Текст книги "Феминиум (сборник)"

10

Флит подошла к зеркалу. Седина. С каждым годом все больше. Долгими тропинками выткано кружево жизни, завиток к завитку. Только здесь, в самом начале – пустота. Не выткалось исполнение сокровенного, разметал капризный ветер судьбы воздушные замки, только осколки до сих пор мечутся, ранят.

Она слегка разворошила локоны невесомыми прикосновениями пальцев, улыбка вернулась на лицо, потеплел взгляд. По-девичьи восторженно крутанулась у зеркала, нежная ткань бархатно текла, серебрилась бликами. Святые, какое великолепие! Ощущение праздника робко затеплилось внутри. Это первое дорогое платье за всю жизнь. Повинуясь капризу, позволила себе этот подарок. Но не слишком ли поздно? Не будет ли она выглядеть смешно?

Распахнула окно, запах сырой земли ударил в ноздри. Дождь. Как тогда, два года назад, она бежала по двору, набросив на голову пыльную хламиду, чтобы уберечь прическу, и почти столкнулась на крыльце с Лакл. Запах духов, невозможно дорогих, вдруг окутал ее, так что закружилась голова. Вцепилась в мокрые перила, не чувствуя, как ледяные капли бьют по пальцам.

Светлейшая окинула ее взглядом, сверкнула белоснежными ровными зубками в острожной улыбке. Я слышала о награде, рада за тебя, огненные локоны пляшут на ветру, скользит в глазах настороженная тень, хочешь работать у меня?

Она долго молчала, теребя влажный уголок хламиды, холод, такой знакомый, такой привычный, тек по сердцу. Назови свою сумму, Флит. А если я запрошу очень много, Лакл? Флит, ты лучшая из лучших, я умею ценить людей.

Гроздь бриллиантов на золотом кружеве – изящная корона, врученная ей на последнем съезде домоправительниц, где ее выбрали лучшей из лучших, – ее награда, ее приговор. Прислуга. Пусть лучшая из лучших, но всего лишь прислуга.

Флит открыла дверь, напоследок окинув комнату взглядом. Все чужое: мебель, ковры, стены. И пора признаться себе, что своего дома у нее уже не будет. Но хватит размышлений. Нужно идти. Впереди целый день. Еще один день будет наполнен чужими заботами. Еще один день станет пеплом.

Она спустилась вниз. Сумрачный, пустой коридор еще таил в углах за атласными бутонами отдернутых штор уходящую ночь. Святые, как же хочется спать. Помотала головой, локоны ударили по щекам, а сон все не отпускал, копился на веках.

Запах. Судорога отвращения потекла по плечам, тошнотным комком застревая в горле. Святые, как я ненавижу эти утренние визиты на кухню! Толкнула тяжелую дверь, и запахи во влажной обертке пара ярко плеснули в лицо. Флит стиснула зубы. Платье! Оно же пропитается этой вонью, как я могла забыть?

Старший кухарь бросился к ней, потное, осунувшееся личико окунулось на миг во влажное полукружие фартука и потупилось в поклоне.

– Да пребудет с вами свет звезд, домоправительница Флит.

– Завтрак готов?

– Да, госпожа.

– Нужно ли что купить?

– Да, госпожа. Для завтрашнего блюда потребуется светлый корень. У нас почти ничего не осталось.

– Корень? Что за корень? – спросила она, но, уже соскучившись, торопилась прочь, скользя рассеянным взглядом по столам. Обязательно нужно будет пройти по саду, чтобы выветрился запах.

– Это специя, госпожа. Она придает мясу особый, очень…

– Избавь меня от подробностей. – Платье, новое платье текло по коже, обнимало упругой волной. Как уютно, святые мои, как уютно. – Я распоряжусь, чтобы…

Кухаренок, проходивший мимо с подносом, вдруг запнулся, тяжелая соусница заскребла днищем о сталь, накренилась, и молочная жижа вязко потекла вниз, щедрым мазком лизнув платье.

У нее потемнело в глазах. Мир, еще недавно такой ласковый и цветной, скукожился до размеров кляксы, оглушительно пожирающей ткань.

– Простите, госпожа, – соусница часто-часто била фаянсовым донцем о поднос в дрожащих руках мальчика, – простите, я случайно, простите, госпожа.

– Ты что ослеп? – Кухарь отвесил кухаренку звонкую оплеуху, от которой тот едва устоял на ногах. – Не мог в другом месте пройти?

– Простите, госпожа, – жалобный голосок рвется мокрой ниточкой.

Слова текли навстречу, но смысл ускользал от нее. Почему, святые, почему? Почему это все время происходит со мной?

Белое, трясущееся лицо кухаренка тянулось к ней незрячим от слез взглядом, бормоча что-то.

– Убирайся из этого дома!

– Госпожа, прошу вас, не прогоняйте.

Отчаяние вдруг затопило ее, безжалостное, темное, жаркое. Урок тебе, дурочка, чтобы не забывала, что ты есть.

– Уберите его с глаз моих! – Вздернула подбородок высоко, чтобы не видеть умирающее платье.

Старший кухарь услужливо встрепенулся, отобрал поднос, сгреб мальчика за шиворот и потащил к выходу.

– Госпожа, – кухаренок тянул к ней обожженные ладони, худенькое личико его дрожало, – прошу вас, госпожа, мне некуда идти.

Кухарь вышвырнул его в коридор и обернулся, часто кланяясь.

– Не извольте беспокоиться, госпожа. Он больше вас не потревожит.

– Тебя тоже следовало бы отправить вслед за ним.

Лицо кухаря пошло красными пятнами.

– Простите, госпожа, – судорожно мял он фартук подрагивающими пальцами, – простите.

– Видимо, нужно взять на твое место кого-нибудь помоложе, – медленно цедила она слова, ни к чему торопиться, мертвое платье не нужно оберегать.

– Как прикажете, госпожа, – белое лицо угасло в поклоне.

Поднялась к себе, переоделась в ненавистное черное. Держала в руках невесомое, изуродованное – не было сил выбросить. Бархат грел ладони, мерцал тягучими переливами света.

В дверь постучали. Едва слышно, торопливо.

Кто? В такую-то рань. Кому она понадобилась? Оттерла слезы, приготовила лицо, тень улыбки легла на губы.

– Войди.

– Да пребудет с вами свет звезд, госпожа.

Избранник? Ему-то что здесь надо? Взъерошенный какой-то, босой. Склянка в руке, вцепился так, что пальцы побелели.

– Чего тебе?

– Позвольте, я все исправлю, госпожа, – бросился к ней, потянул платье из рук. – Пятно еще можно вывести, у меня есть травы.

Не успела ничего сказать, просто разжала пальцы. Он подхватил его, бережно опустил на пол, насыпал из склянки что-то красное на пятно. Шипя, вздулась пена и тут же опала серыми хлопьями, он торопливо промокнул ее влажным платком.

– Все, госпожа, когда высохнет, пятна не будет.

– Сомневаюсь.

– Немного терпения, госпожа. Сейчас вы сами все увидите.

Влага медленно угасала на ткани. Флит недоверчиво покачала головой. Неужели оно исчезло? Святые, в это трудно поверить.

– Госпожа, не прогоняйте кухаренка.

– Вот, значит, в чем дело. – Она опустилась в кресло. – И, смыв пятно, ты надеешься, что я прощу мальчишку?

– Да, госпожа, – он положил ей на колени исцеленное платье. – Позвольте ему остаться, госпожа.

Бархат струился под пальцами. Вновь обретенное платье. Она усмехнулась.

– Почему ты просишь за него? Какое тебе до него дело?

– Никакого, госпожа.

Как же у него все просто, стер пятно, и словно ничего не было. Но как я смогу это забыть? Даже высохшее – пятно останется, оно будет там всегда. Прошлое не выбелить, не переписать.

– Хорошо, передай кухаренку, что он может остаться.

– Благодарю, госпожа. – Он так и стоял на коленях перед ней, теребя рукав исцеленного платья. – Вы очень добры.

– Домоправительница… – Недавно нанятая воительница, коренастая, неулыбчивая, возникла в дверях, чиркнула по Сенги взглядом темных, прищуренных глаз. Тот сразу вскочил, шарахнулся к стене.

– Что случилось, Казара?

– Это и есть избранник светлейшей?

– Да.

– У нее хороший вкус. Его можно одолжить?

– Нет. У нас так не принято, Казара.

– Надо же, в моей стране другие правила.

Тихонько вздохнула, была б моя воля, ты бы в своей стране и осталась. Неотесанная деревенщина. Одно на уме – прислужников тискать да жрать без меры.

– Я слышала, что у вас истребили всех мужчин.

– Можно и так сказать, домоправительница, – облизнула губы, ползая взглядом по Сенги.

Святые, а что если она потащит его на ложе прямо сейчас? Я не смогу ее удержать, как от букашки отмахнется.

– Но должен же кто-то вести домашнее хозяйство, работать на кухне, в поле. – Флит вскочила, стараясь заслонить избранника, но куда там, роста не хватило, Казара продолжала пялиться на него поверх ее головы. – Не хочешь же ты сказать, что этим стали заниматься женщины?

– Святые, как ты могла такое подумать? Женщина у плиты! Невозможно! Для этого есть мужчины. Их осталось мало, но работают они с особым усердием, – она с удовольствием помассировала кулак. – У них есть хороший стимул.

– Не думаю, что…

– Слушай, а может быть, я все же попользуюсь избранничком? Никто не узнает. Мы же взрослые девочки, никому не скажем. А?

Флит закоченела в улыбке. Светлейшая меня убьет!

– Нет, Казара. Любого другого, но не его.

– А мне хочется этого, – шагнула к Сенги, такая же высокая, как он. Бугры мышц туго прокатились под кожей, ухватила его за подбородок. – Какой глазастенький.

– Казара!

– Ладно, – вскинула ладони вверх, отступая, – не будем об этом.

Слава святым, она послушалась. Сегодня. А что будет потом, когда она освоится, поймет, что я не властна над воительницами? Святые, даже представить страшно.

– Ты свободна, Казара. Можешь идти.

– Ага, – раздумчиво кивнула и вдруг спохватилась. – Я что пришла-то, тебя спрашивал прислужник какой-то Рут. Ждет в гостевой, – выразительно потерла кулак и ухмыльнулась. – Такой таинственный, слова не вытянешь.

– Хорошо, сейчас спущусь.

– Ну так я пойду? – уперлась во Флит маленькими буравчиками глаз, пятерней массируя высоко бритый, квадратный затылок.

– Иди.

Ушла, гулко хлопнув дверью. Флит без сил опустилась в кресло. Только бы светлейшая не узнала.

– Благодарю, госпожа, – прошептал Сенги, не поднимая глаз, непрерывно откручивая и закручивая крышку склянки дрожащими пальцами. – Вы так добры. Благодарю.

Святые, даже не смогла улыбнуться. Он подумал, что я ради него так старалась. Как он все же глуп. Но как красив.

11

– Девочка моя, как хорошо, что ты заехала ко мне. – Лакл обняла дочь. – Когда?

– На днях. – Тин сорвала с головы хрупкую соломенную шляпку, стиснула в кулаке, золото кружева под пальцами ломалось, сыпалось на пол мятыми иглами. – На этот раз я приехала рожать к тебе. Можно?

– Что ты спрашиваешь, малышка, конечно, можно. Я всегда рада тебе.

Тин, закусив губу, оперлась на подлокотник дивана и осторожно села, капризная гримаска изогнула припухшие губы. Протянула матери беспокойные, маленькие ладони.

– Видишь, пальцы отекают, не могу надеть кольца. Хожу как нищенка, руки голые. Даже наперстия жмут.

– Потерпи, солнышко, – коснулась губами поочередно ее ладошек, сложила вместе, убаюкивая, – скоро все пройдет.

– Мне приснился плохой сон, Ла. – Глаза цвета пасмурного неба наполнились слезами. – С тех пор я места себе не нахожу.

– Что тебе приснилось, малышка?

– Это был мальчик, Ла! – отчаяние сломало ее лицо. – Снова мальчик!

Лакл нахмурилась.

– Это всего лишь сон, дорогая.

– Я убью его! Убью!

– Тише, девочка. Не нужно истерик, – качнула головой неодобрительно. Святые, неужели правда, неужели опять мальчик?

– Ла, я так измучилась. Этот огромный живот. Как он мне надоел. Я не выдержу это еще раз! Пусть у меня не будет наследницы, но третий раз на я на это не пойду!

– Давай отложим этот разговор. Сейчас ты не в состоянии…

– Ла, не говори со мной таким тоном! Я не прислуга!

– Тин, первая дочь Лакл, урожденная Клайэдоннэ, – опустила ресницы, усмиряя раздражение, бархатом, нежным бархатом укутала металл в голосе, – никто не оспаривает твоего права. Ты моя наследница. На тебе ответственность всего рода Клайэдоннэ.

– Прости, – она зябко поежилась и закрыла лицо руками. – Прости. Я стала такая злая. – Пальцы чуть раздвинула, подглядывая.

Лакл улыбнулась одними глазами, домашняя улыбка, как называла это особенное сияние Тин, предназначенное только ей, это был их маленький секрет, детский тайный знак, что шалость прощена.

– Ты проголодалась?

– Немножко. – Тин со вздохом уронила руки на колени. – А если честно, то очень. Мне все время хочется есть.

– У меня сегодня гости. Ты спустишься на ужин?

– Нет, только не это, никого не хочу видеть.

– Хорошо, я распоряжусь, чтобы тебе принесли сюда. – Коснулась ее щеки мимолетным, ласкающим жестом руки. – Только самое вкусненькое.

– Благодарю, Ла, – она улыбнулась, ухватила двумя пальцами затейливый цветок-заколку, и лавина шелковистых светлых волос рухнула на плечи. – Так хорошо дома. Так хорошо. – Она сладко потянулась, уже забыв о своих страхах. Гроза прошла, и вновь царственный, безоблачный свод небес сиял над ней. – Ла, а он действительно так хорош, как о нем говорят?

Лакл ухватилась за ручку двери, холодный металл неловко ударил в пальцы.

– Ты о чем? – У ручки оказался затейливый узор, две полоски то сливались в одну, то расходились. Интересно, столько лет вижу, а заметила впервые.

– О твоем избраннике, – Тин засмеялась. – Только не волнуйся, это простое любопытство.

– Он очень красив, – Лакл слегка повернула голову в ее сторону, – но упрям и своенравен.

– Что? До сих пор? Ты не смогла его вышколить?

Она посмотрела на дочь. Металл в пальцах нагрелся.

– Меня это забавляет.

– Да? – она чуть подалась вперед, недоверчиво разглядывая ее лицо. – Я хочу увидеть твое новое приобретение.

Лакл поковыряла узор коготком.

– Зачем?

– Ну не будь занудой, мне интересно.

– Ладно, – пальцы соскользнули с ручки. – Как я могу отказать тебе, звездочка моя. Сейчас я пришлю его.

– Ты очень добра.

Лакл в ответ слабо пожала плечами и вышла.

Поясница ныла, и это раздражало, бросила горсть подушек за спину, неловко утрамбовала кулачком. Волосы, непослушные, скользкие, упали на лицо жаркой волной. Святые, когда ж это кончится, надоело быть такой неповоротливой, такой…

– Да пребудет с вами свет звезд, госпожа.

Откинула волосы назад, угрюмо глянула на вошедшего. Дорогой костюм, святые, ткань просто шикарная, покрой безупречен, а вот герб великоват, слишком ярко. И украшений нет, ни одного камешка, хотя сама ткань… Ух ты, а мальчик-то действительно красив.

Упрям и своенравен, говоришь, что-то тут не так, дорогая, у него лицо ангела. Хотя сколько их с такими личиками кочует из дома в дом. Лицедеи.

– Сядь сюда, – указала на противоположный конец дивана. – Как твое имя?

– Сенги, госпожа, – сел на краешек, мимолетно и беспокойно коснувшись ее взглядом.

Ну и глазищи, с ума сойти, даже мурашки по коже.

– Ты находишь меня безобразной, Сенги?

– Что вы, госпожа, нет. У меня и в мыслях не было…

– Ты позволил себе рассматривать меня.

– Простите, госпожа. Это вышло случайно, простите.

Внутри мягко толкнулось, она провела ладонью по животу. Успокойся малышка, не бей пяточкой, мы обе истомились от ожидания, но осталось совсем немножко. Девочка. Дочка. Наследница. Она улыбнулась. Все будет хорошо.

– Ла не удалось привить тебе хорошие манеры. А может быть, ты намеренно так делаешь?

– Нет, госпожа, я…

– Оставь. Правду все равно не скажешь, а слушать всякую чушь я не намерена.

– Простите, госпожа, – едва слышно прошептал он.

– Ты, наверное, с детства хотел стать избранником?

Что это тебя всего передернуло, красавчик? Правда глаза колет?

– Нет, госпожа.

– Ты лжешь, мужчина. Твоя красота – товар, который стоит дорого. Я не верю, что ты не думал о том, как бы повыгоднее продать себя. Чего-чего, а на это у таких, как ты, мозгов хватает.

Побледнел. Почему? Что нового я сказала?

– Нет, госпожа, я не лгу. Я никогда об этом не думал.

– Ложь, – она улыбнулась. – Все вы так говорите. Придумай что-нибудь новенькое.

Интересно, как он выкрутится? Лицедей будет красноречив и убедителен, а ангел… Вот уж не знаю, что будет делать ангел.

– Я хотел стать жрецом, госпожа.

Неожиданный ход. Лицедей оказался с мозгами. Одно очко в твою пользу, красавчик.

– С такой мордашкой не бегут в Убежище. Придумай что-нибудь другое.

– Я там вырос, госпожа. Я был учеником жреца.

– Ученик? – она захохотала. – Ты был учеником? Вот это да, с ума сойти, – отерла слезы ладошкой, – это ж надо.

– Позвольте мне уйти, госпожа.

Губы искусал до крови, какие мы чувствительные. И личико скорбное, будто умер кто. Негоже перед женщиной с таким безрадостным выражением сидеть.

– Не позволю. Ты мне еще не наскучил. Подай воды.

Он наполнил стакан доверху и протянул ей.

Святые, совершенный дикарь. Нужно было налить две четверти и подать на подносе. А он дает стакан, будто не боится случайного прикосновения. Нет, такой непростительной ошибки лицедей бы не сделал. Взяла стакан, понесла к губам, один маленький вежливый глоток, потом еще.

– Благодарю.

Он взял стакан, рукав чуть сдвинулся, обнажая красную полосу на запястье. Свежий след, она покусала губу, очень даже свежий. А почему меня это волнует, вдруг спохватилась, стирая с лица блуждающую улыбку.

– И как тебе живется у Ла?

– Хорошо, госпожа.

– По твоему лицу этого не скажешь.

Он испуганно вскинул на нее глаза и тут же опустил. Синие-синие. Тревожные.

– Простите, госпожа.

– За что простить?

– Я не знаю, как правильно вести себя с женщинами, госпожа. Все время делаю что-то не так.

Кто ж тебя так запугал, милый мальчик? Хотя, она медленно усмехнулась, всегда найдется учитель.

Напольные часы тихо вздохнули, и по комнате поплыли густые, тяжелые звуки. Она считала удары, как в детстве, загибая пальцы. Пробило шесть тактов.

– Как ты думаешь, я очень уродливо выгляжу с таким животом?

– Нет, госпожа, что вы. Материнство украшает женщину. Вы просто светитесь изнутри, госпожа.

– Ну нет, – усмехнулась, качая головой, – это солнце отражается от дверцы шкафа, все время бьет в глаза. Материнство – вещь полезная, но вряд ли это бочкообразное состояние меня украшает.

– Но, госпожа, это же чудо – ощущать внутри себя новую жизнь.

– Со стороны, может быть, это и кажется чудом. Потаскал бы такой живот, сразу бы по-другому заговорил.

– Чудо не дается легко, госпожа, – чуть слышно возразил он.

Еще одно очко в твою пользу, ангел. Никто другой не посмел бы противоречить женщине.

– Ребенок, по-твоему, чудо?

– Да, госпожа, это дар небес.

– Вне зависимости от пола?

– Да, госпожа.

– Твои слова достойны казни, избранник.

– Но это так, госпожа. Мальчики не знают матерей.

– Таков порядок. Они не могут наследовать.

– Это, наверное, счастье, когда о тебе заботится мать, госпожа. Видеть ее каждое утро, ловить ее улыбку, слушать ее. Почему мальчиков лишают матерей, госпожа?

– А зачем содержать бесполезное существо? Это не оправдывает себя. Для женщины рождение мальчика – позор. Ты предлагаешь держать его при себе как напоминание? Бред.

– Я не об этом, госпожа.

– О чем же?

– Почему все так, госпожа?

– Как так? Не понимаю.

– Почему все так несправедливо, госпожа?

– Несправедливо? Мужчины не заслуживают большего. Мы и так делаем для вас слишком много: даем кров, работу, приглядываем, чтобы не поубивали друг друга.

– А разве нельзя просто жить, госпожа? Между нами не так много различий.

– Между нами – бездна. И одним желанием ее не уничтожить. Так было и так будет во веки веков.

– Ну как ты тут? – золотым вихрем ворвалась Лакл в комнату, одним движением брови заставляя Сенги вскочить с дивана, устремилась к дочери, заслоняя. – Все хорошо, родная?

– Да, Ла, – улыбка против воли текла по губам. – Все хорошо.

– Ты еще здесь? – полуоборот головы в сторону избранника, легкий румянец на щеках. – Убирайся.

– Да, госпожа, – Сенги торопливо вышел.

– Ты так строга с ним. – Тин смотрела на дверь, и чудился высокий, стремительный силуэт.

– Закон предписывает…

– Ла, – перебила она, качнув головой, обрывая ненужные слова, – не надо, – взяла ее за руки, пальцы холодные, неподвижные, усадила рядом, – он ангел.

Лакл опустила ресницы и осторожно вздохнула.

– Девочка моя…

– А ты отрубила ему крылья.

Светлейшая подняла глаза. Смешинки сияли в зрачках, бродили по губам.

– Девочка моя, зачем же мне ангел в небе?

12

Ее раздражало все: рябенький, приторный рисунок обивки внутри кареты, пыльные занавески с тяжелой бахромой, стучащие о стекло растрепанными крыльями, платье вычурное и жесткое, с немыслимым количеством тончайших юбок, едва помещавшихся в тесном пространстве кареты, локоны, прихотливо обрамлявшие лицо и все время лезущие в глаза, и этот запах, которым отметила ее запястья и шею строгая домоправительница, самый модный в этом сезоне, но тошнотворно-сладкий, от которого не было пощады нигде. Но ты сама этого хотела, зло шептала себе, мечта сбылась, удачливая воительница стала светлейшей, вот оно, счастье, так что ешь его досыта.

Карета остановилась. Лекус, скверный мальчишка, полуприслужник-полуизбранник, распахнул дверь, согнувшись в поклоне, чтобы госпожа в случае надобности могла опереться о его плечо. Вздохнула, насколько позволил корсет, оживляя на лице рассеянно-задумчивую улыбку, чуть прихватила пальцами юбки и скользнула вниз, в летний, жаркий день.

Дом ослепительно белый, в бахроме увитых цветами балкончиков, стелил к ее ногам кружево мраморной лестницы. Заторопилась по ступеням вверх мимо почтительно кивающих воительниц, мимо стайки хохочущих нарядных девушек, мимо толстушки с коробкой булочек.

Двери сомкнулись за ней, и хозяйка заведения, осветившись умелой гостеприимной улыбкой, пошла навстречу сквозь анфиладу комнат, неся хрустящий шорох накрахмаленных юбок.

– Добро пожаловать, светлейшая Рут. Я рада тебя видеть.

– Взаимно, Теркс, – добавила льда в улыбку и чуточку высокомерия в тонкий росчерк брови, но не много, а в самую меру, ровно столько, сколько предназначено для хозяйки самого лучшего в городе заведения. – Светлейшая Инкрс приехала?

– Да, и ждет тебя. Я отвела ей лучшую комнату.

– С фонтаном? – Вспомнился мраморный бутон с неторопливыми струями, и не удержала детской, восторженной улыбки, такой не к месту, такой непростительно глупой.

– Да, – снисхождение вяло ожило на губах хозяйки.

– Мне так нравится эта комната, Теркс.

– Рада это слышать, светлейшая. И раз уж она тебе так нравится, надеюсь, ты найдешь дорогу сама.

Улыбка послушно легла на губы. Как она посмела? Она обязана проводить до дверей! Ах ты, облезлая кошка, ну подожди.

– Найду, Теркс, найду, – и так загадочно усмехнулась, наполняя голос бархатисто-развязными вибрациями, что хозяйка слегка переменилась в лице, тревожно воззрившись на нее, сомнение лапкой морщинок скользнуло по жемчужному, безукоризненному лбу. – Найду, – повторила, с удовольствием ловя далекую, тщательно скрываемую ниточку страха в ее глазах. – Не утруждай себя.

Прочь от нее, но не так быстро, а то подумает, что я убегаю. Вот и комната. Резко выдохнула, сбрасывая волнение, оглядела платье – все идеально, скользнула руками по прическе, ожерельям и медленно распахнула дверь.

Нет! Только не это! Запах сигаретного дыма, отвратительный, едкий, ударил в ноздри. О святые, только не это!

– Светлейшая Инкрс, – чуть присела, прижав подбородок к колким ожерельям, – ты звала меня?

– Да, дорогая.

Женщина на диване слабо кивнула. Взгляд из-под опущенных век, осторожный, холодный, пронзил насквозь. Безмятежность, словно печать на безукоризненно прекрасном лице, сияла мертвой звездой.

– Я слушаю тебя.

– Присаживайся, – указала та рукой с зажатой сигаретой на угол дивана рядом с собой, ядовитый дым оставил мягкий росчерк в воздухе.

«Что я ей, собачка? – возмущенно стиснула она зубы. – Еще бы посвистела. Сидеть рядом и дышать этой вонью, нет уж, наслаждайтесь сами».

– Благодарю, светлейшая, но…

– Не нужно церемоний, дорогая, – неожиданно сильно схватила та за руку и дернула к себе, насильно усаживая рядом. – У меня слишком мало времени, светлейшая Рут.

– Я слушаю тебя, светлейшая Инкрс. – Дым жег горло, щипал глаза и унижал, бесконечно унижал невозможностью избежать этого зловония. Она старалась тянуть воздух маленькими глотками, давя кашель и злость, укрыв ресницами слезящиеся глаза.

– Ты знакома с Лакл?

– Мы несколько раз встречались.

– Это значительно упрощает дело. – По губам зазмеилось отражение улыбки. – Значительно.

Едва удержалась, чтобы не отмахнуться от дыма.

– Какое дело?

– Ты видела ее избранника?

– Нет, не приходилось.

«Так я тебе и сказала, – злорадно усмехнулась про себя Рут, – видела я его, видела! А тебе не скажу. Лакл им гордится, словно редкой породы псом. Но он смазливенький, в этом ему не откажешь».

– Жаль, – Инкрс улыбалась почти нежно, почти искренне.

«Знает, – тоскливо заскреблось внутри, – она знает, что я его видела. Мерзавка». Холодные мурашки потекли по спине.

– Но я могу его увидеть, светлейшая Инкрс. Меня часто приглашают на вечера к Лакл.

– Это было бы очень кстати, светлейшая Рут.

– При чем здесь избранник Лакл?

Прекрасное лицо озарилось чуть смущенным, по-девичьи целомудренным светом.

– Говорят, он хорош собой, – легко потупилась она. – Весь город о нем говорит.

Если она еще и покраснеет, я расцелую ей руки. Святые, какое мастерство. А я-то, дурочка, считала, что прекрасно владею собой. Мне до нее так далеко, что, если буду бежать всю жизнь, не пройду и половины пути.

– Я слышала, у тебя четыре избранника, светлейшая Инкрс.

– Да, вернее, – хищное, капризное выражение облачком скользнуло по лицу, мимолетно исказив прекрасные черты, – сейчас три. Один недавно умер.

Да уж, умер. Весь город два дня носился с этой историей. Смаковали кровавые подробности. Гадюшник. Быть милосердным к умирающему врагу – это первое, чему учат юных воительниц, подарить смерть, когда не можешь подарить жизнь. Но здесь другие правила.

– Ты ищешь четвертого?

– Вовсе нет. С чего ты взяла?

– Твои вопросы, светлейшая.

– Ах, это, – безмятежность опять воцарилась на ее лице. – Нет, на будущей неделе я возвращаюсь в столицу. Ты бы не хотела составить мне компанию?

«Что ты задумала, Инкрс? Это слишком лестное предложение. Слишком большая честь для меня. Я для тебя лишь выскочка, которую ты хочешь использовать в своих интригах. Но вопрос в том, насколько выгодно мне будет участвовать в них».

– Это честь для меня.

– Хочу предложить тебе одно довольно спокойное местечко при дворе. Верховная подыскивает наместницу для Срединной провинции. Думаю, ты справишься.

«Святые, мир перевернулся. Так много? Так много и все мне? Этого не может быть. Я сплю или умерла?»

– Светлейшая, это так неожиданно.

– Ты отказываешься?

– Нет, – слишком поспешно сказала. Зло прикусила губу. – Нет, я согласна.

Инкрс улыбалась. Отечески нежно, заботливо, олицетворение добродетели. Только дымок сигареты ядовито змеится вверх.

– Вот и хорошо.

«Мышеловка. Она приготовила мне золотую мышеловку. Святые, но какова цена? Уж не хочет ли она…»

– Я не подведу, светлейшая Инкрс.

– Дорогая, я нисколько не сомневаюсь в этом. – Медленно выпустила дым из ноздрей. – Ах да, совсем забыла. Я хочу, чтобы ты доставила избранника Лакл в столицу.

От удивления у Рут отвисла челюсть.

– Но Лакл…

– Девочка, Лакл здесь ни при чем, – в прекрасной безмятежности появился намек на грозовые облака. – Для такого пустяка знать ее мнение нам не обязательно. Верно?

– Да.

Почему-то ярко вспомнилась домашняя мельничка, неторопливое движение жерновов и шорох перетираемых в порошок зерен.

– Вот адрес. Это пустой дом на окраине столицы. Оставишь избранника там, о нем позаботятся.

– Ты хочешь, чтобы я его выкрала?

Ядовитые молнии заплясали в зрачках. Инкрс погасила улыбку.

– Деточка, я что, говорю на птичьем языке?

– У Лакл самые лучшие на этом побережье воительницы.

– Это проблема?

«Святые, когда же у тебя кончатся эти поганые сигареты?»

– Для меня – нет.

– И? – многозначительно приподняла изящную бровь.

«Лакл меня убьет. Если узнает. А кто ей скажет? Вот эта змея первая в списке. Самый простой способ освободить тепленькое местечко, когда я стану ненужной. И лапки не замарает».

– Я все сделаю, – улыбка примерзла к холодным губам.

– Замечательно. – Инкрс выдохнула в лицо дым, усмехнулась. – Иди, ты свободна.

Рут вскочила и чуть не рухнула перед ней на колени, так затекли от неловкой позы ноги. Пришлось изобразить нечто среднее между реверансом и поклоном.

– Рада служить, светлейшая Инкрс, – прошептала она, давясь кашлем.