на июньском заседании РОСРО). В-третьих, президент пообещал расширить самостоятельность школ (переход в статус автономных учреждений) и сократить обязательную отчетность. В-четвертых, в очередной раз было обещано закрепить равенство государственных и частных образовательных учреждений. В-пятых, – и это принципиально новая идея, услышать которую из уст президента, похоже, не ожидали даже в профильном министерстве, – модернизация педагогического образования, прежде всего преобразование педвузов «либо в крупные базовые центры подготовки учителей, либо в факультеты классических университетов».

«Я рассчитываю на то, что инициатива «Наша новая школа» станет не просто очередным ведомственным проектом, которых у нас немало, а делом всего нашего общества», – подытожил Дмитрий Медведев.

В своем блоге на портале «Открытый класс» замдиректора департамента Минобрнауки Мария Гончар разъясняла этот тезис так: «Этот документ вкупе с историей отражает эволюцию нашей образовательной стратегической документалистики. Концепция модернизации образования – была, скорее, внутриведомственным документом, хотя и одобренным правительством. Все равно в нем ставились, по сути, «педагогические цели». То есть на уровень цели поднимались, скорее, средства их достижения. И в результате сам документ, та работа, которую он за собой влечет, были заперты внутри ведомства… Второй в этой череде шаг – «Приоритетные направления развития системы образования страны» – был документом более технологическим, он говорил о том, как надо действовать, чтобы претворить концепцию… Третий шаг – нацпроект». «Наша новая школа», по оценке Марии Гончар, – это следующее поколение документов: инициативы, которые в большей степени адресованы гражданам, а не профессиональному сообществу. Отличие от традиционных ведомственных проектов в том, что образовательные инструменты отделены от целей, ради которых они применяются.

В окончательной версии «Нашей новой школы», о подписании которой Дмитрий Медведев объявил в январе 2010 года в Санкт-Петербурге на торжественных мероприятиях по случаю начала Года учителя, к пяти первоначально заявленным направлениям добавилось шестое – о самостоятельности образовательных учреждений. Несмотря на сокращение объема почти вдвое, в документе удалось интегрировать основные тезисы посланий 2008 и 2009 годов. Например, в раздел о здоровье школьников президент добавил пресловутый третий урок физкультуры, в раздел о совершенствовании учительского потенциала – предложения о реформе педагогического образования.

В «Нашей новой школе», как в Библии, каждый мог найти что-то свое – я неоднократно сталкивался с ситуациями, когда очередной эксперт, продвигая некий тезис, будь то развитие дистанционного образования в масштабах страны или обеспечение фиточаем учеников «школы здоровья», ссылался на президентскую образовательную инициативу. Впрочем, на федеральном уровне ее понимали более глобально.

В 2010 году было принято решение о ликвидации двух федеральных агентств, подведомственных Минобрнауки, – Роснауки и Рособразования. Административная реформа в отдельно взятом ведомстве, как оказалось, не привела к повышению эффективности его работы. Теперь же в рамках очередной реорганизации, разумеется, был значительно увеличен аппарат Минобрнауки. Впрочем, Исаак Калина объяснял целесообразность реорганизации так: «Если в 2006–2010 годах нас, управленцев, могли ценить за появление «правильных» учреждений, то в 2011–2015 годах основой оценки эффективности нашей работы будет отсутствие «неправильных» учреждений. Такой подход требует иных – более «коротких» и четких – схем управления. Поэтому сегодня министерство объединяется с агентствами, создается большее число департаментов, которые будут нести прямую ответственность и за лидеров, и за отстающих – за все учреждения по своему направлению».

Инициатива «Наша новая школа» в этой системе координат должна была способствовать уменьшению количества «неправильных» учреждений, в том числе с помощью новых схем управления. Она фактически стала техническим заданием на разработку любого действия на любом уровне в системе общего образования. Под «Нашу новую школу» была «заточена» Федеральная целевая программа развития образования на 2011–2015 годы и те направления, которые сохранялись в приоритетном национальном проекте «Образование». Точно так же «Наша новая школа» становилась системой координат для любых региональных и муниципальных проектов: достижения в ее реализации должны были стать основой при оценке успехов губернаторов и муниципальных руководителей на ниве образования.

Выше среднего

Не раз приходилось слышать тезис о том, что поскольку президент страны сосредоточил внимание на проблемах общего образования, то профессиональное образование – прерогатива премьер-министра Владимира Путина. Сложно сказать, было ли такое разделение задумано «наверху» или акценты сами собой «расставились» в ходе работы, но так или иначе никаких проектов всенародного значения по поводу развития профессионального образования от имени главы государства выпущено не было.

Новая система координат высшего образования начала формироваться еще в 2006 году, когда в рамках нацпроекта «Образование» были определены первые 17 вузов, чьи инновационные программы победили на конкурсе, и были созданы два федеральных университета – Сибирский и Южный, объединившие – как замечали многие эксперты, чисто механически – ряд вузов соответственно Красноярска и Ростовской области. Однако через пару лет наряду с федеральными университетами появились национальные исследовательские университеты (НИУ). Два из них – МИФИ и МИСиС – получили статус вне конкурса специальным президентским указом 7 октября 2008 года.

В это же время началось активное обсуждение способов отбора и поддержки ведущих вузов по окончании нацпроекта. Эксперты неоднократно акцентировали внимание на том, что государство не должно бросать вузы, в развитие которых в рамках нацпроекта уже были вложены значительные средства. Так, в Высшей школе экономики был разработан план продолжения инициатив, начатых в этом вузе в рамках нацпроекта, но уже за средства университета. Довольно велико было опасение, что в элитную группу вузов не войдет детище нацпроекта – 57 победителей конкурса инновационных программ вузов 2006–2008 годов. Однако практически все они получили статус национальных исследовательских университетов или вошли в состав новых федеральных университетов.

На вопрос о том, какими должны быть формы национальных исследовательских университетов, ректор МИФИ Михаил Стриханов ответил: «Соблазнительными». На конференции в Академии народного хозяйства в ноябре 2008 года Ярослав Кузьминов, основываясь на результатах обсуждения в ректорском сообществе, так описывал эти самые формы.

В развитых странах исследовательские университеты – это «центры превосходства» на базе интеграции науки и образования, связей с промышленностью. Они демонстрируют лучшие результаты и тиражируют лучший опыт, там преподают знаменитые ученые, у них есть знаменитые выпускники, их преподаватели-исследователи цитируются в мировых научных журналах, участвуют в значимых научных проектах. Конкурентные преимущества исследовательских университетов обусловлены тем, что там сконцентрированы талантливые люди, выделяется достаточно ресурсов для организации исследований и обучения, действует конструктивная система управления с гибкими подходами (гибкость необходима, так как далеко не всегда решения, принимаемые в ходе голосования, обеспечивают движение вперед).

Ректор Вышки выделил семь компонентов, без которых невозможно участие университета в глобальной конкуренции. Это научно-исследовательские (опытно-конструкторские) работы, тесные связи с бизнесом и инновационной системой, гибкость процесса обучения, интернационализация, базовая инфраструктура («в общежития российских вузов ни один человек из западного университета не поедет, если он, конечно, не «экстремал»), разумные размеры, однородная структура. Университет не должен быть огромным, поскольку вряд ли удастся набрать, скажем, 100 тысяч талантливых студентов и необходимое количество талантливых преподавателей, которые их будут обучать. Тем не менее в университете возможны разные комбинации направлений подготовки. Так, в голландском университете Эразмус – давнем партнере ВШЭ – готовят экономистов и медиков, а «на пересечении» этих специальностей есть школа экономики здравоохранения. Точно так же вместе с медиками могут учиться технологи. Но в исследовательском университете невозможно «сотрудничество всех со всеми».

В исследовательском университете должен существовать баланс между прикладными и исследовательскими разработками. Государственное финансирование должно учитывать расходы не только на образование, но и на науку. Если университет получает 1 млрд рублей на образование, расходы на науку за ближайшие 10 лет должны быть доведены до такого же уровня. Не бывает исследовательского университета, который сам зарабатывает все необходимые средства на научные исследования. В самой Высшей школе экономики выделяются внутренние научные гранты, финансируются научно-учебные лаборатории. Но недопустимо возлагать на вузы перераспределение средств, полученных от государства, в пользу фундаментальных исследований.

Опыт вовлечения студентов и аспирантов в реальные научные исследования, которым могли бы воспользоваться новые национальные исследовательские университеты, накоплен в Высшей школе экономики за 2000-е годы. Это формат научно-учебных лабораторий – коллективов, которые за короткий период работы вышли со своими статьями в зарубежные журналы при среднем возрасте авторов 23 года. Для талантливых студентов и аспирантов должны быть созданы особые стимулы: в той же Вышке лучшие студенты, обучающиеся платно, получают скидку до 70 %, есть академические стипендии, студенты могут официально работать в вузе младшими исследователями. Проводится целенаправленная работа по увеличению числа научных публикаций, чтобы люди умели представлять свои результаты в ведущие международные журналы и получать зарубежные гранты. В 2010 году Высшая школа экономики стала первым российским вузом, открывшим аспирантуру полного дня и гарантировавшим своим аспирантам «эффективный контракт» – доход, который позволит им сосредоточиться на подготовке диссертации и занятиях наукой.

Во втором десятилетии XXI века перед ведущими российскими вузами стоит задача восстановления исследовательской, инновационной компоненты. Потенциал для этого есть: еще в середине 2000-х годов вузы привлекали в три раза больше внебюджетных средств на исследования и разработки, чем институты Академии наук. Теперь оставалось выделить лучших и расширить возможности их развития.

По итогам дискуссий были сформированы критерии и объявлен конкурс на статус национального исследовательского университета. В 2009 году в конкурсе победили 12 вузов, в 2010 году – еще 15. Федеральные университеты-«объединители» возникли во всех федеральных округах, один из них – Дальневосточный, с новым строящимся кампусом на знаменитом острове Русский – возглавил замминистра образования и науки РФ Владимир Миклушевский. Наконец, МГУ и СПбГУ получили статус университетов национального значения с серьезными привилегиями (сначала указом президента, а потом и федеральным законом), и даже 70-летний возраст не стал помехой для сохранения Виктором Садовничим должности ректора главного вуза страны. И хотя в научно-образовательной среде бурно обсуждались проблемы качества работы Московского университета и возможностей реализации его программы развития («утопия», «Нью-Васюки», «астрологический прогноз в желтой прессе» – пожалуй, самые мягкие характеристики этой программы, встречающиеся в блогосфере), веками формировавшийся статус был превыше всего.

В апреле 2010 года был принят пакет из трех крайне дорогих постановлений правительства: № 218 (кооперация вузов и производственных предприятий), № 219 (развитие инновационной инфраструктуры в вузах), № 220 (привлечение в вузы ученых мирового уровня). Средства распределялись между вузами на конкурсной основе – поддержка элитной части высшей школы продолжалась.

«Ниже плинтуса»

Впрочем, выстроенная система координат как в массовом сознании, так и у некоторой части профессионального сообщества не могла считаться исчерпывающей. Стоит заметить, что еще в 1990-е годы огромным спросом стали пользоваться рейтинги учебных заведений, в основе которых лежали те или иные критерии. Одним из первых таких рейтингов, опубликованным в «Финансовых Известиях» в самом начале 1990-х, был почти исчерпывающий список тогда еще совсем юных российских школ бизнеса – их ректоры, преподаватели и слушатели бурно обсуждали, сколько заплатила редакции, например, школа бизнеса МГИМО, по непонятному стечению обстоятельств оказавшаяся на первом месте. Рейтинги любых учебных заведений – от детских садов до институтов повышения квалификации – не составлял только ленивый. Несколько лет просуществовало созданное олигархом Олегом Дерипаской рейтинговое агентство «РейтОР», регулярно выдававшее рейтинги вузов, в методиках составления которых автор этих строк ну никак не мог разобраться – отпугивали заумные описания, обилие строк в таблицах и всевозможные дробные показатели. Впрочем, некоторые коллеги со мной не соглашались, памятуя о том, что «РейтОР» – «независимая общественная организация, вырабатывающая систему общественной экспертизы качества российского образования, в основе которой лежат актуальные и понятные критерии оценки».

Звездный час «РейтОРа» наступил 10 февраля 2009 года, когда в «ИНТЕРФАКСе» состоялась пресс-конференция его директора Ирины Артюшиной и ректора МГУ Виктора Садовничего, на которой журналистам был представлен рейтинг ведущих университетов мира. МГУ там занял пятое место, и в первой десятке его окружали Колумбийский, Гарвардский, Стэнфордский, Кембриджский и прочие не менее известные заведения. Эксперты проанализировали работу более 500 вузов из 70 стран по большому спектру параметров, и был сделан вывод, что «многие российские университеты не уступают по качеству ведущим вузам мира и могут на равных конкурировать с ними». Проблема заключается лишь в том, что у наших вузов финансирование хуже. Виктор Садовничий был очень вдохновлен рейтингом, заявив, что наконец-то независимое агентство взялось за оценку места российских университетов в глобальном образовательном пространстве: «Те рейтинги, которые были раньше, просто не знали информацию о российских вузах. Я встречался с руководителями этих рейтингов, и они это признают. И то, что наше агентство взялось за такую работу, это очень и очень важно и положительно. Мне кажется, что этим дан толчок нашей системе образования… Я скажу честно: по моим оценкам, МГУ находится не на пятом, а на третьем месте. Я – математик и считать умею».

Однако несколько месяцев спустя, когда в России впервые был проведен ЕГЭ в штатном режиме, появились абсолютно объективные критерии для рейтингования российских вузов – средний балл ЕГЭ поступивших и количество зачисленных победителей олимпиад. Летом 2009 года в Высшей школе экономики был составлен пилотный рейтинг государственных вузов Москвы и еще нескольких регионов на основе данных о зачислении, которые «считывались» с сайтов вузов. В 2010 году рейтинг качества приема в российские вузы по среднему баллу ЕГЭ (в просторечии – ЕГЭ-рейтинг) был подготовлен Высшей школой экономики совместно с РИА Новости по заказу Общественной палаты РФ (ее членом вновь стал Ярослав Кузьминов после двухгодичного перерыва). Вслед за ним был представлен еще один рейтинг – вузов, которые предпочитают победители олимпиад (всероссийской и олимпиад из перечня Российского совета олимпиад школьников).

И вот здесь уже никаких сомнений по поводу места конкретного вуза в рейтинге быть не могло – «рулила» элементарная арифметика. С тем, что средний балл ЕГЭ, с которым абитуриенты приходят в вуз, – один из ключевых показателей результатов работы этого вуза, спорить было сложно. Погрешность здесь невелика и связана разве что с фактором нечистоплотности и коррупции, который «кое-где у нас порой» при сдаче ЕГЭ имеет место. Ведь на результаты образования примерно в равной пропорции влияют три фактора. Первый – это качество преподавателей и образовательной программы учебного заведения. Второй – качество знаний и мотивация самого студента. Третий – качество знаний и мотивация той группы, где он учится (ведь образование – процесс коллективный, и заочная форма хуже очной именно в силу отсутствия общения между студентами). Средний балл ЕГЭ так или иначе объективно характеризует второй и третий факторы.

Итоги приема в вузы 2010 года показали, что выпускники школ научились точнее выбирать вуз, куда они смогут пройти со своими баллами, при этом более 90 % вузов точно выполнили правила приема по ЕГЭ. Право на проведение дополнительных испытаний получили лишь 11 вузов, да и воспользовались им далеко не все. В 2010 году ведущие столичные вузы улучшили свои результаты, поскольку сильные абитуриенты перетекли в Москву и Питер, а ведущие региональные – потеряли их. Продолжался кризис двух огромных групп вузов: технических (технологических) и педагогических, а также двух меньших по количеству участников рейтингов – аграрных и транспортных. В совокупности они составляют больше половины государственных вузов России и набирают самых слабых абитуриентов. Например, в группе «технологические машины и оборудование» 97 вузов, из них средний балл выше 65 только у одной Бауманки, зато баллы ниже 55 (то есть большинство зачисленных на бюджет – троечники) – у 67 вузов. Андрей Фурсенко, комментируя рейтинг, заявил, что министерство конечно же будет анализировать работу вузов, показавших низкое качество приема.

3 ноября на заседании Общественной палаты Комиссия по развитию образования представила доклад «Российские государственные вузы: индексы качества приема-2010».

В ситуации, когда высшее образование продолжает оставаться для большинства российских граждан единственно возможным вариантом начала карьеры, да и работодатели даже разнорабочих предпочитают нанимать с высшим образованием, диплом вуза де-факто становится пропуском на рынок труда. При этом в сознании многих людей высшее образование перестало быть сопряженным с какими-либо профессиональными компетенциями. Работодатели не доверяют вузам: пять лет назад с вузами не сотрудничали 50 % предприятий, в 2010 году – 71 %. Это подтверждается низким уровнем обучения во многих вузах – туда принимают с минимальными результатами ЕГЭ, то есть даже не троечников, а настоящих двоечников. Только 115 государственных вузов – из 600 с лишним – привлекательны для победителей и призеров олимпиад. Лишь 150 вузов участвовали в конкурсах Минобрнауки на распределение дополнительных бюджетных средств – по развитию инновационной инфраструктуры, привлечению ученых с мировым именем, по разработке совместных проектов с предприятиями. Остальные оказались попросту не в состоянии подготовить конкурентоспособные заявки.

Анализ приема в российские вузы показал, что большинство сильных абитуриентов идут на бюджетные отделения экономических, юридических и медицинских факультетов (высокий спрос на специальность врача – новшество 2010 года). Слабейшие абитуриенты предпочитают сельское хозяйство, педагогику и многочисленные специальности, ассоциирующиеся с советским военно-промышленным комплексом. Хотя Россия стала страной практически всеобщего высшего образования, для изрядной части этого образования – инженерного и педагогического (за счет бюджета), экономического и юридического (за счет средств семей) – характерно совершенно неудовлетворительное качество. Вузы готовы взять любого абитуриента. Советская структура высшей школы мало изменилась: в типичном техническом вузе обучаются 1000 инженеров на бюджетных местах (в предыдущие годы Рособразование вопреки здравому смыслу регулярно увеличивало контрольные цифры приема на инженерные специальности) и 1000 экономистов на платных местах, у тех и других средний балл ЕГЭ – около 50. «Офисного планктона» на рынке труда достаточно, но квалифицированных инженеров и экономистов не хватает, как не хватает и исполнителей – квалифицированных рабочих.

В этой ситуации, по мнению Ярослава Кузьминова, искусственно ограничивать доступность высшего образования и заставлять молодых людей поступать в техникумы недопустимо (ни одна политическая сила не возьмет на себя ответственность за такое решение), однако подготовка квалифицированных исполнителей может осуществляться в рамках прикладного бакалавриата. Это тоже высшее образование, но студенты не будут чувствовать себя социально ущербными людьми, отказавшимися от дальнейшей карьеры, как это происходит с нынешними учащимися колледжей и техникумов. По окончании программ прикладного бакалавриата выпускники могли бы сразу идти работать, но в любой момент имели бы право вернуться и продолжить образование.

Другое предложение профильной комиссии Общественной палаты – продолжать отбор и усиливать поддержку ведущих вузов, в первую очередь естественнонаучных и технических, выделяя средства на исследования. Успешные университеты могут быстрее возникнуть в провинции – там легче обеспечить эффективный контракт ученого и создать социальные сервисы для глобальных студентов. При этом нельзя делать ставку только на отобранные национально-исследовательские университеты – получение высшего образования должно оставаться законным правом каждого гражданина России.

Присутствовавший на заседании Общественной палаты Исаак Калина предположил, что, ознакомившись с представленным докладом, многие ректоры обратятся к министру образования и науки с просьбой сократить бюджетный прием на те направления, куда поступают слабые абитуриенты, – зачем набирать, например, на ракетостроение студентов с плохим знанием математики? Пока что, по его мнению, ускорено выявление, а не вытеснение псевдовузов. Лишь 43 вуза установили для своих абитуриентов нижнюю планку по баллам ЕГЭ выше, чем Рособрнадзор, и это свидетельствует об их высокой самооценке. Получается, всем остальным безразлично, кто к ним придет, ведь все равно их учить не собираются, главное – выдать диплом. «Естественно, контрольные цифры приема будут устанавливаться с учетом среднего балла ЕГЭ и нижнего балла ЕГЭ, с которым можно было поступить, – сказал Исаак Калина. – Если в вуз могут поступать все подряд, то только такие там и останутся учиться».

Впрочем, Высшая школа экономики предлагала более конкретные меры. «Сократить прием в инженерные вузы примерно в два раза (при этом слабые вузы присоединить к более сильным), сохранив при этом существующее финансирование, – говорил в интервью РИА Новости Ярослав Кузьминов. – Установить на уровне Минобрнауки минимальный проходной балл на инженерные и естественнонаучные специальности – скажем, 50 из 100 по математике, химии и физике. Страна ничего на этом не потеряет – сейчас по специальности работает, дай бог, каждый второй-третий человек с дипломом инженера. Тем самым бюджетные средства в расчете на одного будущего инженера вырастут вдвое. За счет этого можно будет вдвое поднять зарплату преподавателей и обеспечить качественное проведение практик».