Текст книги "Феминиум (сборник)"

На пятый день пришло известие, что на месте Космопорта вырос вулкан.

А на шестой Кайса успокоилась.

Дом Уурта не задело ураганом и не поломало землетрясением. Даже крыша осталась на месте. Когда Майвен добралась до маленькой хижины на склоне Аветалы, живот подводило от голода, из носа текло ручьем, а глаза слезились. Всхлипывая, она доковыляла до порога, вошла – и впервые оказалась в тепле. Будто сами стены грели.

Стянув через голову грязное мокрое платье, Майвен закуталась в толстое одеяло и запихала в рот сухую лепешку. Так, с куском во рту, и уснула.

Снился старый отшельник, морщинистый, смуглый, седой. Он молча сидел рядом с Майвен, положив руку ей на лоб, и качал головой. Потом пришла тетя Магда, держа за руку Улле, встала у окна. С улицы слышен был голос Макса, он ругался на круджо. «Макс, не ругайся», – сказала Майвен, но губы шевелились, а звука не было. Вошел дреко, потоптался – и улегся, прижавшись чешуйчатым боком к одеялу. Странно, здесь он – грел.

Проснулась утром – простужена, горло болит, и кашель, но все равно хочется есть. Обследовала хижину, нашла вяленое мясо, еще лепешки, сушеные плоды, пучки душистых трав и – главное – огниво, которым разжигают очаг. Хорошо, что Риит научила, как им пользоваться. Не сразу, но получилось развести огонь. Разогрела лепешку, вскипятила воды, бросила в плошку горсть сморщенных сизых ягод и щепоть буро-зеленых листьев.

Поела – уснула снова.

Снаружи бушевала Кайса, а здесь было тепло и уютно.

– О боги Кайсы, – сказала Майвен, – пусть я буду круджо вместо Уурта. Я маленькая, в меня много не поместится. Ну хоть какого духа в меня запихайте. Я не хочу, чтобы умирали люди.

Боги Кайсы не ответили. Наверное, она неправильно просила.

А потом – кончилось.

Майвен проснулась – а снаружи светло и тихо.

Вышла за порог – солнце светит.

И земля перестала подскакивать и рычать.

– Пойдем домой, дреко, – сказала Майвен.

Вместе с кайсанцами мы хоронили погибших. Кого нашли.

Уурта – так и не отыскали. Аветала похоронила его сама.

Мы вырастили себе дома взамен разрушенной Станции. Местные помогли нам.

Впрочем – мы теперь тоже местные.

Планета убила множество людей. Сколько из них были круджо – только богам Кайсы известно. Осталась хорошо если треть коренного населения.

Но сейчас планета дремлет, спокойная, мирная, благословенная, как когда-то. На пожарищах поднимается молодая поросль, реки вернулись в русла, даже вулкан Космопорт спит, и над кратером не видно дымка.

Духи Кайсы нашли себе новых хранителей.

Мы такие же теплокровные, как кайсанцы, как коровы, свиньи, гуси и утки.

Скольких из нас выбрали духи стихии, чтобы затаиться до поры?

И – что случится, если круджо покинет планету?

Мы пленники Кайсы. Нам никогда не улететь отсюда.

Придется с этим жить.

Мы научимся.

Космопорт восстанавливать не стали. Только залили бетоном посадочную площадку – подальше от вулкана.

На нее опускаются автоматические грузовики. Люди больше не рискуют ступать на землю Кайсы.

Последним, кто прилетел из людей, был папа. Майвен очень обрадовалась.

Как ты думаешь, папа, а я – круджо?..

Ника Батхен
ДОБЫЧА

За одно утро поляны покрылись подснежниками – словно на лес опрокинули полные ведра звезд. Казалось, невозможно пройти, чтобы не наступить на бело-голубой, пахнущий весной ковер. Если б не спешка – я задержалась бы покружить в тумане между могучих стволов царских кленов, прикоснуться щеками к влажной, заросшей мхом коре, под которой бьется сок жизни, – но, увы. Мой старший брат Лассэ разбудил меня до восхода луны. «Вставай, вставай, – повторял он и звонил в серебряный колокольчик. – Ловцы пришли на границу». Я вскочила, сбросив дрему вместе с капельками росы.

Они всегда приходили весной, в то время когда звери и птицы беспечны, увлеченные свадьбами и поиском дома для будущих малышей. Они убивали не для еды и не ради защиты, не щадили ни детенышей ни влюбленных, оставляли изувеченные тела на грязных стоянках, увозили с собой пленников в железных клетках, чтобы те медленно гибли вдали от родины. Гоняясь за драгоценной добычей, они не страшились ни смерти, ни небесных путей. Увы, Лисий лес – и ковры оранжевых мхов в алых капельках сластеники, и бугристые валуны, в чьих расщелинах гнездились изумрудные змейки, и тропинки вдоль русла реки, и опустелые провалы нор, в которых раньше жили водяные дракончики, – принадлежал людям. По договору царицы Астэ и трех владык краткоживущих эльфы клялись не выходить за границы Ревучих топей. Оставалось только молча смотреть на гибель родичей по земле – или делать то, что возможно свершить, не нарушая клятвы.

Я бежала изо всех сил, перепрыгивала ручьи, осторожно ступала по размокшим тропинкам и скользким склонам. Кое-где, в низинках, в тени деревьев еще прятались островки старых сугробов. Брат Лассэ сказал однажды, что наш лес, наш Тауре Руско, тает как снег под солнцем. Брат Мэльдо стал спорить – эльфы живут. Так же ярко зеленеют по весне рощи, так же сочно наливаются красным золотом в месяц Листьев, так же спускаются осенью к морю золоченые лодки в лентах и бубенцах. В ночь перелома года так же дивно танцует царица Астэ на вершине горы Потери, а братья зажигают огни и пьют мед из прозрачных кубков – изгнанниками мы пришли в эту землю и отыскали приют. Нас не становится меньше. Почти.

Воздух наполнился томящим запахом прели, почва все чаще чавкала и расползалась. Клены и буки сменились чахлой ольхой и тощими, как девчонки из деревень, березками – я приближалась к топям. В разгар лета, когда солнце пьет воду с земли и болотные травы корнями скрепляют почву, отыскать тропку между кочек, бочажин и редких островков суши, поросших вереском и сосной, может и человек. Весною не всякий эльф согласится обойти топи по краю. А мне придется проскользнуть через самое сердце болот и бежать напрямик. Страх шевельнулся в груди холодной рыбешкой, я глубоко вздохнула, унимая его, – и рванулась вперед.

Место для ночевки я стала высматривать загодя, не дожидаясь заката. Болотные ящеры – неприятные зубастые твари размером с хорошего оленя – еще спали в своих сырых берлогах, призраков нынче бояться нечего. Но отдыхать лучше на сухом мху или палой листве, там, где никто не умер. Мне повезло не сразу, солнце уже краснело, когда удалось отыскать сразу три сухих и безопасных на вид островка, с одного пахло сладким – прошлогодние ягоды топяницы, вытаяв из-под снега, обретали особенный аромат. И ручеек журчал тихо, но явственно. Я поспешила на звук – и отпрянула. Где-то под толщей торфа пряталось озерцо земного масла, пестрые пятна выступали наружу, делая родник непригодным для питья. Вздохнув, я низко наклонила голову и коснулась рогом воды, очищая источник от яда. Потом поела ягод и нежных вересковых побегов, осмотрелась и решила, что на среднем островке, в кольце сосенок мне будет безопасней всего. Постель из прошлогодней хвои оказалась приятной, я улеглась, подогнув ноги, встряхнула гривой и опустила голову. Глаза закрылись сами собой. И снов я не видела.

На рассвете вдруг начался снегопад. Пробираться по кочкам стало труднее, шерсть на ногах намокла, до самых бабок налипла грязь. Снег сбил меня с пути, я потеряла сердце топей – большой остров, усеянный крупными валунами, на котором испокон веку ничего не росло, пришлось возвращаться по своим же следам. Продвигаясь вперед, я грезила наяву – о зеленых лугах и освещенных луной июньских полянах, о журавлиных танцах и играх лисят. Замечтавшись, чуть не шагнула в круглое, гладкое озерцо, увидела себя в черной воде, хихикнула – белый единорог, перепачканный, словно мускусная крыса. И тут же вздрогнула всем телом – ветер донес далекий запах дыма человеческого костра.

Краткоживущие не умеют кормить огонь, они смешивают ветки разных пород, добавляют вонючего торфа или жирного угля и кашляют от едкого запаха. Я никогда не понимала людей. Не испытывала к ним ненависти – это яд, разъедающий душу, от которого нет спасения. Мать рассказывала, как дичали те эльфы, что не сумели принять мир и, вопреки клятве, сражались с людьми по ту сторону топей. Участь погибших казалась завидной по сравнению с судьбой тех, кто перестал чувствовать красоту. Брат Лассэ тоже убивал – но честно, лицом к лицу, как убил бы оленя или медведя. Я – нет. И не знаю, смогу ли…

Вторая ночь в топях была нелегкой – я замерзла и не нашла сухого места для ночлега, поэтому дремала вполглаза, стоя на маленьком островке. Но утро вознаградило меня за все – под яркими солнечными лучами впервые за эту весну раздалось звонкое «цыть-цыть-цыть» овсянки, а за утренним туманом на горизонте показалась широкая гряда Лисьего леса. До цели было рукой подать.

Ловцы думают, будто они знают лес и умеют в нем прятаться. Их выдает все: тяжелая вонь железа, нечистые мысли, хруст веток под неловкими ногами, остатки пищи и мусор на испакощенных полянах. Своими отбивающими запах снадобьями, костюмами-невидимками, шитыми из шкур ящеров, и дудочками-манками они могут обмануть златолиску и белого оленя, высвистать жабу-царевну, хранящую в лупоглазой голове драгоценный алмаз. Но не эльфа и не меня. Я чувствую их ловушки, слышу их голоса и могу увернуться от летящей стрелы. Я – добыча. Редкостная добыча. Брат Мэльдо рассказывал, будто люди считают единорогов зверьми и едят, словно кабанов или уток. Кусочки рога кладут в бокалы, чтобы обезвредить яды, грива идет на плюмажи шлемов их рыцарей, из шерсти ткут белые покрывала для королевских свадеб, а копыта прибивают над воротами дома на счастье. А живого единорога можно посадить в клетку и показывать за деньги по городам. Если удастся поймать живьем.

…Их было пятеро у костра. Двое парней, схожих друг с другом, веснушчатых и плечистых, заросших рыжей щетиной, суетились вокруг котелка с кипящей похлебкой, то подсыпая туда каких-то сушеных трав, то пробуя варево. Хмурый, вонючий, седой ловец с золоченым поясом поперек брюха и арбалетом за спиной неторопливо свежевал зайца, поочередно подбрасывая кусочки потрохов трем скулящим у его ног гончим. Тощий длинноволосый юнак скорчился поодаль, на его зеленой рубахе видны были бурые пятна. Кучерявый, белокурый и очень высокий человек развлекался, тыкая прутиком в клетку, в которой неподвижно лежала белая оленуха. Я принюхалась – погоня изнурила ее, важенка истекала кровью.

Варево выплеснулось на угли, запахло паленым. Рыжий парень, бранясь, снял котелок с огня и позвал остальных. Четверо чинно расселись, выскребая ложками миски, пятый – Длинноволосый – не тронулся с места. Насытившись, ловцы пустили по кругу флягу, весело забормотали о чем-то своем, смеясь и колотя друг друга по спинам. Под повелительным взглядом Седого Длинноволосый нехотя поднялся, добыл из заплечного мешка инструмент, похожий на эльфийский ребек, и какую-то тонкую палку. Встал, приложив деревяшку к плечу, тронул палкой струны, подбирая незатейливую мелодию. Довольные ловчие застучали ногами в такт, парни на два голоса затянули песню. Я не понимала ни слова. Я слушала, выхватывая из шума звонкие и беззащитные голос струн. Они пели о первых ручьях и зеленых клювиках первой травы, о пышных гривах мчащихся облаков и счастье, проснувшись однажды утром, понять, что весна уже наступила. Мелодия поманила меня, как призрачный свет болот манит живых мотыльков. Хотелось одновременно выйти туда, на поляну, и бежать сломя голову прочь – ни одна сила еще не была надо мною так властна. А Длинноволосый все играл и играл, меняя ритмы, все быстрее колдовали над струнами белые пальцы. Одолевая слабость, я с силой ударила рогом о ствол ближайшего клена. Гулкий звук разнесся окрест, ловчие изумленно замолкли, потом загомонили все разом. С довольной ухмылкой Седой похлопал по плечу музыканта, тот вспыхнул яростью, но промолчал.

Собираясь ко сну, ловчие привязали собак и забились все вместе в большой шалаш. Двое рыжих помочились в огонь и затоптали уголья. Лагерь затих. Медленно-медленно над голыми ветвями деревьев поднялся узкий серпик луны. Я увидела, как Длинноволосый ловец крадучись выбрался из шалаша и приблизился к клетке. Я думала, он будет мучить умирающую оленуху. Ловец дал ей воды, обтер пену с покорной морды и сел рядом, просунув сквозь прутья руку, чтобы касаться бока животного. Когда небо начало светлеть, я почувствовала, как душа важенки поднимается к небу. Озираясь, Длинноволосый вернулся обратно в шалаш. Я ушла от стоянки в лес – мне нужна была дневка, чтобы восстановить силы перед грядущей погоней. Мы способны по нескольку дней обходиться без пищи и сна, но зачем рисковать?

До чего же вкусна оказалась простая заячья капуста, молоденькие листки. В Тауре Руско пышно цветут волшебные травы, а обычной лесной зелени не вдруг сыщешь. Я паслась бок о бок с оленями и чувствовала спиной их удивленные взгляды – единорог в Лисьем лесу зверь редкий. Во времена великих эльфийских царей и олени, и златолиски, и другие чудные твари умели говорить и понимать речь, но утратили это умение. Как и единороги – я знаю, о чем говорят братья, но не могу ответить им словами. Наевшись, я спокойно задремала на холмике под полуденным солнцем – если придет опасность, олени успеют предупредить.

Разбудила меня та же дальняя музыка. Струны тосковали, как тоскуют и плачут серые журавли, улетая в дальние страны. Они пели о душах, бредущих по Звездному Тракту, об одиночестве тех, кто уходит, тех, кто остается ждать, и тех, кто никогда не дождется. Я ощутила себя несмышленым детенышем, который в первый раз в жизни остался один. Все мое существо рванулось навстречу мелодии – там ждали тепло и спасение. Йо-о-о-о-о! Я закричала и сорвалась в галоп – пусть поверят, что я им поверила. По обычаю ловцов они расставят на поляне ловушки и будут ждать, когда единорог попадется. Одиннадцать лет, с тех пор как мать покинула нас, я играю в эту игру и ни разу еще не проигрывала. …Хорошо бы провести Длинноволосого через топи – пусть братья увидят, какие новые манки завелись у людей.

На бегу я нюхала воздух и напрягала слух – разглядеть охотников я не успею. Вот один притаился в развилке дуба, вот другой ворочается в рябиннике, как медведь. Собак увели подальше – ими не пахнет, и их не слышно. Пора. Я взметнулась в прыжке и вылетела на поляну. Раз – по краю кое-как присыпанной ветками ямы. Два – мимо железной петли, скрытой в траве. Три… Я столкнулась взглядами с Длинноволосым, он смотрел на меня, словно эльф на звезды. Музыка оборвалась. Я чудом не сбилась с шага. Йо-о-о-о!!! Четвертый ловец, которого я не заметила, сбросил на меня сеть, я почувствовала, как веревки скользнули по крупу, но, по счастью, не опутали задние ноги. Я торжествующе прыгнула – пусть посмотрят, как я хороша, как блестит моя шкура и играет на солнце рог, пусть жадность застит им глаза. И споткнулась, упала на землю, взметнув копытами дерн. Вот один ловец спрыгнул с дерева, справа вскрикнул второй – испугался? Я неуклюже вскочила и похромала в чащу, еле касаясь земли передним копытом. Об обломанный сук безжалостно разодрала шкуру – пусть на земле останутся капли крови. Ловцы спешили за мной, шаг в шаг. Сейчас они, скорее всего, не будут стрелять – есть надежда взять меня живьем. Пусть надеются.

Ветер донес острый запах пота, я громко застонала и немного прибавила ходу. Здесь, в лесу, мне никто не поможет. Лассэ, Нингвэ и Тиндэ будут ждать на границе Тауре Руско. Эльфы не нарушают клятвы, но Ревучие топи на расстояние полета стрелы принадлежат им, и владыки краткоживущих не вмешиваются в судьбу тех, кто нарушил закон. Однажды добыча ушла от меня – на самом краю топей ловцы потеряли двух псов и одного человека в открывшейся вдруг промоине и повернули назад. Этих я больше в Лисьем лесу не встречала. Все остальные охотно и радостно, без малейшего принуждения спешили навстречу своей судьбе – и обретали ее.

Я шумно втянула воздух ноздрями и повернула на запад, к реке. В груде валежника за оврагом была берлога, там ворочалась просыпающаяся медведица и попискивали два… нет, три медвежонка. Не стоит им встречаться с ловцами – одного-двух матерая матушка может и задавить, но и сама поляжет костьми. Незачем. Русло Красивой реки поможет мне спрятать следы, наутро я снова покажусь перед лагерем, и краткоживущие снова помчатся за мной, опьяненные азартом погони. Слева… Слева?!

Они решили взять меня в клещи и перерезать путь, пока я в своей самоуверенности изображала раненую. Трое шли следом, двое пустились в обход и теперь шумно сопели где-то впереди. И насчет стрел я ошиблась – мало с чем спутаешь скрип тетивы арбалета. И к реке мне теперь не пройти. Что же делать? Я отчаянно вскрикнула и упала на колени. Ждать пришлось недолго. Трое затопотали рядом. Судя по запаху, старшего ловца с ними не было, гнали молодые. Опять сети? И веревки… Я подождала, пока люди приблизятся и немного расслабятся, сквозь полусомкнутые ресницы я уже видела их довольные лица, осклабленные рты. Рыжий парень потянулся связать мне ноги, его ладони были влажны от пота. Я ударила двумя копытами разом. Тело с хрустом отлетело в кусты, я вскочила, оттолкнула плечом второго рыжего и пустилась назад по тропе со всех ног. Теперь медлить было опасно. Зато гнаться за мной ловцы станут вдвое ретивей.

Я чувствовала, как копыта впечатываются во влажную землю, оставляя глубокие следы. Пусть им кажется, что я рядом и найти меня проще простого. Солнце пронизывало лес, стволы царских кленов казались отлитыми из красной меди, подснежники тянулись к свету белыми лепестками, набухали и распускались почки, певчие птахи щебетали наперебой, от земли поднимался теплый парок. Это было похоже на весенний бег стада, когда молодые сломя голову мчатся по цветущим полянам, матери бродят в тумане по вересковым пустошам, а отцы ради чести сражаются друг с другом и от звона рогов лес гудит, словно колокол. Я летела как ветер, полная силы. И погоня мчалась за мной – они тоже рассвирепели.

В сосновой роще я заложила пару петель вокруг стволов и единым дыханием выскочила на холм. Позади меня расстилались лесные дали, впереди белесовато-зеленым ковром колыхались Ревучие топи, сумрачные и неприютные. Где-то еле слышно курлыкали журавли – может быть, повезет на рассвете увидеть их танцы – ничего прекрасней я не встречала в жизни. А вот и ловцы!

Это было рискованно – мчаться вниз по крутому склону, перескакивая с камня на камень, рискуя споткнуться о торчащие корни или скользнуть копытом по старому льду. Но я справилась, и вот уже передо мной расстилалась пустошь. От радости я подпрыгнула, взбив передними копытами воздух, – и мимо просвистели два арбалетных болта, а затем и стрела. Ловцы бранились, стоя на вершине холма. Я подпрыгнула еще раз и побежала в болото, расплескивая воду из-под копыт, – так чтобы они меня видели. Я не зря выбрала эту дорогу – первые часы краткоживущие пройдут спокойно, не встретив ни глубоких промоин, ни коварных топей. А чем дольше люди охотятся, тем трудней им отступиться от цели.

Притаившись на заросшем вереском островке, я наблюдала, как ловцы готовятся к переходу. Они долго спорили, отчаянно жестикулируя. Потом двое Рыжих и Длинноволосый под присмотром Седого стали рубить жерди и слеги, а Белокурый ушел в лес с собаками и вернулся уже без них, нагруженный тяжелым мешком с припасами. Разумная мысль – с клеткой они далеко не уйдут. Надо будет потом вернуться и освободить ни в чем не повинных псов. Не самые лучшие звери, но все же не заслужили долгой смерти от голода и жажды.

Пятерка тронулась в путь. Длинноволосый шел впереди, проверяя палкой дорогу, за ним двое Рыжих волокли жерди, чтобы переправляться через топкие места, затем Белокурый – он тащил увесистый мешок на одном плече, большой лук – на другом и напевал какую-то песенку. Седой крался последним, на его хищном сторожком лице читалось внимание, корявые пальцы цепко охватывали рукоятку большого ножа, арбалет подрагивал за спиной. Этот был готов к бою в любой момент. И когда в топях, хрипло булькая, заворочались болотные пузыри, он первым вскинул оружие. И первым опустил его, что-то резко крикнув остальным спутникам. Жаль, что я не знаю человеческого языка. И братьям при всей их любви и заботе вряд ли придет в голову обучать меня этой речи.

Ловцы двигались медленно, я лениво наблюдала то за ними, то за свадебным хороводом лягушек, кружившим в большой, заросшей ряской луже, и неторопливо пощипывала молодую травку. Солнце припекало, птицы свистели, от тепла и переживаний клонило в дрему. Я моргнула и закрыла глаза. Человеческий вскрик разбудил меня вовремя – Длинноволосый шлепнулся в липкую грязь буквально в одном прыжке от островка. Я крадучись отшагнула назад, сквозь заросли пробралась на дальнюю окраину суши и уже оттуда пустилась бежать во весь опор, петляя по залитой водой равнине. Две стрелы свистнули вслед, третья нашла цель. Я не сразу почувствовала боль от раны, и сперва она только подхлестнула меня. Но опираться на заднюю ногу становилось все тяжелее, железо жгло меня изнутри, и кровь вытекала на этот раз по-настоящему. Надо было искать убежище, и как можно скорее – близился вечер, а свежая рана для болотных призраков все равно что разгоряченное тело для комаров.

Далеко впереди виднелся чахлый березнячок с редкими столбиками елей, я не помнила этого леса, но оставалось надеяться на лучшее. По краю топи громоздились залежи бурелома, пробираться через них оказалось непросто, я едва держалась на ногах. Одна надежда была на то, что погоня отстала. Наконец я оказалась на ровной упругой плеши, заросшей вороникой и – о счастье! – бородатыми прядями седого целебного мха. Я обернулась, чтобы разглядеть рану. Мне повезло и не повезло одновременно. Стрела воткнулась в мясистую часть ляжки, не задев ни крупных сосудов, ни сухожилий. Я могла дотянуться до раны зубами и языком. А вот древко стрелы отломилось, оставив железо в теле, мне предстояло самой извлечь наконечник. От слабости мне захотелось позвать братьев – я знала, что и Мэльдо, и Лассэ придут на мой голос. Но клятву они нарушат – и рано или поздно это ударит по ним, как натянутая и отпущенная тетива. Я глубоко вдохнула и изогнулась, вытягивая шею. От боли помутилось в глазах, едкий вкус железа тотчас вызвал тошноту, но я тащила и тащила, сжимая зубами мерзкую занозу. Наконец наконечник подался. На секунду я потеряла сознание, но не упала. Надо было как можно скорее остановить кровь. Я тщательно вылизала рану, пристроила сверху пучок мха и, лежа неподвижно, подождала, пока повязка подсохнет. Уже начинало темнеть. Из последних сил я зарыла копытом следы крови и отправилась в глубь лесочка, чтобы не ночевать там, где лечилась.

Ночь пришла на болота тихо. Золотая тарелка луны поднялась над туманами, и, словно в ответ, в глубине топей засветились болотные огоньки. Здесь лежали эльфийские принцы, сложившие головы в дни последней войны, человеческие солдаты в чересчур тяжелых доспехах, златолиски, олени и кабаны, от мучений лишившиеся перед смертью рассудка, деревенские простачки, охочие до ягод и лечебных болотных трав. После смерти они знали только одно – голод. И тянулись на запах тепла. Я знала, что ловцы разожгут огонь. Когда луна выйдет в зенит, их костер захотят навестить. Оставалось ждать, чутко прислушиваясь к звукам болота – и к собственному телу. Если рана набухнет жаром, мне конец. Легкий ветер прошел над лесом, шевеля верхушки деревьев. Мне показалось, я слышу, как братья настраивают арфы и касаются струн, брат Мэльдо откидывает с лица длинные волосы и поет балладу потерянной родины, голос его звенит серебристой капелью об лед:

 
…Встречи верны, неизбежны утраты.
Птицей – рассвет из вечернего склепа.
Путь наш проложен по Звездному Тракту
Долгой дорогой от неба до неба.…
 

…Снова играет Длинноволосый. Никогда б не подумала, что краткоживущий, неспособный ни видеть, ни ощущать мир во всей полноте, сможет добавить хоть что-то к красоте ночи. Люди – хищные, жадные, неуклюжие и бессмысленно злые создания. Я видела, как деревенские мальчишки ловили птенцов и поедали их, как ни за что мучились в капканах живые звери, как после каждой весенней охоты Лисий лес пах кладбищем. И этот… игрун, он ведь тоже явился сюда за жизнями. Он такой же, как все.

Я почувствовала, как особенный, липкий холод пробежал по спине. Туман заклубился, сплетаясь в пряди. Неупокоенные пришли. И выбирая из двух добыч, они поспешат к огню. Я насторожила уши – ловцы разбили лагерь на небольшом островке к северу от меня, через болота ночью они не побегут – это верная гибель. Мелодия все еще кружила, словно болотная чайка в сумерках, трогала за сердце. Многоголосый вопль перебил ее, как стрела. Чей-то тонкий, испуганный голос кричал и кричал, потом захрипел и вскоре затих. Хриплый рев Седого свидетельствовал – старый хищник недешево продает свою жизнь. Кто-то, заполошно визжа, раздавал направо и налево мокрые хлюпающие удары. Что-то гулко упало в воду. Завонял и потух костер. Еще какое-то время на островке слышалась возня, потом все затихло. Белый туман поднялся светящимся облаком и рассеялся.

Перед рассветом я осторожно, оберегая больную ногу, прокралась к островку. И увидела совсем не то, что ожидала увидеть. Темный провал в белесом мху подсказывал, что один из краткоживущих отыскал свою кончину в стылой воде. Иссохшее тело другого человека скорчилось на мху. Но трое ловцов были живы и жались спинами к большому валуну, ожидая, когда появится солнце. Седой сжимал арбалет, и пальцы его не дрожали. Белокурый тихо скулил, вжимая голову в плечи, и тыкал вперед длинным ножом. Длинноволосого знобило – похоже, его задели в схватке, но сидел он прямо, вслушивался в темноту. Я залегла за грудой валежника так, чтобы наблюдать. Рана ныла, но не сильно – кажется, заживала.

Болотные пичуги уже свиристели вовсю, когда троица наконец-то рискнула оторваться от камня и встать. Белокурый с Седым заспорили громко и яростно, тыкая пальцами то в глубь болот, то в сторону суши. Длинноволосый бродил поодаль, потом вдруг протянул Седому находку – искристо-зеленый камень на тонкой цепочке старинной эльфийской работы. Ловцы загомонили уже втроем. Белокурый цопнул украшение огромной ладонью и свирепо мотнул головой. Седой схватил его за грудки. Белокурый, недолго думая, отшвырнул Седого в лужу, поднял палку, заплечный мешок и двинулся в сторону Лисьего леса. Уйдет?!

Я хорошо знала людей. Оскалясь, Седой взвел арбалет и выпустил болт в спину бывшему спутнику. Тот обернулся, не вскрикнув, грузно шагнул назад и упал в воду. …У умирающих людей лица становятся чистыми, словно смерть снимает с них маски. Я подождала, пока Седой обшарит карманы у мертвеца, выдернет болт и подберет мешок с продовольствием, потом, нарочито тяжело ступая, показалась из-за валежника – стрелять с занятыми руками у ловца бы не вышло. И погоня понеслась дальше.

Седой бросил тяжелые слеги и половину вещей, оставив только оружие, заплечные мешки с припасами и две жерди – нащупывать путь. Он гнал Длинноволосого перед собой, понукая то криком, то пинками. Я маячила впереди – так чтобы ловцы меня видели. В сердце болот я бы просто запутала их в островках и исчезла своей тропой, предоставив им право сгинуть в трясине, но рана давала о себе знать, я боялась мчаться по топям. Так что я стала забирать влево, на Башенный утес. Кто-то из братьев наверняка смотрит с башни на топи, следя, как курсируют болотные огоньки и где гнездятся птицы. Он почует погоню и сообщит остальным.

Солнце перевалило через зенит, когда у меня закончились силы – раньше, чем я рассчитывала. Топкая грязь снова налипла на шерсть, рана опять закровила, какая-то щепка вонзилась в стрелку копыта, я захромала и на переднюю ногу, а времени остановиться и вытащить занозу не оставалось. Седой гнал меня хмуро и неотвратимо. Дважды он снова стрелял, оба раза мне удалось увернуться, но я не знала, сколько у него болтов и сколько у меня удачи. Посыпался мелкий снежок, закружился в мягких солнечных лучах – бабочки Метели прилетели играть на болота. На ходу я слизывала снег с шерсти, чтобы хоть немного утолить жажду. И когда я услышала, что шаги за спиной затихли, то просто упала на первую сухую кочку. Ловцы остановились перекусить, слабо чувствовался запах их пищи и ядовитого питья. Седой что-то громко рассказывал, подбадривая сам себя. Длинноволосый молчал. Я дышала, хватала зубами горьковатые стебельки мха и блестящие листики вороники. Вытащить щепку до конца не удалось – острый шип застрял глубоко. Но до цели оставалось совсем немного. Два-три часа – и братья укроют меня, исцелят раны, утешат и обогреют.

Крик кулика разнесся далеко над болотами, словно в ответ захлюпали болотные пузыри. Я обернулась – ловцы поднялись с кочек. Значит, и мне надо вставать. Голову тянуло к земле, рог неожиданно показался тяжелым, но я подняла голову. Йо-о-о-о-о-о-о!!!! Я жива и еще не проиграла свой бой. Откуда-то с запада откликнулся еле слышный хриплый голос рожка – братья слышат меня. Это придало сил. Ненадолго, но придало – я побежала. С кочки на кочку, с клочка суши на непрочную дерновину, с поваленного ствола на корягу. И гнилое дерево не выдержало. Я сорвалась в топь.

Холодная волна обняла меня сразу по грудь. Вместе с холодом пришел ужас, я забилась, расплескивая воду, разрушая непрочный ковер корней на поверхности топи. Копыта не чувствовали опоры, стылая грязь сдавила ребра, стало трудно дышать, крик забился в горле, но закричать я уже не сумела. Опираясь на край промоины, бросилась на сухое боком – дерновина, хлюпнув, разорвалась. Помутилось в глазах, свело глотку, запах прели словно бы просочился под кожу. Последним усилием я положила на мох шею и голову, попробовала ухватиться зубами за какой-то корень, но он не выдержал моей тяжести. Я слышала, как идут по болоту ловцы, как чавкает мох под ногами, но уже ничего не могла сделать.

Они приблизились медленно и осторожно, остановились за корягой, о чем-то заговорили. Седой отдавал приказания, Длинноволосый отвечал коротко. Я смотрела, как по рыжему мху ползают какие-то сонные букашки, и гадала – убьют меня до того, как вытащат из трясины, или после, насколько ценна им шкура или хватит одного рога. Погружаться в болото я перестала, под брюхом оказался какой-то топляк, но для толчка опоры не хватало. От тепла тела вода немного согрелась, я перестала мерзнуть, это купание – если бы не обстоятельства – могло бы быть почти приятно.

Длинноволосый осторожно положил на мох две длинные жерди, обвязался одной веревкой, вручив конец Седому, взял второй моток и осторожно пополз ко мне, приговаривая что-то ласковое. Я принюхалась – от него пахло морем, соленой свежестью, даром, что все мы здесь были в грязи. И в зеленых, широко раскрытых глазах тоже плескалось море. Он осторожно прикоснулся ко мне, погладил гриву. Я вздрогнула от неожиданности – в этих ладонях не было зла, краткоживущий действительно хотел мне помочь. Палкой он подпихнул под мой живот веревку, обвязал передние ноги, закрепил петлю на туловище, под брюхом, затянул узлы и пополз назад. Вдвоем с Седым они ухватились за концы веревки и потянули. Я оттолкнулась от топляка и рванулась вперед – умирать на твердой земле по-любому приятнее, чем в топи. Склизкая хлябь так просто не отпускала добычу, я почувствовала, что задние ноги вязнут, и снова забилась. Веревка лопнула. Я увидела, как Седой достает арбалет, а Длинноволосый качает головой, что-то доказывая. Договорились – арбалет вернулся за спину, Длинноволосый пополз ко мне закреплять узлы еще раз. Я ощущала его усталость почти как свою, он держался только на силе духа. Снова мучительное усилие, боль от веревок, невозможность вдохнуть, отвратительный чавкающий звук – и трясина отпустила добычу.