Текст книги "Феминиум (сборник)"

«На самом деле шарик вспыхнул – или мне привиделось? – мелькнула неожиданная мысль. – И где та раковина, что я сняла последней?»

– Ой! – Танобу, сворачивавший веревку, вытащил из лодки огромную раковину. – А эту-то забыли! Ну и ладно, съешь ее вечером на удачу!

Она была слишком слаба, чтобы идти сама, и позволила мужчинам деревни отнести себя. Слыханное ли дело, глубина в сто тридцать локтей! Теперь об амах из залива Кии поднимется такая слава, что их, пожалуй, будут нанимать за деньги – только бы ныряли!

Шикибу блаженно улыбалась на плечах своих провожатых, как вдруг шедшая впереди Тидори остановилась и схватилась за выпирающий живот. Шикибу мигом оказалась рядом, – срок дочери почти подошел, а тут еще такое волнение… Ощупав живот Тидори, она почувствовала, что он стал тугим и натянулся, как барабан. Танобу, совершенно растерявшись, беспомощно смотрел на нее.

– Чего стоишь? – напустилась на него Шикибу. – Она рожает! Беги за повитухой!

Вот так и получилось, что освободиться ей удалось только далеко за полночь. Но разве оно того не стоило? Подумать только, она теперь бабушка! Тидори родила мальчика, и Шикибу, потерявшая сына, была особенно рада своему первому внуку. Роды были непростыми, а поскольку по обычаю Танобу не следовало проводить с роженицей первые дни, с ней осталась сестра. Шикибу же, еле держась на ногах от усталости, поковыляла на кухню: голод все-таки дал о себе знать. На кухне она отыскала вчерашние рисовые колобки и забытую раковину, которую Танобу второпях бросил в промывочную клеть. Готовить себе не было никаких сил. Усевшись на полу, Шикибу одним движением вскрыла жемчужницу, готовясь отправить ее в рот.

Раковина раскрылась, будто цветок, и из ее розового чрева на ладонь Шикибу легла тяжелая, с ноготь ее большого пальца, золотая жемчужина. Нож выпал из ее рук. Шикибу занималась ловлей жемчуга уже почти тридцать лет, и одного взгляда на жемчужину ей хватило, чтобы понять: это и есть Унэмэ, потому что не бывает на свете жемчуга столь совершенного, с таким необыкновенно мягким и ярким, переливчатым, словно идущим изнутри, сиянием. Казалось, излучаемый ею свет сделал ночь вокруг более светлой и теплой. Будто завороженная, она не могла отвести от нее глаз. Шикибу сидела так долго, очень долго. Мыслей не было.

– Унэмэ, – наконец прошептала она в темноту. Жемчужина, казалось, жгла ей ладонь. Как это рассказывала ей в детстве бабушка-ама? Унэмэ обладает волшебной силой, она может дать человеку возможность выбрать лучшую из своих судеб. Быть может, ей стоит попытаться? Ну хотя бы взглянуть на волшебство одним глазком. Шикибу оглядела свой маленький, бедный домишко и вспомнила роскошь княжеского замка. Кто знает, может быть, одна из четырех судеб сделала бы ее важной госпожой, не вынуждаемой каждодневно прыгать навстречу смерти в ледяную воду? И, быть может, в одной из своих четырех судеб она не возьмет на руки тело своего мертвого сына, – ибо что может быть печальнее, чем мать, пережившая свое дитя?

– Я только попробую, – снова прошептала она и положила жемчужину под язык. Рот моментально наполнился слюной, голова закружилась. Шикибу, держась за косяк, распахнула дверь в темноту и вышла во двор. Ее тень причудливо вытянулась, а затем вдруг распалась на четыре одинаковые тени, которые легли на север, восток, юг и запад. Из центра – ее тела – протянулись вдаль четыре сияющие мягким золотым светом дорожки. Одна из них – та, что вела на север, – уходила назад, за порог, в хижину.

«Это и есть моя северная судьба, – подумала Шикибу. – Интересно, что ждет меня на западе?»

Она сделала шаг.

– Мерзавка! Дрянь! – она не сразу поняла, что пухлая рука в дорогих перстнях, которая что есть силы лупит по лицу молоденькую служанку, принадлежит ей, Шикибу.

Воспользовавшись мгновенным замешательством госпожи, девушка опрометью выскочила из комнаты, а Шикибу принялась потрясенно разглядывать роскошно убранные покои. Эта комната была больше, чем все ее рыбачье жилище. Мягкие ковры застилали пол, по углам стояли драгоценные вазы со свежими весенними ирисами. Откинувшись на подушки и борясь с одышкой, госпожа Шикибу брезгливо поморщилась. Подумать только, что это вдруг на нее нашло! Давненько она не оглядывалась на свое прошлое нищее житье! Еще не хватало самой об этом помнить – и так все вокруг норовят ее этим попрекнуть! Был бы жив ее сынок Тати, – он бы заступился за старуху-мать, а теперь даже слуги совсем распоясались! Охо-хо, нет в мире справедливости! И все почему? Да потому, что ее сыну выпала такая честь: сам князь Асуи удостоил его чести и взял в замок на службу! Князь был милостив к несчастной вдове, ведь это один из его оруженосцев случайно застрелил Асано во время охоты. Тати тогда было двенадцать. А всего через пять лет ее дорогой мальчик так отличился, что князь сам выступил ему сватом и велел своему вассалу Кои выдать за него свою дочь.

Шикибу поджала губы, как делала всегда, когда вспоминала об этом. Острый привкус обиды так и не прошел, только с годами приобрел горечь, будто перезревшая репа.

«Этому спесивому семейству, видите ли, было зазорно выполнить свой долг перед господином! Мой Тати оказался для них недостаточно хорош! На людях они, конечно, смирились. Но в доме – ах, что же годами творилось в этом доме! Как говорится, пошевели в кустах – выползут змеи. Вот змеиным гнездом и оказался этот дом, не было в нем для нас с Тати ни покоя, ни радости. Бедный мальчик, он думал, если перевезет сюда мать, она уж сумеет приструнить зарвавшуюся невестку! Не тут-то было: ведь и дом, и слуги – все на деньги Кои. А простолюдины нынче вовсе не те, что во времена моей молодости! Нет! Все думают, как увильнуть от работы да вдоволь почесать языки! Одно слово – жить стало невыносимо! Ах, если бы Тати был жив! Ах, если бы князь не послал его с тем поручением в столицу! Что там случилось – кто знает… Сказали, что его зарубил в поединке какой-то столичный мастер меча. Как это печально! Князь был искренне огорчен и даже выделил нам содержание. Только потому меня тут еще терпят, а так бы давно выгнали вон! О, какое унижение!»

Она с трудом встала, баюкая свое непомерно распухшее, неповоротливое тело, и вышла в галерею. Близоруко щурясь, оглядела далекую линию гор. «Что-то сегодня не так, как вчера, – подумала она. – Я будто стала моложе. Или просто вспомнилось, как мы, девушки-какидо, смеемся и играем в теплый весенний день на мелководье? Нет, теперь я важная госпожа. Мне не стоит и думать про эту недостойную возню в грязи! Вспомнила бы еще вонь гниющих раковин и изрезанные в кровь руки! Вспомнила бы, как твоя Тидори утонула прошлым летом! Нет уж! Надо благодарить богов, которые были так щедры, что вознесли меня сюда, в тепло и уют этого дома. Пусть даже со спесивой невесткой, – зато я могу спокойно дожить свои годы, не опасаясь за кусок хлеба и крышу над головой. Теперь я – госпожа Шикибу, мать воина, погибшего за честь своего господина. Мне есть чем гордиться!»

Она сморгнула, и вдруг ей начало казаться, что линия горизонта стремительно уменьшается. Вот она затуманилась и потемнела, пока не превратилась в крошечную полоску в луче света, падающем из приоткрытой двери ее рыбацкого дома. Прохладный ночной воздух заполнил ей грудь. Руки сами собой ощупали себя, словно боясь ощутить под пальцами рыхлые складки. Хвала Ясури, это было ее тело – крепкое, жилистое. Тело женщины, которая сегодня нырнула на сто тридцать локтей в бездну и вернулась живой.

«Нет, – подумала она, глядя на запад, где медленно растворялась в тумане усадьба с красными крышами, – если это и была моя западная судьба, то я не хочу ее. Не хочу прожить жизнь безобразной озлобленной старухой. Правду говорят: вознестись не по собственным заслугам все равно что жить в чужом доме. Неуемное тщеславие отравляет, точно червь перезревшую сливу! Лучше было бы вовсе не иметь детей, чем все равно потерять их, да к тому же оказаться в чужом доме из милости!»

Она повернулась на восток. Там, в луче золотистого света, разгоралась заря над лесом крошечных крыш.

«Это город, – подумала Шикибу, – настоящий большой город. Мне всегда хотелось увидеть, как люди живут в городах. Кажется, все там удивительно и прекрасно, даже самый низкий сброд. Неужели одна из моих судеб привела бы меня в город?»

Она сделала шаг.

– А теперь, господа, я с удовольствием представляю вам госпожу Шикибу!

Она мелкими шажками вышла на середину комнаты, резким и властным жестом раскрыла веер. Ее тускло-лиловое одеяние из стелющегося шелка по последней столичной моде было слегка распорото на боках, открывая нижние одежды цвета хаги. Лицо набелено и накрашено, волосы – ее гордость – забраны в высокий пучок, украшенный перламутровой шпилькой с большой розовой жемчужиной. Когда-то именно такие жемчужины она собирала со дна…

Музыканты внесли инструменты и принялись играть. Шикибу начала свой танец. Сегодня она чересчур рассеянна, чтобы произвести на зрителей впечатление, но ее мастерства достаточно, чтобы все они ушли довольными. Очевидно, с ней нынче останется вот этот дородный господин – он так и пожирает ее глазами. Знал бы он, сколько ей на самом деле лет!

Впрочем, ойсэн не имеют возраста. Ее кожа все еще гладкая и нежная, как у девушки, груди полны, а бедра узки, – еще бы, ведь ей не пришлось носить и рожать ребенка. Жаль, что все так получилось с Асано. Она была сама виновата, отказываясь рожать и принимая для этого специальные травы. Когда Асано об этом узнал, он пришел в бешенство, и их любовь, казавшаяся такой крепкой, разбилась на тысячу кусков, как бесценная ваза. Какое-то время они еще жили вместе, словно две осиротевшие тени самих себя. И однажды на рассвете Асано уехал. Шикибу было так стыдно! Насилу наврав родственникам, что едет к мужу, она в одну ночь собрала вещи и отправилась в город. Следом, но не за Асано.

Многое из того, что ей пришлось сделать, чтобы выжить, теперь очень не хотелось вспоминать.

Шикибу выгнулась назад, словно перебирая руками струны невидимой лютни. Сегодня от ее танца, призванного быть чувственным и возбуждающим, ощутимо веет печалью. Возможно, это потому, что печаль у нее в сердце…

Шикибу чуть вздернула подбородок. Что за непрошеные мысли в разгар представления! Ойсэн предназначены для того, чтобы доставлять удовольствие, ей не следует думать ни о чем грустном до тех пор, пока она развлекает этих господ. В конце концов, она достигла определенных высот в своем искусстве, неужели она опустится до того, чтобы испортить настроение своим гостям?

Ей удалось взять себя в руки и вернуть в комнату атмосферу беззаботной радости. Она еще станцевала и спела, стараясь, чтобы каждая последующая песня была все более чувственной. Наконец дородный господин Мусаси позволил служанкам отвести себя в баню. Ей следует приготовиться.

Шикибу прошла в свою спальню, в которой жила с тех пор, как мама-сан заключила с ней контракт. Теперь одна ночь с ней стоила больше, чем она когда-то зарабатывала за год. Госпожу Шикибу знают в городе, и ей не приходится ложиться с кем попало. Можно сказать, она достигла успеха.

Сменив платье и надушившись, Шикибу отпустила служанок и принялась ждать. Она еще раз все проверила, убедилась, что стол и постель убраны безупречно, и отодвинула ширму. Ей нравилось из-за створок наблюдать, как протекает жизнь улицы. Нравилось ощущать, что теперь она вознеслась выше этих людей, копошащихся в грязи, – и никогда больше туда не вернется. Она сумела выжить, выкарабкаться из нищеты благодаря только себе самой, в то время как сотни и тысячи даже не помышляют об этом. Вот как этот согбенный, презренный бродяга, набравшийся просяного пива, – наверняка ведь спустил на него все подчистую! Ишь, лицо лиловое, руки трясутся, нижняя губа висит… Разве это человек? Не человек – обезьяна! Шикибу уже было собралась закрыть створки, как вдруг остановилась.

«Этого не может быть!»

Но сердце уже ухнуло куда-то вниз, угадывая знакомые черты, проступавшие сквозь нечеловеческий облик.

– Асано! Асано!

Она услышала свой голос как будто со стороны. И в сердце ее вонзилась такая боль, что Шикибу поняла – ее любовь никуда не исчезла. Просто, задушенная ею, она опустилась на дно души, давая о себе знать лишь время от времени, будто сломанная кость к дождю.

Бродяга поднял голову. Мутные, ничего не выражающие глаза вспыхнули, он узнал ее. Шикибу радостно улыбнулась, готовая выбежать из дому сломя голову, в чем есть. Они начнут все сначала, они смогут! Она была такой юной и глупой, когда из страха пережить смерть ребенка отказалась от надежды иметь детей. Как говорится, выплеснула вместе с водой жемчужину! Но она еще не настолько стара! Они смогут вернуть свою любовь! У них еще будут дети!

Асано выпрямился, прищурился. Шикибу махнула рукой, зардевшись. И тогда он сплюнул в пыль. Отчетливо. Неумолимо. Сплюнул и пошел дальше. Оторопевшая, растерянная, она замерла, не в силах вымолвить ни слова.

Зашуршала ширма, пропуская важного гостя. Он вошел, и, когда Шикибу повернулась навстречу его пустому, холодному, жадному взгляду, все внутри нее перевернулось.

«Что я сделала со своей жизнью? – в ужасе подумала она. – Что я с собой сделала? Всемогущие боги, пусть все это прямо сейчас оказажется сном!»

Она крепко зажмурилась, а когда открыла глаза, город уже таял в лучах золотистого света.

«Какое счастье, что мне можно было вернуться! – подумала Шикибу. – Эта судьба ведь могла оказаться моей единственной! Ужасно прожить остаток дней с ощущением непоправимой ошибки!»

Какое-то время она смотрела назад, на спящий дом, и ее переполнила острая любовь ко всем его обитателям, даже к Танобу, которым она до сих пор вечно была недовольна.

«Он ведь на самом деле хороший человек, – тепло подумала она о зяте. – И любит Тидори. Я же просто глупая, вздорная старуха».

Улыбаясь, она повернулась на юг.

«Говорят, южная судьба возносит на вершину горы, – сказала она себе, – и я уж посмотрю, что меня там ждет. Ну хотя бы из любопытства!»

Золотистая дорожка света протянулась вдаль. Там, вдалеке, Шикибу увидела замок, замок на холме. Это не был замок господина Асуи – он находился где-то далеко-далеко, посреди тростниковых равнин, и над ним развевалось знамя.

Ей захотелось разглядеть его поближе, и она сделала шаг.

Тягучий звук била о бронзовый гонг возвестил начало дня. Ее колени затекли на холодном каменном полу. Шикибу не без труда поднялась, подобрала полы своего оранжевого монашеского одеяния. Ее бритая голова склонилась.

– Почтенная матушка, пожалуйста, возьмите, – молоденький юноша, пришедший в храм, положил деньги в ее ящик для пожертвования. Шикибу благодарно улыбнулась: за последние три дня это первая лепта! Ей следует быть смиреннее, когда она смотрит, как текут мимо все эти разодетые господа, со своими женами, наложницами, слугами, оруженосцами, – и ни один не кинет на монахиню, просящую подаяние, даже мимолетного взгляда! Еще совсем недавно она была одной из них. Еще совсем недавно…

Есть боль, похожая на разлитую по венам отраву. Есть боль, похожая на боль в сломанной кости, – мозжащая, неотвязная. А есть боль, раздирающая напополам. Она больна именно такой болью, и от нее нигде не найти спасения. Разве можно было представить, что такое возможно? В чем же она настолько провинилась перед богами? Или боги, забывшись, дали ей слишком много, а теперь спохватились и разом все отняли?

Когда она выходила замуж за Мунетоки, это сулило большую удачу: еще бы, девушка из рыбацкой деревни вышла за сына воина! Ей, надо сказать, куда больше нравился Асано, и Шикибу даже обещалась ему, но в последний момент отец с матерью наполовину уговорили, наполовину заставили ее. Она проявила себя почтительной дочерью, поступила как должно. Свадьбу сыграли быстро, и уже через несколько дней Мунетоки увез молодую жену на юг.

Он был внимателен к ней. Дарил цветы, играл на лютне. Привыкшая к тяжелому рыбацкому труду, Шикибу поначалу чувствовала себя неловко. Потом постепенно оттаяла. Она никогда не смогла бы полюбить Мунетоки – и знала это! – но их взаимное сосуществование можно было сделать приятным. В конце концов, брак по любви – редкость, и счастливы в таком браке бывают единицы из тысяч. А свой долг жены и матери она уж сумеет выполнить достойно!

Шикибу была счастлива. Счастлива не мужем, но сыновьями – одного за другим она родила Мунетоки троих красавцев-сыновей. Благодаря связям отца Мунетоки стал служить у князя Го в самой столице, бывал с семьей редко, все больше наездами, и отчаянно скучал. Она же, наоборот, вздыхала с облегчением, провожая мужа. Ей нравилось неторопливое течение жизни в красивом доме у края тростниковых равнин. Нравилось слушать, как шуршит сухая трава на ветру, как в плавнях гомонят птицы. Казалось, годы текут над ней, будто вода, – и не заметишь. Мунетоки стал доверенным лицом князя, получил в подарок три деревни и настоящий замок, пусть даже небольшой. Шикибу уже потихоньку начала присматривать невест для старших сыновей. Ей не терпелось стать бабушкой.

Ее сыновьям было четырнадцать, двенадцать и десять, когда князь Го совершил измену, поддержав опального принца Катоку в его претензиях на престол. Мятеж был подавлен почти сразу, она даже ничего не знала об этом. Просто однажды в ее дом ворвались люди в цветах императорской стражи, схватили детей и увели. Шикибу, рыдая, лежала на холодном полу своего опустевшего дома и думала только о том, что оказалась не готова к такому повороту судьбы. Многие годы покоя сделали ее слабой.

Князя Го казнили последним. Сначала казнили его двоих сыновей, потом его ближайших сподвижников и их детей, потом – самого князя. Мунетоки и ее сыновья – все трое! – были обезглавлены. Она стояла далеко в толпе, так и не сумев подойти поближе, и только молилась, чтобы все это оказалось неправдой, чтобы она закрыла глаза и проснулась в мире, где ничего этого никогда не случится. Потом она слышала, как падали на помост тела. И время для нее замерло.

– Почтенная матушка, вам плохо? – ее плеча коснулась мягкая рука. Шикибу слабо улыбнулась проходившей мимо молодой женщине. Что ей сказать?

– Нет-нет, просто голова закружилась, – пробормотала она. – Сейчас все пройдет.

Она подхватила тяжелый ящик для пожертвований и поплелась от храмового комплекса вверх, к кельям монахинь. Дорога, посыпанная желтым песком, сияла перед ней в полутьме золотистым светом. Замок оставался позади, становясь все дальше и дальше, пока не превратился в крошечный силуэт в тумане. Галька под ногами потемнела, смешиваясь с землей. Шикибу оглянулась и обнаружила себя в собственном дворе. Это была ее южная судьба, всего лишь одна из четырех судеб, и она вернулась! От облегчения слезы покатились из ее глаз.

Когда слезы перестали течь, она увидела, что золотистый свет потух и тень, отбрасываемая ею на землю двора, стала обычной. Волшебство закончилось, и все вокруг снова стало обычным. От мокрых сетей пахло морем и водорослями. Шикибу повернулась и вошла в дом, аккуратно прикрыв за собой дверь.

«Теперь я знаю, что невозможно жить лучше, чем я живу сейчас, – твердо сказала она себе, – и это лучшее из знаний!»

Она заглянула к дочери. Та спала, прижав к себе посапывающего младенца. Таю прилегла на циновке и тоже дремала. Шикибу тихо прикрыла дверь. Побродила по спящему дому. Поняв, что не сможет уснуть, тихо вышла и направилась к морю. Жемчужину она держала в руке. Наверное, ее следует передать князю.

«Когда уедет господин Фуруяма», – с неожиданным злорадством подумала она. То, что произошло с ней в эту ночь, дало ей новую, странную, поднимавшуюся изнутри силу. Эта сила стремительно росла, наполняла ее до краев и, готовая разорвать, клокотала внутри. Шикибу чувствовала, что должна что-то сделать, но не представляла что.

«Выбравшему верный путь жемчужина вернет его истинную сущность», – всплыло в памяти. Шикибу разжала ладонь и уставилась на жемчужину.

Истинную сущность? Разве она может быть еще кем-то кроме той, кто она есть сейчас? Она подошла к самой кромке воды и задумчиво смотрела, как набегающая волна колышет мелкую гальку. Наступил отлив, и тишина прерывалась только заунывным криком морских птиц в утреннем тумане. Скоро придет новый день. Она может прожить его, как один из тысяч других дней своей жизни. Но сейчас Шикибу ощутила, что и эта ее судьба полна.

Ей пора. Уронив жемчужину в прибой, Шикибу сбросила одежду и вошла в воду. Она плыла все быстрее и быстрее, ровно и глубоко дыша, пока не оказалась над Подбородком Дракона. Вода лежала под ней, неподвижная и тяжелая, как свинцовая плита. Шикибу изогнулась и нырнула вглубь. Она двигалась волнообразно, прижав руки к бокам и выпуская из легких воздух, – весь до последней капли. И когда в ее легких не осталось ни пузырька, она глубоко вдохнула, пропуская воду через стремительно растущие трепещущие жабры. Сила тяжести наконец перестала беспокоить ее. Она упруго выгнулась всем телом, ощущая мягкое сопротивление воды, и поплыла еще дальше, над колышущимися колониями актиний, пугливыми стайками мальков, над столбами зеленоватого света, бьющего сквозь зеркальный купол поверхности. Внизу, на морском дне, жемчужницы приоткрыли створки, словно улыбаясь ей. Той, что однажды выбрала другую судьбу и теперь наконец вернулась домой.