Текст книги "Хроники образовательной политики: 1991–2011"

Глава XIII
Пределы совершенства

В 2010/2011 учебном году не только профессиональное сообщество, но и широкие народные массы охватили три бурные дискуссии: как избежать коррупции на ЕГЭ, о новых стандартах старшей школы и о введении платного образования в школе. Именно в этот период завершались обсуждения проекта интегрированного закона «Об образовании», хотя в отличие от трех названных тем дискуссий накал страстей был не столь велик.

«Это ж надо такое придумать!»

31 мая 2010 года, в день проведения ЕГЭ по русскому языку, в городе Морозовске Ростовской области с поличным были пойманы 70 учителей школ, собравшиеся в доме детского творчества для того, чтобы заполнить бланки ЕГЭ за своих учеников. Как выяснилось, имела место круговая порука в отдельно взятом городе: подобные безобразия не первый год происходили с ведома директора школы № 5, главы районного отдела образования и, очевидно, более высокопоставленных муниципальных руководителей. Фальсификация была организована воистину в промышленных масштабах: стоимость «услуг» составляла около 40 тысяч рублей за очень высокие баллы, 30 тысяч – за не очень высокие, в дело были вовлечены учителя со всего города. Возможно, об этом никто и не узнал бы, если бы не местный депутат-разоблачитель, пожаловавшийся в прокуратуру и объяснивший «Комсомольской правде» свою гражданскую позицию так: «Если бы учителя бесплатно такую помощь оказывали, я бы ни за что не стал поднимать шум: бескорыстно – можно. А так как сказали, что им за это деньги платили, – извините, мне их не жалко вовсе».

7 июня 2011 года в школе № 264 на северо-востоке Москвы вместо семи одиннадцатиклассников из 958-й школы, обучавшихся экстерном, ЕГЭ по математике сдавали семеро студентов МФТИ. Вместо одного юноши-школьника работу писала девушка – Ксения Соловьева, в 2007 году победившая на международной олимпиаде школьников по физике в Иране. Как выяснилось, организаторы не проверили паспорта у участников экзамена, ограничившись перекличкой. Фальсификаторов задержали после окончания экзамена, потом отпустили, результаты, разумеется, аннулировали, а затем последовала долгая дискуссия о том, нужно ли их исключать за это из Физтеха и в чьей компетенции принятие подобных решений.

Впрочем, и подобные аферы (перечисленные случаи отнюдь не единичные), и появление в Интернете заданий ЕГЭ накануне экзамена, массовое списывание, организованное в социальных сетях (во время экзамена можно было отправить задание с мобильника и получить на него ответы), – цветочки по сравнению со скандалом, случившимся летом 2011 года в Российском национальном исследовательском медицинском университете имени Н.И. Пирогова. В списках абитуриентов, представленных к зачислению во «Втором меде», оказались несуществующие граждане с очень высокими результатами ЕГЭ.

Подлог был обнаружен случайно. Программист Виктор Симак, помогая знакомому абитуриенту оценить шансы на поступление, проанализировал с помощью компьютерной программы списки из 20 тысяч абитуриентов медицинских вузов Москвы и пришел к выводу, что во «Втором меде» на бюджетные места претендуют «мертвые души». Смысл подлога в том, чтобы в следующую волну исключить «мертвые души» из списков (они якобы забрали документы и ушли в другие вузы), а на освободившиеся места зачислить своих абитуриентов с низкими баллами ЕГЭ. Вокруг вуза возник грандиозный скандал. Ректор Николай Володин пытался свалить вину на подчиненных, но было совершенно очевидно, что без участия первых лиц университета такие махинации попросту невозможны. Ректора уволили. «Понятно, что вузы «хитрили» со списками абитуриентов и раньше, но не в таком масштабе, – прокомментировал ситуацию проректор ВШЭ Григорий Канторович. – В случае со «Вторым медом» можно говорить о коррупции раблезианского размаха – это ж надо такое придумать!»

В том, что и вузы, и школы, и органы образования разных уровней «хитрят» по мере возможности, помогая школьникам и абитуриентам получить нужные оценки и поступить в нужные вузы, сомнений ни у кого не возникало. Подлинность результатов ЕГЭ в регионах было нетрудно отследить с помощью статистики – на совещаниях региональных министров руководители Минобрнауки неоднократно демонстрировали таблицы, показывающие, что в таких-то регионах вдруг без всяких причин резко увеличивалось число высокобалльников. Андрей Фурсенко, общаясь с журналистами, не раз говорил, что коррупция при ЕГЭ так или иначе будет существовать, и каждая новая степень защиты будет сопровождаться появлением новых лазеек для ее преодоления. Вопрос лишь в том, чтобы свести масштабы злоупотреблений к минимуму. В связи с этим министр рассказал нам историю о том, как в начале века некий царский чиновник, инспектировавший строительство железной дороги, докладывал графу Витте об ужасающей коррупции. Тот поинтересовался масштабом бедствия. «Процентов 5–7», – ответил чиновник. «Ну, тогда все нормально», – сделал вывод Витте.

Впрочем, после всех выявленных безобразий власть и общественность в очередной раз задались вопросом: как нам реорганизовать ЕГЭ? Очередные обсуждения прошли в Общественной палате и в Комиссии при Президенте РФ по развитию системы поиска и поддержки талантливых детей и молодежи и совершенствованию проведения ЕГЭ (ее возглавлял руководитель президентской администрации Сергей Нарышкин). В сентябре на заседании Комиссии по реализации приоритетных национальных проектов и демографической политике ряд поручений по доработке правил приема в вузы дал президент Дмитрий Медведев.

Прежде всего предлагались меры, связанные с обеспечением честности проведения ЕГЭ: сделать процедуру экзамена независимой от системы образования, ввести уголовную ответственность за мошенничество и подлог при сдаче, транслировать видеозапись с каждого экзамена в Интернете. Ярослав Кузьминов в очередной раз говорил о необходимости выведения ЕГЭ из сферы региональных интересов, ведь региональные органы управления образованием, организующие всю процедуру сдачи экзамена, так или иначе заинтересованы в улучшении результатов просто в силу местечкового патриотизма. До сих пор есть случаи, когда экзамен организуют учителя той же школы, где учатся экзаменуемые. Привлечение независимых людей (например, федеральных чиновников) к проведению ЕГЭ могло бы хотя бы отчасти решить проблему, однако и здесь, наверное, со временем возникли бы сложности. Согласно легенде на некоем совещании кто-то предложил поручить проведение ЕГЭ армии – дескать, именно так поступают в Китае, на что один из руководителей Минобрнауки заметил: «Тогда уж лучше китайской…»

Другое предложение – содержательное – касалось разделения ЕГЭ на два уровня: базовый и профильный (русский язык, например, на мехмат нужно сдать на базовом уровне, а математику – на профильном). С этим соглашались практически все образовательные политики, и уже в 2009 году под руководством ректора Московского института открытого образования Алексея Семенова началась разработка КИМов нового поколения по математике. По мнению Ярослава Кузьминова, такая система позволила бы избежать всеобщего «натаскивания» на тесты частей А и Б, к которому так или иначе приходилось прибегать школьным учителям. Школы, ориентированные на серьезное изучение предмета, больше внимания стали бы уделять части С.

В 2011 году в Общественную палату поступило более 5 тысяч жалоб на проведение ЕГЭ, четверть из них касалась организаторов экзаменов, закрывавших глаза на использование мобильных телефонов и прочие виды списывания. Были и свидетельства элементарного разгильдяйства. Многие выпускники школ, обратившиеся на «горячую линию», жаловались на нехватку дополнительных бланков, необходимых для решения сложных задач части С. Более того, у детей не принимали заявления на сдачу экзамена по выбору, их принуждали отказываться от апелляции, пугая возможностью снижения балла.

По поручению Дмитрия Медведева в 2012 году в стране должна быть изменена модель оценки школьных знаний – прежде всего за счет школьных портфолио, которые будут учитываться при поступлении в вузы. Сейчас сложно наверняка сказать, как это будет выглядеть на практике. Эксперты говорили о возрождении среднего балла аттестата (средней оценки по профильным предметам с седьмого класса), об учете результатов широкого спектра олимпиад (участие в них в течение не менее трех лет, чтобы отсечь «внезапных» победителей) и начислении за это дополнительных баллов. Одновременно звучали предположения о том, что портфолио станет очередной лазейкой для коррупционеров, ведь даже ЕГЭ не удается провести честно, что уж говорить о менее формализованных способах оценки достижений. Понятно, что такую систему не удастся создать в кратчайшие сроки, но без нее очевиден риск постепенной девальвации самой идеи единого экзамена.

Наша новая старшая школа

Несмотря на то что в 2007 году законодатели исключили из образовательных стандартов собственно содержание образования, вокруг которого велись бурные споры в начале 2000-х, сами стандарты де-юре оставались основой образовательного процесса в любом учебном заведении.

Дискуссии вокруг стандартов высшего образования третьего поколения, принимаемых уже после фактически всеобщего перехода на «4 + 2», свелись к чисто техническим моментам. Прежде всего имели место пространные рассуждения о том, как предстоит переходить на компетентностный подход в высшем образовании. Следующей проблемой была степень укрупнения направлений. И хотя как в ходе общественных обсуждений, так и в решениях федерального министерства, казалось бы, не было сомнений в необходимости максимально возможного укрупнения, постепенно перечень направлений пополнялся все более экзотическими названиями. Например, в социально-экономическом блоке неожиданно появились не только магистерский, но и бакалаврский стандарт по «Управлению человеческими ресурсами» (изначально задумывавшийся как неотъемлемый профиль направления «Менеджмент»), магистерские стандарты по «Государственному аудиту» и «Финансам и кредиту». И хотя в большинстве случаев от «узкопрофильных» лоббистов удавалось отбиться, изначальная идея была слегка девальвирована.

Пожалуй, максимальный накал страстей возник в 2009 году при обсуждении проектов стандартов по социологии – альтернативные версии разработали консорциумы под эгидой МГУ и ВШЭ, а министерский совет по стандартам, несмотря на громкие протесты декана социологического факультета МГУ Владимира Добренькова, отдал предпочтение проекту Вышки. Но все это почти не выносилось за рамки профессионального обсуждения в узких кругах.

Что касается школьных стандартов второго поколения, то поначалу все обсуждения тоже велись в узких кругах. Но это продолжалось недолго.

В 2009 году Минобрнауки объявило конкурс на стандарт начальной школы, и свои проекты представили три коллектива: Института стратегических исследований в образовании Российской академии образования (ИСИО РАО) во главе с научным руководителем института, генеральным директором издательства «Просвещение» Александром Кондаковым, Института проблем образовательной политики «Эврика» во главе с Александром Адамским и группа мало кому известных екатеринбургских коллег. Совет по стандартам отдал предпочтение разработкам группы Кондакова, и в 2010 году, когда был объявлен конкурс на стандарт основной школы, альтернативы очередному проекту ИСИО РАО не нашлось. Оба стандарта группы Кондакова были приняты без особого шума, если не считать замечаний по доработке, высказанных экспертами Общественной палаты. Справедливости ради заметим, что голоса этих экспертов звучали не столь настойчиво, как в случае, например, с введением ЕГЭ, поскольку в отличие от ситуации пятилетней давности стандарты перестали считать чем-то судьбоносным для российского образования. Ярослав Кузьминов и проректор ВШЭ Исак Фрумин не раз выражали удивление, почему о стандартах в профессиональной среде ведется так много споров, ведь нигде в мире им не придают столько значения. Ректор «Шанинки» Анатолий Каспржак и вовсе называл стандарты «проклятым местом» российского образования: как в анекдоте – даже если на месте АвтоВАЗа свой завод построит «Мерседес», выезжать с конвейера будут все те же «Жигули».

А вот дискуссия о стандартах для 10-11-х классов неожиданно вышла далеко за рамки педагогического сообщества. Выступая на Общественном совете Минобрнауки, Ярослав Кузьминов объяснил это тем, что общественность относится к разным ступеням школьного образования точно так же, как рядовая российская семья. Можно даже построить график, демонстрирующий динамику вложений семьи в обучение ребенка. Когда он только идет в школу, родителей больше волнуют покупка мебели и поездки на юг, а спохватываться они начинают лишь когда ребенку нужно из школы куда-то переходить. Проблема заключается еще и в том, что для городских семей старшая школа – на треть уже экстернат. В целом до двух третей семей психологически относится к старшей школе как к экстернату с молчаливого согласия учителей и администрации.

В конце 2010 года ИСИО РАО представил в Минобрнауки проект стандарта полного (среднего) общего образования, и его тут же начали бойко обсуждать на разных экспертных площадках.

Первоначально неприятие вызывали преимущественно пассажи Александра Кондакова о важности личностных результатов образования, которых не было в стандарте первого поколения (требования к результатам освоения основной образовательной программы были поделены на предметные, метапредметные и личностные). Перечисленные в стандарте качества, которые должны быть сформированы у каждого молодого человека («портрет выпускника»), – от бережливости до патриотизма – вызывали мрачные аллюзии с воспитанием по-советски. Исак Фрумин на одном из семинаров предположил, во что может превратиться на практике «патриотическое воспитание на уроках математики»: «Мы берем несчастных выпускников и начинаем галочки ставить: одно качество есть, другого нет». И, действительно, возникал вопрос, как набор положительных качеств, которыми обладали разве что герои советской литературы, соотносится с приведенной Исаком Фруминым канонической цитатой Льва Толстого: «Чтобы жить честно, надо рваться, метаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать…»

Впрочем, все эти перечни качеств и прочие «личностные» пассажи в тексте стандарта были безобидны, как церковный иконостас, тем более что в документе четко прописывалось, что личностные результаты отдельно взятых учеников оценке не подлежат. Самое удивительное, что на первом этапе обсуждений никто не обращал особого внимания на перечень предметов, предложенный в стандарте, и возможности построения индивидуальных образовательных траекторий. При максимально допустимой нагрузке 37 часов в неделю разработчики задавали предельно жесткую структуру учебного плана: в первоначальной версии – 3 обязательных предмета (физкультура, ОБЖ, «Россия в мире») плюс индивидуальный проект и 6–7 курсов по выбору. При этом курсы делятся на три вида: интегрированные (обществознание, естествознание, математика и информатика в одном флаконе), базовые и профильные. Таким образом, для всех школьников создавалась возможность профилирования образования на старшей ступени при выборе из очень ограниченного меню – разработчики честно старались вписаться в рамки допустимой нагрузки, чтобы просто не вынуждать детей и дальше уходить в экстернат. За пределами учебного плана оставалась внеурочная работа – на нее новый стандарт отводил 10 часов в неделю. Хотя в специальном письме министерство разъясняло, что их финансирование является правом, но не обязанностью регионов, практика внедрения стандарта в начальной школе показывала, что в регионах на внеурочную работу честно выделяли хотя бы 5 часов.

В начале 2011 года СМИ и блогосферу заполонила критика предложенного проекта – против стандарта восстали учителя. Вождем всех мыслимых и немыслимых предметных лобби неожиданно стал Сергей Волков, учитель русского языка и литературы знаменитой московской 57-й школы. 28 января он написал руководителям государства и Минобрнауки письмо с жесткой критикой предложенной модели старшей школы. Письмо облетело Интернет, собрав 25 тысяч подписей, и обсуждение перешло в совершенно иную фазу: в течение нескольких месяцев Александр Кондаков отбивался от всевозможных нападок. Особенно сложно было доказать, что никто не собирается ограничить образование в старшей школе тремя обязательными предметами и индивидуальным проектом, а все остальное сделать платным. В ходе открытой дискуссии в пресс-центре РИА Новости даже давние оппоненты Кондакова мягко намекали Волкову на некорректность многих тезисов письма. Даже при том, что самые разные эксперты неоднократно (и во многом справедливо) упрекали авторов стандарта в сложности изложения, Исак Фрумин предположил, что если наши школьники не могут выполнить тесты PISA на понимание текста, то, может быть, и уважаемые подписанты письма не смогли правильно понять то, что написано в стандарте?

Призвав президента и премьер-министра наложить вето на радикальное перекраивание школьной программы, Сергей Волков и остальные нижеподписавшиеся предложили созвать представительное совещание педагогических работников страны, родителей и учеников для обсуждения вопроса о будущем образования. Рискну предположить, что родители и ученики на это совещание попросту не пошли бы (организованного представительства тех и других в масштабах страны как не было, так и нет), а учителя русского стали бы требовать часы на русский, математики – на математику и далее по списку. И дело не только в том, что им нужно кормить семьи, а часы – это реальные деньги (как в известном анекдоте про учительницу и грабителя – «часы не отдам, а классное руководство забирайте»), но и в их искренней любви к своему предмету, убежденности, что именно без него ни один человек не сможет быть счастливым и успешным.

Под влиянием общественности группа Кондакова доработала проект, устранив наиболее спорные моменты, очередная версия появилась на сайте Минобрнауки весной. И одновременно была представлена альтернативная версия стандарта, разработанная Президиумом РАО во главе с ее президентом Николаем Никандровым.

В конце апреля на экспертном семинаре в Общественной палате был проведен анализ обоих проектов стандартов. И вот здесь выяснилось, что проект ИСИО РАО имеет ряд очевидных преимуществ перед детищем Президиума РАО. Несмотря на то что в тексте обнаружились заимствования из проекта Кондакова, стандарт РАО фактически возвращал школу к обязательному минимуму содержания образования, к «зуновской» парадигме – формированию знаний-умений-навыков (в стандарте Кондакова основой образовательного процесса был назван системно-деятельностный подход в духе разработок Эльконина – Давыдова). «Документ написан в старом понимании закона «Об образовании», он апеллирует к компонентной модели стандарта, – заявила директор Института развития образования ВШЭ Ирина Абанкина. – Нормируется содержание образования, обязанностью обучающихся считаются учебные достижения. Зафиксирован переход к профильной школе, который уже произошел в 2000-х годах. Предложен хорошо известный «затратный подход» в расчете на недельную нагрузку, результаты освоения образовательной программы и требования к условиям никак не увязаны».

В заключительном слове Ярослав Кузьминов заявил, что представленный стандарт – хороший, понятный, написанный человеческим языком, который «не вызывает напряжения и желания подраться». И это неудивительно: «приятно прочитать то, что люди знают», поскольку стандарт описывает ту ситуацию в образовании, которая сложилась на сегодняшний день, он может быть «инструментом стабилизации школы, а не развития». А член Общественной палаты Ефим Рачевский усмотрел в предложениях академиков отказ от индивидуализации образования, чреватый уходом детей из школы, который в обозримом будущем приобретет массовый характер: «Сегодня недопустимо провозглашение тезиса «Никто не выйдет из школы, не изучив химию!» Если признается невозможность формирования индивидуальных образовательных траекторий старшеклассников в 2020 году, Российская академия образования должна самораспуститься».

Накал страстей был столь силен, что министерство не рискнуло отдать предпочтение одному из предложенных документов даже с условием его доработки. Была создана согласительная комиссия, которую возглавил директор Курчатовского института Михаил Ковальчук. К концу 2011 года окончательная версия стандарта старшей школы так и не была представлена.