Текст книги "100 великих историков"

Геннадий Григорьевич Литаврин
(1925–2009)

Геннадий Григорьевич Литаврин, советский и российский историк-византинист, родился 6 сентября 1925 года в селении Абай Уймонского аймака Ойратской автономной области Сибирского края (ныне Алтайского края) в семье учителей. Летом 1942 года, будучи негоден к военной службе по состоянию здоровья, он поступил на историко-филологический факультет Томского университета, но в декабре из-за угрозы дистрофии вынужден был бросить учебу. С конца 1942 по 1946 год Литаврин работал учителем русского языка, литературы и математики в школе селе Загайново (ныне Тальменский район Алтайского края). В 1944 году он поступил на заочное отделение физико-математического факультета Новосибирского пединститута и окончил 1‐й курс. Однако в 1946 году предпочел поступить на исторический факультет МГУ (1951 год – выпускник кафедры истории Средних веков этого факультета с дипломной работой «Русско-византийские отношения в IX–X вв.»). В 1954 году он окончил аспирантуру истфака и защитил кандидатскую диссертацию «Борьба болгарского народа против византийского ига (XI–XII вв.)». В 1954–1955 годах Литаврин преподавал древние языки на историческом факультете МГУ, в 1955–1968 годах был сотрудником Института истории АН СССР. С 1968 года он работал в Институте славяноведения АН СССР (позднее РАН), в 1982–2005 годах заведовал отделом истории Средних веков, а после 2005 года работал главным научным сотрудником. В 1973 году Литаврин защитил докторскую диссертацию «Советы и рассказы Кекавмена. Сочинение византийского полководца XI века», а в 1982 году стал профессором. С 1987 года он возглавлял сектор истории Византии (позднее – Центр по изучению византийской цивилизации) Института всеобщей истории РАН и редакцию журнала «Византийский временник».

В 1987 году Литаврин был избран членом-корреспондентом АН СССР, а в 1994 году стал академиком РАН. С 1991 по 2006 год он являлся президентом Национального комитета византинистов России и вице-президентом Международной ассоциации византинистов. Он был удостоен Государственной премии РФ (1996) и Международной премии Кирилла и Мефодия (1984), являлся иностранным членом Болгарской академии наук (1989). Он был награжден болгарским орденом Кирилла и Мефодия I степени (1983) и именной медалью Коллеж де Франс. Историк скончался 6 ноября 2009 года в Москве.

Г.Г. Литаврин

Литаврин исследовал взаимодействие, сосуществование и соперничество византийцев и славян на уровне политических контактов, этнического самосознания, религиозных традиций и повседневной жизни на протяжении почти всего раннего и зрелого Средневековья (VI–XIII века). Большое внимание он уделял истории взаимоотношений Византии и Древней Руси, а также внутренней истории Древнерусского государства домонгольской эпохи. Литаврин делал особый упор на роли международной торговли в развитии русско-византийских связей, в процессе становления и христианизации Руси. Историк полагал, что в контактах Византии с Русью, в отличие от других балканских стран, конфронтация играла незначительную роль. Интерес русских к византийской культуре не был связан с необходимостью противостоять агрессии и угнетению.

Касаясь внутренней истории Византии IX–XII веков, Литаврин ключевое значение придавал периоду 976—1081 годов, считая его решающим для судеб Византии. Именно тогда византийская цивилизация от недавнего расцвета перешла к необратимому упадку и постепенной утрате благосостояния и военной и политической мощи. Литаврин рассматривал формы земельной собственности, особенности формирования византийского феодализма, структуру и функционирование государственного аппарата, зарождение этнического самосознания населявших империю народов, жизнь городов и народные движения. Многообразие византийской жизни историк изучал на основе всего известного комплекса источников. Литаврин выявил ряд факторов, которые могли привести империю к последующему краху. В центре внимания ученого находились социально-экономические отношения.

Литаврин посвятил большое количество публикаций проблемам аграрной экономики, правовых отношений, развивавшихся вокруг земельной собственности, налоговой системе и развитию землевладений провинциальной аристократии. Он доказал, что уровень эксплуатации населения государством, налогового бремени и других повинностей в Византии был более низким по сравнению с другими средневековыми государствами. Теории о якобы имевшем место закрепощении византийских крестьян государством были Литавриным опровергнуты. Он отмечал: «В X–XI вв. и в деревне и в городе произошли глубокие перемены. Византийское крестьянство раскололось на две основные крупные группы: свободных налогоплательщиков казны и феодальнозависимых париков, принадлежавших частным лицам. Среднее положение между этими группами занимала категория государственных крестьян, поселенных в поместьях императорской семьи и государственных учреждений. И численность и размеры владений магнатов быстро росли. Феодальная вотчина производила все больше товарной сельскохозяйственной продукции, поступавшей на городской рынок. Но продукция эта все чаще становилась предметом не внутренней, а внешней торговли. С конца XI в. крупные города империи, а через столетие – и прочие вступили в полосу упадка. Страна высоко развитого ремесла, налаженного торгового оборота и устойчивых культурных традиций, Византия стала быстро сдавать свои позиции конкурирующим городам-республикам Италии. Причины этого коренились не только в том, что василевсы из политических соображений предоставляли венецианцам и генуэзцам неслыханные торговые льготы. Более важную роль играла замедленность темпов развития ремесла в империи еще до основания иноземцами факторий в Константинополе. Товары Италии все чаще оказывались добротнее и дешевле византийских. Экономическая и политическая система бюрократического государства задушила непомерными поборами и ограничениями собственное городское хозяйство, создав условия для его загнивания и медленного вырождения».

Литаврин является автором книг: «Очерки истории Византии и южных славян» (в соавторстве с А.П. Кажданом) (1958), «Болгария и Византия в XI–XII вв.» (1960), «Как жили византийцы» (1974), «Византийское общество и государство в X–XI вв. Проблемы истории одного столетия: 976—1081 гг.» (1977), «Византия и славяне (сборник статей)» (1999), «Византия между Западом и Востоком: Опыт исторической характеристики» (1999), «Византия, Болгария, Древняя Русь (IX – начало XII в.)» (2000). Он также перевел книгу «Кекавмен. Советы и рассказы Кекавмена» (1972) и совместно с А.П. Новосельцевым трактат императора Константина VII Багрянородного «Об управлении империей» (1989) и «Византийский медицинский трактат XI–XIV вв.» (1997). Литаврин был одним из главных авторов коллективных трудов «История Византии» (1967) в 3 томах, «Культура Византии» (1984–1991) и «Краткая история Болгарии: С древнейших времён до наших дней» (1987).

Франсуа Фюре
(1927–1997)

Франсуа Фюре, французский историк, один из крупнейших специалистов по истории Великой французской революции, родился 27 марта 1927 года в Париже в семье богатого банковского служащего. Он окончил элитный парижский лицей Жансон-де-Сайи и в 1946 году поступил на гуманитарный и юридический факультеты Парижского университета. В 1950 году из-за туберкулеза Фюре был вынужден прервать обучение и уехать на лечение в Альпы. До 1954 года он то лечился в санатории, то продолжал учебу в Париже. В 1954 году Фюре стал учителем средней школы в Компьене, а в 1955 году был переведен в Фонтенбло.

В 1956 году он начал работать в Национальном центре научных исследований (CNRS) в Париже, занимаясь историей французской революции. Он также начал сотрудничать с еженедельным журналом «Le Nouvel Observateur». В 1947–1959 годах Фюре был членом Французской коммунистической партии, но покинул ее и стал одним из основателей Объединённой социалистической партии в 1960 году. В 1966 году историк начал работу в Школе высших исследований в области социальных наук (EHESS) в Париже и был ее президентом в 1977–1985 годах. Фюре стал одним из основателей Фонда Сен-Симона. Начиная с 1985 года он ежегодно уезжал читать лекции в университетах США, в первую очередь в Чикагском университете, где был назначен профессором истории Франции в Комитете по социальной мысли.

Франсуа Фюре

В Америке Фюре был удостоен почетной докторской степени Гарвардского университета. Он был избран членом Французской академии наук 20 марта 1997 года. Он был награжден орденом Почетного легиона, удостоен премии Алексиса де Токвиля за гуманизм (1991), Европейской премии за вклад в развитие социальных наук (1996) и премии Ханны Арендт за политическое мышление (1996).

8 июля 1997 года в деревне Сент-Пьер Тоирак, на юге Франции, во время игры в теннис историк упал и получил травму головы, после чего был направлен на лечение в госпиталь в Тулузе, где 12 июля скончался от сердечного приступа.

Фюре начинал с социальной истории буржуазии XVIII века, но с 1961 года занимался главным образом историей Великой французской революции. Первоначально он был сторонником марксистской теории, но позднее отказался от нее и критиковал присущее коммунистам понимание французской революции как одной из форм классовой борьбы. Фюре использовал термин «тоталитарные близнецы», сравнивая коммунизм с фашизмом и нацизмом. Он разделял точку зрения Э. Нольте о том, что фашизм появился в ответ на коммунизм. Фюре смотрел на революцию прежде всего как на конфликт по поводу смысла и применения эгалитарных и демократических идей. Он утверждал в 1978 году: «По-настоящему беспристрастная история Французской революции еще не написана. Не написана даже в самой Франции».

Фюре пытался понять причины большой привлекательности коммунистических идей для значительной части европейской интеллигенции. В книге «Прошлое одной иллюзии. Очерк коммунистической идеи в XX веке» («Le Passé d’une illusion, essai sur l’idée communiste au XXe siècle») (1995) историк создал трагический образ советского тоталитарного государства. Для Фюре истинная и единственная революция совершилась в конце XVIII века во Франции. Большевики лишь узурпировали ее наследие. Эта книга стала настоящим бестселлером – было продано более 100 тысяч экземпляров. В 1995–1997 годах Фюре дискутировал с немецким историком Эрнстом Нольте. Дебаты начались со сноски в книге Фюре «Прощание с иллюзией», в которой критиковались взгляды Нольте на отношения между большевизмом и фашизмом, что побудило Нольте написать письмо протеста. Фюре отстаивал свою точку зрения о тоталитарных близнецах, имеющих одинаковое происхождение, в то время как Нольте утверждал, что фашизм был ответом на большевизм.

В книге «Постижение французской революции» («Penser la Révolution française») (1978) Фюре исследовал «революционное сознание». На смену идее монарха пришла идея нации, превратившаяся в источник всех прав. После этого любая общественная группа, претендующая на власть, вынуждена заявлять о том, что её главная цель – осуществить волю народа (нации). Одна из важных заслуг Фюре в изучении французской революции – новое прочтение историографии XIX века, которую он рассматривал как поставившую главные вопросы XX века. В то же время историк утверждал, что французы должны перестать видеть в революции ключ ко всем аспектам современной французской истории.

Фюре полагал, что процесс демократизации французского общества начался в период революции (и даже до неё), завершился на рубеже XIX–XX веков, а последствия революции были преодолены только в начале Третьей республики, когда республиканцы в парламентской борьбе одержали верх над монархистами. По его мнению, Великая французская революция не может претендовать на роль события, которое скрепило французскую нацию и создало современную Францию. Историк считал, что в 1789 году произошли сразу три революции – революция просвещённого либерального дворянства и верхушки буржуазии, революция крестьян и революция санкюлотов. Но только революцию либеральных дворян следует считать прогрессивной. Революции крестьян и санкюлотов проникнуты антибуржуазными настроениями, только мешали прогрессивному развитию Франции. Якобинская же диктатура с ее террором продемонстрировала бессмысленность и беспощадность революции санкюлотов. Главным содержанием революции историк считал рождение гражданского общества и гражданской политической культуры во Франции.

Фюре является автором книг: «Французская революция» («La Révolution française (en collaboration avec Denis Richet)») (1965, 1966) в 2 томах, «Мастерская истории» («L’atelier de l’histoire») (1982), «Террроризм и демократия» («Terrorism and Democracy») (1985), «Фашизм и коммунизм: эпистолярный обмен мнениями с немецким историком Эрнстом Нольте, расширяющий Historikerstreit (спор историков)» («Fascisme et Communisme: échange épistolaire avec l’historien allemand Ernst Nolte prolongeant la Historikerstreit») (1988), «Критический словарь Французской революции» («Dictionnaire critique de la Révolution française (en collaboration avec Mona Ozouf») (1992) в 2 томах, «Столетие прихода к власти республиканцев» (en collaboration avec Mona Ozouf) (1993), «Линкольн» («Lincoln») (2001) и др.

Лев Самуилович Клейн
(1927–2019)

Лев Самуилович Клейн, советский и российский историк и археолог, родился 1 июля 1927 года в Витебске в интеллигентной еврейской семье, атеистической и сильно русифицированной. Позднее он вспоминал: «Я не особенно чувствую себя евреем. Своё еврейство я ощущаю, только когда наталкиваюсь на барьеры со стороны властей. В семье у нас не разговаривали ни на идише, ни на иврите, и у нас не было иудейской религии». Будучи атеистом, Клейн утверждал, что «атеизм – мировоззрение, наиболее подходящее ученому». Отец историка Самуил Симхович (Станислав Семёнович) Клейн родился в Варшаве, в Гражданскую войну был офицером-медиком в Добровольческой армии Деникина, под конец войны (с 1920 года) служил в Красной армии. Мать историка Ася Моисеевна Клейн (урождённая Рафальсон) была хирургом, в 1950–1963 годах – главным врачом Гродненской областной станции скорой медицинской помощи. С началом войны в 1941 году Клейн был эвакуирован в Волоколамск, оттуда переправлены в Егорьевск, потом – в Йошкар-Олу. Там он сначала работал в колхозе, затем окончил восьмой и девятый классы средней школы и в 1943 году ушёл на фронт вольнонаёмным. В 1944 году на 3‐м Белорусском фронте служил в военно-строительной части и прошёл с нею от Смоленска до Каунаса. После сильной контузии Клейна отправили на лечение в Рославль. Там он поступил в железнодорожный техникум, где проучился год. После войны Клейн поселился в Гродно, где сдал экстерном экзамены на аттестат зрелости и поступил в Гродненский педагогический институт на факультет языка и литературы. В 1947 году он перевёлся на очное отделение в Ленинградский университет, где до этого учился заочно. Первые годы Клейн обучался одновременно на двух факультетах: историческом (на кафедре археологии) и филологическом (изучал русскую филологию). Однако окончил в 1951 году Клейн только исторический факультет. В студенческие годы он изучал совместные погребения, этногеографию Скифии, происхождение индоевропейцев и проблему соотношения этноса и археологической культуры. После завершения обучения на историческом факультете Клейн сначала работал в археологической экспедиции на реке Молочной, а затем – школьным учителем в посёлке Волосово Ленинградской области. В дальнейшем он полгода проработал библиографом в Библиотеке Академии наук в Ленинграде, затем работал учителем в средних школах Ленинграда и Гродно. В 1957 году Клейн поступил в аспирантуру Ленинградского университета по археологии, которую окончил в 1960 году. С 1962 года он работал на кафедре ассистентом. В 1968 году Клейн защитил кандидатскую диссертацию «Происхождение Донецкой катакомбной культуры» и с 1976 года являлся доцентом. Он участвовал в ряде археологических экспедиций в лесной полосе России и Белоруссии, но главным образом в степях Украины и Подонья, последние пять сезонов – в качестве начальника экспедиции. Места раскопок включали древнерусские города, курганы бронзового века и скифо-сарматского периода.

Л.С. Клейн. Фото 2008 г.

В 1960‐х годах Клейн организовал Славяно-варяжский семинар и открыто выступил против антинорманистских позиций, господствовавших тогда в советской науке. 5 марта 1981 года Клейн был арестован по обвинению в мужеложстве и осуждён к 3 годам заключения, но 11 августа 1981 года вышестоящий суд отменил этот приговор, а новый суд уменьшил срок заключения до 1,5 года. В 1982 году Клейн, так и не признавший себя виновным, был освобожден. Он считал, что его дело было сфабриковано КГБ, что впоследствии было подтверждено публикацией письма следователя по его делу. За время заключения он был лишён учёной степени кандидата наук и звания доцента. В 1993 году Клейн защитил докторскую диссертацию по книге «Археологическая типология» (1991) в Институте истории материальной культуры РАН. Диссертация представлялась как кандидатская, но решением ученого совета Клейну была единогласно присуждена докторская степень.

Клейн стал одним из основателей Европейского университета и преподавал там в качестве профессора кафедры философской антропологии философского факультета в 1994–1997 годах. В дальнейшем, вплоть до 2004 года, он продолжал преподавать в зарубежных университетах – Западно-Берлинском, Венском, Даремском, Копенгагенском, Люблянском, Турку, Тромсё, Университете Вашингтона в Сиэтле, Высшей антропологической школе Молдавии и др. Клейн также выступал с докладами и лекциями в Кембридже, Оксфорде, Лондоне, Стокгольме, Мадриде и др. В последние годы жизни ученый был колумнистом газеты «Троицкий вариант». Ученый умер 7 ноября 2019 года в Петербурге.

Клейн полагал, что археология – не часть истории, а источниковедческая дисциплина, по методологической природе схожая с криминалистикой. Согласно Клейну, теория археологии – это программа переработки информации, основанная на некой объяснительной идее. Приводя к серии шаблонных операций, теория оборачивается методом. Как считал Клейн, без опоры на строгие методы изучения есть высокая вероятность от научного теоретизирования перейти к бессодержательному философствованию, свободному размышлению о высоких материях. Он полагал, что нужно заведомо иметь некое знание о культурном значении признаков и типов. Такое знание дают культуры, поэтому он предлагал двигаться от культур к типам, а от них – к признакам. Это предусматривает познание культур не через типы и признаки, а целостным восприятием, выявлением эвидентных типов (очевидных до и без классификации) и т. п.

Клейн ввел в научный оборот положение об эшелонированной археологии, с чёткой последовательностью этапов исследования. Он выделил три типа исследовательской процедуры – эмпирический, дедуктивный и проблемно-установочный. Эмпирическая начинает с фактов, дедуктивная – с гипотезы, проблемно-установочная ставит в начало постановку проблемы, которая равнозначна вееру гипотез. Клейн выступил против идеи повсеместной автохтонности и разработал критерии доказанности миграций, допускающие больше, чем прежде, свободы в реконструкции миграций. Клейн был основоположником действительно научного подхода к норманскому вопросу, и этот подход мог быть только норманистским, т. е. признающим, что слово «Русь» и имена первых русских князей имеют скандинавское происхождение и что русская государственность возникла вследствие завоевания восточнославянских племен варягами (норманнами).

В советское время, начиная с послевоенных лет, в советской официальной науке безоговорочно господствовал антинорманизм, утверждавший, что слово «Русь» имеет какое угодно происхождение, но только не скандинавское, а первые русские князья если и носили скандинавские имена, то были не более чем наемниками на службе у славянской племенной знати. Всех тех, кто пытался отстаивать положения норманизма, объявляли антимарксистами и антипатриотами. Клейн признает, что для того, чтобы «протаскивать» норманистские идеи, требовалось придать им марксистскую форму и сам термин «норманизм» применительно к этим идеям не употреблять. Он подчеркивает, что, принимаясь за варяжскую проблему, прекрасно сознавал, что всю правду и сразу сказать ему не дадут. Поэтому «придется непременно привязать свою позицию к марксизму и найти политически уязвимые места в позиции противников». Нельзя было также называть себя «норманистом», а требовалось делать вид, что ты стоишь «над схваткой», находя как сильные места, так и слабости в позициях как норманистов, так и антинорманистов. Клейн прав в том, что «норманизм» в советское время был таким же пропагандистским клише как «безродный космополитизм», «морганизм-вейсманизм», «марризм» и т. п. Как подчеркивает исследователь, «в то же самое время, когда норманны участвовали в создании русского государства, посадив своих конунгов князьями в Новгороде и Киеве, норманнами были завоеваны значительная часть Англии и часть Северной Франции (Нормандия). Так же как на нашей территории, они там быстро ассимилировались, в Нормандии – офранцузились, и когда Вильгельм Завоеватель со своими нормандскими рыцарями высадился в Англии, они привезли туда не норманнскую речь, а французскую, от которой и происходит французский компонент нынешнего английского языка. Но ни в Англии, ни во Франции своего антинорманизма нет! Все ученые там норманисты (по критериям наших антинорманистов). Антинорманизм – сугубая специфика России».

Клейн критиковал теорию о балтском происхождении этнонима «Русь» и Рюрика, с которой начинался научный антинорманизм во времена Ломоносова. Эта теория не имеет никаких оснований ни в лингвистике, ни в археологии, ни в наиболее древних списках летописей и восходит к XVI веку, когда прусское происхождение Рюрика стало частью официальной концепции происхождения правящей династии, возводившей ее в конечном счете к римскому императору Августу. Тогда она должна была подкрепить претензии Москвы на то, чтобы считаться «Третьим Римом». В советское время антинорманизм должен был подтвердить национальную исключительность и историческую самобытность происхождения российской государственность, ее независимость от влияния западных, и прежде всего германских, народов. Клейн был совершенно прав, когда утверждал, что возможности филологии в решении варяжской проблемы были исчерпаны к началу XX века, когда были выявлены уже практически все письменные источники и лингвистические факты по данной проблеме, и теперь главную роль в ее решении должна играть археология. Как отмечал Клейн, «антрополог С.Л. Санкина дотошным анализом доказала наличие среди древнерусских черепов определенно скандинавских». По мнению историка, там, «где пришлые варяги соприкасались с угро-финнами, массами расселялись и славяне, становясь коренным населением, а везде, где среди пришельцев преобладают мужчины, язык их уступает местному, потому что дети усваивают язык в основном от матери». Тут надо заметить, что в книге Клейна как раз приведено множество свидетельств, что в скандинавских захоронениях в Восточной Европе в массовом количестве обнаружены женские фибулы, которые и являются одним из главных этнодифференцирующих признаков захоронений норманнов. Из этого факта, по мнению Кейна, следует, что в IX–X веках в норманнских поселениях на территории Руси было значительное число скандинавских женщин и, скорее всего, массовой ассимиляции норманнов славянами, балтами или угро-финнами до принятия ими всеми христианства не произошло. Клейн также обращает внимание на то, что норманнам было свойственно «поверье, что на чужих землях правят местные боги». Из-за этого, «приставая к чужим берегам, они прятали своих богов в трюмы кораблей и поклонялись местным богам… Захват норманнами Нормандии на французской территории несомненен. Между тем уже через несколько поколений нормандцы говорили исключительно на французском языке (как русские варяги на славянском) и при Вильгельме Завоевателе французский (а не норвежский или датский) привезли в Англию. Однако никто же на этом основании не заключал, что Нормандия основана не норманнами, а французами, похожими на норманнов. Просто потом норманны стали французами, как в России они стали славянами». На некоторые территории в Восточной Европе норманны, судя по археологическим данным, цитируемым Клейном, пришли одновременно со славянами, финно-уграми и балтами.

Ученый также указывал, основываясь на археологических материалах, на позднее (в IX–X веках) «появление славян в лесной зоне их нынешнего ареала». Этимологию слова «Русь» (от древнескандинавского rother – «гребцы, участники похода на гребных судах») может показать тождественность тех процессов, которые протекали при миграциях норманнов на запад и на юг от Скандинавии. При морских походах на запад мы имеем дело с викингами (от древнескандинавского vik – «морской поход на парусных судах», отсюда viking – «участник похода на парусных судах»). «На юге же, на торговом пути из варяг в греки», норманнам приходилось идти по рекам, нередко против течения, используя гребные суда. Поэтому они называли себя «русью». Поскольку варяги-русь осваивали прежде всего долины рек, по которым также селились славяне, норманны-русь завоевали славян, используя преимущества своей военной организации и вооружения. Но, поскольку наиболее плодородные земли были как раз по долинам рек, славяне вынуждены были терпеть завоевателей и платить им дань. Легенда же о призвании варягов, отраженная в Повести временных лет, понадобилась для обоснования легитимности правящей династии норманнского происхождения, которая, по выражению Клейна, в отличие от норманнов в Западной Европе, подзадержалась на Руси на несколько веков. Историк не без оснований полагает, что то обстоятельство, что в России говорят о «призвании варягов», а в Западной Европе о «нашествии норманнов», «вряд ли… отражает какое-то особое качество норманнского вторжения в Гардарики (норманны здесь были такими же, как везде, но условия другими). Скорее это следствие того, что в России, как в Нормандии и Англии, надолго закрепилась норманнская династия и ее окружению требовалось обосновать легитимность правления…». Призывать норманнов в IX веке среди восточных славян, по мнению ученого, было просто некому, поскольку никаких протогосударственных образований у них в ту пору не выявлено. Здесь ситуация принципиально отличается от ситуации Византии, где существовала многовековая и весьма развитая государственность. Там действительно было кому нанимать варягов на службу и чем им платить. Клейн подчеркивал, что «сугубыми грабителями и разбойниками норманны-викинги выступали там, где возможен был быстрый массовый десант с морских кораблей или опустошение окрестностей такого порта. Это Западная Европа. В восточнославянских землях возможно было лишь продвижение по рекам, в распоряжении викингов были только лодки-однодеревки, приходилось больше полагаться на пешие набеги небольших отрядов, торговлю и взимание дани. А установлением власти норманны не брезговали и на Западе». и, как указывает историк, мирные способы проникновения норманнов в Западную Европу также в последнее время стали привлекать внимание исследователей. Только ни на Западе, ни на Востоке никому не могло прийти в голову призывать норманнов на царствование для защиты от внешней угрозы. Они как раз и были одной из самым опасных внешних угроз, так что в Западной Европе читали даже специальную молитву: «Спаси нас, Боже, от норманнов…» Разница заключалась только в том, что в Западной Европе норманны встретили более высокую цивилизацию римского происхождения и вся их деятельность протекала под пристальным взором современников-летописцев. На Востоке же, по мнению Кейна, норманны сами были для славянского и угро-финнского населения носителями таких элементов цивилизации, как торговля и военное дело. Не случайно города на территории Руси, как доказывал Клейн, возникают как раз с приходом варягов. Летописание же на Руси, как он считал, возникло только в XII веке, через полтора века после исчезновения варягов, так что источником летописцев о событиях IX–X веков стала не слишком достоверная устная традиция и легенды. Суммируя археологические данные о скандинавском присутствии на территории Древней Руси, Клейн подчеркивает, что «норманнские погребения представляют собой значительную часть богатейших погребений. Но есть и погребения рядовых пришельцев, особенно в Тимеревском могильниках. Сначала эти группы норманнов поселяются в стратегически важных пунктах в северной части восточнославянской территории и сферы славянской колонизации финских земель, а позже расширяют эти очаги и распространяются на юг. Даже в тех районах, где они поселились, они обычно не составляли большинства, но явно владели ситуацией. Рядовые скандинавы осваивали земли… больше среди финских племен. Значит, по археологическим данным прослеживается продвижение групп знатных и богатых норманнов с оружием, поселяющихся среди местного населения и иногда отдельно. С ними прибыло и некоторое количество столь же знатных скандинавских женщин. Шли с северо-запада и рядовые скандинавы, поселяясь для обработки земли и занятий ремеслом. И в Ладоге, и на Рюриковом городище действовали мастерские, изготовлявшие вещи норманнского типа». Все это указывает на завоевание, а не на призвание. К тому же доля скандинавов в населении оказывается достаточно значительной. Клейн указывал, что надо подсчитывать долю скандинавских погребений не среди всех погребений данного могильника, а только среди этнически определимых и что неопределимые в этническом отношении захоронения никак нельзя огульно считать славянскими. В Киевском некрополе доля норманнов – 18–20 %, в Гнездовском могильнике под Смоленском – 13 % (по сравнению с 27 % славянских захоронений). А в Тимеревском могильнике в Ярославском Поволжье среди захоронений X века скандинавских оказывается 13 %, славянских – 12 %, а остальные принадлежат местному финскому населению. Характерно, что уже в начале XI века в Тимеревском могильнике доля норманнов падает до 3,5 %, а доля славян возрастает до 24 %. Это указывает на интенсивное развитие с конца X века процесса ассимиляции славянами норманнов. Это было вызвано принятием Русью византийского христианства и сильным влиянием югославянской культуры Византии, которую приняла русская правящая верхушка. На протяжении XI века происходит почти полная христианизация населения. Это доказывает нам археология, поскольку в захоронениях трупосожжение сменяется трупоположением. И тогда же происходит слияние славян, норманнов, финно-угров и балтов в единую древнерусскую народность со славянским языком. Общий вывод Клейна о характере норманнской миграции в Восточной Европе в IX–X веках сомнений не вызывает: «Конечно, можно сообразить, что в ключевых пунктах страны вооруженные группы пришельцев расположились неспроста. Можно также учесть, что они большей частью богаты и эта аккумуляция богатства в руках пришельцев показательна. Это косвенные признаки захвата власти. Они, как и другие археологические данные, по-настоящему заиграют только при сопоставлении с русскими летописями, византийской хроникой, арабскими сочинениями, скандинавскими сагами и эпиграфикой, с данными лингвистики и ономастики. Но они не лишние – в этом синтезе они придают выводам глубину, хронологическую и географическую четкость и содержательную насыщенность, увеличивая их доказательную силу».