Текст книги "Прекрасная незнакомка"

Глава 33

В сентябре Алехандра начала давить на Рафаэллу. Остальные члены семьи разъехались, кто в Барселону, кто в Мадрид. Но Рафаэлла была упорно настроена провести зиму в Санта-Эухенья. Она настаивала, что хочет поработать над следующей книгой для детей, но это было лишь слабой отговоркой. Ей больше не хотелось писать, и она сама осознавала это. Но мать настаивала, чтобы Рафаэлла вернулась вместе с ней в Мадрид.

– Но я не хочу, мама.

– Ерунда. Тебе это пойдет на пользу.

– Почему? Я не могу посещать театры, или оперу, или званые обеды.

Ее мать опечаленно смотрела на бледное, усталое лицо дочери.

– Прошло девять месяцев. Ты уже можешь время от времени выходить в свет вместе со мной.

– Спасибо… – Рафаэлла мрачно посмотрела на мать: – Но я хочу остаться здесь.

Спор продлился больше часа и ни к чему не привел. И, как обычно, после этого Рафаэлла спряталась в своей комнате. Она привыкла часами сидеть у окна, глядя на сад, размышляя, мечтая. Писем, на которые нужно было отвечать, становилось все меньше. И она больше не читала книг. Она просто сидела, думая иногда о Джоне Генри, иногда об Алексе и о счастливых моментах в их жизни. Потом она вспоминала о своей поездке в Париж, когда отец выгнал ее из дому и назвал шлюхой. После этого она представляла себе сцену, которую застала, когда вернулась домой той ночью, когда Джон Генри… и приезд ее отца… и его слова о том, что она убийца. Она просто сидела у себя в комнате, живя воспоминаниями и глядя невидящими глазами в окно, никуда не выходила, ничего не делала и таяла на глазах. Ее мать даже боялась уехать из Санта-Эухенья; поведение ее дочери пугало ее. Она была такой отстраненной, такой рассеянной, такой отчужденной, такой безразличной. Казалось, что она больше ничего не ела, ни с кем не разговаривала, разве только отвечала, когда к ней обращались. Не участвовала в общей беседе, никогда не смеялась. Было ужасно видеть ее такой. Но в конце сентября ее мать решительно настояла:

– Мне все равно, что ты скажешь, Рафаэлла, но я беру тебя с собой в Мадрид. Можешь запираться в своей комнате там.

Кроме того, Алехандра не собиралась проводить унылую осень в деревне. Ей хотелось развлечений, и она не могла понять, как молодая женщина тридцати четырех лет может выносить такую жизнь, которую она ведет. Таким образом, Рафаэлла упаковала свои чемоданы и поехала с матерью, не проронив ни слова по дороге, а по приезде сразу направившись наверх в большие покои, которые она всегда занимала в доме матери. Никто, похоже, больше не замечал ее, когда она проходила мимо. Ни тети, ни кузины, ни братья, ни дяди. Они просто приняли ее такой, какой она стала.

Ее мать начала сезон с раунда вечеринок. Музыка, танцы и смех царили в доме. Она участвовала в благотворительных акциях, вывозила друзей в оперу, давала званые ужины и постоянно приглашала целые толпы знакомых. К началу декабря Рафаэлла почувствовала, что больше не в состоянии это выносить. Казалось, всякий раз, когда она спускалась вниз из своей комнаты, там толпилось по крайней мере человек сорок в вечерних платьях и смокингах. А ее мать категорически запретила приносить еду к ней в комнату. Она настаивала, что это нездорово, и даже, невзирая на траур, она, по крайней мере, могла питаться за общим столом вместе с гостями. Кроме того, ее мать настаивала, что ей шло на пользу общение с людьми, с чем Рафаэлла была не согласна. В конце первой недели декабря она решила уехать и подняла телефонную трубку. Она зарезервировала себе билет на самолет до Парижа, решив провести несколько дней в тишине и покое отцовского дома. Она всегда поражалась, как ее отец и мать могли выносить друг друга. Ее мать была такой общительной, легкомысленной, привыкшей к светскому обществу, в то время как отец был серьезным и строгим. Но ответ крылся в том, что одна жила в Мадриде, а другой – в Париже. Теперь он уже очень редко приезжал в Испанию. Он чувствовал себя слишком старым для легкомысленных развлечений Алехандры, и Рафаэлла вынуждена была признать, что сама начала чувствовать то же самое.

Она решила позвонить отцу, чтобы предупредить о своем приезде. Но она была уверена, что это не доставит ему неудобств. В его доме у нее тоже была своя комната. Когда она набрала номер, к телефону подошла новая служанка. Тогда Рафаэлла решила устроить ему сюрприз. Она напомнила себе, что не была в его доме с прошлого года, когда он устроил ей разнос из-за ее отношений с Алексом. Но за девять месяцев она искупила по меньшей мере часть своих грехов своей монашеской жизнью в Испании. Рафаэлла знала, что отец одобряет ее аскетический образ жизни, и после его беспощадных обвинений было облегчением думать, что он, возможно, немного лучше отнесется к ней.

Самолет, направлявшийся в Париж, был наполовину пуст. В аэропорту Орли она взяла такси и, подъехав к дому отца, несколько мгновений молча смотрела на великолепие его особняка. В некотором смысле она всегда чувствовала себя немного странно, возвращаясь сюда. В этом доме она провела свое детство и всякий раз, приезжая к отцу, чувствовала себя не взрослой женщиной, а по-прежнему маленькой девочкой. Этот дом также напоминал ей о Джоне Генри, его приездах в Париж, их долгих прогулках по Люксембургскому саду и набережным Сены.

Она позвонила в дверь, и ей открыла незнакомая девушка с кислым лицом и густыми черными бровями, одетая в накрахмаленный костюм горничной. На ее лице отразилось удивление, когда водитель такси занес чемоданы в дом.

– Я вас слушаю.

– Я мадам Филлипс, дочь месье де Морнэ-Малль.

Горничная кивнула, не выражая ни интереса, ни удивления по поводу ее приезда.

Рафаэлла улыбнулась: – Мой отец дома?

Девушка кивнула со странным выражением на лице.

– Он… наверху.

Было восемь часов вечера, и Рафаэлла не была уверена, что застанет отца дома. Но она знала, что он либо будет дома, ужиная в одиночестве, либо уйдет куда-нибудь в гости. Не было ни малейшего риска попасть на званый ужин, как в доме ее матери, с танцами и смеющимися парочками, разгуливающими по комнатам. Ее отец гораздо меньше времени уделял светским обязанностям и предпочитал встречаться с людьми в ресторанах, а не у себя дома.

Рафаэлла опять дружелюбно кивнула служанке.

– Я поднимусь к нему наверх. А тем временем не будете ли вы так любезны попросить слуг отнести чемоданы в мою комнату? – Потом, сообразив, что горничная может не знать, в какую именно комнату, добавила: – Большая голубая спальня на втором этаже.

– Ой, – сказала горничная, потом внезапно запнулась, словно боясь сказать лишнее, – да, мадам.

Она кивнула и поспешила назад в буфетную, а Рафаэлла начала медленно подниматься по лестнице. Она не испытывала большой радости, приехав сюда, но, по крайней мере, здесь было тихо, что было приятным контрастом с суетой и суматохой, царившими в доме ее матери в Испании. Она размышляла, поднимаясь на второй этаж, что после того, как она продаст особняк в Сан-Франциско, ей придется обзавестись своим собственным домом. Она подумывала купить небольшой участок земли по соседству с Санта-Эухенья и построить небольшой домик, примыкающий к основному имению. А пока дом будет строиться, она сможет мирно существовать в Санта-Эухенья. Это даст ей прекрасный повод не жить в городе. Все это было частью того, что она хотела обсудить со своим отцом. Он управлял ее собственностью после того, как она уехала из Сан-Франциско, и теперь она хотела знать, как обстоят дела. Через несколько месяцев она собиралась вернуться в Калифорнию, чтобы навсегда закрыть свой дом.

Она на мгновение заколебалась у кабинета, глядя на изысканно украшенные резьбой двойные двери, а потом тихо направилась в свою комнату, чтобы снять пальто, вымыть руки и причесаться. Она не торопилась встретиться с отцом. Рафаэлла полагала, что он, вероятно, читает в своей библиотеке или просматривает деловые бумаги, покуривая сигару.

Не задумываясь над тем, что делает, Рафаэлла повернула большую бронзовую ручку и шагнула в переднюю своей старой комнаты. Вход в спальню отделяли от коридора две пары дверей, и она прошла через переднюю, открыла вторые двери и вошла в комнату. Но тут же, смутившись, подумала, что ошиблась комнатой. Высокая, крупная блондинка сидела у туалетного столика в голубом пеньюаре, отделанном мягкими перьями вокруг ворота, и когда она встала, вопросительно и дерзко глядя на Рафаэллу, та заметила, что на ногах у блондинки были голубые атласные тапочки, подобранные в тон пеньюару.

– Я вас слушаю?

Она смотрела на Рафаэллу с властным видом, и на мгновение Рафаэлле показалось, что она прикажет ей выйти из ее собственной комнаты. И тут она сообразила, что, очевидно, у отца были гости, а она приехала без предупреждения. Но это на самом деле не создавало проблемы. Она сможет переночевать в большой желто-золотой гостевой комнате на третьем этаже. Ей не показалось странным, что отец не предложил ту комнату своим гостям вместо ее покоев.

– Я прошу прощения… я думала… – Она не знала, стоит ли ей подойти к блондинке и представиться или тихонько молча удалиться.

– Кто впустил вас сюда?

– Я не уверена. Похоже, новая горничная. – Она вежливо улыбнулась, а женщина с гневным видом направилась к ней. На мгновение Рафаэлле показалось, что дом принадлежит этой крупной блондинке.

– Кто вы такая?

– Рафаэлла Филлипс.

Она слегка покраснела, а женщина замерла на месте. И при взгляде на нее у Рафаэллы создалось впечатление, что она где-то встречала ее. Было что-то знакомое в сильно налакированных светлых волосах, в ее глазах, в ее осанке, но Рафаэлла никак не могла вспомнить, кто же это. И в этот момент в комнату вошел отец через дверь, ведущую в будуар. На нем был темно-красный шелковый халат, волосы его были аккуратно уложены и напомажены, он выглядел очень ухоженным, но все, что на нем было надето, – это халат, слегка распахнутый, обнажавший голые ноги и грудь с завитками седых волос.

– Ой…

Рафаэлла отступила к дверям, словно вошла в комнату, в которую ей входить было нельзя. А она сделала именно это. Она застала момент тайного свидания, и это потрясло ее. И тут же она вспомнила, кем была эта женщина.

– О мой бог!

Рафаэлла продолжала стоять, уставившись на отца и на блондинку, бывшую женой самого влиятельного во Франции члена кабинета министров.

– Пожалуйста, Жоржетта, оставь нас. – Его голос был строгим, но по выражению лица можно было понять, что он нервничает. Женщина покраснела и отвернулась. – Жоржетта… – мягко сказал он и кивнул головой в сторону будуара. Она исчезла, а он повернулся к дочери, плотнее запахнувшись в свой халат.

– Могу я узнать, что ты делаешь здесь, в этой комнате, появившись без предупреждения?

Она долго смотрела на него перед тем, как ответить, и внезапно ярость, которую она должна была бы испытать год назад, накатила на нее с такой силой, что она не могла сдержать ее. Шаг за шагом она приближалась к отцу с таким выражением глаз, которого он еще никогда не видел у нее. Инстинктивно он оперся рукой о спинку стула и с нервной дрожью смотрел на своего ребенка.

– Что я здесь делаю, папа? Я приехала погостить у тебя. Я решила приехать в Париж к собственному отцу. Это так удивительно? Возможно, мне следовало позвонить и избавить мадам от неловкости быть узнанной, но я хотела сделать тебе сюрприз. А в этой комнате, отец, я стою, потому что она всегда была моей. Но гораздо интереснее другое. Что ты делаешь в этой комнате, отец? Ты, с твоей репутацией святоши и бесконечными нравоучениями. Ты, который год назад вышвырнул меня из этого дома, назвав шлюхой. Ты, который назвал меня убийцей, потому что я была «причиной смерти» моего семидесятисемилетнего мужа, который был почти мертв уже девять лет. А что, если с месье министром завтра случится инсульт, ты тоже будешь убийцей, папочка? Что, если у него будет инфаркт? Что, если он обнаружит, что заболел раком, и покончит с собой, не вынеся этого? Ты возьмешь на себя вину за это и накажешь себя, как наказал меня? Что, если твоя интрижка с его женой погубит его политическую карьеру? А как насчет нее самой, папа? Что ты скрываешь от нее? И какое право ты имеешь путаться с женщинами, пока моя мать живет в Мадриде? Какое право есть у тебя заниматься тем, на что у меня год назад не было права заниматься с человеком, которого я любила? Какое право… Как ты посмел? Как только ты посмел!

Она стояла перед ним, дрожа от негодования, и кричала ему в лицо.

– Как ты посмел сделать со мной то, что ты сделал в прошлом году? Ты выкинул меня из этого дома и в ту же ночь отправил в Испанию, потому что, как ты сказал, ты не хочешь жить под одной крышей со шлюхой. Ну что ж, теперь ты живешь со шлюхой под одной крышей, папочка.

Она в истерике указала рукой на будуар, и прежде, чем он успел ее остановить, она подошла к двери и распахнула ее. Жена министра сидела на краешке кресла времен Людовика VI и тихо плакала, прижимая к лицу носовой платок, в то время как Рафаэлла разглядывала ее.

– Добрый день, мадам.

Потом она повернулась к отцу.

– И прощай. Я тоже не собираюсь проводить ночь под одной крышей со шлюхой. А шлюха – это ты, папочка, а не мадам и не я. Ты… ты… – Она истерически разрыдалась. – То, что ты сказал мне в прошлом году, почти убило меня… почти год я мучилась из-за того, что сделал Джон Генри, хотя все уверяли меня, что я в этом не виновата, что он поступил так, потому что был так стар, так болен и так несчастлив. Только ты обвинял меня в том, что я убила его, и называл меня шлюхой. Ты говорил, что я опозорила тебя, что я рисковала вызвать скандал, который втоптал бы в грязь твое доброе имя. А как насчет тебя, черт возьми? Как насчет нее? – Она взмахом руки указала на женщину в голубом пеньюаре. – Не думаешь ли ты, что это будет самый страшный скандал? Как насчет твоих слуг? Что скажет месье министр? Что скажут избиратели? Что скажут клиенты твоего банка? Это тебя не волнует? Или только я одна могу навлечь на тебя позор? Господи, то, что я сделала, было гораздо невиннее, чем то, что происходит здесь. И ты можешь поступать как хочешь, это твое право. Кто я такая, чтобы указывать тебе, что ты можешь делать, а что не можешь? Что хорошо, а что плохо? Но как смел ты обзывать меня шлюхой? Как смел сделать то, что ты сделал со мной? – Она уронила голову на грудь, разразившись рыданиями. Потом снова посмотрела на него. – Я никогда не прощу тебя, отец… никогда…

Он выглядел совершенно убитым, глядя на нее, его стареющее тело съежилось под халатом, а на лице отражалась невыносимая боль.

– Рафаэлла… я был не прав… я был не прав… Все это случилось потом. Клянусь тебе. Это началось нынешним летом…

– Мне наплевать, когда это началось, – с яростью выпалила она, в то время как он переводил взгляд с нее на свою любовницу, рыдающую в своем кресле, – когда я это сделала, ты назвал меня убийцей. А когда это делаешь ты, все в порядке. Я провела бы остаток своей жизни в Санта-Эухенья, истязая себя. И знаешь, из-за чего? Из-за того, что ты сказал мне. Потому что я поверила тебе. Потому что я чувствовала себя настолько виноватой, что согласилась со всеми твоими обвинениями.

Она покачала головой и, выйдя из будуара, направилась к двери спальни. Отец плелся за ней, а она остановилась лишь на мгновение на пороге, с презрением глядя на него.

– Рафаэлла… прости меня…

– За что простить тебя, отец? За то, что я вывела тебя на чистую воду? А ты приехал бы рассказать мне об этом? Сказал бы мне, что передумал и больше не считаешь, что я убила своего мужа? Сообщил бы мне, что все обдумал и, возможно, был не прав? Когда ты собирался сказать мне все это? Если бы я не застукала тебя на месте преступления, когда бы ты приехал ко мне и все рассказал? Когда?

– Я не знаю… – пробормотал он хриплым шепотом. – Со временем… я бы…

– Что ты бы? – Она резко вскинула голову. – Я не верю тебе. Ты никогда не сделал бы этого. И развлекался бы со своей любовницей, пока я заживо похоронила бы себя в Испании. Ты можешь жить в мире с собой, зная это? Можешь? Единственный человек, который разрушил чью-то жизнь, это ты, отец. Ты почти разрушил мою.

И с этими словами она захлопнула за собой дверь. Быстро сбежав вниз по лестнице, она обнаружила, что ее чемоданы все еще стоят в холле. Дрожащими руками она накинула свою сумочку на плечо и взяла чемоданы в руки. Открыв дверь, она вышла из дома, чтобы найти ближайшую стоянку такси. Она знала, что за углом была одна из них, но была в таком состоянии, что готова была дойти пешком до аэропорта. Она возвращалась в Испанию. Она все еще дрожала от потрясения, когда наконец нашла такси, и, сказав водителю, чтобы он отвез ее в Орли, откинула голову на сиденье и закрыла глаза, тайком вытирая слезы, катившиеся по щекам.

Рафаэлла внезапно почувствовала ненависть и злость по отношению к отцу. Какой же он был негодяй, какой лицемер! А как же ее мать? И как же все его обвинения? Все, что он говорил?.. Но пока она молча бушевала всю дорогу до аэропорта, она вдруг подумала о том, что отец был всего лишь подвержен обычным людским слабостям, так же как, возможно, и ее мать, как и она сама, так же как в свое время Джон Генри. Может быть, она действительно не убивала его. Может быть, он просто не хотел больше мучиться.

Пока Рафаэлла летела домой в Мадрид, она сидела, уставившись в ночное небо, и снова размышляла о происшедшем. И впервые за год она почувствовала себя свободной от бремени вины и боли. Ей вдруг стало жалко отца. Она внезапно тихо рассмеялась про себя, вспомнив, как он выглядел в своем красном халате рядом со своей тяжеловесной любовницей в пеньюаре с перьями вокруг толстой шеи. Когда самолет приземлился в Мадриде, Рафаэлла уже с улыбкой сходила по трапу.

Глава 34

Следующим утром, когда Рафаэлла спустилась к завтраку, ее лицо было бледным и исхудавшим, как и весь последний год, но в глазах ее был заметен необычный блеск. За чашечкой кофе она беззаботно ответила матери, что обсудила все дела с отцом и решила вернуться домой.

– Но в таком случае почему ты просто не позвонила ему?

– Я думала, что это займет больше времени.

– Какая глупость. Почему ты не осталась и не погостила у отца?

Рафаэлла осторожно поставила свою чашку на стол.

– Потому что мне хотелось вернуться сюда как можно скорее, мама.

– Правда? – Алехандра почувствовала, как что-то назревает, и внимательно посмотрела дочери в глаза: – Почему?

– Я уезжаю домой.

– В Санта-Эухенья? – с недовольством спросила Алехандра. – Только не это, ради бога. По крайней мере, останься в Мадриде до Рождества, и тогда мы поедем туда вместе. Но я не хочу, чтобы ты ехала туда сейчас. Там слишком мрачно в это время года.

– Я это знаю, и я собираюсь ехать не туда. Я имела в виду Сан-Франциско.

– Что? – Ее мать была ошеломлена. – Вы это обсуждали с отцом? И что он сказал?

– Ничего, – Рафаэлла чуть не улыбнулась, вспомнив о красном халате, – это мое личное решение. – То, что она узнала об отце, наконец сделало ее свободной. – Я хочу домой.

– Не говори глупостей. Твой дом здесь, Рафаэлла. Он принадлежит семье уже сто пятьдесят лет.

– Да, отчасти. Но у меня есть свой дом, и он там. Я хочу вернуться.

– И чем ты займешься?

Алехандра выглядела несчастной. Сначала Рафаэлла пряталась в Санта-Эухенья, как раненая лань, а теперь она хочет сбежать. Но это означало, как она вынуждена была признать, что дочь постепенно возвращается к жизни. Это был лишь проблеск… мимолетное впечатление… но Рафаэлла уже напоминала ту женщину, которой была прежде. Она все еще была до странности тихой и нелюдимой. И даже сейчас она не сказала, что собиралась делать. Алехандра забеспокоилась, не получила ли она весточку от того мужчины, не из-за этого ли так торопится уехать, и, если дела обстоят именно так, она была очень недовольна. В конце концов, год после смерти ее мужа еще не прошел.

– Почему бы тебе не подождать до весны?

Рафаэлла покачала головой:

– Нет, я поеду сейчас.

– Когда?

– Завтра. – Она приняла решение в тот момент, когда сказала это. И, посмотрев матери в глаза, продолжила: – И я не знаю, как долго я там пробуду и когда вернусь. Я могу продать тот дом, а могу и не продавать. Я просто пока не знаю. Я знаю только, что, когда я уезжала оттуда, я была в шоке. Теперь я должна вернуться.

Ее мать понимала, что это правда. Но она боялась потерять ее. Она не хотела, чтобы Рафаэлла осталась в Штатах. Ее родиной была Испания.

– Почему бы тебе не попросить отца заняться всеми твоими делами? – Алехандра привыкла поступать именно так.

– Нет, – Рафаэлла решительно посмотрела на нее, – я больше не ребенок.

– Не хочешь взять с собой одну из своих кузин?

Рафаэлла ласково улыбнулась:

– Нет, мама. Со мной все будет в порядке.

Алехандра пыталась обсудить все это с Рафаэллой еще несколько раз, но все понапрасну. И было уже слишком поздно, когда Антуан получил ее сообщение. На следующий день он дрожащей рукой поднял телефонную трубку и позвонил в Испанию. Он думал, что, возможно, Рафаэлла все рассказала матери и что его собственный брак вот-вот распадется с треском. Но он всего лишь узнал от Алехандры, что Рафаэлла утром улетела назад в Калифорнию. Было уже невозможно остановить ее, но Алехандра хотела, чтобы он позвонил ей и уговорил вернуться домой.

– Я не думаю, что она послушает меня, Алехандра.

– Тебя она послушает, Антуан.

Внезапно перед его глазами встала сцена, которую застала Рафаэлла два дня назад, и он почувствовал огромную благодарность за то, что она ничего не сказала матери. Теперь он мог только покачать головой.

– Нет, она не послушает меня, Алехандра. Больше никогда.