Текст книги "Прекрасная незнакомка"

Их голоса еще долго звучали в ушах, пока она брела по пляжу, и наконец села на бревно и полной грудью вдохнула соленый морской воздух. Ей было хорошо здесь, она была рада хоть на какое-то время выйти на люди, чтобы хотя бы посмотреть, как живут другие, раз уж ей не удается жить самой. Так что она просто сидела, наблюдая за тем, как люди шли, держась за руки, целуясь, разговаривая и смеясь, или просто бежали трусцой. Казалось, что все они были настроены идти куда-то, и ей было интересно, куда они пойдут после захода солнца.

Неожиданно она поймала себя на том, что наблюдает за бегущим мужчиной. Он находился еще на очень большом расстоянии от нее и бежал строго по прямой, словно заведенный, не останавливаясь, пока наконец, все еще двигаясь с грацией танцора, не перешел на шаг, продолжая идти в том же направлении. Плавность его движений заинтриговала ее, и, по мере того как он приближался, она не сводила с него глаз. На какое-то время ее отвлекла ватага ребятишек, а когда она снова посмотрела на него, то заметила, что на нем была красная куртка и он был очень высокого роста, но черты его лица трудно было различить, пока он не подошел ближе. Внезапно она ахнула. Она продолжала сидеть, уставившись на него, не в силах пошевелиться или отвернуться, чтобы он не увидел ее лица. Алекс подошел ближе и остановился, глядя на нее. Он долго стоял, не двигаясь, потом медленно, решительно направился в ее сторону. Ей хотелось убежать от него, исчезнуть, но после того, как она видела его бегущим, она понимала, что у нее нет шансов, к тому же она ушла далеко от того места, где стояла ее машина. Он решительно, с каменным лицом, подошел к ней и остановился, глядя на нее сверху вниз.

Они долго молчали, а потом, словно сам не желая этого, Алекс улыбнулся:

– Привет. Как дела?

Трудно было поверить, что они не виделись пять месяцев. Глядя на лицо, которое она так часто и ясно мысленно представляла себе, Рафаэлле показалось, что они виделись не далее чем вчера.

– У меня все в порядке. А как ты?

Он вздохнул и не ответил.

– У тебя все хорошо, Рафаэлла? На самом деле?

На этот раз она кивнула, размышляя, почему он не ответил на ее вопрос. Стал ли он счастливее? Нашел ли кого-нибудь взамен нее? Ведь она освободила его только ради этого. Безусловно, ее жертва должна была очень быстро принести плоды.

– Я до сих пор не понимаю, почему ты так поступила. – Он открыто смотрел ей в лицо, не собираясь уходить. Он ждал пять месяцев, чтобы встретиться с ней лицом к лицу. И он не уйдет теперь, даже если его попытаются увести силой.

– Я уже сказала тебе. Мы слишком разные.

– Неужели? Из двух разных миров, не так ли? – В его голосе прозвучала горечь. – Кто сказал тебе это? Твой отец? Или еще кто-то? Одна из кузин в Испании?

Ей хотелось сказать ему, что это его сестра позаботилась о том, чтобы разлучить их. Его сестра и ее отец, с его чертовыми нравоучениями и угрозами рассказать обо всем Джону Генри, невзирая на то, что это может убить его. И еще ее собственная совесть. Она хотела, чтобы у него были дети, которых она сама никогда не сможет иметь.

– Нет. Никто не заставлял меня делать это. Я просто поняла, что это единственное правильное решение.

– Неужели? А тебе не кажется, что мы могли бы это обсудить? Как взрослые люди. Там, где я вырос, прежде чем принять серьезное решение, влияющее на жизнь других людей, это решение обсуждают.

Она заставила себя холодно посмотреть на него.

– Это начало сказываться на моем муже, Алекс.

– Правда? Странно, что ты это заметила лишь в Испании, за шесть тысяч миль от него.

Она с умоляющим видом посмотрела на него, и вся боль, которую она испытывала последние пять месяцев, отразилась в ее глазах. Алекс уже успел заметить, насколько исхудало ее лицо, какие темные круги образовались под глазами и какими хрупкими стали выглядеть ее руки.

– Зачем ты все это говоришь мне теперь, Алекс?

– Потому что ты не дала мне шанса сказать все это в июле. – он звонил ей четыре или пять раз в Сан-Франциско, и она отказывалась разговаривать с ним. – разве ты не понимала, что это письмо сделает со мной? Или ты об этом не думала?

И внезапно, взглянув ему в лицо, Рафаэлла поняла, что он хочет ей сказать. Сначала Рейчел бросила его, уехав в Нью-Йорк ради зарплаты в сто тысяч долларов в год, не дав ему шанса сразиться с такой конкуренцией. А теперь она сама делает то же самое, используя Джона Генри и то, что они «разные люди», как предлог, чтобы бросить его. Неожиданно она посмотрела на все это с другой стороны, и ее сердце сжалось, когда она увидела выражение его глаз. Под его пристальным взглядом она опустила глаза и начала перебирать песок длинными утончившимися пальцами.

– Мне жаль… О господи… мне так жаль…

Она подняла на него глаза, полные слез. И боль, которую он прочитал в ее взгляде, заставила его упасть рядом с ней на колени.

– Ты хоть представляешь, насколько я люблю тебя?

Рафаэлла отвернулась, подняла руку, словно желая остановить его, и тихо прошептала:

– Алекс, не надо…

Но он взял ее руку в свою, а другой рукой повернул ее лицом к себе:

– Ты слышала меня? Я люблю тебя. Я любил тебя прежде, и я люблю тебя сейчас, и я всегда буду любить тебя. И может быть, я не понимаю тебя, может быть, мы действительно разные, но я научусь понимать эти различия лучше, Рафаэлла. Я смогу, если ты дашь мне шанс.

– Но зачем? Зачем тебе довольствоваться половиной жизни, когда ты имеешь возможность жить полной жизнью с другой женщиной?

– Так вот почему ты так поступила? – Временами он так и думал, но никогда не мог понять, почему она разорвала их отношения так быстро, так резко. Должно быть, было что-то еще.

– Отчасти, – честно ответила она, глядя ему в глаза, – я хотела, чтобы ты получил от жизни больше.

– Я хотел только тебя. – Потом ласково добавил: – И это единственное, чего я хочу сейчас.

Но Рафаэлла в ответ лишь покачала головой.

– Но это невозможно. – Последовала долгая пауза, а потом она добавила: – Это было бы неправильно.

– Но почему, черт побери? – В его глазах вспыхнул огонь. – Почему? Из-за твоего мужа? Как ты можешь отказаться от своей жизни ради человека, который почти мертв? Ради человека, который, как ты сама говорила, всегда хотел видеть тебя счастливой и, возможно, любит тебя настолько, что готов был бы предоставить тебе свободу, если бы это было возможно?

Алекс знал, что в определенном смысле Джон Генри уже предоставил ей свободу действий. Но он не мог рассказать Рафаэлле об их встрече. На ее лице были видны следы тяжелейшего нервного напряжения. Нельзя было говорить ей о том, что Джон Генри знает об их отношениях. Это только добавило бы ей страданий.

Но Рафаэлла не слушала его.

– Это не то, в чем я поклялась. В горе и в радости… в болезни и здравии… пока смерть не разлучит нас. Ни тоска, ни инсульты, ни ты, Алекс… Я не могу позволить всему этому помешать мне исполнять свой долг.

– К черту твой долг! – взорвался он, и Рафаэлла в шоке посмотрела на него и покачала головой.

– Нет, если я не стану выполнять свои обязательства по отношению к нему, он умрет. Теперь я это знаю. Мой отец сказал мне это летом, и он был прав. Бога ради, он и так наполовину мертв.

– Но это не имеет никакого отношения к тебе, черт возьми, разве ты это не понимаешь? Ты что, собираешься позволить своему отцу распоряжаться твоей жизнью? Ты готова отдать всю себя своим обязанностям и своему долгу? А как же насчет тебя самой, Рафаэлла? Чего хочешь ты? Ты хоть иногда позволяешь себе подумать об этом?

Правда заключалась в том, что она старалась больше не думать об этом.

– Ты не понимаешь, Алекс. – Она говорила так тихо, что из-за шума ветра он едва слышал ее.

Он сел рядом с ней на бревно, так близко, что Рафаэлла вздрогнула.

– Дать тебе мою куртку?

Она покачала головой.

– Я понимаю, – продолжал он, – я думаю, что ты совершила сумасшедший поступок этим летом. Ты принесла огромную жертву, чтобы искупить то, что ты считаешь огромным грехом.

Но она снова покачала головой.

– Просто я не могу так поступить с Джоном Генри.

Алекс никак не мог решиться рассказать ей, что главная неизменная величина в ее жизни – отношения с мужем – уже изменилась.

– Как поступить, бога ради? Провести несколько часов вне дома? Или ты уже приковала себя цепью к его кровати?

Она медленно кивнула.

– В настоящий момент это так и есть. – А затем, словно считая своим долгом сказать ему это, она продолжила: – Мой отец установил слежку за мной, Алекс. Он угрожал мне, что все расскажет Джону Генри. И это убило бы его. У меня не было выбора. – Но она умолчала о том, что наблюдение было установлено после письма, присланного Кей.

– О мой бог! – Он с изумлением уставился на нее: – Зачем ему это делать?

– Сообщать Джону Генри? Я не уверена, что он так поступит. Но я не хочу рисковать. Он пригрозил мне, поэтому я вынуждена делать то, что делаю.

– Но почему он вообще решил следить за тобой?

Она пожала плечами и посмотрела ему в глаза:

– Это не важно. Он просто сделал это.

– И теперь ты сидишь здесь и ждешь.

Она закрыла глаза:

– Не говори так. Я не жду. Твои слова прозвучали так, словно я жду его смерти, но это неправда. Я просто делаю то, что начала делать пятнадцать лет назад, – остаюсь его женой.

– А тебе не кажется, что обстоятельства слегка меняют правила игры? – Его глаза с мольбой смотрели на нее, но она снова только покачала головой. – Ну, хорошо, я не стану давить на тебя.

Он снова представил себе, под каким давлением она находилась в Испании. Трудно было поверить, что родной отец установил за ней слежку и угрожал рассказать ее мужу, что она завела любовника.

Алекс представил с хорошо скрытой яростью, что он хотел бы сделать с отцом Рафаэллы, потом посмотрел ей в глаза:

– Оставим этот вопрос открытым. Я люблю тебя. Я хочу тебя. На любых твоих условиях, когда ты только сможешь. Завтра или через десять лет. Приди, постучи в мою дверь, я и буду ждать тебя. Ты поняла, Рафаэлла? Ты осознаешь, что я действительно имею в виду то, что говорю?

– Да, но я считаю это безумием с твоей стороны. Ты должен жить полной жизнью.

– А ты?

– Это совсем другое дело, Алекс. Ты не женат, а я замужем.

Некоторое время они молча сидели на бревне, глядя на море. После такой долгой разлуки было восхитительно снова оказаться рядом. Рафаэлле хотелось продлить эти мгновения, но стало смеркаться, и начал опускаться туман.

– Он все еще следит за тобой?

– Не думаю. Теперь у него нет причин.

Она ласково улыбнулась Алексу, и ей захотелось просто прикоснуться к его щеке. Но она понимала, что не может позволить себе этого. Больше никогда. И то, что он говорил, было безумием. Он не мог тратить всю свою жизнь на то, чтобы дожидаться ее.

– Пойдем, – он поднялся и протянул ей руку, – я провожу тебя до машины. – Внезапно он улыбнулся: – Или это не очень хорошая идея?

– Не очень, – она улыбнулась в ответ, – но ты можешь проводить меня до середины дороги.

Становилось совсем темно, и ей не хотелось идти к машине одной. Она вопросительно посмотрела на Алекса, слегка нахмурившись, и ее глаза были еще огромнее на исхудавшем лице.

– Как дела у Аманды?

Алекс взглянул на нее с нежной улыбкой:

– Она скучает по тебе… почти так же сильно, как и я…

Рафаэлла оставила эти слова без внимания.

– Как она провела лето?

– Она продержалась в обществе Кей ровно пять дней. Моя бесценная сестрица планировала в течение целого месяца демонстрировать ее своим избирателям. Мэнди попробовала из любопытства, но тут же послала мать куда подальше.

– Она вернулась домой?

– Нет, моя мать увезла ее в Европу, – он пожал плечами, – думаю, они неплохо провели время.

– А разве она тебе ничего не рассказывала?

Он пристально посмотрел на Рафаэллу:

– Я плохо воспринимал то, что мне говорили все это время.

Рафаэлла кивнула, и они пошли дальше. Наконец она остановилась.

– Дальше я лучше пойду одна.

– Рафаэлла… – он заколебался, но все же решил, что должен спросить ее: – Могу ли я хоть изредка видеть тебя? Просто пообедать вместе… или выпить…

Но она покачала головой:

– Я не могу пойти на это.

– Но почему?

– Потому, что нам захочется большего, и ты это сам знаешь. Пусть все останется таким как есть, Алекс.

– Но почему? Я так тоскую по тебе, что с трудом соображаю. А ты тем временем чахнешь. Ты хочешь, чтобы все продолжалось именно так? Не потому ли твой отец пригрозил рассказать обо всем Джону Генри, что только этим мог заставить нас жить так, как мы живем сейчас? Неужели ты не хочешь большего, Рафаэлла? – Не в силах справиться с собой, он нежно обнял ее. – Неужели ты не помнишь, как это было?

В ее глазах стояли слезы, и она зарылась лицом в его плечо.

– Да… да… я все помню… но все кончено…

– Нет, не кончено. Я все еще люблю тебя. Я всегда буду любить тебя.

– Ты не должен этого делать, – она посмотрела на него с мукой в глазах, – ты должен все забыть, Алекс. Ты обязан это сделать.

Алекс промолчал и лишь покачал головой:

– Что ты делаешь на Рождество?

Это был странный вопрос, и Рафаэлла озадаченно посмотрела на него, не понимая, что он имеет в виду.

– Ничего. А что?

– Моя мать увозит Аманду на Гавайи. Они улетают в пять часов вечера накануне Рождества. Почему бы тебе не прийти ко мне вечером выпить чашечку кофе? Я клянусь, что не стану давить на тебя, приставать к тебе или требовать от тебя каких-либо обещаний. Просто хочу видеть тебя. Это будет так много значить для меня. Рафаэлла, пожалуйста… – Его голос затих, а Рафаэлла, испытывая мучительную боль, из последних сил покачала головой.

– Нет, – почти шепотом произнесла она. – Нет.

– Я не стану давить на тебя. Но я буду дома. Один. Всю рождественскую ночь. Подумай об этом. Я буду ждать тебя.

– Нет, Алекс… пожалуйста.

– Ничего страшного. Если ты не придешь, так тому и быть.

– Но я не хочу, чтобы ты сидел дома один. И я не приду.

Он ничего не сказал, но в его глазах блеснул огонек надежды.

– Я буду там, – он улыбнулся, – а пока до свидания. – Он поцеловал ее в макушку и похлопал по плечам своими большими руками: – Береги себя, детка.

Они постояли немного молча, потом Рафаэлла медленно повернулась и пошла.

Один раз она обернулась и увидела, как он неподвижно стоит в своей красной куртке и ветер теребит его темные волосы.

– Я не приду, Алекс.

– Не важно. Я хочу быть дома. На тот случай, если ты придешь.

И когда она направилась к лестнице, ведущей к ее машине, он прокричал ей вслед:

– Увидимся на Рождество.

Глядя, как она поднимается по лестнице, он думал о ее преданности Джону Генри, о ее любви к нему самому, о ее чувстве долга. Он не будет мешать ей принимать собственные решения.

Но он не может заставить себя не любить ее.

Глава 28

Маленькая рождественская елочка, которую они поставили на карточный столик в углу комнаты, весело переливалась огоньками, в то время как Рафаэлла и Джон Генри ели индейку, держа на коленях привычные подносы. Он казался более тихим, чем обычно, и Рафаэлла подумала, что праздник, возможно, угнетает его. Может быть, он напоминает ему катание на лыжах в дни его юности, или поездки, в которые они отправлялись вместе, или те годы, когда его сын был еще маленьким и внизу в фойе наряжали гигантскую елку.

Она наклонилась к нему и ласково спросила:

– Джон Генри… любимый… с тобой все в порядке?

Он кивнул, но ничего не ответил. Он думал об Алексе и их разговоре. Что-то было не так, но он был погружен в такую депрессию в последние месяцы, что не замечал, в каком состоянии находится Рафаэлла. Она обычно умудрялась одурачить его в своей невероятной решимости поднять ему настроение, скрывая при этом свою боль. Он со вздохом откинулся на подушки.

– Я так от всего этого устал, Рафаэлла.

– От чего, от Рождества? – с удивлением спросила она. Единственным напоминанием о Рождестве была маленькая елочка, но, возможно, лампочки резали ему глаза.

– Нет, вообще ото всего. От жизни… от ужинов на подносах… от просмотра новостей, когда ничего нового не происходит. Я устал дышать… разговаривать… спать…

Он посмотрел на нее с тоской, и в его глазах не было даже намека на праздничное настроение.

– А от меня ты не устал? – Она ласково улыбнулась ему и наклонилась, чтобы поцеловать его в щеку, но он отвернулся.

– Не нужно… этого делать. – Его голос был тихим и печальным, приглушенным подушками.

– Джон Генри… что случилось? – Она смотрела на него с удивлением и обидой, и он медленно снова повернулся лицом к ней:

– И ты еще спрашиваешь? Как ты можешь… жить так… Как ты можешь это выносить? Иногда я думаю… о стариках… которые умирают в Индии… а их молодых жен сжигают… на погребальном костре. Я не лучше их, Рафаэлла.

– Не говори так. Не глупи… я люблю тебя.

– В таком случае ты сумасшедшая. – казалось, его это не позабавило, а рассердило. – но если ты и сумасшедшая, то я нет. Почему бы тебе не уехать куда-нибудь? Устрой себе каникулы… сделай что-нибудь, ради бога… только не сиди здесь, растрачивая свою жизнь. Моя жизнь закончилась, Рафаэлла… – Его голос упал до шепота: – Моя жизнь закончилась уже много лет назад.

– Это неправда, – попыталась убедить его она, но на ее глаза навернулись слезы. Выражение его лица разрывало ей сердце.

– Это правда… и ты должна… признать это. Я уже мертв… в течение многих лет. Но самое ужасное в этом то… что я убиваю и тебя. Почему бы тебе не съездить домой в Париж на какое-то время?

Он снова задумался над тем, что происходит между ней и Алексом, но он не хотел ее спрашивать. Он не хотел, чтобы она узнала, что ему все известно.

– Почему? – Она выглядела изумленной. – Почему Париж?

К ее отцу? После того что произошло летом? От одной этой мысли ей делалось дурно. Но взгляд Джона Генри был непреклонен.

– Я хочу, чтобы ты… уехала… на какое-то время.

Она решительно покачала головой:

– Я не уеду.

– Нет, уедешь.

Они были похожи на препиравшихся детей, но это их не забавляло, и ни один из них не улыбался.

– Нет, не уеду.

– Черт возьми, я хочу, чтобы ты куда-нибудь отправилась.

– Прекрасно, тогда я пойду погуляю. Но это и мой дом тоже, и ты не можешь выкинуть меня за дверь. – она взяла у него поднос и поставила его на пол. – я думаю, что просто надоела тебе, Джон Генри. – Она пыталась поддразнить его, но он не обратил внимания на озорные огоньки, появившиеся в ее глазах. – Может быть, тебе нужна новая сексуальная сиделка.

Но его это не позабавило. Он просто лежал с раздраженным видом, который Рафаэлла все чаще замечала у него в последнее время.

– Прекрати нести чушь.

– Я не несу чушь, – ласково сказала она, склонившись над ним, – я люблю тебя и не хочу никуда уезжать.

– А я хочу, чтобы ты уехала.

Она молча откинулась на кресле, и он некоторое время наблюдал за ней и вдруг заговорил очень тихо:

– Я хочу умереть, Рафаэлла. – Он закрыл глаза, но продолжал говорить: – Это единственное, чего я хочу. И почему я не умираю… Господи, почему? – Он открыл глаза и снова взглянул на нее: – Скажи мне, есть ли, черт возьми, на свете справедливость? – Он смотрел на нее с обвиняющим видом: – Почему я все еще жив?

– Потому, что ты нужен мне.

Она произнесла это очень мягко, и он покачал головой и снова отвернулся от нее. Он очень долго молчал, и когда она тихонечко подошла к кровати, то увидела, что он заснул. Она была очень опечалена, осознав, насколько несчастен он был. Ей казалось, что она недостаточно хорошо ухаживает за ним.

В комнату на цыпочках вошла сиделка, и Рафаэлла жестом показала ей, что Джон Генри заснул. Они вышли из комнаты на короткое совещание и сошлись во мнении, что он, возможно, проспит до утра. У него был долгий трудный день, и то, что сегодня была рождественская ночь, не имело значения. На самом деле для него уже ничего не имело значения. Ему все опротивело.

– Если я понадоблюсь, я буду в своей комнате, – прошептала Рафаэлла сиделке и с грустным видом направилась в холл.

Бедный Джон Генри, какое жалкое существование. И, по мнению Рафаэллы, несправедливо было не то, что он все еще жил, а то, что с ним вообще случились эти инсульты. Если бы не это, в его возрасте он все еще мог бы быть полон жизненных сил. Может быть, не настолько, как в пятьдесят или шестьдесят лет, может быть, он был бы слегка уставшим, но, безусловно, счастливым, деятельным и жизнерадостным. Но сложилось так, что у него ничего не осталось. Он действительно был наполовину мертв.

Она медленно вошла в свой маленький кабинет, думая о муже, но потом ее мысли обратились к другим предметам. К ее семье, празднующей Рождество в Санта-Эухенья, к ее отцу, и потом неизбежно к Рождеству, которое она отмечала с Александром и Амандой в прошлом году. И в сотый раз за это утро она вспомнила, что он сказал ей три недели назад на побережье: «Я буду ждать… Я буду дома…» В ее ушах все еще звучал его голос. И сидя в одиночестве в своем кабинете, она снова гадала, дома ли он сейчас. Было всего половина восьмого, время, вполне приличное для визитов. И она могла отправиться на прогулку, только куда это ее заведет? Что случится, если она зайдет к нему? Было ли это разумным поступком? И стоило ли это делать? Она знала, что не стоило, что ее место было в огромном пустом особняке Джона Генри. Часы медленно тикали, и внезапно она почувствовала, что не может не пойти туда, хотя бы на минутку, на полчаса, просто чтобы увидеть его. Это было безумием, она знала, но в половине десятого она вскочила с кресла, не в состоянии находиться в этом доме ни одной минутой дольше. Она должна пойти туда.

Рафаэлла быстро накинула красное шерстяное пальто поверх простого черного платья, в котором была за ужином, надела высокие узкие черные кожаные сапоги, повесила на плечо черную кожаную сумку и расчесала волосы. Она чувствовала, как кувыркается ее сердце в предвкушении встречи с ним, упрекнула себя за то, что решила пойти к нему, но тут же улыбнулась, представив тот момент, когда он откроет дверь. Она оставила записку в своей комнате, что вышла на прогулку и, возможно, заглянет к кому-нибудь из друзей, на случай, если ее будут искать. И как на крыльях пролетела несколько кварталов до маленького домика, в котором не была уже пять с половиной месяцев.

Подойдя к дому, она просто постояла немного, глядя на него, и слегка вздохнула. У нее было такое чувство, что она потерялась почти на полгода, но наконец нашла дорогу домой. Не в силах сдержать улыбку, она перешла улицу и позвонила в дверь. Она услышала, как он быстро сбежал по лестнице, и после некоторой паузы дверь открылась. Он стоял, не веря своим глазам, и внезапно лицо его расплылось в улыбке.

– Счастливого Рождества, – хором сказали они и рассмеялись. Он посторонился, отвесил ей поклон, а потом посмотрел ей в глаза с теплой улыбкой:

– Добро пожаловать домой, Рафаэлла.

Она молча вошла в дом.

Гостиная теперь была обставлена мебелью. Алекс и Мэнди работали над этим вместе, ходили по аукционам и гаражным распродажам, магазинам, художественным галереям и антикварным лавкам. В результате получилось уютное сочетание французского провинциального стиля и раннего американского. Гостиную украшали висевшая на стене роскошная меховая шкура, картины французских импрессионистов, множество серебряной и оловянной утвари и несколько старинных книг. На столах стояли огромные вазы с цветами, комнатные растения располагались в каждом углу и обвивали маленький мраморный камин. Кушетка была кремового цвета, маленькие диванные подушки были сделаны из меха и декоративной ткани, некоторые из них были расшиты вручную Амандой специально для Алекса. После его расставания с Рафаэллой она еще больше привязалась к своему дяде и чувствовала себя обязанной заботиться о нем, раз теперь никого у него больше не было. Она следила, чтобы он правильно питался, принимал витамины, достаточно спал, не ездил слишком быстро, не работал чересчур напряженно и занимался садом. Он же дразнил ее по поводу ее мальчиков, ее стряпни, ее макияжа, ее гардероба, при этом ухитряясь делать это так, что она чувствовала себя самой хорошенькой девушкой в мире. Вместе они славно вели свое хозяйство, и, едва переступив порог, Рафаэлла почувствовала, что в этой комнате царит любовь.

– Алекс, какая прелестная комната!

– Правда? Большей частью этим занимается Мэнди после школы.

Он явно гордился своей племянницей, показывая Рафаэлле гостиную, а она испытала облегчение, находясь в комнате, с которой у нее не было связано никаких воспоминаний. Она опасалась, что он пригласит ее в спальню посидеть у камина, но она не смогла бы вынести ностальгии по прошедшим временам ни там, ни в кабинете, ни даже на кухне на первом этаже. В гостиной она чувствовала себя прекрасно, потому что та была теплой, уютной и совершенно новой.

Он предложил ей кофе и бренди. Она согласилась на кофе, отказалась от бренди и устроилась на прелестной маленькой кушетке, снова восторгаясь каждой деталью обстановки комнаты. Алекс вернулся через минуту с кофе, и когда он ставил чашку на стол, она заметила, что его руки дрожат так же сильно, как и у нее.

– Я на самом деле не была уверена, что застану тебя дома, – неловко сказала она, – но решила рискнуть.

Он серьезно посмотрел на нее, сидя в кресле рядом с кушеткой.

– Я же сказал тебе, что буду дома. И я всегда держу свое слово, Рафаэлла. Тебе пора бы уже знать это.

Она кивнула и отхлебнула горячего кофе.

– Как прошло Рождество?

– Нормально, – он улыбнулся и пожал плечами, – это было целое событие для Мэнди. Моя мать прилетела вчера вечером, чтобы увезти ее на Гавайи. Она обещала ей это путешествие уже много лет, а сейчас сочла это время самым подходящим. Она только что закончила новую книгу, и ей отдых тоже не помешает. Как говорят, с годами она не становится моложе.

– Твоя мать? – Рафаэллу это и шокировало, и позабавило. – Она никогда не состарится. – потом она вспомнила кое-что, о чем забыла рассказать ему, когда они встретились на побережье. – у меня тоже скоро выйдет книга. – Она покраснела и тихо рассмеялась: – Конечно, не настоящий роман.

– Твоя детская книга? – обрадованно спросил он, и она кивнула.

– Мне сообщили об этом несколько недель назад.

– Ты нашла себе агента?

Она покачала головой:

– Нет. Просто новичкам везет, я полагаю.

Они долго смотрели друг на друга и улыбались, потом Алекс откинулся на кресле.

– Я рад, что ты пришла, Рафаэлла. Я давно хотел показать тебе эту комнату.

– А мне хотелось рассказать тебе про книгу.

Она ласково улыбнулась. Все выглядело так, словно они были старыми друзьями, встретившимися после долгой разлуки. Но что они будут теперь делать? Они не могут стать друг для друга тем, чем когда-то были. Рафаэлла понимала это. Возникнет множество проблем: с Кей, с ее отцом, с ее матерью, с Джоном Генри. Ей хотелось рассказать Алексу, каким кошмаром было для нее прошедшее лето.

– О чем ты сейчас думала?

Рафаэлла сидела, подавленно уставившись на огонь. Она перевела взгляд на Алекса и честно ответила:

– О прошлом лете, – она вздохнула, – это было ужасное время.

Он кивнул с печальным видом, потом вздохнул и слабо улыбнулся.

– Я счастлив, что ты вернулась и мы можем поговорить. Это было самым тяжелым испытанием для меня – думать, что никогда больше не буду иметь возможности поговорить с тобой… или увидеть тебя… знать, что тебя не будет в доме, когда я вернусь с работы. Мэнди говорит, что для нее это тоже было самым тяжелым. – его слова словно вонзали нож в ее сердце, и она отвернулась, чтобы он не увидел боли в ее глазах. – чем ты теперь занимаешься, Рафаэлла?

Его голос был мягким, и она грустно уставилась на огонь.

– Большую часть времени провожу с Джоном Генри. Он очень сдал за последние несколько месяцев.

– Наверное, это тяжело для вас обоих.

– Ему намного тяжелее.

– А тебе?

Он внимательно посмотрел на нее, но она не ответила. И, не говоря больше ни слова, он наклонился к ней и нежно поцеловал ее в губы. Она не остановила его, слабо сознавая, что они делают. Она просто целовала его, сначала нежно, а потом со страстью, вложив в этот поцелуй всю свою боль, одиночество и тоску по нему, которые терзали ее с прошлого лета. Казалось, все эти чувства обострились с этим первым поцелуем, и она понимала, что он тоже борется со своей страстью.

– Алекс… Я не могу…

Она не могла начинать все сначала. Он кивнул:

– Я знаю. Все в порядке.

Они еще долго сидели, разговаривая, глядя на огонь, говоря о себе, друг о друге, о том, что случилось с ними и что они чувствовали. Потом неожиданно они перешли на другие темы и начали рассказывать о других людях, о том, что занимало их, о каких-то смешных моментах в жизни, словно шесть месяцев они копили все это, чтобы потом выговориться. Было три часа утра, когда Рафаэлла простилась с ним за углом своего особняка. Алекс настоял на том, чтобы проводить ее до дома. А потом, как мальчишка, он немного замялся, но решил испытать судьбу.

– Могу я увидеть тебя еще раз, Рафаэлла? Как сегодня?..

Он не хотел спугнуть ее, видя, под каким давлением она живет – настоящим и выдуманным ею. Она немного подумала и кивнула:

– Может быть, мы можем пойти погулять по набережной?

– Завтра?

Она рассмеялась над его горячностью и кивнула:

– Очень хорошо.

– Я встречу тебя здесь, и мы можем поехать на моей машине. – завтра была суббота, и он был свободен. – в двенадцать часов тебя устроит?

– Вполне.

Чувствуя себя очень молодой и озорной, она улыбнулась ему, помахала рукой и направилась к дому, не переставая улыбаться. Она не думала ни о Джоне Генри, ни об отце, ни о Кей Виллард или о ком-нибудь еще. Она думала только об Александре… Алексе… и о том, что завтра в полдень они увидятся снова и пойдут гулять по берегу моря.