Текст книги "Нереал"

Я посмотрел на дуру, которая тоже ни с того ни с сего расхохоталась, и не узнал ее.

Ее лицо, мокрое, как у меня, было в каких-то лохмотьях и зеленых крапинках. Но она, даже не пытаясь подняться, тыкала в меня пальцем. В меня! Это что же – и я сейчас такой?…

Я одним прыжком оказался у стойки, другим – по ту сторону, и выскочил в дверь, которую уже никто не охранял. Прохожие шарахнулись, и я побежал.

Остановился у зеркальной витрины. Проклятые буржуи поналепили этих витрин во всех забегаловках. Из зеркала смотрело чудовище, облепленное мокрыми лохмотьями. Я вынул из волос длинного красно-коричневатого червяка и попробовал на вкус.

Тут только стало ясно – повариха, спасая дуру Люсю, облила нас холодным свекольником. Всю полутонную кастрюлю вывернула. И ведь надо отдать ей должное – спасла!

Я обобрал с себя всю эту дрянь. Хорошо, что рубашка черная, подумал при этом, когда мокрая – блестит, и только. Высохнет свекольник – и будет она, как новенькая. Штаны вроде не очень пострадали.

Я выглядел вполне пристойно. Нормальный крепкий мужчина, выгодно выделяющийся на фоне прочих…

Ксения!

До того, как она приедет домой, нужно изучить местность и составить план действий. Того усатого, который ее вез на машине, вырубить несложно. Усатые лысеющие типы, вроде покойника Ротмана, умеют только делать деньги, делать их для нас – для настоящих мужчин, чтобы мы пришли и эти деньги забрали.

Лихо я рассчитался с Ротманом за Машку Колесникову!

Я прошел несколько кварталов и узнал знакомые места. Более того – довольно быстро нашел и нужный дом. Во-он там она живет… Третий этаж, окна – во двор…

Окна…

Нет!

Ничего я той ночью в окнах не видел. Ни о чем не думал. Не было в моей жизни такой ночи.

– Привет! – сказал мне пожилой мужчина, хлопнув по плечу. Когда-то он был и крепким, и сильным, и кулак, должно быть, считался тяжелым. Из уважения к этим былым достоинствам, о которых можно было лишь догадываться, я и назвал его про себя «мужчиной». Хотя это скорее был старик, осанистый тяжеловесный старик.

– Привет! – сказал и я. Но не допустил на лицо ни малейшего удивления. У мужчины лицо всегда должно быть непроницаемым.

– Ты чего натворил? – спросил он. – Менты всех опрашивают, куда ты подевался.

– Да ничего я не натворил.

Тут я вспомнил, что скверная тетка с розовыми волосами тоже что-то мне толковала про ментов.

Менты, менты… Что же это такое? Кто же это такие? Слово вроде бы ничего, занятное слово…

– Если ты там где-то чего-то, – загадочно сказал мужчина, – так лучше добеги до них сам. Меня один допрашивал, Горчаков фамилия, такой рыжеватый. Вроде не дурак. Сказал – если ты появишься, чтоб первым делом его отыскал. Погоди – бумажку с телефоном дам.

Бумажка оказалась клочком газеты.

Менты… Вспомнил!

– Пусть этот Горчаков идет за своими яйцами! – сказал я так, как говорил Бродяга, когда посылал полицейских подальше. А смятую бумажку бросил старику под ноги.

– Ты, Валентин, совсем сдурел? – строго спросил он.

Вот теперь кое-что стало ясно. И та тетка, и он приняли меня за другого человека.

– Какой я тебе Валентин? Я – Брич!

А что? Мне свое имя скрывать не от кого.

– Ого! – сказал он. И ничего больше.

Я повернулся и ушел.

Если в этом дворе меня с кем-то путают, это меняет планы. Значит, и Ксения может перепутать… Надо придумать, как этим совпадением воспользоваться, или хотя бы так все рассчитать, чтобы оно не помешало.

Вон Бродяге показалось однажды, что мужик в гостиничном коридоре похож на шерифа Джима Смолла. Любой другой бы рукой махнул – мало ли что мерещится на второй бутылке виски? А Бродяга пошел следом – и ведь это действительно оказался шериф. Плохо было то, что он обернулся, немедленно узнал Бродягу и поднял страшный шум…

На этом месте мои размышления прервал запах.

Пахло вкусно. Хоть и не мясом, но все равно вкусно.

Рыбой!

Я поднял глаза и увидел вывеску. Она была написана какими-то старинными буквами, и я минут пять маялся, пока не сообразил, что надписи как-то соответствуют три серебряные рыбины на цепочках.

«Три карася» – вот что значилось на вывеске. И внизу была совсем официальная табличка со словами «Рыбный ресторан». Ресторан… Караси… Карасевич?!?

Я вошел.

Швейцар хотел было остановить меня, такой правильный швейцар, с золотыми пуговицами, но я его отодвинул.

– Ну, ты, родной! – сказал я ему. – Где хозяин?

– Какой тебе хозяин?

– Карасевич! Где он тут у вас?

Швейцар уставился на меня дикими глазами, и я понял, что он прямо сейчас, в моем присутствии, сошел с ума.

– Хозяина зови! – сказал я ему. – Скажи – по делу пришли.

И в глубине души усмехнулся: дело это было – получить от меня в ухо.

– Сейчас, – сказал швейцар, – а ты тут подожди.

Я вошел в холл, а оттуда направился в зал. Там было пусто – время не то, чтобы солидные люди приходили посидеть. Лишь несколько столиков занято, где – пара толстых старух, где – какой-то лысый одиночка, а то еще бородатый один сидел в глубине у стойки и разговаривал с барменом. Швейцар подозвал официанта, что-то шепнул.

– Ты, родной! – сказал я, подходя. – сказано же – чтоб хозяин был!

– Сейчас. Анатолий Ефимович! – позвал швейцар.

Бородатый слез с высокого стула и неторопливо направился ко мне.

Тут я и задумался. Это вроде не был Карасевич. Карасевич – большой и бородатый, а этот – среднего роста, мне по ухо. И не толстый.

– Я за хозяина, – сказал этот Анатолий Ефимович.

– Мне сам нужен.

– Сказано – я за него. Ну?

Глаза были очень неприятные.

– Сказано – нужен сам, – повторил я.

– Ага… Юра! – это он позвал швейцара, и тот мгновенно оказался рядом. – Юра, что будет, если кто-то из вас не выполнит мою просьбу или скажет мне кривое слово?

– Плохо будет, Анатолий Ефимович! – весело ответил швейцар. – Наш нам бошки пооткручивает!

– Ясно? – спросил бородатый. – Юра, ты хороший парень, но будь жестче. Когда непонятно кто ломится в двери, не бойся дать ему в рыло. Один раз, но от души. Второго не понадобится. Лучше пусть мы будем вытаскивать тебя из ментовки, это не такое дорогое удовольствие по сравнению с разгромом, который может устроить какое-нибудь похмельное рыло.

Тут бы хорошо было впасть в ярость и сделать то, на что бородатый намекал – разгромить в мелкие дребезги этот траханный ресторан «Три карася»! Но бешенство не наступало. Бородатый нехорошо смотрел, и я понимал, что это – боец. Он же видел меня, он же не мог не видеть, что я круче всей местной шушеры! И спокойно так нарывался на драку. Или не нарывался? Или он уже столько в жизни дрался, что я для него просто не существовал?

Нужно было немедленно впасть в ярость!

– Ну, ты, родной! – крикнул я ему. И занес кулак так, как собирался занести, чтобы въехать в ухо Карасевичу.

Куда он девался из-под кулака – было непонятно. Зато что-то ткнуло меня между лопаток, несильно, зато в какую-то интересную точку, и я полетел на пол.

Нет!

Поскользнулся.

Я – Брич, и я поскользнулся.

Так.

– Походи к Сашке Барсуку на айкидо, Юра, – сказал бородатый. – Видишь – аккуратно и без суеты. Это даже восьмидесятилетняя бабушка с ним бы проделала.

Бабушка? Со мной?

Я вскочил и развернулся.

– Мало, значит, было, – заметил бородатый. – Юра, поди, позови охрану. А то я, кажется, работаю, а они зарплату получают.

Он видел, что я готовлюсь к настоящему броску, видел – и с места не сдвинулся. А я уже был в бешенстве, я уже летел к нему!…

И вдруг ослеп.

Резь в глазах была страшная.

– Что это с ним? – я услышал шаги и голос подбежавшего Юры. И другие шаги – человека три в крепкой, настоящей мужской обуви неслись сюда издалека.

– Полный порядок, – отвечал голос бородатого. – Красный перец. Унимать похмельное рыло в ресторане, где на каждом столике стоят пряности, – одно удовольствие. Ребята, ребята – сейчас, пожалуйста, без мордобоя! Выведите только на улицу – и аккуратно коленкой под зад. Учить вас еще и учить…

Они не только вывел меня на улицу – они еще провели до переулка. Я держался обеими руками за лицо, жал на глаза, как будто от этого сделалось бы легче, и понимал, что нужно немедленно их чем-то промыть.

Парни по обе стороны меня обсуждали происшествие.

– Говорят, он в Анголе воевал.

– Был там военным переводчиком вроде.

– Да нет, воевал! И потом инструктором в спецназе…

– А откуда он, по-твоему, испанский знает?

Мог ли я совершить ошибку и не признать в этом бородатом настоящего мужика? Нет, не мог. Значит, про Анголу и спецназ – брехня.

Сейчас главное – промыть глаза. Выступили слезы… Слезы, конечно, промывают. Но реветь в три ручья при всем честном народе?

Нельзя.

Я – Брич. Я – настоящий, а эти все – фуфло, сопляки, мелкая гнусь. Плоские и им подобные!

Резко скинув с себя сопляков, я побежал вперед, вытянув руки и плохо различая дорогу.

Потом я увидел уличный лоток со всякой дрянью – но среди дряни стояли бутылки с минералкой. Я взял одну, посмотрел в глаза продавщицы тяжелым взглядом – есть у меня такой тяжелый взгляд, и я им горжусь, – и свернул в ближайшую подворотню. Во дворе на лавочке я кое-как промыл глаза.

Надо было вернуться к «Трем карасям», выследить Карасевича и дать ему наконец в ухо. Но я потерял ориентацию. Когда полуслепой несешься по улице, сворачиваешь неизвестно куда, и еще по двору бредешь целую вечность в поисках скамейки – очень трудно пройти по своему следу назад. Я даже знал, что это вообще невозможно.

В общем, я сидел на лавочке и думал, что когда Бродяга за мной приедет, я ему все выскажу. Мимо проходили старухи с детьми. Но в какую-то минуту пошли люди…

Очевидно, в этом доме жили и серьезные мужики. Они приезжали на чистых иномарках, ставили их в нужные места, заранее зная, кто займет пространство сзади и спереди. Они были хорошо одеты. Некоторые привозили с собой женщин. Женщины были старые, но в дорогих тряпках.

Вот интересно, подумал я, Маргаритка уже убралась домой? Наверно, посидела утречком, поежилась от холода, поняла, что кушать хочется, и пошла себе потихоньку.

Что-то не получается у меня сегодня женщину снять, подумал я следующей очередью. Вообще денек не заладился.

Голоден ли я? Пожалуй, да. Творог и орешки – это разве еда для мужчины?

Я встал и пошел куда глаза глядят. К счастью, они уже глядели.

По правую руку я увидел пивной бар. Там сидели мужики, к которым меня словно на ниточке потянуло. Крепкие такие, правильные мужики. В классных кожаных куртках. Вот! Мне нужна кожаная куртка. Костюм и лакированные туфли я куплю потом, а чтобы войти в этот бар, к этим мужикам, нужна куртка – черная, без лишнего выпендрежа, и чтобы сразу было видно – дорогая.

Мужики нависли над столом. Я сразу выделил одного – главного. Он был коротко стрижен, смугл, с крупным суровым лицом. Он сидел, не слишком наклоняясь, а остальные тянулись к нему. Я мог держать пари на чемодан баксов – они говорили О ДЕЛЕ!

Мне тоже безумно захотелось сесть за тот стол и сказать свое веское слово… стоп!

Мне нужно придумать ДЕЛО.

Бар-то ведь не из самых дорогих. Если эти мужики сидят тут и совещаются, значит, они еще НЕ СДЕЛАЛИ ДЕЛА. А если бы сделали – черта с два тут бы сидели! Они бы уже на Гаваях черномазых девчонок лапали.

Я чуть не хлопнул себя по лбу. Зря весь день прослонялся! Я же мог найти подходящий банк и есть в засаду. Как тогда в Чикаго! Сколько же мы с Бродягой пасли тот банк? Я уже наизусть знал, когда какой крысеныш в галстуке приходит и уходит, сколько минут курит у входа, знал в лицо хахаля каждой уборщицы!

Решив не тратить больше времени на всякую ерунду, Ротман-то пристрелен, а Карасевичу можно надавать по ушам и когда-нибудь потом, я зашагал прочь. Нужно было раздобыть еды, спокойно выспаться, а с утра пройтись по тем улицам, где тут у них банки расположены. И разобраться, что к чему.

С едой все оказалось очень просто. Я зашел в универсам с намерением послоняться между рядов и сунуть за пазуху хотя бы плоскую упаковку нарезанной ветчины. Но у столика, где положено перекладывать купленный товар из проволочных магазинных корзинок в свои сумки и пакеты, заболтались две тетки. Одна была толстая – и доброе дело сделал бы тот, кто лишил ее на сегодня ужина. Я просто взял ее корзинку и прямо с этой корзинкой вышел из универсама.

Мне эта еда сейчас был важнее.

А переночевать я мог и в «Гербалайфе».

Там меня ждал сюрприз – в незапертой квартире на третьем этаже сидела Маргаритка.

– Я знала, что ты придешь! – воскликнула девчонка и первым делом полезла в корзину.

Я крепко почесал в затылке.

– Я решила ждать тебя сколько смогу, – говорила она, разворачивая продовольствие. – Ты не представляешь! Сюда какие-то дядька заходили, я в ванной спряталась! Потом на антресоли полезла, нашла старые журналы, вот, читала, потом вообще стемнело…

И она смотрела мне в глаза огромными темными глазищами. Она хотела меня!

– Дядьки, говоришь, заходили?

– А знал бы ты, как они ругались. Я этому Валентину, как появится, яйца откручу! Это – один, а другой – что яйца, ты с него за прогул в двойном размере сдери, тогда ему жена за тебя все что нужно открутит! В общем, они раза три приходили этого Валентина искать.

Валентин… Очень интересно… Уж не тот ли, за кого меня приняли?

А за Валентином охотятся менты. Чего-то он такого натворил…

– Послушай, – сказал я, – это место ненадежное. Ты знаешь, где можно прожить два-три дня? Чтобы никто не видел?

– Конечно, знаю, – ответила Маргаритка. – На Малаховке.

– Малаховка – это что такое?

– Это огороды, – объяснила девчонка. – А на огородах обычно стоят садовые домики. Летом в них живут, а потом закрывают до весны. Туда зимой понемногу все бомжи собираются. Там же и окна застекленные, и даже какие-то койки с матрасами.

– Это далеко?

– А ты хочешь прямо сейчас туда идти?

– Да.

С женщинами иначе нельзя. Нужно говорить только одно слово, но так, чтобы они поняли – других слов не будет.

– Хорошо, – сказала Маргаритка. – Пойдем.

Это было уж вовсе ни к чему.

– Ты бы лучше домой шла, – сказал я.

– Я же говорила – ни за что! Лучше сдохну, а не вернусь! – девчонка прямо-таки заорала. – А если ты меня с собой не возьмешь, я знаешь что сделаю? Вот прямо в этом доме залезу на самый верхний этаж и прыгну! И – все! Лучше – это!…

Как и следовало ожидать, она заревела и бросилась мне на шею.

– Брич, миленький!… – бормотала она. – Возьми меня с собой! Я же не могу без тебя!

И я взял ее с собой.

Мы прихватили из той квартиры на третьем этаже старые журналы, одеяло, термос, шторы с окна. До Малаховки было далеко, и когда мы туда пришли, было не до выбора. Мы только зашли поглубже в огороды, подальше от шосе, и я открыл первый попавшийся домик.

Пока я курил на крыльце, Маргаритка впотьмах хозяйничала – стелила постель, разбирала корзинку. Там оказались и хлеб, и колбаса, и макароны, и даже две пачки сигарет.

– Брич, это сливочное масло! – радовалась девчонка. – Ну, класс! У тебя есть нож?

Нож? Вот черт! Пистолет есть, а ножа нет.

Нож я, кажется, отдал Бродяге. Хороший был клинок, правильный, со сплошной деревянной рукоятью и длинным хвостовиком. Таким ножом было бы неприлично резать колбасу и мазать масло.

– Потерял, – сказал я.

– Ну ничего, мы колбасу и хлеб разломаем.

Поужинав, мы легли.

Все-таки отдавать она еще не умела. По-всякому показывала, как ей со мной здорово, и стонала, и даже царапалась, но я-то понимал: девчонка знала, что нужно стонать и царапаться, видиков насмотрелась, не иначе.

Ничего не поделаешь – каждая женщина любит, как умеет. И если ей попадается настоящий мужик, вроде меня, она все делает, чтобы его удержать. Пока Маргаритка мне не в тягость – пусть удерживает! А вот когда приедет Бродяга и начнутся НАСТОЯЩИЕ ДЕЛА – тогда посмотрим…

И ведь есть еще Ксения!

Когда я проснулся, Маргаритка уже хозяйничала. В дальнем конце огородика нашла колонку, притащила в банках воды, из кирпичей соорудила у порога что-то вроде очага. Судя по лицу, ей все это страшно нравилось.

– Брич! – сказала она. – Будешь в городе – купи мне щетку для волос. Посмотри, на что я похожа.

Ну вот, подумал я, уже – купи.

Интересно, скажет ли мне когда-нибудь Ксения – купи? Должна сказать. Но только чтобы в тот день у меня были полные карманы баксов! Чтобы баксы перли наружу и сыпались на асфальт, а я шел рядом с сенией, не замечая… или нет, замечая, но нагибаться ради какой-то сотни баксов мне – западло…

– И еще спичек купи. А то твоей зажигалкой неудобно…

Спичек! А на какие шиши?

Потом я взялся за работу.

Я методично обходил город, выискивая места, где водятся деньги. Ксению не искал – как я к ней, в самом деле, заявлюсь пустой? Каждый вечер я заглядывал в тот бар, где заприметил крутую компанию. Похоже, мужики любили этот бар. Ничего, ничего, и я туда приду. Красиво приду, солидно.

Вот если бы хоть немного денег прямо сейчас!

Еду-то я добывал. Мало ли на свете толстух с большими пакетами, в которых полным-полно всякой всячины. Однажды в совершенно никчемном пакете оказался и кошелек. С жалкими грошами, но все же… Еще я помог Маргаритке открыть несколько забитых на зиму огородных будок. Там мы нашли кастрюлю, еще одно одеяло, древний рукомойник, и даже с кусочком мыла.

Я смотрел, как Маргаритка радостно управляется со всем этим хозяйством, и не мог понять – да неужели же она счастлива? Без гроша за душой – счастлива? Конечно, она отхватила такого мужика, что весь город может позавидовать. Но в одном-единственном платье с короткими рукавами, даже без какой-либо кофтенки, без колготок, хотя и в туфлях на высоком каблуке – счастлива?

Все-таки быть с настоящим мужчиной для женщины много значит.

Вот только мне от нее было мало проку. Хотя и каждую ночь, но мало!

И однажды, когда она уже заснула, я понял, что дальше так продолжаться не может. Нужно искать очередную Люсеньку…

Нет. Сперва нужно придумать какое-то другое женское имя.

Если бы кто знал, какая это тяжкая забота – придумывать имя! Когда голова совсем не тем занята, а тело – в каком-то недоумении…

Окошко в нашей будке было совсем маленькое, Маргаритка еще завесила его, чтобы никто снаружи не увидел света, и если о каком-то месте можно было честно сказать, что там темно, как у негра в заднице, так это был точно наш приют.

Я смотрел на спящую Маргаритку в тяжком раздумии. Толку от девчонки мало, а куда ее девать – непонятно. Сон не шел – мне хотелось еще, и еще, и еще, а она не могла мне больше дать ничего!

Она просто не умела отдавать. А как ее заставить – я не знал.

Голоден, голоден!

В это время суток шататься по улицам в поисках женщины было нелепо. В лучшем случае я поймал бы заблудившуюся пьянчужку и получил от нее то, что потом с препоганым настроением поволок бы в вендиспансер.

Повернувшись спиной к Маргаритке, я устроился как можно удобнее. Я выбрал такую позу, в которой просто обязан был заснуть, невзирая на голод. И уже начал…

Но легкий голос возник где-то под самым потолком.

– Ассарам Кадлиэль, Ассарам Кадлиэль… – позвал он.

Я так удивился, что окаменел. Какого еще, ко всем чертям, Ассарама Кадлиэля тут ищут? Тут – я, Брич, и моя женщина, никого больше!

– Ассарам Кадлиэль!… – голос стал настойчивее. – Ты слышишь меня?

– Нет тут никакого Ассарама, – сказал я убедительно. – И вали-ка ты отсюда, родной.

– Родная, – поправил голос. – Ассарам Кадлиэль, ты не узнаешь меня? Я же зову тебя по имени! Это звуки твоего имени, ТВОЕГО имени!…

– Ты – кто? – спросил я в недоумении, потому что наконец понял – имя было мне не совсем незнакомо, где-то в глубине памяти что-то на него все же отозвалось.

– Я – Ребалиань Адинурада.

Еще того не легче, подумал я, этого натощак не выговоришь!

– А я – Брич.

– Ты не Брич! – голос рассмеялся и тут только стало ясно, что он действительно женский. – Ты Ассарам Кадлиэль! Мы долго тебя искали. Сперва мы стерегли тебя, когда ты был заклят Таиром Афроластериском, потом ты попал к Серсиду Неумехе, и мы бы вывели тебя из-под заклятия, потому что Неумеха не знает, как поддерживать силу оков. Но он поместил тебя в тульпу. Ассарам, ты понял, что произошло?

– Ни хрена! – сурово отвечал я.

Ведь я действительно из всей этой речи ни хрена не понял.

– Ты – Ассарам Кадлиэль! – повторил голос, уже сердясь. – Я просто чудом отыскала тебя! Ты голоден и распустил щупальца, и я пришла к тебе по щупальцу как по каналу. Теперь понял?

– Говорят же тебе – ни хрена я не понял.

– Инкуб Ассарам Кадлиэль! Проснись наконец! – потребовал голос. – Заклинание Афроластериска потеряло власть, а изобретение Неумехи не может настолько сильно сковывать твою волю. Проснись, говорю тебе! Сбрось с себя тульпу!

– Что сбросить? Можешь ты говорить по-человечески? – спросил я, садясь. – И покажись наконец. Ты что, в углу за шкафом прячешься?

– Хорошо, – согласился голос. – Сейчас я покажусь тебе. Но не вышло бы недоразумения. Я, видишь ли, как раз ищу добычу. И я в облачении поиска. А та твоя часть, которая является тульпой, для меня не запретна. Ты все еще хочешь, чтобы я показалась?

– Ну, если ты какая-нибудь старая лошадь, или жирная свинья, или… – я хотел было перечислить, в каких случаях голосу показываться не обязательно, и не имел в виду ничего дурного, но висящий в темноте голос почему-то впал в бешенство.

– Х-ха!… – услышал я. Это был выдох перед тем, как что-то натворить…

Я знаю, что такое бешенство. В драке оно прекрасно. В сексе тоже ничего. Но тут мне сделалось страшновато.

На фоне окна я вдруг увидел человеческий силуэт, Сперва он был черный, но вдруг чернота распахнулась – и передо мной оказалась женщина, которая просто распахнула бархатный плащ.

А под плащом она была совсем голая.

Более совершенного тела я за всю свою жизнь не видел! Оно было молочно-белое, с безупречными линиями бедер, с тяжелой и дерзкой грудью, на которую спускалась длинная вьющаяся прядь темно-рыжих волос. Надо посмотреть выше, подумал я, не в силах отвести глаз от этой груди, вдруг там крокодилья рожа! Но не посмотрел. Женщина сделала три шага – и ароматным телом заслонила от меня все на свете, и прижала руками мою голову к своей груди, и я напрочь забыл, что рядом спит обессилевшая Маргаритка.

– Возьми меня… Возьми меня…

Она так это прошептала, что в голове у меня помутилось.

И я ее взял.

На полу, потому что втроем мы бы на постели не поместились.

Она привела меня в такую ярость, что я брал ее буйно и щедро, потеряв счет своим взлетам. Да мы, кажется, действительно висели в воздухе…

– Теперь вспомнил? – вдруг прошептала она. – Теперь поумнел? Спасибо тебе, Ассарам Кадлиэль! Я нашла то, чего хотела! Я больше не голодна! А ты лежи и пытайся вспомнить, кто ты таков и в чем твое предназначение!

Тело, которое я сжимал, в котором я был, как мне казалось, весь целиком, вдруг исчезло, а я, голый и беспредельно возбужденный, оказался на холодном полу.

– Только никому не рассказывай, что тебя обморочил суккуб…

После чего наступила тишина.

– Ты, как там тебя! Ты, родная! – позвал я, и думал, что позову громко, но получилось совсем тихо.

Смертный холод охватил меня.

Нужно было забраться на постель и укрыться одеялом. А на постели лежит теплая Маргаритка… Вот кто меня согреет! Но я не мог даже пошевелиться.

Суккуб высосал меня всего. До такой степени высосал, что я даже не ощущал голода. Своего обычного голода, который могла удовлетворить красивая и темпераментная женщина вроде Ксении.

Край одеяла…

Я же мог притащить к себе одеяло!

Понемногу я передвинул руку, собрал все силы, оторвал от пола локоть и ухватился за край, и потянул одеяло на себя! Оно соскользнуло с постели, но шлепнулось не на меня, а рядом со мной. И я понял, что накрыться не смогу. Ни-ког-да…

Маргаритка проснулась и повернулась ко мне.

– Ты что, Брич? – почему-то шепотом спросила она. – Ты чего на полу?…

– Го… – ответил я. Дальше не получилось.

– Тебе плохо? – она склонилась ко мне с постели, протянула тонкую руку и зачем-то потрогала мне лоб.

– Да… – сказал я.

– Ты болен!

Она вскочила и присела рядом со мной на корточки.

– Брич, милый, что с тобой? Ну, скажи! Ты не можешь встать?

– Да…

Она попыталась приподнять меня.

– Нет… По…

– Что – «по»?…

– Са… – я мог что-то произнести только на коротком выдохе. Проклятый суккуб… как там ее?…

Вдруг а где-то у себя внутри услышал это имя, но не в голове, как полагалось бы, а, кажется, в животе… Это был гул, это был звон, это была какая-то жуткая насмешка надо мной, совершенно лишенным силы!

– Ребал-ли-ан-нь!… Адин-н-нурада!…

– Ди! – в злобе выдохнул я.

– По-са-ди? Ой, сейчас, Брич, миленький, сейчас!

Ей удалось кое-как прислонить меня плечами к краю постели. Стоя рядом на коленях она стала целовать меня – очевидно, от страха. И этим, кажется, помогла. Ее возбуждение прибавило мне сил.

– Го-ло-ден… – произнес я совсем разборчиво.

– Ты голоден? – Маргаритка удивилась, но тут же стала соображать. – Это с тобой от голода? Разве так бывает?

– Да, – сказал я.

Она задумалась.

– Бывают голодные обмороки… Брич! Ты что же – все это время не ел? Ты же приносил мне еду! А сам – не ел?…

– Да… – ответил я.

– Боже мой… Так это что же – из-за меня?… Брич, у нас же были деньги! Я видела! Что случилось, Брич, миленький?

Я не мог и, конечно, не хотел объяснять ей, что случилось. Она же была умненькая девчонка – она сама бы придумала… если ей не мешать…

– У тебя отняли деньги?!.

Да как ей такой только в голову взбрело! Отнять деньги – у меня? У Брича?!?

– Не-е-е!…

Я хотел зарычать, и действительно что-то вроде рыка получилось, но она не испугалась.

– Вставай, Брич, вставай… – шептала она, и тянула меня за руку, пытаясь усадить, и ей это, как ни странно, удалось, только вот спина у меня была ватная.

– Вот, вот так… А теперь держись за меня, я тебе помогу…

Она хотела втащить меня на кровать. а не все ли мне равно, где лежать, если я до такой степени голоден. Эта рыжая высосала меня, как пакетик сока!

– Есть… – потребовал я. – Есть!…

Мне нужна была вовсе не еда, но и еда, наверно, тоже, я сам не понимал…

Маргаритка села на пятки.

– Тебе так плохо? – спросила она.

– Да…

Тогда она отпустила мою руку, но не сразу, а позволила мне медленно лечь. но затылком я все равно треснулся.

– Брич… – сказала она. – Я люблю тебя, Брич. Понимаешь? Что бы ни случилось – я тебя люблю. И буду любить.

Она встала с колен. Тоненькая она была до невозможности, со слабыми грудками, и ноги еще толком не оформились, не приобрели плавных линий. Но года через два она могла бы стать настоящей красавицей. Это я знал, даже лежа на полу в полнейшем параличе.

Даже не пытаясь найти бельишко, она схватила платье и натянула прямо так, на голое тело.

– Я дойду до круглосуточного киоска, – сказала она. – Может, что-нибудь стрельну. Знаешь, иногда получается. Сделаю вид, что уже лезу в кошелек… Я скоро, Брич!

Я хотел ей сказать, что лучше не надевать материнских туфель на каблуках, потому что ей придется быстро убегать. Но ведь и другой обуви у нее тоже не было.

Поэтому я не сказал ничего. И она ушла.

Стоило стихнуть стуку каблуков – а стучать им особо было и не по чему, сразу за порогом начиналась просто утоптанная земля, – как раздался легкий смешок.

– Ассарам Кадлиэль! – позвали меня. – Ну, каково тебе? Теперь – вспомнил?

Ни хрена я не вспомнил, но ответить достойно силы не было.

Надо мной нависло фарфоровое лицо и прядь темно-рыжих волос попала мне в рот. Я захотел выплюнуть – и не смог.

– Плохи твои дела, Ассарам Кадлиэль, – произнесли, помедлив, пухлые губы. – Тебя основательно закляли! Но не валяться же тебе на полу весь остаток дней твоих! Согласись, ни одна зрелая женщина не догадается сюда заглянуть, чтобы подкормить тебя.

Губы приникли к моим.

Ничего слаще я во всю свою жизнь не пробовал!

Руки сами оторвались от пола и попытались притянуть к себе укрытое черным бархатным плащом тело.

Но тела не было. И бархата не было. Только – лицо!

Губы раздвинулись в улыбке – и лицо стало таять.

– До встречи, Ассарам Кадлиэль! А теперь – прощай! Я расскажу нашим, в каком состоянии тебя нашла, и мы что-нибудь придумаем!

– Ребалиань! – вскрикнул я. – Адинурада!…

Но ее уже не было.

Хватаясь руками за что попало, я перебрался на постель. Укрываясь одеялом, запутался ногой в чем-то скользком. Это оказались трусики Маргаритки. Шелковистые трусики с кружевцем. Я бросил их на пол. Пусть соблюдает хоть какой-то порядок.

Вот если теперь она принесет из киоска чего-нибудь пожрать – я буду просто счастлив!

Я приподнялся и отодвинул четырехслойную портьеру с окна, чтобы посмотреть, не спешит ли Маргаритка с едой. И тут несколько удивился – на подоконнике лежали полиэтиленовый пакет с хлебом, коробочка с плавленым сыром, еще не открытая банка рыбных консервов.

Маргаритка не могла забыть о них!

Или могла?

Да ну ее, подумал я, охота по ночам непонятно где носиться – пусть носится.

Ее не было довольно долго. Я даже успел задремать. Уже в окне малость посветлело, когда вдруг простучали каблуки по узкой прихожей, распахнулась дверь, и я увидел Маргаритку.

Она стояла и смотрела на меня, просто стояла и смотрела. А в левой руке у нее был пестрый пакет.

– Ты принесла поесть? – спросил я.

– Да…

Но ни шагу ко мне она не сделала, так и осталась в дверном проеме.

– Что в пакете? – спросил я, пытаясь вспомнить картинку, на которой прервался мой сон.

– Тебе уже лучше?

– Да.

Странный вопрос – она же видела, что я не на полу, а на постели.

– Я все время думала о тебе, – вдруг сказала Маргаритка. – Я думала только о тебе.

Она быстро подошла и стала выкладывать на столик из пакета странные вещи – полбуханки в полиэтиленовом пакете, начатую упаковку масла, жестяную банку растворимого кофе, еще банки – вроде бы с тушенкой, газетный сверток, в котором обнаружился полоток копченого гуся, и не нужно было даже разворачивать – так остро и вкусно пахло.

– Вот, вот… – приговаривала она. – Теперь на два дня точно хватит.

Напоследок она выставила баночку красной икры.

– Это все ты взяла в киоске? – спросил я и подумал, что ничего тут удивительного – в круглосуточных киосках продавцы должны брать с собой ужин и завтрак.

– В киоске. Я найду кастрюлю и сварю суп. Только сбегаю за картошкой.

– Куда? – спросил я.

Она задумалась.

– Может быть, тут кто-то еще не все выкопал? – спросила она меня так, словно я знал, когда и как копают картошку на маленьких огородах в городской черте!

– Пойди и посмотри, – велел я. Это было даже кстати – я должен был сосредоточиться и вспомнить картинку!

– Хорошо! Вот бы еще какую-нибудь лопату…

– Откуда я знаю, где тут лопаты?

Она вышла. Я размотал гусиный полоток и вцепился в него зубами.

Это было вкусно.

Вспомнил!

Это были двери банка. Не те, огромные, которые делают для шика, а сбоку, за углом. Я прямо увидел, как туда входят четыре человека – трое с пустыми руками, один – с чемоданчиком… и выходят…