Текст книги "Развивающийся разум. Как отношения и мозг создают нас такими, какие мы есть"

Привязанность взрослого: переход на уровень ментальных представлений

Мэри Мэйн исследовала вопрос, почему родители ведут себя со своими детьми так по-разному. Ей удалось вывести область привязанности за пределы изучения младенческого поведения на уровень анализа представлений.⁶² Аспиранткой она работала с Мэри Эйнсворт. Позже, став профессором Калифорнийского университета в Беркли, вместе со своими ученицами Кэрол Джордж и Нэнси Каплан Мэри Мейн разработала опрос для родителей, целью которого было изучить их собственный детский опыт.⁶³

В начале 1980-х годов Мэри Мейн, Рут Голдвин и Эрик Гессе предложили способ анализа расшифровок этого протокола, который сейчас называется «Интервью о привязанности взрослых» (ИПВ).⁶⁴ Они обнаружили, что манера взрослого рассказывать историю своего детства в полуструктурированном интервью может коррелировать с результатами эксперимента «Незнакомая ситуация» уже для его ребенка. Так была начата серия исследований методом ИВП, которое активно используется сейчас во всем мире – всего было проанализировано более десяти тысяч ИПВ и опубликовано более двухсот рецензируемых исследований.⁶⁵ ИПВ дает описательную оценку «состояния разума взрослого в отношении привязанности», которая отражает конкретную организационную модель или укоренившееся состояние разума (на момент интервью). Как упоминалось ранее, эта оценка развития взрослой привязанности весьма отличается от более «романтической» формы в виде самоотчетов.⁶⁶ Надежная корреляция ИПВ с отношениями взрослого человека к детям предполагает, что привязанность, связанная с развитием, на самом деле довольно устойчива.⁶⁷ Кроме того, попытки соотнести ИПВ с чертами личности взрослого человека, оцениваемыми с помощью кратких самоотчетов, не выявили каких-либо значимых результатов.⁶⁸ То есть некоторые из показателей личности, обнаруженные в поведенческой генетике, имеют большую степень наследуемости и не связаны с результатами ИПВ. ИПВ измеряет некую характеристику взрослого человека, полученную в первую очередь из личного опыта.⁶⁹ Результаты лонгитюдных исследований (Мэйн и Голдвин) с использованием ИПВ фактически показали, что надежный и ненадежный статус детской привязанности, наблюдаемый в ходе «Незнакомой ситуации», часто может предсказать более поздние проявления привязанности у взрослых (хотя эта связь наблюдается не во всех работах).⁷⁰

Все признаки указывают на первичную роль эмпирических факторов (включая детскую привязанность и недавний опыт отношений в некоторых результатах ИПВ, – об этом позже); однако этот вопрос нужно дополнительно изучить с применением методов поведенческой генетики, например используемых при изучении близнецов и усыновления. Несколько таких исследований уже проведено.⁷¹ ИПВ показывает, как разум взрослого был сформирован ранним опытом привязанности, – это важно для базовой оценки людей в начале психотерапии. Я использую ИПВ в клинической практике более тридцати лет, и это чрезвычайно полезный инструмент как на этапе оценки, так и на этапе планирования лечения в клинической работе.⁷²

Уровень корреляций между результатами ИПВ родителей и результатами эксперимента «Незнакомая ситуация» у детей подкреплен фактами: ряд полученных результатов показывает, что ИПВ измеряет некоторые надежные постоянные характеристики взрослых, которые не зависят от других переменных. Результаты ИПВ стабильны при повторных оценках в течение периода от одного месяца до четырех лет, а также не связаны с большинством показателей интеллекта.⁷³ Также они не связаны с долговременной и кратковременной памятью, социальными предпочтениями или стилем интервьюера.⁷⁴ ИПВ даже лучше предсказывает результаты «Незнакомой ситуации», чем прямые наблюдения за родительским поведением. Маринус ван Эйзендорн и его коллеги назвали это «разрывом передачи»⁷⁵ – открытие, в котором еще только предстоит полностью разобраться. Одно из предварительных предположений: родительское «разумное мышление» или «рефлективная функция» может быть важной чертой, которая присутствует у взрослого, но не поддается прямому измерению в стандартных наблюдениях.⁷⁶ По сути, «рефлективная функция» – это способность родителя к восприятию внутреннего ментального мира, мысленному зрению, такая, чтобы ребенок воспринимался как обладающий внутренним центром субъективной жизни, достойным пристального внимания родителя.⁷⁷ Этот аспект родительской чувствительности изначально был фундаментальной частью описания ключевых факторов, связанных с надежностью привязанности Мэри Эйнсворт. Она утверждала, что чувствительный родитель может посмотреть на вещи «с точки зрения ребенка».⁷⁸ Концепция разрыва передачи подкрепляет вывод о том, что ИПВ оценивает некий фундаментальный психический процесс родителя, который в конечном итоге влияет на взаимодействие с ребенком.

Многие факторы еще только предстоит определить. Например, нейробиологические факторы (некоторые из них связаны с генетикой), влияющие на поведенческие результаты родителей,⁷⁹ восприимчивость детей к воздействию окружающей среды.⁸⁰ Понимание процессов, лежащих в основе ИПВ, включая память, социальную коммуникацию и некоторые интегрирующие процессы, влияющие на согласованность разума, позволит нам более полно исследовать межличностную природу развития.

ИПВ представляет собой полуструктурированный автобиографический нарратив, в котором взрослому, а иногда и подростку (будущему родителю) задают ряд вопросов о его детстве.⁸¹ Например, такие: «Каким было взросление и какими были отношения с каждым из родителей?», «Был ли опыт разлуки, уныния, угрозы или страха?», «Был ли у вас опыт утраты, и если да, то как это повлияло на вас и вашу семью?», «Как со временем изменились отношения с родителями?», «Как все это повлияло на взросление и развитие подхода к воспитанию детей?»

Нарратив ИПВ – это субъективный отчет о воспоминаниях человека. Он не претендует на точное описание того, что произошло в прошлом. В рамках разработанного Мейн и коллегами метода все начинается с изучения элементов вспоминаемого и предполагаемого опыта общения с родителями. Каждый из родителей говорящего в конечном итоге оценивается по степени, в которой любил, отвергал, вовлекал/менял роли, пренебрегал и оказывал давление, чтобы чего-то добиться.⁸² Но еще важнее то, как говорящий представляет и оценивает свою историю. Именно здесь ИПВ предлагает уникальную точку зрения на отношения между привязанностью, памятью и нарративом.

Специалист также изучает расшифровку стенограммы на предмет характера общения между интервьюером и интервьюируемым.⁸³ То, как мы разговариваем с людьми, отражает наши внутренние процессы и реакцию на саму социальную ситуацию диалога. Так мы приходим к оценке того, что называется текущим «состоянием разума в отношении привязанности». Нужно учитывать общую связность стенограммы, идеализацию родителя, настойчивость в отсутствии воспоминаний, раздражение, пассивность или расплывчатость речи, страх потери, игнорирование отдаления, метакогнитивный мониторинг и общее состояние связности разума. У некоторых людей наблюдается дезорганизация или дезориентация в рассуждениях об утрате (например, смерти родственника) или жестокого обращения; это оценивается по шкале неразрешенных потерь и/или травм.⁸⁴

Окончательная классификация основана на изучении численно определенных профилей психических состояний в отношении привязанности, а также на данных о текущем состоянии разума говорящего (определяются анализом речи). Интервью позволяет выявлять тонкие аспекты автобиографических нарративов. Участники таких бесед даже сами часто удивляются тому, как за час-полтора удается определить такие личностно значимые и ранее не осознаваемые аспекты детского опыта. ИПВ, как и «Незнакомая ситуация», помещает участника в необычную обстановку. Бессознательное «удивляется» обсуждению близкой привязанности, ранних воспоминаний и размышлений о том, как ранний опыт сказался на развитии и родительском поведении.⁸⁵

Как предположил Эрик Гессе, ИПВ требует, чтобы говорящий выполнял двойную задачу – коммуникации и поиска воспоминаний.⁸⁶ Поиск воспоминаний о детстве при поддержании стандартного диалога может привести к типичному нарушению четырех принципов дискурса Грайса. Нарушения рассматриваются как несогласованность и в нарративном процессе.⁸⁷ Эти принципы составляют основу оценки ИПВ: «1) Качество – будьте правдивы и приводите доказательства того, что вы говорите; 2) количество – будьте кратки, но расскажите достаточно; 3) связанность – четко представляйте, о чем речь, и говорите понятно; и 4) манера – пусть ваша речь будет ясной и упорядоченной».⁸⁸ Мейн и Голдвин утверждают: оптимальный диалог можно кратко описать как «правдивый и основанный на сотрудничестве». Они определяют нарушение принципов Грайса как нарушение внутренней согласованности (качества), нарушение сотрудничества и самого процесса интервью (количество, связанность и манера).⁸⁹ Оценка ИПВ показывает, как состояние разума влияет на способность вести правдивый диалог, одновременно вспоминая события из прошлого.

То, как нарратив отражает этот процесс, видно на шкале общей связности стенограммы. Учитывая другие элементы, отражающие особенности нарративного процесса, мы получаем общую оценку «связности разума». Эта оценка показывает общее состояние разума в отношении привязанности. Мы говорим здесь о привязанности как таковой, а не привязанности к конкретному родителю. В отличие от классификации, которую дает «Незнакомая ситуация», результатом ИПВ становится единая система состояния разума. Гессе описал категорию «невозможно классифицировать», выявленную примерно в пяти – десяти процентах выборок с низким уровнем риска. Есть люди, которые не могут достичь такой общей позиции по отношению к привязанности.⁹⁰ Как мы подробно рассмотрим в главе 9, способность к интеграции разных психических функций, включая автобиографическую память и коммуникацию, можно рассматривать как фундаментальный процесс, с помощью которого разум приобретает согласованность.

Результаты ИПВ позволяют занести респондента в одну из четырех возможных групп, как показано в левой части табл. 4.1. Классификация родителей как ненадежных/надежных, как правило, соответствует качеству привязанности младенца – в 65–85 % случаев.⁹¹ Эти проценты статистически весьма значимы.⁹² Роль родительского нарратива и других переменных, связанных с чувствительностью, важна: они позволяют оценить корреляцию результатов ИПВ и классификации привязанности ребенка в возрасте одного года. Из всех доступных показателей, включая характеристики интеллекта, оценку личности и социально-экономические факторы, ИПВ остается наиболее надежным предиктором ранней привязанности,⁹³ вероятно, потому, что включает связные автобиографические размышления и способность размышлять о разуме.

ИПВ взрослых проводился на разных этапах: во время беременности, когда детям был год и когда детям было шесть лет.⁹⁴ В каждом из этих контекстов ИПВ показал корреляцию с типом привязанности младенца к родителю. Это означает, что результаты ИПВ стабильны во времени и имеют прогностическое значение еще до рождения ребенка. Исследования во время беременности подтверждают идею о том, что ИПВ измеряет некую «величину» родителя, а не просто его реакцию на врожденные характеристики ребенка, например темперамент.⁹⁵

Привязанность младенца специфична – с каждым родителем будет своя картина.⁹⁶ Корреляции между взрослыми и младенцами не просто определяются генетическими или другими особенностями. Важна история взаимодействия родителей и детей. Есть разные статусы привязанности, которые зависят от состояния разума. Для понимания моделей привязанности эти состояния разума являются важным фактором. Предположение, что детская привязанность – основа будущих взаимоотношений, таким образом, получает подтверждение.⁹⁷

Учеными были проведены исследования, в рамках которых детям, участвовавшим в «Незнакомой ситуации» во младенчестве, проводили ИПВ в позднем подростковом возрасте. И в большинстве случаев результаты «Незнакомой ситуации» примерно два десятилетия спустя соответствуют данным классификации ИПВ.⁹⁸ Некоторые отклонения результатов, по-видимому, связаны с неблагоприятными жизненными событиями – например, потерями и травмами в поздние годы детства и в юности.⁹⁹

Темперамент играет роль в возникновении определенных реакций со стороны родителей, но не определяет классификацию привязанности в отношениях «ребенок – родитель».¹⁰⁰ Темперамент и генетически опосредованные черты родителя, безусловно, сказываются на поведении. Некоторые исследования предполагают, что генетика влияет, например, на определенные модели эмоциональной доступности и родительской дисциплины.¹⁰¹ Роль генетики в возникновении разных моделей привязанности и дальнейшем развитии человека еще предстоит изучить. Исследования однояйцевых близнецов в сравнении с разнояйцевыми близнецами, исследования приемных детей показали, что роль генетических факторов в формировании привязанности минимальна.¹⁰² Имеющиеся на сегодняшний день данные подтверждают, что детская привязанность является результатом отношений «взрослый – ребенок».

Если ребенок по-разному привязывается к разным значимым взрослым,¹⁰³ как это влияет на будущий статус привязанности? Доминирующий опыт влияет сильнее всего.¹⁰⁴ Корреляции между статусом «Незнакомой ситуации» и более поздними данными ИПВ основаны на первичных отношениях привязанности, чаще всего к матери. В будущем, в зависимости от социальной ситуации, могут активироваться различные модели привязанности. Это можно наблюдать в терапевтическом сеттинге: клиницист обнаруживает различные «состояния разума в отношении привязанности», возникающие в определенные моменты психотерапии. Данные о романтической привязанности «взрослый – взрослый» местами показывают сходство с данными о детской привязанности.¹⁰⁵

Это хорошо описала Мэри Эйнсворт:

Многие сильные эмоции возникают во время формирования, поддержания, разрушения и возобновления отношений привязанности. Формирование связи описывается как влюбленность, поддержание связи – как любовь к кому-то, а потеря партнера – как скорбь о ком-то. Угроза потери вызывает тревогу, а реальная потеря вызывает печаль; каждая из этих ситуаций, вероятно, вызывает гнев. Беспрепятственное поддержание связи воспринимается как источник надежности, а возобновление связи – как источник радости.¹⁰⁶

Установление тесных отношений и поддержание этих связей как источника безопасности и радости зависят от личной истории человека и от темперамента. То, как развитие сказывается на способности к близким отношениям, собственно, и изучает теория привязанности.

Классификации привязанности в разных парах «родитель – ребенок» будет разной. Даже если речь о детях одного и того же взрослого. Это объясняет, почему ИПВ не на сто процентов коррелирует с результатами «Незнакомой ситуации».¹⁰⁷ Еще один важный вопрос – как ИПВ может меняться в зависимости от жизненного опыта, например установления новых форм эмоциональных отношений в родительстве, романтических связях, дружбе или психотерапии.¹⁰⁸ Разные виды связей формируют разные паттерны отношений. Состояния разума, которые мы переживаем, включая ментальные модели, которые активируются во время общения, влияют на нашу способность устанавливать новые отношения.

Изменения, связанные с социальным контекстом, отражают способность разума адаптироваться к новым ситуациям. Однако исследования привязанности и клинический опыт позволяют предположить, что существует и некий устойчивый процесс, характеризующий конкретного человека в отношениях. Часть этого процесса – элементы имплицитной памяти: ментальные модели «я» и «другие», модели поведенческих реакций, эмоциональные реакции. Когда человек размышляет о себе во времени, эти характерные черты проявляются в автобиографическом нарративе в рамках ИПВ. Термин Мейн «состояние разума в отношении привязанности» применяется к укоренившемуся, стабильному, самоорганизующемуся психическому состоянию.¹⁰⁹ Речь не о чем-то временном, случайном. Повторяющийся опыт взаимодействия с родителями формирует характерное самоопределяющееся состояние, можно сказать – «черту» конкретного человека.

В нашей структуре «трех П» это самоорганизующееся ментальное состояние можно визуализировать как плато с постоянными эмоциями, мыслями, убеждениями и поведением, возникающими в виде пиков. С точки зрения мозга, как мы подробнее обсудим далее, фазовая синхронизация нейронных областей приводит к определенным паттернам нейронной активности. Вероятно, эти паттерны и лежат в основе «состояния разума в отношении привязанности». Предполагается, что надежное состояние разума связано с наиболее гибкими плато, пиками текучести и легким доступом к плоскости возможностей. Плоскость возможности здесь – это источник родительского присутствия. Мы можем предположить, что ненадежные состояния разума взрослых тоже имеют гибкое плато и доступ к плоскости возможностей, но скомпрометированной или ограниченной.

Давайте теперь подробнее рассмотрим результаты исследований привязанности – как детской, так и взрослой, чтобы получить более полную картину того, как эти состояния разума влияют на наше развитие. Как мы видели, мозг формируется на основе опыта и социальной среды. Прошлый опыт формирует значение конкретных событий и меняет вероятность того, как мы будем чувствовать, думать и вести себя в данный момент и в ближайшем будущем. Полный обзор этой увлекательной и важной области исследований выходит за рамки этой главы, но информацию по теме можно найти среди полезных ссылок, которые мы приводим, а краткое изложение нейробиологии привязанности предлагаем в следующем разделе.¹¹⁰ Исследования привязанности могут научить нас важным принципам развития разума в межличностных отношениях. Далее мы исследуем последствия этой важной работы для понимания процессов развития, а также функционирования человеческого разума.

Привязанность, разум и психопатология

На протяжении всей жизни опыт формирует наш разум. Ранний опыт формирует синаптические связи и таким образом может подготовить почву для продолжительных взаимодействий с миром, которые затем усиливают эти возникшие психические функции. Лонгитюдные исследования привязанности показывают, что определенный опыт ранних отношений способствует эмоциональному благополучию, социальной компетенции, когнитивным функциям и выработке устойчивости к невзгодам.¹¹¹ Однако развитие – это процесс, и дети старшего возраста, подростки и взрослые могут продолжать расти и меняться, несмотря на не самый благоприятный жизненный опыт.

Ненадежная привязанность не эквивалентна психическому расстройству, но создает риск психологической и социальной дисфункции.¹¹² Например, социальная компетенция у детей с избегающей привязанностью может быть нарушена: они могут быть контролирующими, агрессивными и не любящими своих сверстников.¹¹³ Дети с амбивалентной привязанностью могут иметь предрасположенность к социальной тревожности.¹¹⁴ Дезорганизованная/дезориентированная привязанность иногда ассоциируется с диссоциативной симптоматикой, и когда такие люди в более позднем возрасте часто встречаются с сильными переживаниям, они бывают склонны к развитию посттравматического стрессового расстройства, как сообщают Макдональд и его коллеги:

Дезорганизованная привязанность в сравнении с другими статусами привязанности в значительной степени предсказывает как более высокий уровень симптомов избегающего поведения в посттравматическом стрессе, так и более высокий уровень повторного переживания кластерных симптомов посттравматического стрессового расстройства. Эти данные свидетельствуют о том, что качество ранних диадных отношений в более старшем возрасте может быть связано с различиями симптомов посттравматического стресса.¹¹⁵

Лица из этой группы наряду с другими людьми, пережившими жестокое обращение в раннем детстве, имеют дефицит внимания, регуляции эмоций и поведенческих импульсов.¹¹⁶ Вмешательства, предлагающие детям младшего возраста возможность развить надежную привязанность к своим родителям, дают положительные результаты в развитии эмоциональной, социальной и когнитивной компетенции.¹¹⁷

Если младенец не получает предсказуемого, теплого и эмоционального общения с родителями, он может к этому адаптироваться, избегая зависимости от других людей в будущем и «деактивируя» систему привязанности.¹¹⁸ Если поведение родителей не меняется к лучшему или другие безопасные привязанности не начинают преобладать, ребенок в порядке адаптации может отказаться от попыток установить близкие, теплые отношения. В возрасте пяти, десяти или двадцати лет такой человек может восприниматься окружающими как «отчужденный». Некоторые могут интерпретировать эту черту как особенность личности, а не адаптивную характеристику. Исследования на крысах показали, что материнская депривация связана с социальными поведенческими проблемами. Рентези и его коллеги изучали влияние на девятидневного детеныша разлуки с матерью продолжительностью в сутки. Исследователи заявляют: «Результаты эксперимента показали, что материнская депривация приводит к долгосрочным изменениям гипоталамо-гипофизарно-надпочечниковой оси и серотонинергической активности, что указывает на четкую связь между стрессовыми событиями в раннем возрасте и развитием тревожных расстройств в более позднем».¹¹⁹ Некоторые исследования показывают, что эти поведенческие и социальные отклонения можно корректировать с помощью приема препаратов серотонина.¹²⁰ Как мы увидим в следующем разделе этой главы, многие нейронные сети и нейротрансмиттеры участвуют в опыте привязанности на протяжении всей жизни. В целом эти наблюдения подтверждают мнение о том, что ранний опыт привязанности напрямую влияет на развитие мозга.¹²¹ Тот факт, что поведенческие проблемы возвращаются после прекращения приема лекарств, также подтверждает: произошедшие в головном мозге изменения укореняются в нервных путях и, возможно, в соответствующих эпигенетических регуляторных механизмах, связанных с поведением, эмоциональной регуляцией и социальными отношениями.¹²² Кроме того, данные наблюдения напоминают нам о том, что благоприятный ответ на препарат вовсе не означает, что дисфункция «обусловлена генетикой, а не опытом». Ранний опыт формирует структуру, функции и эпигенетическую регуляцию мозга. Здесь мы видим фундаментальный способ, с помощью которого экспрессия генов определяется опытом.¹²³

Как отмечали Бродский и Ломброзо,

дело в том, что ни генетика, ни средовые теории не привели к фундаментальному пониманию этиологии подавляющего большинства психических расстройств. Если мы чему-то и научились на недавних исследованиях, так это тому, что между природой и воспитанием существует тонкое взаимодействие [Далее они обращаются к выводу, что даже в исследованиях наследственных заболеваний у однояйцевых близнецов совпадение редко бывает полным.] Эти результаты предполагают, что, хотя генетические факторы могут обуславливать предрасположенность к заболеванию, факторы окружающей среды играют решающую роль в окончательном выражении симптомов.¹²⁴

Факторы окружающей среды играют решающую роль в установлении синаптических связей после рождения.¹²⁵ Для ребенка отношения привязанности – основной фактор окружающей среды, который формирует развитие мозга в период его максимального роста. Родители являются архитекторами этого процесса, от них зависит, как опыт влияет на протекание генетически запрограммированного, но опосредованного средой развития мозга. Генетический потенциал выражается в условиях социального опыта, который напрямую влияет на соединение нейронов друг с другом. Человеческие связи создают нейронные связи.

Один из примеров риска возникновения эмоциональных расстройств – истории детей, перенесших травму в раннем возрасте.¹²⁶ Как утверждают Глейзер и его коллеги,

[Детская травма] может иметь долгосрочные и устойчивые последствия для психики взрослых, поскольку подвергшиеся травмирующему воздействию люди сильнее реагируют на небольшие стрессоры, возникающие в естественном течении повседневной жизни. Тот факт, что реактивность эмоционального стресса наиболее выражена у субъектов, перенесших травму в детстве, подтверждает предыдущие данные, свидетельствующие о том, что последствия травмы более пагубны, когда она возникает в более молодом возрасте.¹²⁷

Аллан Шор обращается к соответствующему аспекту нейробиологии:

Хотя критический период перепроизводства синапсов обусловлен генетически, сокращение и поддержание синаптических связей обусловлено окружающей средой. Это подразумевает, что онтогенетическое сокращение кортиколимбической системы представляет собой сценарий для условий высокого риска.¹²⁸

«Cокращенное развитие» относится к токсичному воздействию чрезмерного стресса на молодой мозг: выброс гормонов стресса приводит к чрезмерной гибели нейронов в важнейших путях, связанных с корой и лимбической системой, то есть с областями, ответственными за эмоциональную регуляцию.¹²⁹ Дети, у которых присутствует «генетически запрограммированное недостаточное производство синапсов» или нарушение регуляции производства нейротрансмиттеров, таких как дофамин, могут подвергаться особенно высокому риску, когда переживают экстремальный стресс. Таким образом, мы видим, как опыт и генетика вместе влияют на риск возникновения будущего расстройства. Такой риск в конечном итоге выражается в нейронных связях мозга.

Личность человека возникает в результате постоянного взаимодействия генетически детерминированных структурных особенностей и обмена опытом с окружающей средой, особенно социальной, сформированной прежде всего семьей и культурой.¹³⁰ Уязвимость возникает из-за этого взаимодействия, а не из-за того, что гены и опыт изолированы друг от друга. Если способность разума к адаптации сохраняется и во взрослом возрасте, то эмоциональные отношения, которые у нас есть на протяжении всей жизни, можно рассматривать как среду, способствующую дальнейшему развитию. Отношения привязанности и другие формы близких эмоциональных взаимодействий позволяют возникать синаптическим связям и эпигенетическим изменениям – даже во взрослом возрасте.

Как мы увидим, понятие «социальный мозг» просто напоминает нам о том, что мозг в своей эволюции, а также в своем индивидуальном развитии относительно «обусловлен».¹³¹ Большая часть регуляции нашей телесной нервной системы, включая кластер нейронных сетей в голове, формируется нашими связями в отношениях. Можно предположить, что мозг на самом деле «полностью социален». Именно эта открытость и зависимость от отношений показывает, как телесная и социальная природа разума сочетает в себе наши отношенческие и соматические связи.

Нейронные сети имеют центральные соединительные области, называемые «центрами», которые позволяют передавать информацию через ряд анатомически различных областей. Эти сети участвуют как в социальной коммуникации, так и в физиологической регуляции в процессе, называемом «аллостаз». Нейробиолог Ацил и его коллеги пишут:

Ассоциативные центры, участвующие в социальной обработке, не используются исключительно для нее. Социальная информация очень полезна для аллостаза, разные типы «несоциальной» информации (например, еда) также задействуются для аллостаза. Таким образом можно объяснить последовательное вовлечение ассоциативной коры и лимбических областей в общие аффективные переживания, не обязательно связанные с социальным опытом.¹³²

Мозг в целом является «предсказательным» органом, который готовит нас к тому, что будет дальше. Как авторы предлагают в своей концепции, «последовательная социальная забота может повлиять на нейропластичность и способствовать нейронным ассоциациям между областями мозга в “основные” крупномасштабные сети, которые реализуют приобретенную систему для целей аллостаза. Таким образом, “социальный мозг” – это предсказательный мозг, который развивается как функция опыта, направленного на регуляцию аллостаза».¹³³ Таким образом, отношения ребенка с фигурами привязанности формируют непосредственную способность регулировать основные нейронные цепочки, которые в свою очередь регулируют телесные функции и переживания, такие как эмоции, память и мышление. Кроме того, авторы подчеркивают важность близких отношений для того, как мы воспринимаем реальность и как регулируем свою физиологию на протяжении всей жизни:

Таким образом, забота отвечает не только за формирование «социального мозга». Мы предполагаем, что забота необходима для развития мозга вообще. Мозг, сформированный взаимодействиями с другими людьми, социален целиком. Он не может рассматриваться вне контекста других человеческих мозгов. Это гибкая коллективная система, которая поддерживает многие из наших характеристик, включая знания [Wegner (1987)], навыки и биологию… Таким образом, социально опосредованное обучение – это процесс, который длится всю жизнь [Lantolf et al. (2015 г.); Padilla and Perez (2003)]… Социальная принадлежность зависит от связи внутри многофункциональной нервной системы, поддерживающей аллостаз и концептуализацию.¹³⁴

Но насколько «пластичен» мозг? Насколько он открыт для дальнейшего развития после первых лет жизни? Какие цепочки сохраняют способность устанавливать новые связи, а какие «твердеют» в определенный период? Это открытые вопросы, но мы знаем, что мозг взрослого человека продолжает меняться на протяжении всей жизни.¹³⁵ У некоторых людей, переживших неблагоприятные отношения привязанности, мозг остается открытым для дальнейшего роста и развития. У других не так. Отсутствие опыта привязанности в детстве или травма (например, физическое, сексуальное или эмоциональное насилие) могут изменить структуру мозга таким образом, что восстановиться будет сложно.¹³⁶ Здесь нужно спросить: «Как можно предотвратить такие переживания?», «Если человек уже столкнулся с ними, что можно сделать, чтобы улучшить его жизнь?» Главное, что нам известно, – «лечение» через отношения привязанности является наиболее продуктивным для достижения устойчивых и значимых результатов. Исследования привязанности предлагают направление того, как отношения могут способствовать нормальному функционированию и росту мозга: оздоровление происходит через общение, которое включает чувствительность к сигналам, размышления о важности психических состояний и невербальную настройку состояний разума.¹³⁷