Текст книги "Прекрасная незнакомка"

Глава 23

На следующее утро, когда Рафаэлла села в самолет, направлявшийся в Париж, ее даже не радовала перспектива вскоре увидеть детишек. Она хотела лишь одного – вернуться домой. Она уезжала все дальше от того места, где оставалось ее сердце, и чувствовала себя уставшей и одинокой. Закрыв глаза, она попыталась представить себе, что летит не во Францию, а в Калифорнию.

Она уже давно привыкла к таким перелетам, поэтому со скуки проспала половину пути над Атлантикой. Она немного почитала, пообедала, потом поужинала и стала вспоминать, как прошлой осенью по дороге в Нью-Йорк познакомилась с Алексом. Сейчас ей казалось немыслимым, что она может заговорить с незнакомым человеком. Таким же немыслимым, как и прежде. Когда они заходили на посадку в Париже, она не могла не улыбнуться про себя. Теперь он уж точно не был незнакомым. Она представила себе, как ее отец мог спросить:

– И где вы познакомились?

– В самолете, папа. Он меня подцепил.

– Он тебя что?

Она чуть не рассмеялась, пристегивая ремень безопасности и готовясь к посадке. Ее все еще забавляли эти мысли, пока ее выпускали из самолета раньше остальных пассажиров и быстро провожали через таможенный контроль. Но когда она увидела отца, ее веселье испарилось. Он выглядел суровым и почти злым и стоял неподвижно, как статуя, наблюдая за тем, как она подходит к нему. Ее элегантный вид мог вызвать улыбку одобрения у любого мужчины. На ней был черный костюм с белой шелковой блузкой и маленькая черная соломенная шляпка с вуалью. Глядя на отца, она почувствовало, как у нее сжалось сердце. Было очевидно, что что-то случилось. У него были плохие новости для нее… может быть, ее мать… или Джон Генри… или кто-то из кузин… или…

– Bonjour, Papa.

Он лишь слегка наклонился, когда она потянулась поцеловать его, и вся его солидная фигура казалась твердой скалой. Его лицо было покрыто морщинами, а ледяные голубые глаза смотрели на нее строго и холодно. Она со страхом встретила его взгляд.

– Что-нибудь случилось?

– Мы обсудим это дома.

О боже! Что-то произошло с Джоном Генри. И он не хотел говорить ей этого здесь. Внезапно все мысли об Алексе вылетели у нее из головы. Она могла думать лишь о беспомощном старике, которого оставила в Сан-Франциско, и, как всегда, начала упрекать себя за то, что уехала от него.

– Папа… пожалуйста… – они стояли, глядя друг на друга. Ее голос упал до шепота. – Это… это Джон Генри?

Он только покачал головой. Ему нечего было сказать ей, и это после того, как они не виделись целый год. Они сели в его черный «Ситроен», и он по-прежнему напоминал гранитную скалу, а не любящего отца. Он кивнул водителю, и они тронулись с места.

Всю дорогу до Парижа Рафаэлла сидела, замерев от страха. Когда они наконец остановились возле дома отца, ее руки дрожали. Шофер открыл дверцу, и его черная форма очень соответствовала выражению лица ее отца и ее собственному настроению. Со странным чувством она вошла в огромное фойе с зеркалами в позолоченных оправах и мраморными столами эпохи Людовика XV. На одной из стен висел великолепный обюссонский гобелен, стеклянные двери выходили в сад, но от всей обстановки веяло арктическим холодом, что и без того ухудшило ее настроение. Отец с недовольством посмотрел на нее и сделал знак следовать за ним по длинной мраморной лестнице в его кабинет. Рафаэлла внезапно почувствовала себя ребенком, который, сам того не понимая, в чем-то сильно провинился.

Она молча последовала за отцом, неся в руке сумочку и шляпку, ожидая беседы, чтобы выяснить, что же так расстроило его. Возможно, это все-таки касалось Джона Генри. Поспешно поднимаясь по ступеням, она пыталась угадать, что же произошло. Может быть, это случилось, пока она была в Нью-Йорке? Может быть, еще один инсульт? Но по виду ее отца было не похоже, что он хочет поделиться с ней плохими новостями. Скорее ее ждет суровое обвинение в том, что она что-то совершила. Она помнила такое выражение его лица со времен своего детства.

Он мрачно проследовал в свой кабинет, и Рафаэлла вошла вслед за ним. Это была комната с невероятно высокими потолками, обитая деревом; вдоль стен стояли книжные полки, а огромный стол был достоин кабинета президента или короля. Это был прекрасный образчик мебели времен Людовика XV, отделанный позолотой и выглядевший весьма впечатляюще. Отец подошел к столу и сел в кресло.

– Alors…

Он мрачно посмотрел на Рафаэллу и указал на кресло, стоявшее напротив. Пока что атмосфера между ними была далека от теплоты. Ни одного ласкового слова, ни приветственного объятия. И хотя ее отец не привык показывать своих чувств, он, безусловно, был намного более суров, чем обычно.

– Папа, в чем дело?

Ее лицо побледнело во время долгой поездки из аэропорта, а теперь оно казалось совсем белым, пока она ожидала его ответа.

– В чем дело? – Он нахмурил брови, и его лицо исказилось яростью. – Стоит ли играть в игры?

– Но, папа, я ничего не понимаю.

– В таком случае, – почти закричал он, – у тебя совсем нет совести! Или ты настолько наивна, что думаешь, будто можешь делать все что захочешь в любой точке мира и это не выплывет наружу, – он сделал паузу, и сердце Рафаэллы бешено заколотилось, – ты меня понимаешь? – Он понизил голос и выразительно посмотрел на нее, но она лишь покачала головой. – Нет? Тогда, пожалуй, мне придется быть более честным с тобой, чем ты со мной или со своим бедным мужем, прикованным к постели. – В его голосе звучал упрек и презрение к единственной дочери, и внезапно, как ребенка, уличенного в непростительном поведении, Рафаэллу охватил стыд. Ее бледные щеки залил румянец, и Антуан де Морнэ-Малль кивнул головой: – Может быть, теперь ты меня поняла.

Но Рафаэлла произнесла твердо и ясно:

– Нет, не поняла.

– В таком случае ты лгунья и изменница. – Слова прогремели как удары колокола в огромной комнате. – Несколько недель назад, – начал он таким тоном, словно обращался к парламенту, а не к единственной дочери, – я получил письмо. От члена американского конгресса, мадам Кей Виллард.

Он внимательно вгляделся в лицо дочери, и она почувствовала, как у нее остановилось сердце. Она ждала, еле дыша.

– Мне было, должен сообщить тебе, очень больно читать это письмо. По многим причинам. Но более всего потому, что я узнал о тебе, моей дочери, такие вещи, которые никогда не рассчитывал узнать. Мне продолжать? – Рафаэлла хотела сказать ему, что не стоит, но не посмела. Она и так знала, что на этом он не остановится. – Она не только сообщила мне, что ты изменяешь мужу. Человеку, от которого, позволь мне напомнить тебе, Рафаэлла, ты не видела ничего, кроме добра, почти с самого детства. Человеку, который доверяет тебе, который любит тебя, который нуждается в тебе каждую минуту. Человеку, которому ты должна отдавать каждый свой вздох, каждую мысль, чтобы он мог оставаться в живых. И если ты этого не делаешь, ты его убиваешь, что, я уверен, тебе и так известно. И ты разрушаешь жизнь не только этого человека, который любит тебя и который является моим старым и очень близким другом, но ты, как выяснилось, разрушаешь жизни еще нескольких людей. Мужчины, который имел любящую его жену, с которой ты его разлучила. Который теперь не может завести детей, хотя это его самое заветное желание. Я также узнал от мадам Виллард, что после серьезной катастрофы ее дочь отправилась в Калифорнию к этому человеку, чтобы поправить здоровье. Очевидно, ты развращаешь этого ребенка своим шокирующим поведением. Мадам Виллард является членом конгресса, и из ее слов я понял, что она потеряет шанс продолжить работу всей своей жизни, если этот скандал выйдет наружу. Более того, она сообщила мне, что собирается подать в отставку, если ее брат не прекратит встречаться с тобой, потому что она не вынесет позора, который обрушится на нее, на ее мужа, на ее престарелую мать и на ее ребенка. Могу лишь добавить, что, если все откроется, ты покроешь позором и меня, и Банк Малль, не говоря уже о том, как на твое поведение отреагируют в Испании. И представь себе, что с тобой сделает пресса.

Рафаэлла чувствовала себя так, словно ее пригвоздили к позорному столбу. Бремя случившегося – обвинений, поступка Кей, отповеди ее отца – было больше, чем она могла вынести. Как она могла все объяснить ему? С чего начать? С того, что Кей – злобная, амбициозная политиканша, которая не остановится ни перед чем, чтобы получить то, что ей хочется. Что она не собирается уходить в отставку, более того, собирается выиграть выборы в сенат. Что сама она не «развращала» Аманду, наоборот, они с Алексом искренне любят ее. И что Алекс не был женат на Рейчел, кода они познакомились, что он не желает ее возвращения. А она сама продолжает преданно заботиться о Джоне Генри, но она любит и Алекса. Но ее отец молча сидел, глядя на нее с осуждением и со злостью. Она посмотрела на него, чувствуя себя беспомощной перед ним, и слезы покатились из ее глаз.

– Я должен также сказать тебе, – начал он после небольшой паузы, – что не в моих правилах доверять словам постороннего мне человека. И хотя это доставило мне массу неудобств и обошлось недешево, я нанял детектива, который последние десять дней следил за тобой и подтвердил все, что сказала эта женщина. Ты возвращалась домой, – он посмотрел на нее с яростью, – не ранее пяти часов утра, каждую ночь. И даже если тебя не заботит вред, который ты причиняешь окружающим тебя людям, я думал, что твоя репутация значит для тебя многое! Твои слуги должны считать тебя потаскухой… шлюхой!

Он уже кричал на нее, вскочив с кресла и расхаживая по комнате. Рафаэлла по-прежнему молчала.

– Как ты могла докатиться до этого? Как можешь ты быть такой бесчестной, отвратительной дешевкой?

Он посмотрел на нее, и она покачала головой и уронила голову на руки. Спустя несколько мгновений она достала из сумочки кружевной носовой платок, высморкалась, сделала глубокий вдох и посмотрела на отца:

– Папа, эта женщина ненавидит меня… все, что она говорит…

– Все это правда. Отчеты детектива подтвердили это.

– Нет, – она покачала головой и тоже встала, – единственное, что во всем этом правда, – это то, что я люблю ее брата. Но он не женат, когда мы познакомились, он уже был разведен…

Но отец прервал ее:

– Ты католичка или ты уже забыла об этом? И замужняя женщина, или об этом ты тоже забыла? Мне наплевать, будь он пастором или африканцем, суть в том, что ты замужем за Джоном Генри и не вправе заводить любовников. Я больше никогда не смогу посмотреть ему в глаза после того, что ты натворила. Я не смогу этого сделать, потому что моя дочь, которую я ему отдал, – шлюха!

– Я не шлюха! – закричала Рафаэлла, с трудом подавляя рыдания. – И ты не отдавал меня ему. Я вышла за него замуж, потому что… потому что хотела этого… я любила его… – Ее голос прервался.

– Я не желаю слушать весь этот вздор, Рафаэлла. Я желаю услышать только одно. Что ты больше не будешь встречаться с этим человеком, – он сердито посмотрел на нее и медленно подошел к ней ближе, – и пока ты этого не сделаешь, пока не дашь мне торжественное обещание, ты не будешь принята в моем доме. Собственно говоря, – он взглянул на часы, – самолет на Мадрид вылетает через два часа. Я хочу, чтобы ты уехала туда, все обдумала, а я приеду навестить тебя через несколько дней. Я хочу, чтобы к тому времени ты написала этому человеку и сказала, что между вами все кончено. А чтобы быть уверенным, что ты держишь слово, я установлю за тобой слежку на неопределенное время.

– Но, бога ради, зачем?

– Потому что если у тебя нет чувства чести, то у меня оно есть. Ты нарушила все обеты, которые дала, выходя замуж за Джона Генри. Ты опозорила не только себя, но и меня. И я не хочу иметь дочерью шлюху. А если ты не примешь моих условий, у меня не останется выбора, кроме как сообщить обо всем Джону Генри.

– Бога ради, папа… пожалуйста… – она почти истерически рыдала. – Это моя жизнь… ты убьешь его… папа… пожалуйста…

– Ты опозорила мое имя, Рафаэлла.

Он пристально посмотрел на нее, не подходя ближе, потом снова вернулся к столу и сел в свое кресло.

Она смотрела на него, понимая весь ужас происшедшего, и впервые в жизни испытала лютую ненависть к другому человеку. Если бы Кей оказалась сейчас в этой комнате, она с радостью убила бы ее голыми руками. Вместо этого она в отчаянии повернулась к отцу:

– Но папа… почему… почему ты это делаешь? Я взрослая женщина… у тебя нет права…

– У меня есть все права. Очевидно, ты слишком долго жила в Америке, дорогуша. И возможно, к тому же пользовалась чрезмерной свободой после того, как твой муж заболел. Мадам Виллард сообщила мне, что пыталась урезонить тебя, но ты и этот человек не хотите ничего слушать. Она говорит, что, если бы не ты, он вернулся бы к жене, остепенился и завел детей, – он с упреком посмотрел на нее, – как можешь ты поступать так с человеком, которого, по твоим словам, ты любишь? – Его слова и взгляд словно пронзили ее кинжалом. А он продолжал настойчиво смотреть на нее. – Но меня заботит не этот человек, а твой муж. Именно ему ты должна сохранять абсолютную преданность. И я говорю совершенно серьезно, Рафаэлла. Я обо всем сообщу ему.

– Это убьет его, – тихо произнесла она, в то время как слезы продолжали катиться по ее щекам.

– Да, – резко сказал ее отец, – это его убьет. И его кровь будет на твоих руках. Я хочу, чтобы ты подумала обо всем этом в Санта-Эухенья. И я хочу, чтобы ты знала, почему я отправляю тебя туда сегодня. – Он поднялся, и на его лице, словно высеченном из гранита, было выражение непреклонности. – Я не хочу, чтобы в моем доме находилась шлюха, пусть даже одну ночь. – С этими словами он подошел к двери кабинета, распахнул ее, слегка поклонился и сделал ей знак удалиться. Он долго и мрачно смотрел на нее, а она дрожала, чувствуя себя уничтоженной и униженной. Он покачал головой и произнес всего два слова: – Всего хорошего. – После этого он плотно закрыл за собой дверь, и Рафаэлла с трудом дошла до ближайшего кресла и опустилась в него.

Ее тошнило, и она вся дрожала, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание. Но она продолжала сидеть, испытывая потрясение, боль, стыд и злобу. Как мог он так поступить с ней? И понимала ли Кей, что она наделала? Представляла ли, что ее письмо будет иметь такие катастрофические последствия? Почти полчаса Рафаэлла сидела, совершенно ошеломленная. Потом, взглянув на часы, она спохватилась. Если отец взял ей билет на другой рейс, то пора поспешить.

Она медленно подошла к лестнице, бросив взгляд на кабинет отца. Теперь у нее уже не было желания попрощаться с ним. Он сказал все, что хотел сказать, и она знала, что он объявится в Санта-Эухенья. Но ей было наплевать на все, что он сделал или сказал. Он не имел права вмешиваться в ее жизнь с Алексом. И ей было безразлично то, как он грозился поступить с ней. Она не откажется от Алекса. Она решительным шагом спустилась по лестнице, надела свою шляпку с вуалью и обнаружила, что ее чемоданы все еще лежат в багажнике «Ситроена», а шофер ждет ее у выхода. Фактически ее выгнали из отцовского дома, но она была настолько зла, что это ее не задело. Отец всю жизнь обращался с ней как с вещью, своего рода движимым имуществом, но больше она не позволит ему лезть в ее жизнь.

Глава 24

В то время как Рафаэлла ехала обратно в аэропорт в Париже, в Сан-Франциско в офисе Алекса раздался очень необычный телефонный звонок. Он сидел за своим рабочим столом и, глядя на свои сложенные руки, размышлял, что он означал. Он, совершенно очевидно, имел отношение к Рафаэлле, но понятно ему было только это. И он чувствовал, как на него навалилась странная и ужасная тяжесть, по мере того как он ждал назначенного часа. В пять минут десятого ему позвонил один из секретарей Джона Генри и попросил прийти к ним утром, если его это не затруднит. Он сказал только, что мистер Филлипс хочет видеть его по весьма важному личному делу. Дальнейших разъяснений не последовало, а Алекс расспрашивать не решился. Сразу же после этого звонка он набрал номер сестры, но член конгресса Виллард была занята все утро, а он не знал, где еще можно было искать ответа. Ему придется подождать два часа, пока он не увидится с Джоном Генри. Больше всего он боялся, что кто-то рассказал ему обо всем и старик потребует, чтобы он больше не встречался с Рафаэллой. Возможно, он уже говорил с ней, а она ничего не сказала Алексу. Возможно, он уже принял меры, чтобы семья задержала ее в Испании. Но Алекс предчувствовал, что произойдет что-то ужасное, и, учитывая преклонный возраст мистера Филлипса и очевидную серьезность ситуации, он не мог отказаться от приглашения, хотя ему очень этого хотелось. Алекс раздумывал об этом, паркуя машину на другой стороне улицы от дома Джона Генри.

Он медленно подошел к огромной дубовой двери, которую видел так часто. Потом позвонил, и спустя мгновение появился очень солидный дворецкий. На минуту Алексу показалось, что все обитатели дома в курсе его преступления и собираются судить его. Он чувствовал себя мальчишкой, которого скоро отчитают за то, что он своровал яблоки. Но нет, дела обстояли намного, намного серьезнее. Если бы он не держал себя в руках, он был бы по-настоящему напуган. Но он понимал, что в данной ситуации у него нет выбора. Он обязан предстать перед Джоном Генри Филлипсом независимо от того, что старик скажет или сделает.

Дворецкий привел его в парадный зал, откуда горничная сопроводила его вверх по лестнице. У входа в личные апартаменты Джона Генри Алекса встретил пожилой мужчина, доброжелательно улыбнулся и поблагодарил за то, что он нашел время так быстро откликнуться на приглашение. Он представился секретарем мистера Филлипса, и Алекс узнал его голос, который он слышал по телефону.

– Очень любезно с вашей стороны прийти так быстро. Это чрезвычайно необычная просьба со стороны мистера Генри. Он уже несколько лет не приглашал никого к себе. Но я полагаю, что это очень важное личное дело и он рассчитывает, что вы сможете помочь ему.

Алекс снова почувствовал тревогу.

– Безусловно. – Поддерживая разговор, он бормотал какие-то глупости престарелому секретарю и опасался, что упадет в обморок, пока они ждали сиделку, которая проводит его к Джону Генри.

– Он очень болен?

Секретарь кивнул, а Алекс подумал, что глупее вопроса не придумаешь, поскольку знал от Рафаэллы, насколько болен ее муж. Но он совершенно лишился присутствия духа только лишь оттого, что стоял у двери в спальню Джона Генри, в «ее» доме. По этим комнатам она ходила каждый день. Это был дом, в котором она завтракала каждое утро. Куда она приходила, расставшись с ним, после того, как они занимались любовью.

– Мистер Хейл…

Сиделка отворила дверь, и секретарь сделал ему знак войти. На мгновение Алекс заколебался, потом переступил порог, чувствуя себя преступником, которого ведут к месту казни. Но, по крайней мере, он сделает это с достоинством. Он не опозорит ее, трусливо отказавшись прийти сюда или небрежно одевшись. По дороге из офиса он заехал домой и переоделся в темный, в тонкую полоску костюм, купленный им в Лондоне, белую сорочку и галстук от Диора. Но даже это не помогло, когда он прошел в комнату и увидел сухонькую фигуру, лежавшую на массивной антикварной кровати.

– Мистер Филлипс?

Алекс почти прошептал эти слова, а секретарь и сиделка моментально исчезли. Они остались наедине, двое мужчин, любивших Рафаэллу: один из них старый, разбитый и немощный, другой – молодой и высокий, стоя смотревший на человека, за которого Рафаэлла вышла замуж пятнадцать лет назад.

– Пожалуйста, входите.

Речь Джона Генри была затрудненной, и его было сложно понимать. Но Алекс с легкостью разобрал его слова, настолько он настроился на разговор с ним. Он чувствовал себя настоящим мужчиной, потому что с большой готовностью явился, чтобы выслушать все обвинения и злые нападки, которые Джон Генри надумает вылить на него. Но это чувство быстро покинуло его, когда он осознал, каким немощным и измученным болезнью был его соперник. Джон Генри слабо махнул рукой в сторону кресла, стоявшего рядом с кроватью, давая понять Алексу, чтобы он сел. Но в проницательном взгляде синих глаз, которые рассматривали его, оценивая, дюйм за дюймом, волосок за волоском, не было и тени слабости. Алекс осторожно опустился в кресло, мечтая о том, чтобы он проснулся и все происходящее оказалось тревожным сном. Это был один из тех моментов в жизни, которые не хотелось переживать.

– Я хочу… – Он с трудом заговорил, но его глаза оставались устремленными на Алекса, и даже сейчас в нем чувствовалась властность. В нем не было ничего подавляющего, просто спокойная сила, даже в таком немощном состоянии. Сразу чувствовалось, что в свое время он был выдающимся человеком. Теперь Алексу легче было понять, кем он в свое время был для Рафаэллы и почему она до сих пор любила его. Это не было просто преданностью, это было нечто особое, и на мгновение Алексу стало стыдно за то, что они совершили.

– Я хочу… – старательно выговаривал Джон Генри, борясь с неподвижной стороной рта, – поблагодарить вас за то… что вы пришли.

И в этот момент Алекс осознал, что глаза Джона Генри были не только проницательными, но и добрыми. Он кивнул ему, не зная, что ответить. Самым подходящим было: «Да, сэр». Этот человек внушал ему благоговение.

– Да. Ваш секретарь сказал, что это важно.

Они оба понимали, что это очень мягко сказано. Несмотря на перекошенный рот, Джон Генри попытался улыбнуться.

– Да, мистер Хейл… это так. – После короткой паузы он снова заговорил: – Я надеюсь… что я не… не напугал вас… пригласив… – Казалось, у него не хватит сил договорить, но он был настроен решительно. Это был очень тяжелый разговор для обоих. – Пригласив вас прийти. Это очень важно, – более четко произнес он, – для всех нас… троих… Мне не нужно объяснять?

– Я… – Стоило ли ему все отрицать, подумал Алекс? Но его ни в чем не обвиняли. Это просто была чистая правда. – Я понимаю.

– Хорошо, – Джон Генри кивнул с довольным видом, – я очень люблю свою жену, мистер Хейл… – его глаза были до странности яркими, – настолько люблю, что мне доставляет боль… ужасную… держать ее здесь в заточении… в то время как я… я пленник этого бесполезного, безжизненного тела… а она продолжает быть… прикованной ко мне. – Он выглядел уничтоженным горем, глядя Алексу в глаза. – Это неподходящая жизнь… для молодой женщины… и тем не менее… она очень добра ко мне.

И тут Алекс не сдержался.

– Она очень любит вас, – сказал он хриплым голосом.

Он почувствовал себя посторонним. Это Рафаэлла и Джон Генри были любовниками. А он влез между ними. В первый раз он ясно понял это. Она была женой этого человека, а не его. И их связывали глубокие чувства, и ее место было здесь. Но в то же время мог ли он в это поверить? Джон Генри был очень старым человеком, медленно приближающимся к концу жизни. Как, похоже, он и сам понимал, ее жизнь была невыносима. Он беспомощно посмотрел на Алекса:

– То, что случилось, было жестоким ударом… для нее.

– Вы же этого не хотели.

Джон Генри слабо улыбнулся:

– Нет… я этого не хотел… но… это случилось… и я все еще живу… и мучаю ее.

– Это неправда, – они сидели как старые друзья, и это был самый странный момент в их жизни, – она не сожалеет ни об одной минуте, проведенной с вами. – Алекс опять чуть было не добавил «сэр».

– Но она должна… сожалеть, – он на мгновение закрыл глаза, – я сожалею, – он снова открыл глаза, и они были такими же проницательными, как и раньше, – я сожалею… из-за нее… и из-за себя… Но я позвал вас не для того, чтобы жаловаться на свои… печали… Я позвал вас, чтобы расспросить вас… о вас самом.

У Алекса сильно заколотилось сердце, но он решил взять быка за рога.

– Могу я спросить, как вы узнали обо мне?

Знал ли он с самого начала? Может быть, он заставлял слуг повсюду незаметно сопровождать ее?

– Я получил… письмо.

Алекс почувствовал, что закипает.

– Могу я узнать, от кого?

– Я… не знаю.

– Это было анонимное письмо?

Джон Генри кивнул.

– Там было только сказано… что вы и… – Казалось, ему не хотелось произносить ее имя в присутствии Алекса. Достаточно было того, что они сидели и откровенно разговаривали: – …что вы и она состоите в связи почти… год. – Он слабо закашлялся, и Алекс встревожился, но Джон Генри махнул рукой, показывая, что все в порядке, и спустя мгновение продолжил: – Там было ваше имя и телефон… В письме говорилось, что вы… адвокат… и категорически предлагалось, чтобы я… проявил мудрость… и положил этому конец, – он с интересом посмотрел на Алекса, – с чего бы это? Может быть… письмо от вашей жены?

Он казался встревоженным, но Алекс покачал головой:

– У меня нет жены. Я развелся с ней несколько лет назад.

– Может быть… она до сих пор… ревнует? – с трудом выговорил Джон Генри.

– Нет. Я полагаю, что это письмо было от моей сестры. Она занимается политикой. А говоря точнее, она член конгресса. И она ужасная, эгоистичная и злая женщина. Она думает, что, если сведения о моей… нашей… связи станут достоянием общественности, разразится скандал, который поставит крест на ее карьере.

– Возможно… она права, – Джон Генри кивнул, – но кто-нибудь об этом знает?

– Нет, – с абсолютной уверенностью сказал Алекс, – никто. Только моя племянница, и она обожает Рафаэллу и вполне в состоянии хранить наш секрет.

– Она еще маленькая? – Джон Генри улыбнулся.

– Ей семнадцать лет, и она дочь этой моей сестры. Последние несколько месяцев Аманда живет у меня. В День благодарения она попала в страшную аварию, и в то время, как ее матери было наплевать на нее, ваша… э-э… Рафаэлла, – он решил отважиться и назвать это имя, – она была заботлива и добра к ней.

Его глаза потеплели, и Джон Генри снова улыбнулся.

– Она всегда добра и заботлива… в таких случаях. Она удивительно… необычный… человек. – В этом они оба были согласны. Но потом его лицо сделалось печальным. – Ей следовало бы иметь… детей. – Потом он продолжил: – Возможно, в один прекрасный день… они у нее появятся. – Алекс промолчал. Наконец Джон Генри сказал: – Итак, вы считаете… что это ваша сестра.

– Да. Она не угрожала вам в этом письме?

– Нет, – он выглядел шокированным, – она лишь рассчитывала… на мою способность… положить… этому конец. – Он внезапно развеселился и указал на свое безжизненное тело под простынями. – Какая вера в способности… такого старого человека. – Но его дух вовсе не казался старым, когда посмотрел Алексу в глаза. – Расскажите мне… могу я спросить… как все это началось?

– Мы познакомились в самолете, в прошлом году. Нет, не так, – Алекс нахмурился и на мгновение закрыл глаза, вспоминая, как увидел ее впервые на ступеньках лестницы, – я увидел ее однажды ночью… она сидела на ступеньке и смотрела на залив. – Он не хотел говорить Джону Генри, что она плакала. – Я подумал, что она невероятно красива, и это все. Я не надеялся увидеть ее еще раз.

– Но вы ее увидели? – Джон Генри выглядел заинтригованным.

– Да, в самолете, как я уже упоминал. Я увидел ее в здании аэропорта, но она быстро исчезла.

Джон Генри добродушно улыбнулся ему:

– Вы, должно быть… романтик.

Алекс слегка покраснел и признал с застенчивой улыбкой:

– Это правда.

– Она тоже романтик, – он говорил так, словно был ее отцом, но не признался, что и сам был романтиком, – и что потом?

– Мы разговорились. Я упомянул свою мать. Она как раз читала одну из ее книг.

– Ваша мать… писательница? – заинтересовался он.

– Шарлотта Брэндон.

– Очень впечатляет… я читал некоторые из ее ранних… книг… Я хотел бы с ней познакомиться.

Алекс хотел было сказать ему, что это можно устроить, но оба понимали, что этого не случится.

– А ваша сестра… член конгресса… Славная семейка. – Он благожелательно улыбнулся Алексу, ожидая продолжения.

– Я пригласил ее на обед с моей матерью в Нью-Йорке и… – он на секунду заколебался, – я не знал тогда, кто она такая. Моя мать рассказала мне о ней после обеда.

– Она знала ее?

– Она ее узнала.

– Я… удивлен… Очень немногие знают ее… Я хорошо прятал ее… от прессы, – Алекс кивнул, – она не сказала вам… сама?

– Нет. В следующий раз, когда я увидел ее, она сказала мне только, что она замужем и не может заводить отношения с другими мужчинами, – Джон Генри кивнул и выглядел довольным, – она была настроена решительно, и, боюсь, я… надавил на нее.

– Почему? – Голос Джона Генри внезапно прозвучал резко.

– Мне очень жаль. Я не смог справиться с собой. Я… как вы уже заметили, романтик. Я полюбил ее.

– Так скоро? – Джон Генри выглядел скептически, но Алекс твердо стоял на своем.

– Да. – Он глубоко вздохнул. Было трудно рассказывать все это Джону Генри. И зачем? Почему старик хочет все это знать? – Я встретился с ней еще раз и понял, что ее влечет ко мне так же, как и меня к ней. – Джона Генри не касалось, что они занимались любовью в Нью-Йорке. Они тоже имели право на свою частную жизнь. Она принадлежала не только Джону Генри, но и ему. – Мы летели в Сан-Франциско в одном самолете, и она сказала мне, что мы не сможем больше видеться. Она не хотела изменять вам.

Джон Генри выглядел ошеломленным.

– Она… потрясающая… женщина.

Алекс был полностью с этим согласен.

– А потом? Вы снова надавили на нее? – Это было не обвинение, а просто вопрос.

– Нет, я оставил ее в покое. Она позвонила мне спустя два месяца. И мне кажется, что мы оба были одинаково глубоко несчастны.

– И тогда все началось? – Алекс кивнул. – Понимаю. И как долго это продолжается?

– Почти восемь месяцев.

Джон Генри медленно кивнул:

– Я в свое время… хотел… чтобы она нашла себе кого-нибудь… Она была так одинока… и я с этим не мог… ничего поделать. Но через какое-то время… я перестал об этом… думать. Она казалась довольной… своей жизнью.

Он снова посмотрел на Алекса, но безо всякого осуждения.

– Есть ли какие-либо причины… почему бы я… должен был положить этому конец? Она несчастлива? – Алекс медленно покачал головой. – А вы?

– Тоже нет, – Алекс тихо вздохнул, – я очень сильно люблю ее. Мне только очень жаль, что вы узнали об этом. Мы не хотели огорчать вас. Она больше всего этого боялась.

– Я знаю, – мягко сказал Джон Генри, – я знаю… и вы… не причинили мне боли. Вы ничего не отняли у меня. Она не перестала быть моей женой, как и раньше… насколько это возможно… теперь. Она так же добра ко мне, как и всегда… так же нежна… и так же любит меня. И если вы даете ей что-то большее… немного радости… доброты… любви… как я могу быть недовольным этим? Это неправильно… для мужчины моих лет… держать взаперти прелестную молодую женщину… Нет! – воскликнул он, и его голос эхом отозвался в огромной комнате. – нет… я не стану ее останавливать, – уже тише сказал он, – она имеет право быть счастливой с вами… как когда-то имела право быть счастливой со мной. Жизнь – это череда перемен, и мы должны приспосабливаться к ним. Если она будет жить только прошлым, ее судьба не будет отличаться от моей. С моей стороны будет аморально допустить это… потому что именно это станет настоящим скандалом, – он добродушно улыбнулся Алексу, – а не ваши с ней отношения. – Он почти шепотом добавил: – Я благодарен вам… если вы смогли… сделать ее счастливее, а я уверен, что так оно и есть. – Он надолго замолчал, потом спросил: – И что теперь? Какие у вас планы, или вы не думали об этом? – Он снова казался обеспокоенным, словно стараясь устроить будущее любимого ребенка.