Текст книги "Развивающийся разум. Как отношения и мозг создают нас такими, какие мы есть"

У «отвергающей» матери наблюдалась значительно более сильная активация левого полушария мозга независимо от типа изображения, а также характерная идеализация (Main, et al., 2002). Отрешенность родителя проявляется в том, что даже негативные изображения воспринимаются в позитивном ключе. «Тревожная» же мать демонстрировала более сильную активацию правого полушария для всех изображений, кроме нейтральных (Main, et al., 2002).²⁰¹

Подтвердить эти первоначальные наблюдения еще предстоит дальнейшим исследователям.

Некоторые люди из тех, кто столкнулся с отвергающим отношением, настаивают на том, что «ничего не помнят» о прошедших событиях. Мало того что они не помнят себя в прошлом; кажется, что они не помнят самого факта переживаний. Помимо аутоноэтических нарушений, по-видимому, здесь имеет место блокировка воспоминаний или нарушение кодирования информации об опыте, связанном с отношениями. Чтобы попытаться понять такую «амнезию», можно обратиться к общим исследованиям памяти и эмоций, согласно которым эмоционально заряженные переживания лучше запоминаются.²⁰² Участки мозга, ответственные за приоритизацию энграмм, в том числе миндалевидное тело и орбитофронтальная кора, вероятно, маркируют эти переживания как ценные, эмоционально значимые и, следовательно, важные.²⁰³ Эмоциональные переживания с большей вероятностью запоминаются надолго, и мы можем предположить, что кортикальная консолидация «выбирает» эти воспоминания для переноса в постоянное хранилище. Возможно, поэтому наши жизненные истории содержат эмоционально значимые темы и соответствующие подробности.²⁰⁴

Может быть, у детей с избегающей привязанностью такая маркировка не происходит? В одном из исследований на эту тему было обнаружено, что десятилетние дети, у которых была избегающая привязанность к родителям в младенчестве, наблюдался дефицит автобиографических деталей в нарративе.²⁰⁵ Они говорили что-то вроде: «Я не знаю, что сказать о своей жизни» или «Я живу с братом; вот и все». У отвергающих родителей этих детей жизненные истории тоже отличались «минимальной детализацией», особенно когда речь шла об отношениях с другими людьми.

Если родители не заинтересованы в том, чтобы думать о состоянии своих детей, можно предположить, что разговоров о памяти и совместного построения «жизненных историй» в таких семьях тоже будет мало. А эти беседы важны, благодаря им обеспечивается дальнейшая доступность воспоминаний. Снижение функций ментализации и рефлексии (размышления о субъективном опыте собственного или чужого разума, нарративизация, автобиографическая память и эмоциональные связи с другими) вполне может означать, что субъективному опыту этих людей не хватает «жизненной силы», энергии, разделенной с близкими. В целом самосознание и автоноэтическое сознание могут различаться, и это будет отражать разницу в опыте развития.

Избегающую или отвергающую привязанность можно представить как ограничение потока энергии и информации. Этот паттерн привязанности организует наш разум так, чтобы уменьшить доступ к эмоциональному опыту и информации, хранящейся в памяти. В результате страдает способность разума развивать целостное ощущение себя во взаимоотношениях с другими. Представление о себе ограничено неэмоциональными данными, которые рассматриваются как «совершенно независимые» от межличностных связей. Хотя можно с уверенностью утверждать, что это всего лишь адаптация, а не нарушение работы психики, разум, который «отбрасывает в сторону» эмоции и межличностные связи, весьма негибок. Если исходить из того, что эмоции и отношения важны для психического здоровья, то приходится признать: считать их «неважными» значит не давать мозгу функционировать нормально.

Амбивалентные привязанности

Вторая форма ненадежной привязанности называется «устойчивой» или «амбивалентной» («С»). Я предпочитаю использовать термин «амбивалентный», потому что он описывает смешанные чувства и беспокойство, часто связанные с этой формой отношений. В ходе эксперимента «Незнакомая ситуация» младенцы с амбивалентной привязанностью идут к матери, когда она возвращается в комнату, но не сразу возвращаются к игре. Такие дети плачут, потом успокаиваются ненадолго, потом снова плачут – их бывает трудно утешить.

В домашних наблюдениях Эйнсворт и ее коллеги обнаружили: родители в таких парах непостоянны: в течение первого года жизни ребенка они проявляют чувствительность, внимание и заботу лишь время от времени.²⁰⁶ Иногда такие родители бывают навязчивыми – такие проявления похожи на эмоциональные вторжения в душевное состояние младенца. Враждебности в этих проявлениях нет: родитель может, например, вдруг схватить ребенка, который занят игрой, без предупреждения наброситься на него с объятиями и поцелуями. Это попытка установить эмоциональную связь, но не учитывающая состояние ребенка. В парах с амбивалентной привязанностью психическое состояние родителей, видимо, мешает способности последовательно и точно воспринимать эмоции ребенка. Дети в таких условиях не уверены, будет ли учтено их настроение и состояние, их потребности – может, будут, а может, и нет. Как предположила Мэри Мэйн, такое положение дел приводит к тому, что фокус внимания на состояние привязанности у этих детей максимален.²⁰⁷ Сонастройка ментального состояния наблюдается в этих парах, но она непредсказуема; часто преобладает другое – вторжение родителей, руководствующихся своими состояниями, в состояние детей.

Каждый из нас проходит через циклы потребности в общении с другими и потребности в одиночестве. Эти естественные колебания между внешним фокусом (общение с другими) и внутренним фокусом (периоды одиночества) чуткие родители отмечают и учитывают. Понимание того, когда нужно подойти к ребенку (или взрослому) для общения, а когда стоит отойти в сторону и не нарушать эмоциональное пространство другого человека, – фундаментальная часть настройки в отношениях. При амбивалентной привязанности, по-видимому, родители в этом отношении непоследовательны.

Как взаимодействие с родителями создает у детей амбивалентную стратегию привязанности? Изучение результатов ИПВ (которое мы подробнее обсудим в следующем разделе) показывает, что элементы прошлого влияют на нарративы родителей, формируя их опыт уже в настоящем. Есть ли кто-нибудь, для кого настоящее не зависит от прошлого? Конечно, нет; наш мозг всегда сравнивает прошлый опыт с настоящим, поскольку нам нужно предвосхищать следующий момент времени. Этот процесс – естественный результат взаимодействия памяти, восприятия и сознания, и он определяет мозг как «машину предвосхищения». Однако состояния, которые дети пробуждают в родителях, выходят за рамки сравнения представлений и ожиданий. Некоторые могут возразить, что состояния разума родителей на самом деле являются реакцией на поведение ребенка. Но так ли это? Проблема с тревожными родителями заключается в том, что в их реакции на ИПВ и на поведение детей преобладает озабоченность собственным прошлым. Реакция таких родителей на внешний мир зависит от внутренних психических процессов, а не от сигналов, которые дети подают в конкретный момент.

Таким образом, ребенок с амбивалентной привязанностью сталкивается с непоследовательным поведением родителей, и это вызывает стресс. В отличие от избегающей привязанности, в условиях которой ребенок учится игнорировать состояние родителя и вырабатывает стратегию «отстранения», амбивалентная привязанность заставляет ребенка быть более тревожным, испытывать стресс²⁰⁸ и концентрировать внимание на отношениях привязанности.

Концептуализировать этот вывод предлагают Эйткен и Тревартен, пользующиеся термином «интерсубъективность».²⁰⁹ С их точки зрения, «настроенное» общение имеет начальную фазу – первые несколько месяцев, когда появляется прямая форма обусловленного общения между младенцем и родителем. Это называется «первичной» интерсубъективностью. Примерно к девяти месяцам усложняющаяся система представлений младенца позволяет развить внутренний образ родителя, который Эйткен и Тревартен называют «виртуальный другой». Это «вторичная» интерсубъективность, поскольку теперь младенец (как и родитель с самого начала отношений) «фильтрует» восприятие другого человека; это восприятие опосредовано вторичным процессом представления «виртуального другого». Так разум связывает память о прошлом опыте с текущим восприятием. После первого полугодия жизни у каждого из нас есть свой набор «виртуальных других», которые активизируются в сознании во время взаимодействия с окружающими. Если ранние привязанности были связаны с неопределенностью или нарушением границ, то «виртуальный другой» может мешать четко воспринимать поступающие запросы на установление связи. Поведение окружающих мы можем воспринимать неправильно – так возникает ощущение неопределенности и осторожность.

Дэниел Стерн подробно описал, как эти взаимодействия обрабатываются и обобщаются в младенческом возрасте.²¹⁰ Эти обобщения образуют своего рода «строительные блоки» для внутренних рабочих моделей. Мейн прояснил первоначальную идею Боулби: родительство, порождающее множественные противоречивые модели привязанности, создает чувство незащищенности,²¹¹ ненадежная привязанность возникает из множества таких «непоследовательных» моделей.²¹² В эксперименте «Незнакомая ситуация» ребенка нелегко успокоить возвращением родителя, даже если этот родитель чуток, внимателен и пытается утешить. Прошлое, закодированное в памяти ребенка, напрямую формирует как имплицитные ментальные модели, так и «эвокативные», создающие образ «виртуального другого» в сознании во время взаимодействия со взрослым. Мы можем предположить, что эти процессы зависят от состояния и могут активироваться в определенных условиях (например, когда есть ощущение угрозы) или при взаимодействии с конкретными людьми. «Виртуальный другой» может доминировать в сознании человека настолько, что шансов адекватно воспринять «реального другого» будет мало. Неформальные наблюдения показывают: ощущение «невидимости» или «отсутствия» может наполнять многие взаимодействия и создавать у ребенка ощущение «ложного я». В результате формируется определенное восприятие и характерные амбивалентные ожидания ребенка в отношении мира, других людей и самого себя. Результатом является запутанное самоощущение.

Ребенок с амбивалентной привязанностью привыкает, что родитель непредсказуем. Поток энергии и информации внутри ребенка нарушается, а в норме он должен быть, наоборот, предсказуемо подкреплен родителем. Тем не менее потребность в доступной фигуре привязанности необходима, чтобы чувствовать себя в безопасности. Ребенок остается с внутренним чувством неопределенности, и потребность во внешней поддержке и утешении возрастает. Таким образом, амбивалентность отражается на способности ребенка к саморегуляции. Взрослый, который то проявляет чуткость к сигналам, подаваемым ребенком, то нет, формирует модель «ненастроенного общения». Резонанс состояний в такой паре «родитель – ребенок» будет непоследовательным.

Озабоченность взрослого: вторжение прошлого в настоящее

«Мы были дружной семьей. Мы привыкли все время играть, веселиться, гулять. Не было случаев, чтобы что-то шло не так. Ну, может, иногда. Но вообще все было в порядке. Помню, однажды мы поехали в Диснейленд с дядей. Было очень весело! На прошлой неделе мои родители поехали туда с детьми брата, а нам даже не позвонили. Почему они так делают, не знаю. Сейчас меня это не беспокоит, хотя нет, беспокоит. Я имею в виду, ну, вот это, то, что произошло. Они все время выбирают брата, а не меня, а я хочу, чтобы перестали. Вообще-то я уже с этим разобралась. Когда это закончится?»

Женщина, слова которой приведены выше, отвечала на прямой запрос: «Расскажите о своей семье, что-нибудь из самых ранних воспоминаний». В этом отчете показан взрослый с классификацией ИПВ: «озабоченное» (кодируется как «E») состояние разума в отношении привязанности.²¹³ Нарратив показывает, что прошлое присутствует в настоящем респондента. Отвечая на вопрос о ранних воспоминаниях, человек начинает говорить о текущих отношениях, и в них есть враждебность, страх и пассивность. Согласно Мэйн и Голдвину, лингвистический анализ выявляет нарушение коммуникативных принципов количества, манеры и релевантности.²¹⁴ Этот рассказ нельзя назвать кратким, и в нем человек не отвечает непосредственно на вопросы интервьюера. Мы видим легкий доступ к потокам детских воспоминаний, которые до сих пор активно влияют на жизнь. Реальность «здесь и сейчас» смешивается с прошлым (независимо от того, говорится об этом прямо или нет).

Модель тревожной привязанности подразумевает опасения, что значимый взрослый может удовлетворить твои потребности, а может и не удовлетворить. Присутствует сильное желание близости и временами парализующий страх потерять ее. Это состояние наполнено эмоциональными потрясениями, связанными с близостью. Ментальные модели отношений, возникающие в детстве, искажают более поздние представления и ожидания. Эти люди живут в кошмаре неопределенности, он отравляет их отношения с другими людьми, в том числе с собственными детьми. Такие родители ведут себя непоследовательно, эмоционально доступны для детей лишь эпизодически, временами навязчивы – все это является результатом тревожности, присутствующей в их ранних привязанностях. Используя модель «виртуального другого» Эйткена и Тревартена,²¹⁵ я могу сформулировать все так: «виртуальный другой» в случае тревожной привязанности доминирует, и это искажает способность родителя воспринимать ребенка непосредственно. Этот фильтр тревожности создает неаутентичность отношений «родитель – ребенок». Результатом, как мы уже говорили, может стать возникновение у ребенка чувства «ложного я». Таким образом, и у родителя, и у ребенка появляются искаженные представления о себе и другом, и это мешает нормальному общению. У таких людей может присутствовать навязчивое беспокойство («Любят ли меня по-настоящему? А вдруг меня бросят?»), которое в дальнейшем будет активироваться в разных отношениях.

Душевное смятение родителя, его озабоченность прошлым и беспокойство о своем текущем психологическом состоянии создают повторяющиеся паттерны взаимодействия с ребенком, и в этом взаимодействии отсутствует «скоординированность». Взрослый относится к сыну или дочери так, будто это его «зеркало» в детстве. Детский опыт родителя влияет на то, как он относится к ребенку. Это может быть особенно верно в отношении конкретной подкатегории «тревожных/озабоченных травмой» людей, в истории которых в рамках ИПВ обнаруживаются частые отсылки к прошлым травматическим переживаниям.²¹⁶ Они показывают, что травма продолжает вторгаться в нарративный дискурс взрослого.

У детей с амбивалентной привязанностью и их тревожных родителей ментальные модели «я» и «другие» не имеют четких границ между прошлым и настоящим. На опыт взрослых влияет активация моделей ненадежной привязанности из их собственного детства. Так возникает самосбывающееся пророчество: новые отношения воспринимаются как непоследовательные и ненадежные. Чувство сопричастности, близости, соединения – это желанная, но с трудом достижимая цель для таких людей.

Озабоченность родителя собственным прошлым – например, чувство «брошенности» или воспоминания о том, как отец или мать были в нем разочарованы, может постоянно вторгаться в жизнь годы спустя. Родительство создает еще большую путаницу в этих образах и идеях из прошлого. Разум родителя входит в старое состояние. Его может переполнять страх, гнев, чувство отверженности. Эти ощущения окрашивают общение с собственным ребенком. Человек часто сам не осознает, насколько эта озабоченность прошлым мешает ему быть эффективным родителем в настоящем.

Процесс, подготавливающий определенные зоны мозга к активации, называется «прайминг». Это нормальная часть памяти – некоторые элементы с большей вероятностью воспроизводятся в определенных контекстах.²¹⁷ Для тревожных родителей пребывание с детьми, чем-то напоминающими их самих в ранние годы (например, такими же застенчивыми), создает контекст, в котором приходится заново переживать когда-то уже пережитые трудности. Из-за семейных проблем тоже бывают эмоциональные состояния, способные «запустить» прошлое. Например, мужчина может чувствовать себя отверженным из-за того, что у его жены сложилась отстраненная модель поведения в отношениях. Такой контекст «включит» фрустрацию, которую этот мужчина когда-то уже испытывал в раннем возрасте. Интерес жены к ребенку может тоже восприниматься негативно. На него могут наслоиться ранние переживания мужа (например, чувство «брошенности», которое он испытал в детстве, когда родился младший брат).

Обусловленная состоянием память – второй фундаментальный способ активации детских воспоминаний. События, «закодированные» в сознании в определенных психических состояниях, будут с большой вероятностью всплывать в памяти, если эти состояния в будущем повторятся.²¹⁸ Эта особенность памяти сохраняется на протяжении всей жизни. Роль родителя может вызывать состояния, напоминающие о состояниях детства и юности. Это происходит у всех людей, независимо от истории близких отношений в детстве. Но переживаются эти воспоминания по-разному – это уже зависит от истории привязанности. Например, у тревожных родителей имплицитная память может быть переполнена эмоциональными и поведенческими реакциями. Они могут начать вспоминать отдельные эпизоды и состояния из детства, когда воспитывают своих детей. Эксплицитные воспоминания всплывают в виде фактов о воспитании детей, или других автобиографических событий, или общих знаний о прошлом. Имплицитное воспоминание может принимать форму компонентов «личности», включая заученные поведенческие реакции, эмоциональные реакции, ментальные модели, установки и убеждения, перцептивные образы и, возможно, внутренние телесные ощущения. Активация имплицитной памяти сама по себе не связана с чувством вспоминания. Когда контекст активирует имплицитные воспоминания без эксплицитных аналогов, люди просто действуют и чувствуют «здесь и сейчас». Саморефлексии вроде «почему я так поступаю, почему я себя так чувствую?» в этом процессе обычно нет. Эти переживания воспринимаются как определение того, «кто я есть».

Существует прямая связь между тем, как прошлые переживания формируют имплицитную память, и тем, как воспоминания реактивируются при общении с ребенком. Если родители не осознают этого, то рискуют в своем взаимодействии с детьми просто воспроизвести выученное поведение и эмоциональные реакции. А то, как взрослые будут себя вести, будет создавать у детей определенный опыт привязанности. Если имплицитные воспоминания относятся к здоровым формам отношений, то результатом станет надежная привязанность. Если опыт был неблагоприятным, отсутствие саморефлексии создает риск воспроизведения прежних паттернов либо адаптации к ним. В этом случае дети не смогут испытать настоящую эмоциональную близость, а без нее невозможна надежная привязанность.

Тревожную модель можно описать как нарушение энергоинформационного потока в контекстах, имеющих отношение к привязанности. Вторжение информации из прошлого (то есть воспоминаний) в настоящее ухудшает способность взрослого настраиваться на ребенка и полноценно общаться с ним. Мы можем предположить, что один из механизмов, посредством которого память влияет на социальную коммуникацию, находится внутри интегрирующих цепочек префронтальной области мозга (мы их уже описывали ранее). Аутоноэтическое сознание опосредует способность разума путешествовать во времени – ощущать себя в прошлом, настоящем и будущем. Условия ИПВ, эмоциональные отношения или текущий родительский опыт могут создавать контексты, активирующие префронтальную кору для воспроизведения аутоноэтических представлений. Затем возникает ряд интенсивных ментальных представлений, которые легко соскальзывают в состояние блуждания среди прошлых, настоящих и будущих тревог. Возможно, именно так формируется характерный паттерн ИПВ.

Система вознаграждения, сенсорные, регулирующие и ментализирующие сети, участвующие в привязанности, могут влиять на префронтальную область, формируя восприятие эмоциональных сигналов и протекание социального познания во время переживаний, связанных с близкими отношениями. Задача ИПВ, описанная Гессе²¹⁹ – вести последовательный диалог о прошлом, в котором стороны сотрудничают друг с другом, – может быть сложной. Если разум пребывает в тревожном состоянии, такой вызов может привести к потоку эпизодических представлений, нарушающих функции эмоционального восприятия и социального познания. Кроме того, в контексте воспитания такой «перебор» представлений может нарушать способность префронтальной области опосредовать чувствительность к сигналам ребенка. Теряется способность к сонастройке и регуляции эмоциональных состояний родителя – то есть нарушаются процессы, которые обычно позволяют ребенку достигать последовательной и предсказуемой социальной референции. В парах с амбивалентной привязанностью ребенок смотрит на (часто невербальные) реакции родителя, чтобы «узнать, как надо чувствовать»,²²⁰ – так он учится регулировать свои внутренние состояния. Но эти взаимодействия непоследовательны. И такое «кривое зеркало» может усилить у ребенка ощущение запутанного «я».