Текст книги "Цунами тоталитарной идеологии"

Ну а также это как раз марксизм и сделал все те и впрямь совсем вот безгранично всеобъемлющие выводы о том, кем это он, значится, был всецело востребован, да и кому это должно было получать максимальную прибыль от его, прежде всего количественного, а вовсе не качественного затем еще только последующего исполнения.

Судя по всему, в свете ослепительно светлой марксистской теории социального преобразования всего существующего общества теперь уж всему тому старому обустройству мира всенепременно разом еще полагалось, как можно поскорее попросту рухнуть прямиком в тартарары.

Ну а сменить его на посту стража всеобщего благоденствия и благосостояния обязательно ведь предстояло как раз-таки уж всему тому донельзя ведь светлооко новому и вполне уж вкрадчиво выдержанному, да и совсем вот бестелесно как есть непримиримо идейному.

И буквально каждый при этом и вправду должен был до чего еще безупречно и вполне надежно раз и навсегда осознать до чего и впрямь  злокозненное наличие во всем том ныне существующем обществе тех-то самых наиболее лютых и отвратительных врагов.

Причем они именно  из тех, кто только сидят, тихо затаившись и разве что ждут, не дождутся любой уж возможности, дабы совершенно разом выставить наружу все свое ужасно ядовитое жало.

А именно поэтому буквально каждому отныне и было положено, даже если и не приступить по приказу родной партии ко всему необычайно планомерному и «доблестному» их уничтожению, то, по меньшей мере, никак не путаться под ногами у тех идейно же праведно, подкормленных, которым это дело было явно вполне по плечу.

205

И главное, все эти слепые догмы были основаны как раз-таки на тех весьма тяжких грехах всяческого рода садистски мыслящих философов, которые более чем трубно и воинственно разве что только и предлагали всему человечеству смело вооружиться камнями, дабы в ярости сколь спешно и забросать ими всех истых врагов добра и света.

И, однако, вот всем этим как раз-таки до чего весьма рукасто и воспользовались те, кто при помощи данного более чем безнадежно бесславного подхода собственно ведь сходу вот и создали одно то непомерно огромное царство тьмы.

Ну а суметь действительно хоть сколько-то постепенно приблизить светлые времена грядущего благоденствия всего рода людского можно будет только строя туда настоящую дорогу, а, не планируя ее в неких перистых облаках.

И все это так и идя по тому самому сколь многозначительно до чего еще яростно кровавому пути так и ступая при этом всею ступней по распластанным трупам миллионов и миллионов своих сограждан…

Нет, уж если страна дружно пойдет по подобному пути всякие злые враги практически полностью перестанут быть временными и вынужденными…

А все это только потому, что исключительно так само собой фактически ведь внезапно как-никак вдруг оказалось, что до чего извечно им довелось сколь вольготно сидеть у всех нас, как говорится, вполне по-свойски на нашей еще изначально тощей пролетарской шее.

А потому и ненависть к ним тут же выходит за всякие обыденные рамки человеческой злобы, приобретая при этом все черты некоего более чем безудержного великого гнева, при коем все неудачи и горести всевластно облекаются в один-единственный и самый вот конкретный образ классового или расового врага.

206

То есть, нет более человека-врага, а есть одна сущая нечисть, ну а ее-то и надо бы сколь спешно разом же именно что сходу вот свести на нет, полностью и подчистую вовсе этак совсем безжалостно ее изничтожив.

Те переживания, что были свойственны герою Льва Толстого из его совершенно так бессмертного романа «Война и мир», всех тех ярых революционеров, да и столь же ярых реакционеров, как правило, и близко никак вовсе вот не гнетут:

«Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем-нибудь? Нет. Все не то! – Что-то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее”. Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего-то совестно».

207

А у небритых (ощетинившихся)

революционеров все теперь стало до чего ведь лицемерно в один ряд идейно, а еще и впрямь-таки до чего насупленно и сурово вполне во всем на редкость прочувствовано же краснознаменно!

И куда там в них было хоть сколько-то даже и невзначай еще остаться какой-либо вообще житейской совести или хоть какому-либо вообще обычному человеческому состраданию ко всякому ближнему своему.

И кстати, вот еще: отвратительная узость внезапно прозревшего пролетарского сознания, которое было всецело же верно подкреплено новой (начисто высвобождающей от всяческих принципов) социальной моралью, никак вот вовсе не могла привести к какой-либо более светлой жизни тот до чего извечно нищий, и вконец во все века обездоленный и оборванный народ.

Максимум нечто подобное могло разве что вот подвинуть либеральную интеллигенцию к этаким до чего донельзя суетливым и боязливым поискам всяческих сколь слабосильных оправданий для всех тех новоявленных доселе и невиданных лютых зверств.

А они, собственно, и были осуществлены той самой властью, что до чего совсем безбоязненно всегдашне уж прикрывалась светлыми идеями во имя чисто так единоличного (на самом том еще краю всеобщей пропасти) и впрямь-то на редкость исключительно безбедного своего существования.

И все это в той буквально на глазах отчаянно же нищающей стране.

Причем то самое исключительно так беспардонно лицемерное прикрытие всяческих срамных мест донельзя твердолобой идеологией всем уж тем большевистским вождям было и вправду именно что попросту явно так необходимо разве что ради одного того самого еще исключительно как есть беспрепятственного осуществления всех-то своих наиболее темных дел.

208

И весь тот на редкость до чего невозмутимо злодейский садизм мог бы только лишь, и привести к одному тому донельзя значительному усилению всех тех сколь вдоволь доселе имевшихся прежних отрицательных свойств, но совсем не к явственному развенчанию трона всегдашне как-никак полностью разве что именно, что извечно же прежнего российского деспотизма.

Поскольку это одна лишь самая так и впрямь до чего насущная естественность ничем искрометным нисколько и близко не прерываемого пути…

Во всем том своем конечном итоге и сможет более чем достойно некогда так затем привести как раз к тому, на что совсем этак пафосно и проникновенно указал Бернард Шоу в своей пьесе «Цезарь и Клеопатра»:

«Ты убила их вождя, и они будут правы, если убьют тебя. Если ты не веришь, спроси этих твоих четырех советчиков. А тогда, во имя того же права (с величайшим презрением подчеркивает это слово), разве я не должен буду убить их за то, что они убили свою царицу, и быть убитым в свою очередь их соотечественниками за то, что я вторгся в отчизну их? И что же тогда останется Риму, как не убить этих убийц, чтобы мир увидал, как Рим мстит за сынов своих и за честь свою? И так до скончания века – убийство будет порождать убийство, и всегда во имя права и чести и мира, пока боги не устанут от крови и не создадут породу людей, которые научатся понимать».

Это гениально изложенное, веками и тысячелетиями вовсе-то уж попросту совсем неизменное и полностью так и впрямь и нисколько так никак незыблемое положение вещей, поскольку как раз именно вот такова всегдашняя всем нам сколь этак давно привычная норма всяческих тех вполне обыденных человеческих взаимоотношений.

Этим миром правят амбиции, а не житейский ум, да и, кстати, вполне вот до чего скромная житейская рассудительность.

Уж чего тут вообще, собственно, поделаешь?

209

Но ведь можно тогда вообще ничего и близко уж совершенно так совсем попросту нисколько не делать.

А между тем и сам процесс медленного и поэтапного развития коллективного, а не сонно обывательского сознания у всяческого рода необразованного населения и близко ведь никак вовсе же совершенно ни в чем явно не преходящ.

Ну а потому как раз-таки во имя тех истинно настоящих действительно того стоящих успехов в деле вполне полноценно так должного воспитания подрастающего поколения без сколь однозначно суровых наказаний и поныне никак этак совсем попросту не обойтись.

Однако к грядущему свету тянуть кого-либо той истинно еще изначально совсем же немыслимо во всем единственно правой мощью даже и в мыслях своих никак и никогда и близко-то явно нисколько не следует.

Также, впрочем, как и думать, что сложившись всецело на редкость разгульно и стихийно, великая сила добра всенепременно вскоре вполне этак разом сумеет действительно ведь привести все, то до чего неимоверно разноликое человечество к тому и вправду самому явному его избавлению буквально ото всех несносно тяжких его бед и забот.

Хотя между тем от всей той сегодняшней сколь суетливо «бестолковой» общественной жизни его уж и вправду сможет избавить одна лишь только та по-вселенски всех и вся буквально сходу умиротворяющая ядерная война.

Причем тот безмерно развитый разве что в сугубо идейном плане чудовищно аляповатый социализм и есть тот, что называется донельзя

вялотекущий термоядерный конфликт, что явно шел и шел с переменным успехом, поскольку данное стихийное бедствие всегда было именно так совсем на ножах с тем именно что от века доселе общепризнанным здравым смыслом.

И буквально всякая революция есть один лишь, и только самый явственный результат сколь еще длительной подрывной работы людей, безмерно тяготящихся беспросветно темным настоящим всего своего крайне-то вовсе совсем недалекого века.

Однако, вырвавшись грубо и дерзко наружу, инстинкт разрушения никак не созидает некую новую жизнь, а разве что полностью низвергает ту старую в пропасть сущего небытия, вместе со всеми каковы они только есть принципами веры и совести, а это неизбежно чревато массовым людским перерождением и грядущей властью извечно алчущего крови деспота.

Но никогда уж никак не быть тем до чего отчаянно смелым временам всей той воинствующей анархии самым так истинным затем преддверием хоть сколько-то лучшей новой судьбы, раз для этого нужно было прежде ведь всего яркое просвещение, а не лютая смерть всех тех до чего бесчисленных угнетателей трудового народа.

210

И подобное крайне же донельзя пагубное развитие событий было бы вполне еще как-никак чисто так во всем заранее необходимо именно что загодя предотвратить, ну а к чему-либо лучшему надо было идти медленно и не спеша, строго вот смотря себе при этом прямо под ноги.

А еще и никак и близко при этом, не взлетая на всем том лихом скаку с остро отточенной шашкой наголо на те самые искристо грозные небеса некоей той сколь многозначительно наивысшей социальной справедливости.

Однако действительно вполне до конца разом понять все это некоторые люди попросту ведь еще совсем так изначально и близко нисколько уж вовсе совсем не смогут.

Вот как описывает данное пагубное положение вещей большой писатель Марк Алданов в своей книге «Девятое термидора» – в ней он, не отступая при этом ни на единую букву от вполне достоверной исторической правды, довольно подробно описывает упущенную (для французской короны) возможность предотвратить многие сотни тысяч жертв только-то поначалу почти бескровной революции:

«В июле 1789 года епископ Отенский ночью отправился в Марли, где тогда находился двор, и потребовал свидания с королем или с братом, графом д’Артуа, который собирался покинуть Францию. Несмотря на позднее время, удивленный граф д’Артуа принял епископа. С равнодушной усмешкой Талейран изложил принцу свой взгляд на положение вещей. Произошедшая бескровная революция есть лишь начало очень большой трагедии, где погибнет много репутаций и слетит еще больше голов. Старый порядок отжил свой век и вдобавок прогнил насквозь. Король слабый человек, двор представляет собой жалкое зрелище. Высшие классы общества во всех отношениях ничтожны и решительно ничего не могут противопоставить быстро идущей грозной волне. Радостная бескровная революция очень скоро станет жестокой кровавой революцией. В стране начнется небывалый и неслыханный развал. Через месяц, наверное, будет поздно для каких бы то ни было действий. Но теперь, пожалуй, еще можно сыграть решительную игру. План епископа был прост. Он предлагал подвести к столице верные престолу войска, и в частности наемный немецкий полк Royal Allemand, разогнать бунтующих депутатов, а затем возможно скорее провести ряд самых нужных народу, глубоких и смелых реформ. Для осуществления этой программы он скромно предлагал свои услуги. Но так как действовать необходимо безотлагательно, каждый час дорог – епископ почтительнейше просил его высочество немедленно разбудить короля и пригласить его для серьезного разговора. Удивленный граф д’Артуа возразил, что депутаты не дадут разогнать себя без сопротивления, – стало быть, произойдет резня. Епископ Отенский, улыбаясь так же приятно и скромно, подтвердил, что предположение его высочества действительно весьма правдоподобно; но разгон и резню он тоже берет на себя, – разумеется, если ему будут даны неограниченные полномочия. Принц был совершенно озадачен. Он думал, что хорошо знает Талейрана, и, как все, очень высоко его ценил. Но граф д’Артуа не мог понять, каким образом этот мягкий, так приятно улыбающийся, прекрасно воспитанный салонный человек, никогда в жизни никому не сказавший невежливого слова и почти всегда державшийся того же мнения, что и собеседники, не только предлагает столь страшные вещи, но и берется сам за их осуществление. Граф д’Артуа, будущий Карл X, не был лишен инстинктивного чутья людей. Он немного подумал и пошел будить своего брата. Однако король, которому очень хотелось спать, не вышел к позднему гостю. Он велел сказать епископу Отенскому, что приглашает его прийти потолковать как-нибудь в другой раз; к тому же беспорядки, вероятно, скоро улягутся сами собой. Граф д’Артуа добавил, что король ни на какое кровопролитие не согласится. Лицо епископа Отенского дернулось при этом ответе. Но сейчас же на нем заиграла прежняя равнодушно-приветливая усмешка. В самых учтивых выражениях он объяснил принцу, что каждый человек имеет полное право губить себя, но что это только право, а вовсе не обязанность».

211

Вроде бы все тут абсолютно разом предельно ясно: старый порядок, полностью уж отжив свой век, сколь еще незадачливо попросту ведь  сдается, начисто отказываясь от всякой борьбы за все свое последующее грядущее существование.

Но на деле это никак не более чем абсолютная чушь!

Старый порядок – он ведь, прежде всего, истово верит в силу всего своего довольно-таки устоявшегося давнего постоянства, а также еще и слезно уповает на истинную Божью справедливость…

Ему жаль лить напрасную кровь своих верноподданных разве что лишь слегка заблудших граждан, ну а новому порядку ради осуществления всех своих до чего еще весьма уж чудовищно блаженных идей будет, никак не жаль вовсе ведь нисколько явно этак именно что совсем попросту никого.

Он беспрерывно клокочет, рвет и мечет, его весьма смутно гнетет самая, как она есть исключительно совсем до чего горькая невозможность сходу достичь тех и доселе вовсе неведомых небес, дабы раз и навсегда убить ни для кого снизу явно не досягаемого Бога…

212

И какое это тогда и впрямь еще может быть на редкость изумительно радостное установление хоть чего-либо до чего еще весьма уж как-никак полноценно так радостно нового?

Переворачивая буквально все совершенно вот вверх дном, толпа разве что именно наспех всецело же возвращает старые давным-давно позабытые времена доцивилизационного быта.

Вот как все это вполне наглядно и более чем подробно описывается в романе Виктора Гюго «Девяносто третий год»:

«В разгар гражданской войны, в неистовом полыхании вражды и мести, в самый мрачный и самый яростный час, когда преступление все заливало заревом пожара, а ненависть все окутывала зловещим мраком, в минуты борьбы, где все становилось оружием, где схватка была столь трагична, что люди уже не знали, где справедливость, где честность, где правда, – вдруг в это самое время Неведомое – таинственный наставник душ – только что пролило над бледным человеческим светом и человеческой тьмой свое извечное великое сияние».

И ведь надо было Виктору Гюго как раз-таки под самый конец безмерно возвысить все ту несусветно бесчеловечную вакханалию страстей, да и навести на нее исключительно достойный (правда, вот для всего того и близко уж никак абсолютно совсем не уместный) люминесцентно сияющий глянец.

Все-таки Виктор Гюго был не только великий писатель, но еще и не менее великий хитрец.

213

Сияние величественного духа порою и вправду являет собой вовсе этак на редкость бестелесное воплощение всех высот мудрости и любви к некоему тому чисто ведь на самые небеса вознесенному, а не вполне по-житейски конкретному ближнему.

Причем как раз-таки в силу всей своей бесплотности и аморфности данный донельзя же слащаво праздный гуманизм и может слепо пойти именно по тому невероятно неверному пути, так и погрязши при этом в сколь откровенно чувственном самосозерцании.

А между тем истинная праведность сознания она в том, чтобы видеть грязь и не стеснятся в средствах, чтобы ее по возможности извести, но методы по преображению всего этого мира должны быть, прежде всего, разумны, а не безумно восторженны.

Но кому-то все надо бы чисто сразу…

И лучше всего для подобного рода «благих целей» и вправду вполне надежно сгодятся именно те на редкость безнадежно так совсем нелепо оторванные от всяческих соков жизни схоластические постулаты чисто всеобщего, а вовсе-то никак не личностного преображения всего того ныне как оно есть вполне уж осмысленного людского бытия.

А оно между тем во все века протекало примерно этак полностью фактически одинаково, а потому и изменения в его социальной структуре должны были происходить только по одной той как-никак вполне отлаженной схеме, и совершенно нечего было огород городить, пытаясь попросту всеми имеющимися силами разом перевернуть общественную пирамиду низом кверху.

Раз уж при этаких делах и событиях та в некую ту донельзя мутно зыбкую светлую даль, безумно спешащая эпоха разве что только и порождает блеклые миражи в безжизненной пустыне и все это именно что на месте, ранее буквально доверху переполненном, светлой мыслью, верой и любовью.

И вовсе-то было никак ни к чему до чего еще долго и впрямь-таки ломать копья, яростно пытаясь наспех отвоевать у тьмы безмерно же тупого людского невежества те самые лучистые свет и добро.

А между тем людская масса, в конце концов, вполне соблаговолит все это полностью так отдать сама и всецело добровольно, и надо будет лишь суметь вместо нелепой войны подойти к этому вопросу с сугубо мирными целями, да и попросту постараться понять, а чем это народ вообще, собственно, день за днем дышит.

Ну а всячески разом пытаться изумительно так по-новому совсем же безжалостно сходу взнуздать людскую толпу, было делом во всем непримиримо удушающе как-никак наиболее попросту до чего отвратительным.

При этом одно то единственно верное направление и вправду становится чисто этак на деле именно что наиболее главным, а людскому волеизъявлению должно будет вполне отныне всегда теперь выражаться в одном том донельзя уверенном шаге со всеми лишь четко и уверенно в ногу.

И какая-либо свободная мысль при всем том явно еще будет весьма же поспешно сколь еще чисто так мигом, затем вырываться фактически с корнем из любого хоть сколько-то мало-мальски вполне ведь развитого людского сознания…

Правда подобным образом все это будет лишь на той-то самой чисто так разве что по-житейски исключительно грязной почве, а в светлой теории оно, конечно, же, более чем неизменно как-никак всецело окажется вовсе вот чисто на редкость явно иначе.

И уж этакие славные писатели, как Виктор Гюго любо-дорого как безгрешно до чего еще ласково вынимают все свое сердце, дабы подарить людям надежду, что с великим праздником светлых дней культуры и просвещения сами собой в единый миг попросту так совсем отомрут беды и грехи до чего весьма как-никак недалекого прошлого.

Виктор Гюго «Отверженные»:

«Наша цивилизация, работа двадцати веков, и чудовище и чудо; ради ее спасения стоит потрудиться. И она будет спасена. Принести ей облегчение – это уже много; дать ей свет – это еще больше. Все труды новой социальной философии должны быть сведены к этой цели. Великий долг современного мыслителя – выслушать легкие и сердце цивилизации».

Да вот, однако, беспричинное и шквальное насилие людские сердца из груди всею силою бесконтрольно вырывает, как то однажды и было при штурме Бастилии, и это исторический факт, что были ведь тогда этакие бравые революционеры, что совсем не спеша вырезали сердце из груди защитников крепости и тут же его съедали…

И то было разве что самое так еще начало совершенно чудовищных революционных событий конца 18 века.

Да и вообще всецело так собой, ознаменовывая новую эру в деле буквально же всегдашнего кровавого насилия всею той своей нечестиво обратной изнанкой вскоре и оборачивается, та как есть до чего отвратительно чуткая на ухо и крайне ведь зоркая на глаз революционно бесхитростная мораль.

Правда, те люди, что некогда смотрели томно и печально вдаль, до чего благочинно при всем том, явно желая разве что лишь все и вся сколь еще сходу переменить ко всему тому более чем совсем на редкость изумительно единственное же наилучшему, об этаких вещах думали, ясное дело, абсолютно как-никак совершенно иначе.

А между тем сколь вот расчетливо наводнить весь этот огромный мир добрейшими и светлыми мыслями о том безмерно возвышенном благе высокой духовности и близко совсем еще не означает исключительно так благополучно и весьма достойно до самого конца разобраться со всем, тем ворохом, как всегда попросту чисто полностью неотступных житейских проблем.

Ну а общественное зло – мы его разом и навсегда всецело изымем из всей этой нашей жизни и совершенно так всячески изведем, под самый тот еще чертов корень.

214

Однако вот это как раз-таки всеблагими усилиями по тому самому весьма и весьма многозначительно полноценному искоренению всего того истинно на редкость безжалостного угнетения рода людского и был совсем этак неотложно воздвигнут тот всемогуще новый, никем доселе и не виданный трон современного, как правило, более чем немыслимо ведь сентиментального тоталитаризма.

И тот вобрал в себя все мечты, издревле еще являвшиеся во сне и наяву всяческим стародавним тиранам.

Однако когда-либо, даже и веком ранее, построить монолитное здание современной и впрямь-таки крайне уж безнадежно всепоглощающей все и вся диктатуры было бы попросту никак и невозможно, поскольку было бы вовсе-то именно неоткуда брать для него свежие кирпичи.

Но зато в это наше новое достаточно просвещенное время и вправду как-никак появились не только какие-то жалкие кирпичи, но и целые строительные блоки столь весьма хорошо подогнанных друг к другу идеологических установок, начисто обрубающих буквально всякую былую связь между массами и их прошлыми бытовыми корнями.

Людские кадры, состоящие из одних гиблых недругов всякого того еще былого здравого смысла только лишь и закачивали, словно бы пылесосом в самое нутро всей той новоявленной карательной системы буквально-то все что даже и издали хотя бы немного отдавало каким-либо вообще более чем злосчастным запашком явного инакомыслия.

И карала эта система вовсе не только за те толком и не высказанные крамольные мысли, но и за некоторую никому уж ныне совершенно так недозволительную оригинальность мышления, коли вовсе не довелось ему фактически, что заранее оказаться всецело-то разом быть заключенным в те самые наиболее отныне весьма многозначительно правильные большевистские рамки.

Да и вот еще что некоторые люди вполне нынче могли совершенно уж  безответственно стать сущими источниками идеологической заразы, а потому и самое легкое им сочувствие было никому и никак вовсе-то отныне нисколько так явно совсем не по карману.

А все ведь между тем еще началось как раз-таки именно с того, что сколь многих людей чудовищно лютой силой, до чего яростно сходу погнали прямо в ворота грядущего рая на всей той и впрямь до чего немыслимо же так и грешной себялюбием земле.

И именно поэтому, как раз во имя на редкость донельзя насущного достижения и вправду так до чего безумно величественных во всей их святой благости целей, и можно было затем еще всячески затевать братоубийственную Гражданскую войну – извечную (в последующем времени) внутреннюю баталию со всем-то именно что своим собственным народом, при которой, однако никак нет, да и не могло быть вообще ведь совсем никаких весьма продолжительных перемирий.

И, кстати, само то довольно-таки нисколько неброское название «репрессии» разве что только издали бесчестно прикрывает всею своей бюрократической и чисто крючкотворной сутью совершенно немыслимую чудовищность террора в те былые времена острием вечного пера, до чего неизменно так и направленного именно что супротив всех тех безвестных и простых людей.

Причем совсем уж не надо бы забывать, что по той еще самой крайней своей наивности были они ему во всем и впрямь-то до чего на редкость совсем этак беззаветно сколь ведь неизменно всею душой и телом радостно преданы.

215

А Лев Толстой, великий русский писатель, местами елейно клявший в «Войне и мире» всю ту для него и близко уж до чего этак совсем неприемлемую весьма и весьма на редкость нетленно древнюю сущность мира, лишь того наверное жизнерадостно всею душой захотел…

Да уж как есть именно ему и возжелалось собственно ведь того самого, дабы все в этом мире более чем до чего неотъемлемо отныне стало исключительно так иначе, посветлее что ли, однако вышло при этом из под его пера…

Вовсе-то никак не то, чего ему самому ласково и подобострастно всегдашне желалось в тиши и праздности всего его совершенно вот безоблачного барского бытия.

Он всего-то лишь сладостно и сладострастно тогда вознамерился… от всего своего истинно же сказочно добрейшего благодушия взять бы да посильно преуменьшить всякое то прежнее количество войн, а также еще и заклеймить армию как величайшее социальное зло, а она между тем является наиболее прочным столпом всякого правового государства.

Да только вот между тем коли кому и впрямь еще вздумается словобильно производить на редкость беспардонно бесславное шельмование всего того величайшего мужества бравого войска…

Уж никак оно не иначе, а разве что в исключительно так многих местах это разом затем более чем сходу подпиливает стропила, на которых от века и держится весь тот более-менее вполне же справедливый закон и порядок.

И все это так поскольку армия, собственно, и есть самый наиважнейший символ всего того государства в целом.

А потому унизив и заклеймив армию, словно бы она и есть наиболее страшное и великое зло какой-либо лучшей доли для всего своего народа уж никак и близко, вовсе ведь затем совсем не добьешься.

Армия сам оплот родины и нужно было только лишь разве что всем вот сердцем ее лелеять и любить.

Ну а все, то чисто на редкость попросту немыслимо чудовищное беззаконие в той еще старой Российской империи было, как правило, связано именно что с тем и впрямь до чего непременно всегдашним вот отсутствием всяческого того еще более чем должного контроля на местах.

И именно это и было той наиболее основной бедой всего тогдашнего государства, да и самыми так настоящими, а вовсе не мифическими угнетателями трудового народа были никакие не помещики, а как раз те самые крупные фабриканты, да и то далеко не все.

И это именно рабочих, а не крестьян, и надо было по мере сил спасать из чудовищных пут новоявленного, а не векового угнетения, а всем тем, кто был близок к земле, уж с малолетства было как-никак явно ведь поневоле до чего еще только вполне оно на редкость привычно.

Ну а армию ругать – то было разве что совсем этак последнее дело.

И разве то не ясно, что если бы ситуация в начале ХХ века сложилась несколько иначе, Россия вполне еще могла бы ныне оказаться разбита на множество мелких колоний.

И быть бы ей тогда именно тем, чем вплоть до 50-х годов минувшего столетия являлась вся та и поныне многострадальная Африка.

216

И все-таки, при всем том великом общенациональном унижении, то еще явно могло стать и несколько иной, никак и близко, пожалуй, не самой уж отвратительно наихудшей зловредной участью.

Правда все это лишь в том относительно лучшем случае, кабы при данном раскладе Второй мировой войны попросту и не было бы даже в помине, как и той истинно сатанинской сталинской власти.

Однако вполне возможно себе представить и ту уж вширь совсем вот бескрайне разросшуюся Российскую империю, не только не потерявшую Финляндию и Польшу, но и явно ныне включающую в себя Монголию и Персию, а также имеющую у себя в сателлитах Китай и единую Корею.

И все это могло быть достигнуто разве что одними только силами армии и никак не иначе.

А это само собой означает, что если бы Лев Толстой некогда дозволил себе разом взглянуть на все происходящее, куда только весьма однозначно поболее позитивным оком, а потому и сподобился отобразить в своих произведениях совершенно так иную картину армейской жизни…

То это явно как-никак еще действительно могло и впрямь-то вот подвинуть российское государство в значительно более верную и вполне же однозначно хоть сколько-то наилучшую сторону.

217

Однако для чего-либо подобного нужно было держать в голове нечто значительно поболее конструктивное, а вовсе не то, что сколь непременно вскоре попросту явно так всецело ниспровергнет в самую преисподнюю весь тот старый жизненный уклад со всеми его отменно ведь во всем на редкость хорошими и всецело положительными сторонами.

И ЭТО ИМЕННО ради того, что, быть может, и впрямь более чем неотъемлемо исключительно же полноценнее затем поспособствует всему тому буквально всеобщему великому счастью и благоденствию, и было бы крайне вот важно до чего еще всесторонне ответственнее всячески дистанцироваться от каких-либо абстрактных идей и радужных снов.

Нет уж, совсем безо всякого промедления, сняв белые перчатки, и вправду надо было бы довольно-то весьма спешно и незамедлительно вполне еще как есть чисто сходу и до чего же деятельно начинать чистить Авгиевы конюшни всего того донельзя застарело и осатанело фактически как-никак повседневно ни в чем совсем неправедного российского быта.