Текст книги "Прекрасная незнакомка"

Глава 31

Похороны постарались провести как можно скромнее, и все равно на скамейках маленькой церкви собралось более ста человек. Рафаэлла сидела на первой скамейке, рядом с отцом и с матерью. По щекам ее отца текли слезы, а ее мать, не скрываясь, рыдала по человеку, которого едва знала. На скамейке за их спиной сидели полдюжины родственников, которые сопровождали ее мать на пути из Испании. Среди них были брат Алехандры и две из ее сестер, кузина с дочерью и сыном. Все они приехали якобы для того, чтобы поддержать Рафаэллу и Алехандру, но Рафаэлле они больше напоминали тюремных надзирателей, которые прибыли, чтобы сопроводить ее в Испанию.

Она просидела всю церемонию, не уронив ни слезинки, и невидящим взглядом смотрела на гроб, покрытый покрывалом из белых роз. Ее мать позаботилась о цветах, отец взял на себя все остальные хлопоты. Рафаэлле нечего было делать, кроме как сидеть в своей комнате и размышлять о том, что она совершила. Время от времени она думала об Алексе, о выражении его лица, когда она в последний раз виделась с ним, о том, что он рассказал ей. Но она знала, что то, в чем он ее убеждал, было неправдой. Все предельно очевидно указывало на ее вину, как сказал ее отец, а Алекс лишь пытался смягчить удар. Было странно сознавать, что она потеряла их обоих сразу. Она потеряла Алекса так же безвозвратно, как и Джона Генри, и она понимала, сидя и слушая музыку, что больше не увидит ни одного из них. И при этой мысли слезы начали медленно стекать по ее щекам, скрытым плотной черной вуалью, и неумолимо стали падать на ее изящные руки, сложенные на коленях. Она ни разу не шевельнулась в течение всей церемонии. Она просто сидела, чувствуя себя преступницей на скамье подсудимых, которой нечего было сказать в свое оправдание. На какой-то миг ей захотелось вскочить и закричать, что она не убивала его, что она была невиновна, что это все ошибка. Но она была виновна, напомнила она себе. И теперь ее ждала расплата.

Когда церемония закончилась, все молча поехали на кладбище. Джона Генри предстояло похоронить рядом с первой женой и их сыном. И Рафаэлла понимала, глядя на покрытые травой холмики, что ей никогда не быть похороненной рядом с ним. Было маловероятно, что она когда-нибудь снова будет жить в Калифорнии. Через год она вернется на пару недель, чтобы собрать свои вещи и продать дом, а когда она умрет, ее похоронят в Европе. Почему-то это казалось ей более уместным. У нее не было права лежать здесь, рядом с ним. Она была его убийцей. И было бы богохульством похоронить ее на его участке земли. И по окончании молитвы, которую священник произнес над могилой, ее отец взглянул на нее, словно подтверждая ее мысли.

Всё в том же молчании они вернулись в дом, и Рафаэлла ушла в свою комнату. Она уже почти все упаковала. Ей нечем было заняться, и она не хотела никого видеть и ни с кем говорить. Да никто и не рвался поговорить с ней. Вся семья знала, что произошло на самом деле. Ее тети, дяди и кузины не были в курсе ее отношений с Алексом, но они знали, что Джон Генри совершил самоубийство, и Рафаэлле казалось, что все смотрят на нее с осуждением, словно говоря, что это была ее вина. Ей было проще никого не видеть, не смотреть им в глаза, поэтому она оставалась в своей комнате, словно пленница, завидуя мужеству Джона Генри. Если бы у нее была бы такая же бутылочка с таблетками, она тоже выпила бы их. Ей незачем стало жить, и она была бы рада умереть. Но она также знала, что должна понести наказание. А смерть была бы слишком легким выходом. Ей придется продолжать жить, помня о том, что она сделала в Сан-Франциско, и смиренно вынося косые взгляды и перешептывания членов ее семьи в Испании. Она знала, что даже спустя сорок или пятьдесят лет они все еще будут пересказывать друг другу эту историю и подозревать, что было еще что-то, чего они не знают. К тому времени, возможно, станет известно о существовании Алекса, что добавит пикантности их рассказам. Рафаэлла, которая изменяла своему мужу… Помните, он покончил с собой… Я не знаю, сколько ей было лет… Может быть, тридцать… Знаете, это она убила его.

Представив себе все это, она уронила голову на руки и расплакалась. Она плакала из-за детей, которые никогда не узнают правды о том, что произошло, из-за Алекса и того, что было между ними, из-за Мэнди, которую она больше никогда не увидит. И, наконец, из-за Джона Генри… из-за того, что он сделал… из-за того, каким он был когда-то… из-за человека, который полюбил ее так давно и сделал ей предложение, когда они прогуливались по набережной Сены. Она сидела в одиночестве в своей комнате и плакала несколько часов. Потом потихоньку она пошла в его спальню и огляделась по сторонам в последний раз.

В девять часов ее мать поднялась к ней в комнату, чтобы сказать, что пора выезжать, если они не хотят опоздать на самолет. Они летели рейсом, вылетающим в Нью-Йорк в половине одиннадцатого вечера, куда должны были прибыть в шесть утра по нью-йоркскому времени. А в семь часов вылетит самолет в Испанию. В Мадрид они попадут в восемь вечера по мадридскому времени. Ей предстояла длинная дорога и очень длинный год. Когда слуга взял два ее чемодана и отнес их вниз, Рафаэлла медленно спустилась по парадной лестнице, зная, что больше никогда не будет жить здесь. Ее дни в Сан-Франциско подошли к концу. Ее жизнь с Джоном Генри закончилась. Минуты счастья с Алексом привели к катастрофе. В определенном смысле, ее жизнь закончилась тоже.

– Готова? – спросила ее мать, с нежностью глядя на нее, и Рафаэлла посмотрела на нее тем же безжизненным взглядом, который так напугал Алекса этим утром, кивнула и направилась к дверям.

Глава 32

Весной Рафаэлла получила сигнальный экземпляр своей детской книги, который ей переслали из Сан-Франциско. Книга должна была выйти в конце июля. Рафаэлла без особого интереса просмотрела ее, словно не имела к ней отношения. Казалось, прошла тысяча лет с тех пор, как она приступила к работе над книгой, и все это было теперь таким неважным. Она вообще ничего не почувствовала. Так же как она ничего не чувствовала по отношению к детям, к своим родителям, кузинам и даже к самой себе. Пять месяцев она была больше похожа на зомби, вставала по утрам, надевала черную траурную одежду, спускалась к завтраку, потом возвращалась в свою спальню. Там она отвечала на десятки писем, все еще приходивших из Сан-Франциско. Это были письма соболезнования, на которые она писала ответы на бумаге с черной окантовкой, подходящей к случаю. В обеденное время она снова выходила из своей спальни, после чего опять исчезала. Время от времени она отправлялась на одинокую прогулку перед ужином, стараясь избегать общества родственников, и уклонялась всякий раз, когда кто-нибудь предлагал составить ей компанию.

Было очевидно, что Рафаэлла не хочет никого видеть и что она очень серьезно относится к своему трауру. По прибытии в Мадрид она решила не оставаться там ни на день. Она сразу отправилась в Санта-Эухенья, чтобы побыть в одиночестве, и поначалу ее родители согласились с этим. В Испании ее мать и все остальные родственники привыкли к соблюдению траура, который длился год, и вдовы и дети усопших все это время ходили в черном. И даже в Париже это не было чем-то необычным. Но самозабвение, с которым Рафаэлла соблюдала все обычаи, показалось всем странным. Было похоже, что она наказывает себя и пытается искупить бесчисленные тайные грехи. После первых трех месяцев ее мать предложила ей съездить в Париж, но Рафаэлла моментально отказалась. Она хотела оставаться в Санта-Эухенья, и у нее не было желания ехать куда-либо. Она избегала всех, даже своей матери. Насколько было известно окружающим, она ничем не занималась, только сидела в своей комнате, писала бесконечные ответы на письма с соболезнованиями и выходила на свои одинокие прогулки.

Среди писем, прибывавших после ее приезда в Санта-Эухенья, было длинное и сердечное послание от Шарлотты Брэндон. Она откровенно, но тактично писала, что Алекс сообщил ей об обстоятельствах смерти Джона Генри, и выражала надежду, что Рафаэлле хватит мудрости не винить себя в случившемся. С присущим ей философским взглядом на жизнь Шарлотта писала, что слышала о Джоне Генри, когда он был еще довольно молодым человеком, и что его внезапная болезнь должна была стать для него страшным ударом. Поэтому в сравнении с тем, каким он был и каким стал, и в свете его любви к Рафаэлле его жизнь должна была стать для него тюрьмой, из которой он мечтал вырваться. И то, что он сделал, должно быть, стало для него долгожданным освобождением, хотя его близким, безусловно, трудно это понять. «Его поступок был проявлением эгоизма, – писала Шарлотта, – но я надеюсь, что ты со временем сможешь понять и принять его, без самообвинения и самобичевания». Она призывала Рафаэллу просто смириться со случившимся, вспоминать о Джоне Генри с теплотой, но при этом пожалеть себя саму и начать жить заново.

Это было единственное письмо, на которое Рафаэлла ответила не сразу, бесконечными часами сидя в одиночестве в своей тюрьме из слоновой кости. Письмо от Шарлотты пролежало на столе несколько недель, а Рафаэлла все не отвечала. Она попросту не знала, что ей написать. В конце концов она ответила очень просто, выразив свою благодарность за теплые слова и мудрые советы и пригласив Шарлотту посетить Санта-Эухенья, если ей случится прилететь в Европу. Как ни больно ей было осознавать близкое родство Шарлотты и Алекса, ей нравилась эта женщина сама по себе, и Рафаэлла с удовольствием повидалась бы с ней. Но, отправив письмо, она не ожидала быстрого ответа, который пришел в конце июня. Шарлотта и Мэнди только что прилетели в Лондон, чтобы, как обычно, провести презентацию новой книги Шарлотты. Потом Шарлотте предстояли переговоры по поводу киносценария, так что она была очень занята. В ее расписание входило посещение Парижа, а затем Берлина, и уж коль скоро она выбралась в Европу, она хотела заехать и в Мадрид, навестить каких-то своих друзей. Они с Мэнди мечтали увидеться с Рафаэллой и размышляли над тем, попытаться ли им выманить ее в Мадрид или самим съездить в Санта-Эухенья. Они были готовы проделать этот путь, и Рафаэлла была глубоко тронута. Настолько, что не смогла отказаться от встречи с ними, но все-таки сделала попытку отговорить их от этой затеи. Она объяснила, что ей трудно вырваться из Санта-Эухенья, сказав, что приходится присматривать за детьми и следить за тем, чтобы все бесчисленные гости ее матери были довольны, что было откровенной ложью. Поскольку другие члены семьи стали приезжать в поместье на лето, Рафаэлла стала еще более неуловимой и часто ела у себя в комнате. Эмоциональным испанцам такое поведение во время траура не казалось чем-то необычным, но тем не менее мать Рафаэллы начала беспокоиться за нее.

Письмо, которое Рафаэлла адресовала Шарлотте в Париж, она положила на серебряный поднос, куда все члены семьи складывали свои письма, готовые к отправке. Но в этот день кто-то из ее племянников схватил все письма, сунул их в свой рюкзак, чтобы опустить в почтовый ящик в городе, куда он отправился со своими братьями и сестрами за конфетами, и письмо, адресованное Шарлотте, выпало по дороге. По крайней мере, это было единственное объяснение, которое пришло на ум Рафаэлле, когда Шарлотта позвонила ей три недели спустя, в июле, беспокоясь, почему она не получила ответа на свое письмо.

– Можем мы приехать повидаться с тобой?

Рафаэлла замялась, чувствуя себя одновременно невежливой и загнанной в ловушку.

– Я… здесь так жарко, вам ужасно не понравится… к тому же сюда непросто добираться… я не хотела бы доставлять вам столько неудобств.

– Тогда приезжай в Мадрид, – сердечно пригласила ее Шарлотта.

– Я бы с радостью, но я действительно не могу уехать отсюда, – откровенно солгала Рафаэлла.

– Ну что ж, похоже, у нас нет выбора, верно? Как насчет завтра? Мы можем взять машину напрокат и приехать после завтрака. Тебя это устроит?

– Три часа за рулем, чтобы просто повидаться со мной? Ох, Шарлотта… я чувствую себя так неловко…

– Ерунда. Мы будем очень рады. Так тебе это будет удобно?

На мгновение Шарлотту охватило сомнение, хочет ли Рафаэлла видеть их. Не слишком ли она давит на нее, в то время как Рафаэлле вовсе не хочется с ними встречаться? Возможно, воспоминания об ее отношениях с Алексом все еще доставляют ей сильную боль. Но голос у нее был довольный, и когда она ответила, по ее тону можно было понять, что она будет рада им.

– Будет чудесно увидеть вас обеих!

– Я с нетерпением ожидаю встречи с тобой, Рафаэлла. И ты с трудом узнаешь Мэнди. Ты знаешь, что осенью она поступает в Стэнфорд?

Рафаэлла с нежностью улыбнулась. Мэнди… ее Аманда… Ее порадовало, что она будет продолжать жить с Алексом. Она нужна ему так же, как и он ей.

– Я очень рада. – Потом Рафаэлла не удержалась и спросила: – А как поживает Кей?

– Она проиграла выборы. Но ты должна была услышать об этом еще до своего отъезда. Это было в прошлом году.

Она действительно это знала, потому что прочитала об этом в газетах, но Алекс отказался обсуждать свою сестру во время короткого периода возобновления их отношений. Он решительно порвал с ней из-за Аманды, и Рафаэлле было бы интересно узнать, что бы он сделал, если бы узнал о письме Кей ее отцу. Вероятно, он убил бы ее. Но Рафаэлла никогда ему об этом не рассказывала. И теперь была рада этому. Их совместная жизнь с Алексом закончилась, а Кей, как ни крути, все же была его сестрой.

– Дорогая, мы обо всем этом поговорим завтра. Привезти тебе что-нибудь из Мадрида?

– Только самих себя.

Рафаэлла улыбнулась и повесила трубку. Но весь остаток дня она нервно ходила из угла в угол по комнате. Почему она дала себя уговорить на эту встречу? И что ей с ними делать, когда они приедут? Она не хотела видеть ни Шарлотту, ни Аманду. Ей не нужны были воспоминания о прошлом. Теперь у нее новая жизнь в Санта-Эухенья. Это все, что она позволит себе в будущем. Какой смысл вспоминать о прошлом?

Когда этим вечером она спустилась к ужину, ее мать заметила, как нервно дрожали ее руки, и решила, что нужно поговорить с Антуаном. Она решила, что Рафаэллу нужно показать врачу. Все эти месяцы она выглядела ужасно. Несмотря на яркое летнее солнце, она все время проводила в своей комнате и оставалась бледной как тень. После приезда из Сан-Франциско она потеряла по крайней мере пятнадцать-двадцать фунтов веса и выглядела откровенно больной по сравнению с остальными членами семьи, с ее огромными, темными и печальными глазами на болезненно изможденном лице.

Рафаэлла мельком упомянула в разговоре с матерью, что завтра к ней приедут две гостьи из Мадрида.

– На самом деле они из Америки.

– Да? – Мать ласково посмотрела на нее. Она испытала облегчение оттого, что Рафаэлла хочет встретиться с кем-то. Ведь она не хотела даже видеть своих старых знакомых в Испании. Это был самый мрачный траур, который Алехандра когда-либо наблюдала. – Кто они, дорогая?

– Шарлотта Брэндон и ее внучка.

– Писательница? – Алехандра выглядела удивленной. Она читала некоторые из ее книг, переведенных на испанский. И она знала, что Рафаэлла читала все ее книги. – Ты хочешь, чтобы они остались ночевать?

Рафаэлла рассеянно покачала головой и стала подниматься по лестнице в свою комнату.

Она так и не выходила из своей комнаты до позднего утра, когда одна из служанок поднялась наверх и тихо постучала в ее дверь:

– Донья Рафаэлла… к вам гости.

Она едва осмелилась побеспокоить Рафаэллу. Открыв дверь, Рафаэлла увидела на пороге оробевшую пятнадцатилетнюю девочку в костюме горничной.

– Спасибо.

Рафаэлла улыбнулась и направилась к лестнице. Она так волновалась, что ноги у нее сделались как ватные. Это было странно, но она ни с кем не виделась так долго, что не знала, о чем говорить с гостями. С серьезным и немного испуганным видом она спустилась по лестнице. На ней было одно из элегантных летних черных платьев, которые ее мать купила ей в Мадриде, и черные чулки. И она была пугающе бледна.

Шарлотта ждала ее внизу, у подножия лестницы, и она невольно вздрогнула, увидев Рафаэллу. Она никогда не видела, чтобы у женщины был такой страдальческий и несчастный вид, и она казалась воплощением печали в своем черном платье и с огромными полными тоски глазами. Она улыбнулась Шарлотте, но это было больше похоже на попытку протянуть руку через непреодолимую пропасть. Казалось, она перенеслась в другой мир со времени их последней встречи, и, глядя на нее, Шарлотта испытала почти непреодолимое желание заплакать. Каким-то образом ей удалось сдержаться, и она тепло и нежно обняла Рафаэллу. Она пришла к выводу, глядя на то, как исхудавшая Рафаэлла обнимает Аманду, что в некотором отношении она стала еще красивее, чем прежде, но это была та красота, на которую можно было лишь смотреть, но к которой нельзя было прикоснуться и которую никому не дано было понять. В течение всего их визита она была гостеприимна и любезна. Она очаровала их обеих, показывая им дом и сады, историческую церковь, построенную ее прадедом, и познакомила их со всеми детьми, которые играли под надзором своих нянек в парке, специально разбитом для них. Шарлотта подумала, что это было чудесное место для летнего отдыха, осколок иной жизни, иного мира, но это было неподходящее место для такой молодой женщины, как Рафаэлла. Она просто похоронила бы себя заживо. И Шарлотта испугалась, когда Рафаэлла сказала ей, что планирует остаться здесь навсегда.

– И ты не вернешься в Сан-Франциско? – расстроенно спросила Шарлотта.

Рафаэлла покачала головой:

– Нет. Конечно, мне нужно было бы приехать туда, чтобы закрыть дом, но, возможно, я смогу это уладить, не уезжая отсюда.

– И ты не хочешь переехать в Париж или в Мадрид?

– Нет.

Она сказала это очень твердо, но тут же улыбнулась Аманде, но Аманда почти ничего не говорила. Она только смотрела на Рафаэллу почти все время их визита. Это было все равно что увидеть призрак кого-то, кого ты знал раньше. Это была не Рафаэлла. Это была разбитая мечта. И, как Шарлотта, Мэнди с трудом сдерживала слезы. Она не могла ни о чем думать, кроме тех дней, когда Рафаэлла с Алексом были так счастливы и когда она всегда встречала ее дома после школы. Но теперь она смотрела на эту женщину, и та казалась ей незнакомкой, непохожей на прежнюю Рафаэллу и совершенно чужой. Она испытала облегчение, когда хозяйка предложила ей пойти поплавать, и, как в свое время Рафаэлла, Мэнди попыталась отвлечься от своих переживаний, плавая до изнеможения. Это дало Шарлотте возможность побыть с Рафаэллой наедине, чего она ждала весь день. И когда они сели рядом друг с другом в удобные кресла в уединенном уголке сада, Шарлотта посмотрела на Рафаэллу с ласковой улыбкой:

– Рафаэлла… Могу я говорить с тобой откровенно, как старый друг?

– Конечно.

Но она сразу стала похожа на испуганную лань. Она не хотела отвечать ни на какие вопросы, не хотела объяснять свои решения. Теперь у нее была другая жизнь. И она не хотела никого впускать в нее.

– Мне кажется, ты мучаешь себя сверх всякой меры. Я вижу это на твоем лице, в затравленном взгляде глаз, в том, как ты разговариваешь… Рафаэлла… что я могу сказать тебе? Что вообще можно сказать тебе, чтобы освободить тебя?

Она моментально нащупала самую больную точку, и Рафаэлла отвернулась, чтобы Шарлотта не увидела слез на ее глазах. Она сделала вид, что любуется садом, но медленно и печально покачала головой:

– Я больше никогда не буду свободной, Шарлотта.

– Но ты запираешь себя в тюрьму. Ты приняла на себя вину за то, чего, я уверена, ты никогда не делала. Никогда. Я всегда буду верить в то, что твой муж устал от такой жизни, и если ты позволишь себе, я думаю, ты придешь к такому же выводу.

– Я этого не знаю. И никогда не буду знать. В любом случае это не имеет значения. Я жила полной жизнью. Я была замужем пятнадцать лет. И я больше ничего не хочу. Теперь я здесь, я вернулась домой.

– Но это больше не твой дом, Рафаэлла. И ты рассуждаешь как старая женщина.

Рафаэлла улыбнулась:

– Я себя такой и чувствую.

– Это безумие. – Затем, под влиянием момента, она посмотрела Рафаэлле в глаза: – Почему бы тебе не поехать в Париж вместе с нами?

– Сейчас? – ошеломленно спросила Рафаэлла.

– Сегодня вечером мы летим в Мадрид, а завтра – в Париж. Как тебе такая идея?

– Немного сумасшедшая, – мягко улыбнулась Рафаэлла. Ее эта идея вовсе не привлекала. Она уже год не была в Париже, и у нее не было никакого желания лететь туда.

– Но ты подумаешь об этом?

Рафаэлла печально покачала головой:

– Нет, Шарлотта. Я хочу остаться здесь.

– Но почему? Зачем ты это делаешь? Такая жизнь не для тебя.

– Нет, – сказала Рафаэлла, медленно кивнув, – как раз для меня.

И наконец она решилась задать вопрос, который мучил ее весь день.

– Как там Алекс? С ним уже все в порядке?

Он дважды писал ей, но она не отвечала, хотя по его письмам она поняла, что он в отчаянии от происшедшего, что еще больше осложнялось ее отъездом, ее молчанием и ее настойчивым желанием никогда больше не встречаться с ним.

Шарлотта медленно кивнула:

– Он справляется.

Но сейчас ему было намного труднее, чем после разрыва с Рейчел. И Шарлотта не была уверена, что он когда-нибудь сможет стать таким, каким был прежде. Он не знала, стоило ли говорить об этом Рафаэлле. Она не была уверена, что та сможет вынести еще больший груз вины, чем она уже на себя взвалила.

– Ты ведь ни разу не написала ему, не так ли?

– Нет, – Рафаэлла посмотрела Шарлотте в глаза, – я решила, что ему будет легче, если я порву с ним сразу и навсегда.

– Ты уже однажды думала так, помнишь? И в тот раз ты ошиблась.

– Тогда все было по-другому.

Рафаэлла с отсутствующим видом вспомнила сцену в Париже с ее отцом, происшедшую всего год назад. Какое она испытала напряжение, каким важным все это казалось, а теперь все изменилось, и больше ничего не имело значения. Кей проиграла свои выборы, она потеряла Алекса, Джон Генри был мертв… Рафаэлла взглянула на Шарлотту:

– Кей написала письмо моему отцу, сообщая о моей связи с Алексом. Она просила пресечь это, что он и сделал.

Увидев, как шокирована была Шарлотта этим известием, Рафаэлла решила не говорить ей о письме к Джону Генри, что было еще более жестоким поступком. Она улыбнулась.

– Отец грозился рассказать обо всем моему мужу и установил за мной слежку. Он также настойчиво заверял меня, что я эгоистично разрушаю жизнь Алекса, мешая ему жениться и завести детей, – она вздохнула, – в то время я действительно поверила, что у меня нет выбора.

– А сейчас?

– Мой отец хотел, чтобы я приехала сюда на год. Он считает, что это меньшее, что я могу сделать после убийства Джона Генри. – Ее голос опустился до шепота.

– Но ты не убивала его. – Последовала пауза, потом Шарлотта спросила: – И что будет через год? Расстроится ли твоя семья, если ты уедешь отсюда?

– Не знаю. Это не имеет значения, Шарлотта. Я не уеду. Здесь мое место. Здесь я и останусь.

– Почему ты думаешь, что твое место здесь?

– Я не хочу это обсуждать.

– Прекрати наказывать себя, черт возьми! – Шарлотта взяла Рафаэллу за руку. – Ты красивая молодая женщина с ясным умом и добрым сердцем. Ты заслуживаешь полноценной, счастливой жизни, с мужем и детьми… с Алексом или с кем-нибудь другим, это тебе решать. Но ты не можешь похоронить себя здесь, Рафаэлла.

Рафаэлла мягко высвободила руку:

– Нет, могу. Я не могу жить больше нигде, учитывая то, что я совершила. Кого бы я ни полюбила, за кого бы ни вышла замуж, я буду продолжать думать о Джоне Генри и об Алексе. Одного из них я убила, второму чуть не разрушила жизнь. Какое у меня есть право связывать свою жизнь с кем-нибудь еще?

– Потому, что ты никого не убила и не разрушила никому жизнь. Господи, как мне достучаться до тебя? – Но Шарлотта знала, что это было почти безнадежно. Рафаэлла закрылась в своей собственной темнице и едва слышала, что ей говорили. – Значит, ты не поедешь в Париж?

– Нет, – она кротко улыбнулась, – но я благодарна вам за приглашение. А Мэнди выглядит замечательно.

Это был намек на то, что Рафаэлла больше не хочет говорить о себе. Она больше не хотела обсуждать свои решения. Вместо этого она предложила посмотреть розарий, находившийся в самом дальнем конце поместья. После этого они присоединились к Аманде, и спустя некоторое время гости собрались уезжать. Рафаэлла огорченно смотрела им вслед, потом вернулась в большой дом, пересекла холл с полом из розового мрамора и медленно поднялась по ступеням.

Когда Шарлотта выезжала из главных ворот Санта-Эухенья, Аманда разрыдалась:

– Но почему она не согласилась ехать в Париж?

В глазах Шарлотты тоже стояли слезы.

– Потому что не захотела, Мэнди. Она хочет заживо похоронить себя здесь.

– А ты не могла с ней поговорить? – Мэнди высморкалась и вытерла слезы с глаз. – Господи, она ужасно выглядит. Как будто это она умерла, а не он.

– В некотором смысле так оно и есть.

Слезы скатились по щекам Шарлотты, когда она свернула на основную дорогу, ведущую в Мадрид.