Текст книги "Нереал"

Карасевич!

Вот кто мне нужен – Карасевич!

Вот кому я должен просто-напросто врезать по морде!

Я быстро подошел к парню.

– Где Карасевич? – спросил я его.

– Какой Карасевич? – он сделал вид, будто удивился.

– Ты, родной! Мне Карасевич нужен!

– Может быть, Ходасевич? – он сделал вид, будто догадался. – Так сейчас достану двухтомник!

Ходасевич?

Нет. Такого слова не знаю.

– Карасевич. Хозяин, – сказал я, чтобы уж сомнений не было.

– А-а! Так это не сюда! – почему-то обрадовался парень. – Мы у него эту точку перекупили! А он с книжным делом завязал!

– Как – завязал?

– Ну, денег мало, хлопот много, он распродал все свои точки и… – парень задумался, как мне показалось – честно задумался. – Он теперь это… кафешку, что ли, открывает…

– Хорошо, – сказал я. Это означало – уже и то хорошо, что я вспомнил слово «Карасевич». Он тоже сделал что-то плохое, хотя и менее гадкое, чем покойник Ротман.

Он меня уволил?…

Нет!

Не мог я быть уличным продавцом всякой дряни! Не мог он меня прогнать за то, что с лотка стянули какой-то заграничный секс и энциклопедию сказок! Я – за уличным лотком? Тьфу!

Но что же я тогда против него имею?…

Может быть, мы чего-то не поделили в Чикаго?

Надо будет при случае спросить у Билла Бродяги… а, кстати, куда он подевался, Бродяга?…

Вот! Я должен отыскать Бродягу!

Странная картина возникла тут у меня в голове. Я увидел веселое лицо Билла Бродяги – но застывшее, как на фотографии, и одновременно увидел двор. Это был большой двор в середине квартала, куда не так-то просто забраться, но я знал в нем все закоулки, потому что прожил по меньшей мере двадцать лет… если не тридцать…

Но этот двор был не в Чикаго и даже не в Миннеаполисе… Как же я мог прожить в нем столько лет?

Одновременно я понял, что если с того места, где сейчас нахожусь, двинуться вперед, а потом за киосками свернуть направо, а потом пройти через сквер наискосок, то я как раз выйду к тому парадному, через которое привык проходить в этот родной двор. Может быть, Бродяга уже давно ждет меня и по давней привычке приготовился издеваться над моей бурно проведенной ночью?

Я побежал.

Я был бы счастлив услышать все его ядовитые шуточки! Без Бродяги мне все эти часы было тошно.

Пройдя знакомым парадным, я оказался там, где и должен был оказаться, и поднял голову, и увидел свои четыре окна.

Не может быть, чтобы он был там…

В окне появилось лицо. Это был вовсе не Бродяга… и не женщина, таких старых женщин в природе быть не должно… когда женщине исполняется тридцать, она должна куда-то деваться…

Подняться наверх, что ли?

Я встретил ее на лестнице – до моих дверей оставалось ступенек пять, но она почему-то вышла именно из моих дверей и встала, придерживая створку, с видом хозяйки! В халате и шлепанцах!

– Валька! – сказала она.

Кто Валька – я?…

Женщина была маленькая, с редкими розовыми волосами. Она красила их какой-то дешевой дрянью, и во время этой идиотской процедуры от всех пряталась – то есть, все сидели по углам и не могли высунуться, пока она шастала, обмотав голову тряпками, и из-под этих тряпок стекали на лицо, шею и даже грудь коричневые ручьи… тьфу!

Она двинулась ко мне – и тут меня охватил ужас.

Мне показалось, что она сейчас начнет меня оскорблять последними словами – но вместо обычного бешенства при одной мысли об оскорблении я ощутил полнейшее бессилие! Желание забиться в угол и закрыть голову руками!

Ничего страшнее я в жизни не испытывал!

Даже когда мы на ворованном «форде» уходили от четырех полицейских машин.

Я развернулся и понесся вниз по лестнице.

– Валька, да стой же, дубина! – визжала она. – Тебя менты ищут! Ты чего натворил?!?

Ничего я не натворил, но голос этой ведьмы пробудил во мне такие способности, что я опомнился только за четыре улицы от родного дома.

Кто же она такая, черт бы ее побрал?

Нужно было вернуться и попробовать это выяснить. Только того недоставало, чтобы я, Напролом, шарахался от всякой старой рухляди.

Я пошел назад и остановился лишь для того, чтобы пропустить выезжавшую из подворотни машину.

За рулем сидел усатый мужчина. Крепкий мужчина, солидный, похожий на директора сент-луисского филиала «Панэмэрикэн бэнк» Джэфрэя Коллинза. Ему еще Бродяга бедро прострелил.

А рядом с мужчиной сидела Ксения и что-то ему объясняла.

Я вгляделся.

Она! Точно – она! Ее лицо, ее волосы, а если заглянуть в окно – то и ее коленки!

Я заглянул – и тут «хонда» устремилась в пустое место, образовавшееся в потоке машин.

Поток шел «зеленым коридором», и потому вишневая «хонда» быстро набрала скорость.

Я побежал следом.

Я бы нагнал их, и рванул на себя ручку дверцы, и вытащил Ксению, в такое бешенство я впал, увидев ее. Но «хонда» в другой ряд, и какие-то жалкие черепахи оказались между мной и «хондой», увозившей Ксению. Я некоторое время бежал, не напрягаясь, но и не отставая от машины, но «хонда» оказалась за длинным автобусом, потом – за фурой, и когда эти два чудовища проползли, выяснилось, что усатый мужчина успел свернуть налево и увез Ксению в неизвестном направлении.

Очевидно, она жила где-то неподалеку от того двора.

Я сперва просто предположил это – но, как только слово «неподалеку» выговорилось у меня в голове, я уже точно знал, что это так!

Нужно было обойти все окрестности и узнать тот подъезд, откуда она выходила и по привычке здоровалась со мной.

Было же это когда-то!

Вот я и занялся поисками.

И шастал я по дворам довольно долго. Набрел при этом на пельменную. Съел двойную порцию пельменей с уксусом. Чего-то недоставало…

Потом я набрел на бутербродную. Бумажек, позаимствованных у той, которая не Ксения, после пельменей хватило на рюмку и два бутерброда с килькой. Тем, что налили в рюмку, можно было в лучшем случае стекла протирать, но я выпил и постоял в задумчивости. Задумчивость была примерно такая: жив я еще, или начинается переход в иные миры? Странное у них тут виски, в Далласе за такой товар и линчевать бы не постеснялись. Запросто!

А потом народ на улицах оживился, и я понял, что наступил вечер. Люди шли с работы, женщины – прочесывали магазины, а мужчин несло прямиком домой… к телевизорам… Я вдруг ощутил острое желание приникнуть к телевизору!

И остановился, вдруг осознав, что мира вокруг меня не существует.

Это были какие-то тени, бумажные фигуры, жалкие и бесполезные. Асфальт, по которому я ступал – и тот был ненастоящий.

Но в этом безвоздушном, хотя и вонючем, пространстве было окно в иной мир! В мир настоящий, прекрасный, великолепный! В мир, где царит сила, где женщины прекрасны, а мужчины – отважны! Все до одного и все до одной!

Где же оно, где оно, где это окно, зарычал во мне голос, куда более отчаянно зарычал, чем ранним утром, когда мне после бурной ночи безумно хотелось мяса.

Если все мужчины торопятся к этим окнам, значит, они есть в каждом доме. Может быть, мне просто войти в каждый дом? Не всюду же такие клыкастые двери, как у той, которая не Ксения?

Мужчина, который обогнал меня, вдруг притормозил, чтобы посмотреть на часы. Пока он смотрел, я обогнал его – и увидел на его лице настоящее горе.

Это был молодой спортивный мужчина. Парочки таких ребят до боли недоставало нам с Бродягой, когда мы наметили себе ту виллу под Новым Орлеаном. И он был в отчаянии!

Вдруг лицо, хорошее, крупное, жесткое лицо озарилось надеждой – и он побежал примерно так же, как я гнался за «хондой», увозившей Ксению. Я сам не понял, как помчался следом.

Когда я поравнялся с ним, его это не удивило. Как будто нас изначально объединяло общее дело.

ДЕЛО!

Вот то, что мне требовалось. Настоящее мужское ДЕЛО. И я его почуял!

Ни к чему были вопросы – и так же ясно, что вместе с этим крепким парнем мы спешим НА ДЕЛО. Что он по каким-то признакам сразу опознал меня и взял В ДЕЛО.

Мы подбежали к большой стеклянной двери, он ворвался первым, я за ним, мы пересекли наискосок большой полупустой зал с прилавками, где продавалась всякая ерунда, и я увидел широкую лестницу, ведущую наверх. Мужчина уверенно понесся к ней и прыжками поскакал на второй этаж. Я отставал всего лишь на шаг, но не потому, что бегаю хуже, а просто он знал дорогу, я же – нет.

Наверху мы увидели толпу мужчин, и все они стояли к нам спинами. Мой временный вожак подпрыгнул, чтобы разглядеть то, на что они все, как я понял, дружно смотрели. Увидев, он повернулся ко мне.

– Почти успели! – сказал он. – Первый тайм придется посмотреть здесь…

Тогда подпрыгнул и я.

Там, за толпой, был прилавок, а за прилавком – целая стена разноцветных окон! Это были они – телевизоры!

В четырех самых крупных показывали футбол – туда-то и смотрели мужчины, возбужденные и счастливые. Несколько окон помельче, по бокам, показывали одну и ту же полуголую брюнетку. Она что-то беззвучно орала, тыча пальцем за пределами окна, и вдруг оно поехало, вплыл угол шкафа, мужской силуэт, он стал расти, расти, лицо сделалось до изумления отчетливым…

– Бродяга! – заорал я, протискиваясь к окну. – Бродяга, это я, Брич! Здесь, Бродяга! Здесь!

Бродяга несколько раз открыл и закрыл рот. Он сказал что-то, чего я не понял. Нужно было увеличить громкость. Я перескочил через прилавок и стал искать крутилку у ближайшего окна, Бродяга же тем временем уже не говорил, а орал, размахивая кулаками.

Правда, одет он был более чем странно – в серебряный обтягивающий свитер, с большим черным орлом на груди, до того большим, что его растопыренные лапы, казалось, должны были сомкнуться у Бродяги на спине, а крылья…

Ого! Крылья зашевелились!

Они отделились от свитера и захлопали.

Тут же в окне появилась полуголая брюнетка, с ее шеи свисала змея толщиной с мое бедро, не меньше.

Бродяга влез в какую-то загадочную историю, а я крутил все, что подворачивалось, и никак не мог добиться, чтобы зазвучал его голос.

Вдруг по окну полетели какие-то пестрые стрелы и мир, в котором Билл Бродяга нуждался в моей помощи, исчез.

И одновременно меня хорошо треснуло кулаком между лопаток.

– Козел! – услышал я.

– Да у него крыша поехала!

– Люба, Люба, звони в милицию!

– Он же из дурдома сбежал!…

Я развернулся. Похоже, меня собрались линчевать.

И кто??? Это жалкие потребители футбола???

Я быстро достал из-за пояса пистолет – и толпа шарахнулась. Тогда я опять перескочил через прилавок и поспешил к лестнице.

Нечего мне с ними связываться…

То, что их слишком много, – ерунда. В перестрелке могут пострадать женщины. А женщин сюда сбежалось штук шесть, все в одинаковых халатиках, и две даже вполне привлекательные.

Я пробежал несколько кварталов.

Бегать – хорошо. Но рано или поздно приходится останавливаться и переходить на шаг.

Я подумал, что именно в это время должна вернуться домой Ксения. Я бы мог подстеречь ее в подъезде. Даже если с ней тот, усатый, с ним я живо разберусь. И Ксения достанется мне.

Вдруг особенно резко вспомнилось что-то совсем дикое…

Я в одних трусах стоял у окна и курил. Была ночь. Второй час, кажется… Весь день я провел на улице. Чем я занимался? Какие-то неприятности разгребал… Энциклопедия сказок, заграничный секс – кажется, китайский, еще два словаря, англо-русский и русско-английский, еще справочник по огнестрельному оружию… Вместо книг я видел перед глазами цифры. Они появлялись на экране калькулятора, с ними что-то делалось, они росли, и конечная сумма, которую выдал мне глуховатый мужской голос, не лезла уж вовсе ни в какие ворота. Мне предстояло торчать на морозе, пока я эту сумму не отработаю, хотя голос не был уверен, что во время торчания не сопрут еще чего-то ценного…

Курить мне позволялось только на кухне.

Карасевич – сволочь! Козел долбаный!

Главное – не забыть закрыть форточку. А то будет мне утром от Веры Васильевны, сучки мелкой, с прорачно-розовой шерсткой…

И Лерка. Я же к ней, как к человеку! Мне даже не ласки хотелось, знаю я ее бабью тупую ласку… Мне просто нужно было забыться, хоть на четверть часа. А она…

Все не так, думал я, все не так! И придется в конце концов рассказать про эти чертовы энциклопедии…

Окно напротив зажглось. Я сосчитал сверху этажи – ну да, окно Ксении! Что же там у них?

Крупный силуэт обозначился – я знал, что это ее муж. Он тоже курил, но не на кухне! Она позволяла ему подымить, не выходя из спальни, в приоткрытое окно. Значит, только что…

Только что они были вместе!

Я был с Леркой, а Ксения – с ним!

Она лежала сейчас где-то там, в глубине комнаты, и они неторопливо переговаривались, я понимал это по движениям его головы и плеч: он то выпускал в щель дым, то поворачивался, чтобы ответить.

Видеть это было невыносимо!

Перед глазами встал мрак! Я не сразу даже понял, что просто зажмурился. И проклятая память распахнула передо мной самую неподходящую страницу – когда мы с Леркой встретили на пляже Ксению и ее мужа. Ксения в изумрудном купальнике шла навстречу…

Не-е-е-ет!!!

Не было ничего!

Не мог я помнить, как опозорился в постели с собственной женой! Во-первых, ни разу в жизни со мной такого не случалось, а во-вторых, у меня и жены-то никакой нет! И не было! И не будет!

Девок на мой век хватит! Тьфу!…

Я отдернул кулак от автомобильного капота. Треснул я по нему во всю дурь – и машина взвыла дурным голосом.

Надо бы угнать какую-нибудь колымагу, подумал я, скрываясь за углом. Несерьезно как-то получается без машины. Вот сегодня я проболтался весь день непонятно где, освоился в городе, но завтра нужно и за дело браться.

ЗА ДЕЛО!

Нужно побывать в тех местах, где встречаются серьезные люди. Нужно наладить связи. Подзаработать нормальным мужским способом – а не брать из кошелька у тех, которые не Ксения. И отыскать наконец Бродягу!

Бродяга наверняка придумает, как нам тут жить дальше.

На ходу я стал думать. как найду Бродягу, помогу ему избавиться от той дуры со змеищей, как мы вместе заварим какое-нибудь крупное дело, хапнем солидный приз и поедем на Гавайи.

Я люблю думать про Гавайи…

Там я буду ногой открывать двери всех кабаков и выбирать себе девок из целой толпы юных и жаждущих меня всей своей упругой плотью, из толпы, готовой срывать с себя одежду от единого моего взгляда.

Ксения!

Не могу я никуда ехать, пока не получу Ксению!

Оказалось, уже стемнело.

И не имеет смысла ждать ее в подъезде – она давно уже дома. С мужем, будь он неладен!

А я? Где же я?

Ночь…

Вообще-то ночью нужно где-то лежать и спать.

Женщина!

Я должен просто найти подходящую женщину! Хорошо бы с такими же ногами, как у той, вчерашней, которая не Ксения.

Это – ужин и завтрак. И прекрасное настроение утром.

Мимо прошли две – очень торопились.

– … нагорит от Ашота! – услышал я, и они проскочили.

Я развернулся и пошел следом. Сзади обе были вполне… Если какой-то черномазый Ашот вздумает качать права, я его живо успокою. И уйду с одной из них. Она же где-то живет, где-то спит… и ест… мясо!…

На проспект они выскочили уже бегом. И сразу же к ним из машины высунулся смуглый губастый парень. Они наклонились, прямо залезли головами в эту самую иномарку. У обеих были круглые попки…

Тьфу! Слишком жирные.

Не то, не то…

Я пошел по проспекту, удивляясь – с чего бы вдруг в такое время тут собралось столько уродин? Обыкновенных, накрашенных, но за версту видно – потасканных уродин. Если их отмыть – будут серые лица и тусклые маленькие глаза. И груди у них вислые. Как будто три поколения голодных солдат мяло эти жалкие груди.

Похоже, они предлагали себя мужчинам – да только кто же на это польстится?

Однако машины останавливались, уродин подзывали. Я неторопливо шел, очень удивляясь тому, что эти женщины не смотрели на меня. Очевидно, они уже издали видели, что денег у меня вовсе нет. Да и я видел, что у них тоже денег нет. Хотя бы потому, что они подпирали стены и прохаживались без сумочек, будто на минутку из дому выскочили. Кто же на минутку с собой деньги берет?

А мне нужна была женщина…

Я ощущал голод. Мясо и женщина. Именно в такой последовательности.

И тут на проспекте что-то сделалось – он сразу оказался заполнен машинами, оттуда выскакивали мужчины, уродины неслись прочь, воплями подстегивая подруг. Их хватали, запихивали в машины, они отбивались, и меня ударила в бедро туфля с высоким толстым каблуком.

Вдруг я увидел девчонку.

Все убегали – а она стояла, не понимая, что вокруг творится.

Меня сзади цапнули за плечо.

– А ну – в машину! – потребовал мужской голос.

Я стряхнул руку и резко повернулся. Это был всего лишь представитель власти. С ними у меня разговор короткий.

– Сейчас, родной! – сказал я, полез за спину и вытащил пистолет.

Он шарахнулся. И в это же время другой представитель той же власти схватил за руку совершенно ошалевшую девчонку.

У нее были огромные перепуганные глаза!

Машка?!.

Ксения?!.

Нет! Это было что-то совершенно иное, но не менее острое и захватывающее. Но я не стал разбираться в ощущениях. Я просто отшвырнул от нее того, другого, и сам схватил ее за руку, и потащил за собой.

– Стой! – закричали нам. Я резко повернулся и взял на мушку кого-то из представителей.

– Ну, вы, родные! – крикнул я им. И, пока они соображали, вскинул девчонку на плечо. Она весила совсем немного, и мне было проще бежать с этой ношей, чем тащить ее за собой.

Ноги откуда-то знали, где сворачивать в переулок и где в том переулке проходной двор. Только выскочив в параллельный переулок, я спустил девчонку с плеча.

– Ты – крутой? – восхищенно спросила девчонка.

Теперь я смог оценить ее – и понял, что через пару годков это будет настоящая красавица. Одни темные шелковистые волосы, распущенные и достигавшие пояса, чего стоили! И эти глаза в длинных ресницах, и эти приоткрытые губки…

– Крутой, – сурово ответил я. Только так! Без кретинских улыбочек. Чтобы сразу стало ясно.

Она прижалась ко мне. Заглянула снизу в глаза. Я просто обязан был обнять ее.

Я удивился – какая же она худенькая! Погладил спинку. Девочка почувствовала все то, что ей полагалось почувствовать. Она захотела меня, я захотел ее. Но нельзя сразу дать понять женщине, что хочешь.

– Я провожу тебя, – сказал я ей. – Где ты живешь?

– Нигде.

Вот это да, подумал я, и она – нигде!

– Куда же тебя проводить?

– А к тебе нельзя? – и, не желая совсем уж откровенно признаваться, что хочет меня, девочка очень убедительным голоском объяснила: – Мне действительно некуда идти! Я со своими переругалась. Они, наверно, уже всех обзванивают. А я лучше сдохну, чем туда вернусь!

– Ясно.

Нужно было что-то придумать.

И вдруг в голове объявилось слово. Слово это было – «Гербалайф»!

Что такое «Гербалайф»? Кто-то мне совсем недавно рассказывал про дом под таким названием. Кто-то работает в ремонтной бригаде, которая возится с этим домом. Можно войти во двор, по черной лестнице подняться на третий этаж и попасть в пустую квартиру. Дверь закрыта, но не заперта. Там, в квартире, осталась какая-то рухлядь – чтобы привести женщину и уложить, сгодится. Надо попробовать.

– Пойдем, – велел я. – Есть одно место.

– Пойдем!

Никогда еще я не ощущал в женском голосе столько доверия!

Она уже любила меня, эта девочка, уже хотела меня, уже была моей. Но какой-то она мне показалась слабенькой… Хотя на вид имела лет этак шестнадцать. Может быть, просто от всех женщин я подсознательно требовал той статности, которой обладала Ксения?

– Как тебя зовут?

– Маргарита, а тебя?

Я подумал. Мое имя… мое имя… а на кой ей черт мое настоящее имя?

– Зови меня так – Брич.

– Хорошо.

Мы вошли в переулок, где сквер был переделан в автостоянку, потом в подъезд соседнего дома, во двор, а уже оттуда – в гербалайфовское здание. Поднялись на третий этаж, я нажал дверную ручку – действительно, открыто. И неудивительно – замок выломан.

Я вошел в прихожую, а оттуда – в комнату, и увидел, что на тахте лежит какая-то сволочь. Лежит и спит! Кверху задом!

– Ой, это – кто? – спросила Маргаритка.

Я нашарил выключатель, но света не было. Только тот, что с улицы, от фонаря напротив окна.

И в этом бледном свете я увидел у тахты то, что возмутило меня до глубины души!

Это были ковбойские короткие сапоги, но в каком виде! Грязные и заляпанные белой краской! Такую обувь?… Мужскую обувь?… И – краской?…

Я шагнул вперед, схватил спящего за шиворот и вздернул.

Он заорал, вывернулся – и мы уставились друг на друга.

Что-то с его рожей было не так. И я вмазал ему по роже. Он отлетел к стене, прилип, чуть не сполз наземь.

– Мало? – спросил я. – А ну, родной, чеши отсюда!

Он и почесал! Чуть дверь не вышиб и косяк на себе не унес.

– А-а!… А-а-а!… – донеслось с лестницы.

Я впервые слышал, чтобы человек так орал от страха.

– Ну вот, – сказал я тогда. – Располагайся, Маргарита.

Пока я разбирался, она стояла, зажмурившись. И вот шагнула ко мне, опять прижалась, опять всем телом дала понять – она больше не может без меня!

Изуродованные сапоги сильно мешали. Я взял их, вынес и запустил сразу обоими вниз по лестнице. Потом вернулся.

– Смотри! – сказала Маргарита. – У него тут целый склад!

– Трофеи, – согласился я, и мы разложили на газете имущество беглеца – белый батон, разрезанный на ломти, но так, что они держались вместе, и из прорезей торчали куски колбасы, а также термос, банку с сахаром и коробку с плавленым сыром. Это и был наш ужин. А потом мы легли…

Она была такая тоненькая, что жалко делалось. Я даже не был уверен, что действительно хочу это тело. В нем недоставало чего-то… Ну, не знаю, чего… В Ксении оно было, а тут – нет! И хотя все произошло, как всегда, – длительно и с достойным завершением, – я чувствовал: не то, не то, не то…

Она слишком хотела, чтобы мне было хорошо, а у женщины нужно брать это «хорошо» как бы наперекор ей, и тогда получаешь все необходимое и даже больше…

Интересно, подумал я, засыпая, кто сделал ее женщиной? Наверно. какой-нибудь одноклассник, такой же худенький и легонький, с тонкой шейкой, который знает наизусть всяких там Ньютонов и Мичуриных… или кого им там знать положено?…

Ин-тел-лек-ту-а-лы недоделанные, подумал я, что в вас проку, ин-тел-лек-ту-а-лы? Разве что слово… Слово – классное… длинное…

Утром я проснулся недовольный. Она спала. Лицо было какое-то совсем прозрачное.

Я доел батон с колбасой и выскреб из коробки сыр. Нужно было уходить. Пусть девчонка выспится и идет завтракать домой. Или разбудить?

Я не знал, который час, но полагал, что скоро в здании появятся люди. Те, которые ремонтируют. Разбираться с ними я не хотел. Девчонка просто выскочит, а ко мне прицепятся, придется бить.

Настроение было не то, чтобы кого-то бить. Недовольство, как будто чем-то поманили, а не дали…

Действительно, убрался я вовремя.

Нужно было чем-то заняться. Но вот чем?

Я не мог припомнить никакого занятия.

Обычно мы с Биллом Бродягой или вспоминали всякую всячину, или строили планы на будущее, или работали – высматривали, кто и когда входит в банк из служащих, какие машины подъезжают, сидели в одном из четырех баров напротив входа или наискосок от него и знакомились с всяким мелким персоналом… Чем же я еще в жизни занимался?

Пел?

Пробовал петь. Но не среди бела дня и посреди улицы. В ночном лесу, у костра… Было же в жизни это – прекрасное и недостижимое! Было же озеро, были гитары! Купец умрет за деньги, попа задушит жир, солдат умрет за чью-то корону, а я умру на стеньге – за то, что слишком жил…

Мужчины, что шли мне навстречу, вообще никак не жили. Все они были какие-то… плоские. И рожи – плоские. Я не был уверен, что под их костюмами – живое, крепкое, горячее тело, которому действительно нужна женщина, а не просто галочка в определяющем всю их унылую суть списке: работа, деньги, рыбалка, пиво, видики, интимная жизнь.

А вот женщина, что обогнала меня, была ничего – длинноногая.

Я пошел следом, ускорив шаг.

Хотел ли я ее? Пожалуй, что не очень. Но и нельзя сказать, что не хотел вовсе. Если бы с Маргариткой все было чуточку иначе, я захотел бы женщину часа через четыре, не раньше, а может, и через пять. Вернее, так – начал бы понемногу хотеть женщину.

Она была светловолосая, как Ксения. Но уж точно пониже ростом. И если бы она не свернула в переулок, я бы перестал смотреть на нее и занялся витринами. Там висела мужская одежда, которая бы мне пошла – длинный кожаный плащ я приметил, костюм для ресторана, жилет из какой-то тусклой парчи…

Но она свернула, я посмотрел – переулок был малолюдный, я подумал – а почему бы и нет?

Обогнал. Заскочил спереди. Лицо оказалось приятное.

– Люсенька! – радостно сказал я.

Сопротивляться было бесполезно. Испытанный прием ни разу не подводил.

– Люся! Я уже второй квартал за тобой иду! – сказал я ей в ответ на какие-то глупые вопли. – Все думаю – ты или не ты? А лицо увидел и все понял! Узнала, нет? Я же Гена!

Сейчас следовало упомянуть Москву, куда мы ехали вместе, настоящее хохляцкое сало с чесноком, глухую бабушку, которая брала телефонную трубку.

Женщина посмотрела направо, налево, на ее лице был ужас. Вдруг она кинулась бежать – назад, к шумной улице, потеряв по дороге пузатый пакет. Я так и остался стоять – пень пнем! Что-то получилось не так. Может быть, я нарвался на сумасшедшую или на круглую дуру, подумал я, нормальная женщина сразу бы увидела, что к ней привязался настоящий мужчина, а не какой-то там плоский.

Потом я машинально подобрал пакет. Не оставлять же его. Я надеялся найти там еду, и действительно нашел – надорванный пакет орешков, упаковку творога. Все это я съел в подворотне, а пакет, где еще оставались папки с бумагами, книжка и туфли, выбросил. Сама виновата. Потому что дура…

Я вернулся на людную улицу. Шел и думал – как же жить и чем зарабатывать деньги? Город был как будто мой, родной, но ощущение такое – будто я приехал сюда после многолетнего отсутствия и уже мало кто меня знает и помнит. Да, это так. Я вернулся, чтобы рассчитаться с Ротманом за Машку Колесникову, проучить Карасевича, сделать своей Ксению… Вернулся, чтобы установить справедливость. Ротман, сволочь, должен лежать в могиле. Карасевич должен быть бит. Ксения должна принадлежать настоящему мужчине. Еще были какие-то мелкие дела…

Блондинка переходила улицу и я невольно следил за ее ногами. Ноги были не хуже, чем у Машки, а Машка – классная девка. Можно поприставать к блондинке. На сей раз обязательно получится.

Я все делал правильно, догнал, назвал Люсенькой, заговорил про поезд, но она посмотрела мне в лицо – и вдруг завопила благим матом!

Я бы и сам от такого визга удрал куда подальше без всякого рукоприкладства, но тут к нам подскочил прохожий, кинулся между мной и блондинкой, и по роже я понял – это его женщина, бывшая или будущая.

Он был из этих – из плоских. Кулак сам сжался и въехал ему в челюсть.

Вмиг вокруг нас образовался круг людей, плотный, но ставший на немалом расстоянии, и эти люди хором заорали. Я не мог бить всех подряд – я развернулся и убежал.

Что-то со мной творилось нехорошее! Вторая женщина подряд не поддалась на испытанный прием!

Смутное понимание зародилось в голове, но эту идею нужно было проверить.

Третья попытка тоже пошла прахом, женщина решила спастись от меня, перебежав улицу на красный свет перед самой троллейбусной мордой. Я кинулся следом, троллейбус все же скрыл ее от меня, я побежал вровень с ним, потому что сзади и справа шли иномарки, и бежал довольно долго – целый длинный квартал, до светофора. Там только вернулся на тротуар.

Три прокола подряд! Никогда со мной такого не бывало!

Вдруг я понял – это Маргаритка виновата. Если бы не она – был бы во мне сейчас настоящий азарт и настоящий голод. Когда девки видят, что я их по-настоящему хочу, она не выделываются. А сейчас голода не было. Вот в чем беда!

Но и сытости не было.

Может, мяса навернуть?

Но у меня же – ни цента!

Я шел, и шел, и шел, ругая на все лады Билла Бродягу – пора бы ему уже и появиться, пора бы ему что-то для нас обоих придумать. Справа за темным стеклом витрины мелькали огоньки. Я сообразил – это же игровые автоматы! Поиграть?

Я вошел, какое-то время изучал обстановку. Это был не просто игровой зал, а вместе с кафешкой, и крашеная блондинка за стойкой сразу меня усекла. Она посмотрела так, что я понял: пять минут трепа, и хотя бы чашка кофе в долг без отдачи мне обеспечена.

– Вот ты где, Люсенька! – сказал я, подходя. – Не узнала?

Блондинка посмотрела на меня с некоторой тревогой.

Я знаю эту тревогу в женских глазах. Словами я бы выразил ее так: ого, начинается что-то замечательное, только бы не проснуться…

– Это же я, Гена! Неужели забыла? Помнишь, поезд, купе, настоящее хохляцкое сало с чесноком?

– Помню! – ответила блондинка, но так сердито, что мне сделалось не по себе. – Я, миленький, все помню! Валерка!!! Димка!!! Славка!!!

Оказывается, в зале была вооруженная охрана! Три здоровых парня немедленно возникли и загородили мне выход.

– Это кто, Люсь? – спросил тот, что стоял впереди. – Автомат, что ли, ломал?

– Какой автомат?!? – Люся за стойкой наливалась яростью и уже скалилась, как настоящая бешеная сука. – Этот козел ко мне в поезде приставал! В одном купе ехали! Утром хватилась – ни его, ни кошелька!

– Ни фига себе! – это они, по-моему, изумились хором…

Я изумился тоже. Какой, к черту, поезд? Какой кошелек?…

– Валерка, стань в дверях! – командовала Люся. – Понимаете, еду я прошлым летом поездом Харьков-Москва, и едет со мной в купе этот козел! И никого, кроме нас! Все же на юг рванули, а я, дура, с юга прусь! Ну, то да се, сами понимаете! Просыпаюсь – ни козла, ни кошелька!

Правильно она назвала себя дурой. На ее вопли сперва обернулись, а потом стали подползать мужики и ребята, игравшие на автоматах. Нашли себе развлечение!

Я подался к дверям, но Валерка, заметив, загородил их, и загородил основательно – в нем было кило двести, честное слово, и росту – под два метра.

У меня был один путь для отступления – открытая дверь за спиной у дуры. За дверью имелась кухня, а всякая кухня имеет еще и выход в какой-нибудь двор.

– Явился! Одного кошелька ему мало! – продолжала выступать дура. – И ведь отыскал! Ой, мама дорогая!!!

Я перепрыгнул через стойку, красиво перепрыгнул, пришел ногами в какую-то идиотскую миску, стоявшую на полу, и вместе с дурой Люсей грохнулся на пол. Она завизжала так, что меня этим визгом словно над полом приподняло. И я оказался на дуре, как если бы собирался ее изнасиловать.

Каким-то образом мы, лежа на полу и брыкаясь, въехали в кухню. Тут шуму прибавилось – заорала и повариха.

И ледяной водопад рухнул мне на плечи!

Я вскочил и резко развернулся, готовясь принять бой. Но боя не было – и охрана, и игроки, которых я успел заметить, ржали, как стоялые жеребцы. Они показывали на меня пальцами и так ржали, до таких натуральных слез, что вряд ли даже меня видели.

Ничего не понимая, я провел ладонью по мокрому лицу.

Тут смех раздался и снизу.