Текст книги "Красное Зеркало. Легенда вулкана"

– Держи, вам с дамой на двоих, – буркнул он.

Я сказал всем «спасибо», что, кажется, вызвало недоумение, и уже через несколько минут в этот чайник щедрый черпак кашевара налил нам вкусного дымящегося супа.

Я не знаю, чем это они его приправляли, но такой вкусной свиноконины с концентратами и даже сушеными овощами я ни разу не пробовал. Это даже не отдавало обычным глютоматом.

Правда, Ирина некоторое время отказывалась есть из чайника, мотивируя это тем, что посуда наверняка не прошла должной санитарной обработки. Но Кадык заверил, что перед карантинной зоной все дезинфицируют, такой порядок. В такт своим словам он убежденно кивал.

Потом мы с Ириной и Кадык курили, сидя на куче труб за вагоном, а он нам травил зэковские байки. Ирина же с таким любопытством разглядывала этого представителя местной фауны, что я даже незаметно пихнул ее ногу коленом.

Потом вернулись в вагон. День уже вступил в свои права, и всем полагалось спать. Свет притушили, и от этого стало не уютнее, а только мрачнее. Я устроил Ирину на верхнем ярусе, пытаясь убедить себя, что поспать просто необходимо, даже в таком бедламе.

Я аккуратно сложил бронежилет, положил сверху сумку, вынув оттуда все металлическое и рассовав по карманам, после чего попытался лечь на это головой, глядя на черные решетки тусклых ламп.

Я вновь вознес молитву всем богам, в которой пытался попросить что-то вроде тишины, избавления от неприятностей, и, в частности, говорил, что ту долю удачи, которая мне выпадала последнее время, я, кажется, уже честно и с «горкой» отработал…

За этим внутренним монологом меня и сморила чуткая дремота. Мне казалось, что я не сплю, а лежу, слегка прикрыв веки, упираясь взглядом в эти зарешеченные фонари…

Мне то ли снились, то ли вспоминались какие-то глюки, гомон вокруг превращался в рокот винтов вертолета, а когда кто-то вскрикивал во сне, ладонь сжимала приклад лежащего рядом автомата.

Но, видно, боги услышали мои мольбы: мне показалось, что не прошло и получаса, как меня разбудил громкий окрик.

– Кто на поезд до Гордии? Поезд раньше идет! – гаркнул вошедший часовой. – Готовность пять часов!

Ну вот и спрашивается: почему нельзя было сказать это хотя бы часа через два, через три? И что это такое случилось с Марсом, что поезда тут стали не задерживаться на день, а, наоборот, приходить на день раньше? Конечно, я с удовольствием променяю досуг в этом концлагере на увеселительную поездку в сторону Олимпа, но отчего-то сердце мое учащенно забилось, и уснуть уже не вышло. Я начал замечать некую цикличность в своих настроениях: после стресса всегда наступает шок, некое отупение органов чувств, затем какое-то немного истеричное веселье, а потом некая философская отстраненность с легким ироническим оттенком, подернутая призрачной дымкой мизантропии, – что это, как не затухание нервного импульса в глобальном понимании этого понятия?

Я отвинтил крышку фляги и сделал несколько крупных глотков. Рядом раздавался хрипящий клекот, который издавал во сне Кадык. Кто-то громко выпустил газы.

Марс приучил меня к терпению, спокойствию и умению переключать свои мысли в любой обстановке. В туловище стало приятно тепло. Даже как-то уютно: я представил, как мы сейчас выйдем на холодный ночной ветер с Ярдангов и как придется проникать в поезд, скорее всего отдав все, что у нас с собой, и еще как-то выкручиваться, уговаривать и располагать к себе проводника или машиниста, хоть и было мне это не впервой. Я очень рассчитывал на последнюю плитку шоколада из пилотских запасов, хотя так мечтал сберечь ее для Иры…

Все так и было – полусонных людей под лай собак и окрики часовых вывели на освещенный участок платформы перед пакгаузом и попытались построить в две шеренги.

Мы с Ириной напоминали сиамских близнецов, согревая друг друга в обнимку.

При всем при этом побег Кадыка из своей зоны принудительных работ выглядел до крайности прозаичным – он всю дорогу семенил за нами, пригибаясь под тяжестью двух внушительных узловатых тюков, принадлежавших толстой старухе, поминутно причитая:

– Куда ставить, бабуля? Может, ты присядешь? Не устала, арка ты моя железобетонная! Да я-то крепче дромадера, я тебя еще понесу!

Не знаю, как уж они там договорились, но бабка крыла его отборными ругательствами, изредка называя его «племянничком», а нас почему-то «дармоедами».

Перед выходом на платформу, когда все показывали жетоны удостоверений, Кадык коротко пожал проверяющему часовому руку, а вслух громко сказал:

– Как приедем, мы тебе напишем, вот только наших молодоженов устроим!

Я чувствовал, что мы с Ириной являемся частью некоего преступного плана, но, честно говоря, мне было уже плевать…

Где-то вдалеке раздался низкий рокочущий гудок, эхом отразившийся от глинистых холмов, пробежавший волнами низких частот над самой землей. Станция «Востока» ответила двумя короткими высокими сигналами.

И вот через несколько минут в перспективе переплетающихся стрелок из-за поворота дороги, того самого, со склоном холма, от которого я на дрезине увидел корпуса «Востока», там, в этой мглистой рельсовой дали, зажглось яркое пятно света.

Оно слегка сместилось вправо и начало медленно расти. Вновь раздался гудок локомотива, но уже ближе – он входил в стрелочную зону. Ветер донес тихий шум и постукивание колес.

Яркий пучок света стал еще сильнее, и под ним стали видны еще два огонька – это были фары.

Я даже оцепенел на какое-то время, завороженно вглядываясь во мглу марсианской ночи, которую озарил этот свет, как мне казалось, свет надежды. Это было словно избавление, спасение от всех бед и несчастий, надежда на лучшее, жажда движения, – словом, все вместе это волновало и будоражило.

Меж тем уже отчетливо было слышно рокот мощных дизельных двигателей и лязг колес многотонного состава. В свете станционных прожекторов возник тупой бронированный нос локомотива, увенчанный ярким фонарем. Над самыми рельсами у локомотива висел здоровенный ковш, повернутый чуть наискось, напоминая то ли совковую лопату, то ли стальную бороду.

Поезд опять дал гудок, но уже короткий, а шлагбаум перед станционной вышкой медленно ушел вверх.

Так же медленно и как-то величаво состав подъезжал к платформе. По стрелкам уже шагали станционные рабочие, обслуживающие поезда.

Локомотив повернул на дуге рельсов к платформе, грохоча по перемычкам стрелок, и, выпустив черное облако выхлопа и поскрежетав тормозами, стал медленно гасить движение, подъезжая к платформе.

Громада его имела сзади кабину машиниста с узкими смотровыми блистерами и торчащей сверху пулеметной парой на вращающейся платформе. Черные вороненые стволы грозно смотрели вперед. Клепаная обшарпанная стена корпуса со входным люком и маленькой железной лесенкой проехала в нескольких метрах от нас. Запахло выхлопным перегаром, и в лицо дохнуло мазутное тепло.

За собой локомотив тащил шесть таких же обшарпанных вагонов, укрепленных под окнами стальными листами на огромных болтах, и одну платформу. Окна были покрыты толстым слоем прозрачного пластика, хотя сказать, что это мутная и дырявая местами субстанция была прозрачной, было бы не совсем верно.

Кое-где вагоны были разрисованы граффити – от надписей до каких-то безумных картинок. Из-под колес вырывались клубы пара, и что-то шипело. У среднего вагона вместо окон были зарешеченные щели: там перевозили дромадеров и других животных, – запах от него шел соответствующий. Последний вагон в конце, на крыше, тоже имел пулеметную турель.

Зашипела пневматика, скрипнули по металлу тормозные колодки, и, оглушительно лязгнув вагонными сцепками, состав остановился, громко зашипев стравливаемым из цилиндров воздухом.

Помятая железная дверь первого вагона распахнулась со странным свистящим звуком, и на платформу соскочили двое вооруженных людей в военных комбезах, с охотничьими жетонами, пришитыми прямо на груди, – это были Машинисты, Охотники, которые обслуживали железную дорогу и поезда. Платили у них хорошо, и чужих туда брали редко. Один замер с автоматом у двери, а другой, пожав руку охраннику с «Востока», стоящему на платформе, о чем-то с ним стал негромко разговаривать.

Из других вагонов тоже вышли Машинисты, даже кто-то, кто приехал сюда, на «Восток». Громко лязгнув по направляющим, отодвинули широкую дверь вагона-бестиария и вывели оттуда навьюченного свиноконя и радостно гукающего дромадера, которых немедленно повели в пакгауз. Раздавались возгласы, смех и шум выкидываемых на платформу тюков и чемоданов.

Затем нас вновь досматривали, проверяли вещи и визы. Кадык слился с нами, как тень, будто всю жизнь он был нашим слугой и охранником, которого интересовали только наши дела, и особенно наша бабушка. Он не лез на глаза, но каждый раз, когда я видел его, он был чем-то сосредоточенно занят – перекладывал вещи из одной сумки в другую, развинчивал термос-чайник, проверяя его электроцепь, или же сосредоточенно смотрел в свой КПК, что-то записывая в нем световым пером. Потом он вдруг решил укутать бабушку теплым платком, и та еле от него отбилась – Кадык в порыве энтузиазма заворачивал в платок ее вместе с лицом, утверждая, что у нее обветривается кожа.

Наш пилотский шоколад произвел на Машинистов неизгладимое впечатление, они даже с подозрением поинтересовались, где мы его взяли. Пришлось соврать про заброшенный аэродром, который мы нашли. А когда я сказал, что знаю Калгана, нам вообще предложили поехать в отдельном служебном купе. Не успел я и рта раскрыть, как Ирина горячо поддержала это предложение, и я тоже кивнул, передавая ценный продукт из рук в руки. Мы вошли в широкий тамбур, а втащивший за нами вещи бабули Кадык прошептал мне прямо в ухо горячими и сухими губами:

– Спасибо, братишка, я твоей доброты вовек не забуду! Это Кадык сказал!

С этими словами он распахнул тяжелую межвагонную дверцу и исчез в темноте, умудрившись прикрыть за собой так, что дверь не издала почти ни единого звука.

Я пожал плечами.

Бабушка вошла следом, астматически закашлявшись, спросила, куда делся спиногрыз, – я указал на дверь, и бабка уставилась на нее, будто дверь и была самим Кадыком.

Нас провели в вагон с кучей новых и странных запахов, потрескивающий, словно остывающий от долгой дороги. Под полом гулко раздавались приглушенные лязгающие звуки – казалось, что сам вагон живет своей жизнью.

Переборки с койками шли по обе стороны узкого вагонного коридора. В них сидела пестрая публика. Где-то даже раздалось странное блеянье. Кто-то играл в карты, стуча по откидному столику, от кого-то распространялись запахи подогреваемой еды. В основном эти люди были шахтерами, едущими потратить кровно заработанные девайсы в Лихоторо или куда попроще. Мы с трудом пробирались между торчащими в коридор с полок немытыми ногами и узелками с чемоданами. Ирина брезгливо морщилась и цепко держала меня за рукав.

В конце вагона располагались два купе – для обслуги и для охраны. Нам открыли дверь, что была справа, и, указав на полки, предложили чувствовать себя как в «Оазисе». Нам были обещаны настоящие простыни, и даже предложили эрзац-кофе! Я просто близко не ожидал такого сервиса и был поражен до глубины души, поминутно говоря «спасибо, если вас не затруднит, не хотелось бы вас напрягать», – чем, в свою очередь, поражал до глубины души суровых и молчаливых Машинистов. Видно, цена на шоколад возросла очень сильно, раз мы с Ириной могли занять целое четырехместное купе вдвоем.

Мы закинули вещи на полки и уселись возле окна, за откидным столиком, на котором было несколько дырок – следы от выдранных гнезд питания и коммуникации.

Мы вновь были вместе и как дети радовались началу новой поездки. Опустив мутное, видавшее виды окно из плексигласа, мы вдыхали свежий ветер долины, который перемешивался с запахом рельсов и бурого гравия. Огоньки станции напоминали маленькие звезды своей железнодорожной галактики, усеянной своими плеядами разнокалиберных вагонов, почерневших нефтяных цистерн, странных будочек и сарайчиков, иногда напоминавших то кабину старого экскаватора, то остов какого-то автомобиля. Ветвились трубы и шланги, белесые от пыли и песка, оплетая собой какие-то вычурные механические устройства.

Когда снаружи донесся сиплый гудок, я уж было возликовал, думая, что наш поезд отправляется. Но поезд не пошевелился. Опять ответил станционный гудок, и я с любопытством высунулся в окно.

Со стороны Гордии, то есть навстречу нам, тоже двигались во мгле яркие огни какого-то поезда. Такого столпотворения на «Востоке», наверное, давно не видали: снаружи усилилась суета и шум. Я продолжал напряженно вглядываться в темноту, пока не разглядел, как в свете станционных прожекторов, гулко стуча колесами, появился довольно необычный поезд.

Сперва появилась платформа с клинообразным ковшом впереди и орудийной башней, которая была окружена скошенными бронированными бортами с узкими бойницами. Затем показался ощетинившийся пулеметами и другими разнообразными стволами сам локомотив, с одним бронированным вагоном, крыша которого была оборудована двумя турелями с установленными на них АГС[30]30
  Автоматический гранатомет стационарный.


[Закрыть], которые были в состоянии размолоть в костную муку несколько хорошо вооруженных отрядов со взводом паладинов в придачу. Это был довольно-таки мощный бронепоезд. На его клепаных стальных бортах красовался герб Совета Четырех Городов и короткая надпись «БЛА-02».

Я подумал, что вряд ли Совет послал бы такой бронепоезд на борьбу с гриппом на буровой. Возможно, за последнее время я стал немного параноиком, но от окна я немедленно отпрянул и уселся в угол своей полки.

– Ира, – тихо сказал я, – не выглядывай в окошко некоторое время, на всякий случай…

– А что случилось? – удивилась она, немедленно поглядев в окно.

– Там просто едут власть имущие, и очень может статься, что это те самые ребята, которых Диего ждал в Персеполисе и которые очень жаждали помочь нам и нашей группе. Боюсь, что их помощь нам с тобой могла бы сильно не понравиться.

– Я поняла, – тихо ответила Ирина и также отсела в глубь своей койки.

А бронепоезд меж тем прогремел по рельсам, буквально в каких-то пяти – семи метрах от нашего состава.

– А они что, – громким шепотом спросила Ирина, – не слышали про Дарби и про то, что он нас похитил?

Я приложил палец к губам.

– Может, и слышали, – по возможности тихо ответил я. – Так что я опасаюсь того, что им вздумается проверить наш состав на предмет знакомых им имен. Да и с Горной-Шесть наш паровоз уехал подозрительно рано…

Мучительно тянулись минуты ожидания.

Вдруг дверь купе рывком открыли: на пороге стаял тот же Машинист, который нас устраивал. Короткая щетина усов, пронзительный взгляд серо-голубых глаз. Некоторое время он молчал, разглядывая нас внимательно, будто пытаясь прочесть наши мысли. Через минуту я не выдержал и, изобразив на лице простоватую улыбку, которая так хорошо мне давалась, спросил:

– А вы не в курсе, когда мы поедем?

Он вновь промолчал, потом вздохнул.

– Я связался с Калганом, он просил вам всячески помогать, – наконец произнес он задумчиво. – Чего вы такого натворили?

– В смысле «натворили»? – Я невинно вскинул брови.

– «В смысле», – передразнил Машинист. – Ребята с литерного бронепоезда приехали аж из Лихоторо и собираются прошмонать весь состав – ищут Охотника Странного из долины Маринера и гида группы «кси-516» Ирину, которая с ним. Я пока ваших данных в путевой листок не вбил, но они будут сами всех проверять и визы у вас посмотрят. А мне с гвардией Совета собачиться тоже ни к чему, вот я и спрашиваю: чего вы такого натворили?

– А эти доблестные гвардейцы не интересовались еще таким парнем по имени Дарби? – спросил я непринужденно, хотя у меня в животе забегали мурашки, а желудок прилип к диафрагме.

Он опять помедлил с ответом.

– Да, и его тоже ищут, – кивнул он наконец.

Я облегченно вздохнул.

– Ну тогда все ясно, – сказал я, нахмурив брови.

– А мне не очень, – хмыкнул тот в ответ.

– Да, понимаешь, – сказал я, доверительно понизив голос. – Я не совсем понял затею этого Дарби, но он каким-то манером раздобыл поручительные документы Совета Четырех и начал выкидывать всякие номера. В частности, прибился к нашей группе в Персеполисе, и когда мы пошли к Горной-Шесть, выяснилось, что он там кого-то обчистил, чуть ли не губернатора, а из-за того, что он ушел с нами, все решили, что мы с ним сообщники. Потом он наших туристов увел. Вот мы от него оторвались и даже не знаем, где он сейчас… А встречаться с людьми из Совета, которые считают нас бессовестными авантюристами…

– Так… – Машинист поднял руку. – Можешь меня особо не грузить: я знаю, что тебя еще называют Пастух Глюков и ты там во что-то серьезное вляпался, я знать даже не хочу во что. Помогу тебе только за-ради Калгана – он мужик толковый, я ему верю. Вещи ваши где?

Я показал.

– Поезд оцеплен, идите за мной.

Мы встали и вышли вслед за ним в узкий коридор. Машинист подошел к какой-то замызганной дверке между туалетом и купе напротив. На двери туалета была табличка: «Во время стоячки туалетом не пользоваться» (кто-то стер часть буквы «н», и получилась «ч»). Машинист открыл маленькую дверцу трехгранным ключом, вынул оттуда ведерко, швабру и какую-то свернутую в узелок тряпку.

– Полезайте, – скомандовал он.

– А может, можно как-то с ними договориться? – В голосе Ирины сквозило определенное нежелание оказаться в антисанитарных условиях после обещанных простыней.

– Не болтай лишнего, – мотнул тот головой, – лезьте без разговоров, если хотите ехать на этом поезде.

Хозяйственный отсек был узким, как пенал, но зато глубоким. Запах в нем был неприятный: сказывалась близость туалета. В дальнем углу стоял бак с углем, на который я усадил Ирину, а сам закрыл ее своим туловищем.

– Опустись пониже, – приказал наш спаситель.

Машинист задрапировал меня тряпкой, пахнущей пыльной мешковиной, потом ушел. После чего, судя по звукам, он задвинул меня каким-то ящиком, в который стал сыпать что-то, что-то набрасывать, звякнул ведром, и еще пара каких-то объектов уперлась острыми углами мне в плечо.

– И чтобы ни звука, пока я не скажу, что можно, – строго сказал Машинист, после чего лязгнул дверью, и стало совсем темно.

Сердце мое колотилось. Так вот, в оцепенении, тихонько перешептываясь и чувствуя, как постепенно затекают ноги, мы с Ириной просидели около получаса.

Внезапно дверь скрипнула, и сквозь ткань я почувствовал, что в нашу сторону направлен луч фонарика.

Я инстинктивно задержал дыхание, сжав Ирину за коленку.

– Шеф, ну ты что? И сортиры будешь проверять? – услышали мы ленивый и спокойный голос Машиниста.

– И под буфер залезу, если надо, – раздался хмурый низкий голос.

– Ну ты даешь! – восхитился наш спаситель. – Я ж тебе говорю, что только проверял сам все визы – таких бы заметил: память-то у меня того, профессиональная…

– Приказ у меня, понимаешь? Или у вас, у Машинистов…

Его фразу оборвал лязг двери – и вновь нас окутала темнота. Я осторожно выдохнул накопившийся в легких воздух.

Прошло еще около двадцати минут в напряжении и полнейшей потере ощущений от нижних конечностей. Было слышно, как снаружи переговаривались гвардейцы Совета, простукивая днище вагона специальными баграми с прикрепленными к ним зеркалами с подсветкой. Я такие раньше видал.

Наконец дверь вновь лязгнула, и раздался голос Машиниста:

– Конечно, я бойлер загружал! Да, сейчас, приберусь у себя только… – Сидите тихо… – добавил он уже нам театральным шепотом.

Затем он начал вынимать все предметы в обратном порядке, и когда сдернул с меня тряпку, развернул ее почти до пола в поднятых руках, загораживая коридор.

– В купе, живо! – почти прошипел он.

Я на деревянных, негнущихся ногах проковылял за ним в открытую дверь купе, и мы с Ириной вновь забились по углам коек. Окно было закрыто: сквозь мутноватый пластик виднелись расплывчатые очертания литерного бронепоезда. Наконец он издал сиплый гудок и, громко лязгнув сцепками, плавно тронулся дальше… И будто вторя ему, раздался долгожданный рев нашего локомотива, вагон качнулся, и станция поплыла назад, вслед за грозным бронированным чудовищем, унося мои тревоги за собой, туда, в пустыню, обратно к Эвменидам…

Это было как в детстве – тогда остро ощущаешь все перемены с собой, и банальная поездка на автомобиле превращается в приключение. Даже просто поход в театр или кино… Марс поддерживал это детское ощущение необычности. Я просто удивлялся собственной способности – почему я не уставал удивляться планете, которая почти поломала меня? Сделала другим? А может, так со всеми здесь? Или я простой романтик?

Отправились мы где-то без четверти двенадцать. Стучали колеса, раскачивались койки, на которых мы сидели. Я периодически ударялся головой о «потолок» – нависающий надо мной второй ярус.

Поезд глухо гремел и лязгал сталью. Было чувство, будто мы очищаемся от чего-то, некое состояние счастливого бегства: самый качественный релаксант – и вправду движение. Непривычно быстро для всадника двигался пейзаж – вертолет не давал ощущения движения, только ракурс…

Под колесами вагонов торчали трубы компрессоров, которые сдували песок с путей, поэтому скорость поезда была невысокой – он то разгонялся, то снижал ход. Песок с пылью окружали наш состав, отчего было впечатление, что мы плывем на гребне какого-то охристо-туманного облака, как всадник на спине ветра пустыни.

Но как писал старинный писатель Гоголь, ко всему привыкает подлец-человек, так что смотреть в окно быстро надоело. К тому же сквозь мутный плексиглас смотреть было неинтересно, а если окно открыть – дул холодный ветер, и как раз на Ирину, да и пыль с песком задувало.

Посмотрели мы в полуоткрытое окно только сам рассвет, встававший над Гордией. Вместе закурили, а Машинист принес обещанный эрзац-кофе. Он назвался Хмурым.

Я еще раз горячо поблагодарил его за заботу и помощь, а он, казалось, не понимал, что я имею в виду, поэтому я осекся, чтобы не выглядеть навязчиво-вежливым.

Он посидел какое-то время с нами в купе. Поболтали про всякую разную жизнь и ее проявления. Выяснилось, что Калган чуть ли не герой Ярдангов, под предводительством которого объединились кланы, вытеснившие со здешних районов Амазонии отморозков. Таких Охотников было шестеро, и они все из клана Машинистов. Он хотел понять, как я, пришлый, да к тому же еще и «землюк», смог добиться у него такого расположения, но, по понятным причинам, про геликоптер и «Зеркало-9» я умолчал, соврав о совместном рейде в Эвменидах, где Калган спас нас от происков Дарби.

С неподдельным интересом он расспрашивал Ирину, как опытного космического путешественника с Земли (все же у нее было четыре полета в космосе), да и про Землю она знала больше, чем я или кто-либо из колонистов.

Я так расслабился и потерял чувство реальности, что спросил – нет ли в поезде вагона-ресторана.

Хмурый ответил, что есть у них пищеблок в предпоследнем вагоне, сразу за «верблюжатней», как он назвал вагон-бестиарий.

Вообще надо заметить, что поезд далеко не весь состоял из пассажирских мест – зачастую перегородки плацкарты были сломаны и в появившемся пространстве лежали полезные грузы. А по словам Хмурого, сзади была прицеплена платформа с контейнерами, которой я не заметил за поворотом пакгауза. Больше прибыли было с товарных перевозок, нежели с пассажирских.

Он еще рассказал про свою жену и про тещу, которая просто не понимает, как ей повезло иметь зятя из Машинистов, а она, старая карга, только хнычет. Про дочь, Охотницу, и опытную притом, но он все равно за нее нервничает. А потом сказал, что все вопросы мы должны обсуждать с ним. Я сразу же обсудил с ним возможность приобретения спиртных напитков в пищеблоке, и он ответил, что для друга Калгана это без проблем. Я мысленно поблагодарил Калгана за его авторитет и расположение к нам и стал склонять Ирину к пьянству на движущейся территории.

Как ни странно, она согласилась. Хмурый обещал к нам присоединиться.

Он выдал нам ключ от купе, показал нам на висящий у стола селектор и попросил, если его кто-то будет вызывать, он в третьем вагоне. Затем он ушел, а мы отправились в хвост состава.

Будто над зловещими пропастями, пробирались мы с Ириной в межвагонном пространстве сквозь грохот колес и стальной звон сцепок. В других вагонах также кипела жизнь, пока мы не попали в «верблюжатник». Там на нас навалился запах животины и экскрементов. Ирина уткнулась носом в мое плечо, чтобы не задохнуться от этого аммиачного духа.

Морды верблюдов торчали над стойлами, перемежаясь высившимися под потолок штабелями тюков и чемоданов. Они разволновались при появлении человека.

И вдруг раздалось знакомое потявкивание: через сетчатый барьер дугой выгнулась шея одного из дромадеров, который, покачивая головой, издавал громкие звуки.

Я остолбенел – это был… Чемба!

Сразу за ним белел шерстью дромадер-альбинос Ирины, который тоже почувствовал запах своей хозяйки…

Ирина отпрянула от моего плеча.

– Ах ты моя девочка… – сказала она, подбегая к своему верблюду.

Чемберлен шумно обнюхал мое плечо и потерся об него своей здоровенной щекой, а Ирина, проскользнув под его шеей, потрепала по загривку своего белошерстого верблюда.

– Наши здесь! – сказал я, перекрывая радостное тявканье дромадеров и стук колес.

– И Дарби, наверное, тоже! – ответила Ирина, почесывая за ухом альбиноса.

Я пригляделся и заметил в глубине стойла свой рюкзак.

Дромадеры не могли нарадоваться обретению своих хозяев, а мы с Ириной устроили короткое совещание, подкармливая наших любимцев кубиками концентратов.

В том, что мы встретились с группой, было все логично, учитывая, что Дарби ехал в сторону Горной-6. А железная дорога в Лихоторо была единственным вариантом скоростного передвижения, ибо, воспользуйся Дарби, как и мы, воздушным транспортом «Зеркала-9», его легко вычислили бы сразу – на Марсе редко летают – и уничтожили без колебаний, тогда как в нашем случае роль щита играла Ирина. Да и то моя попытка обогнать преследователей в надежде на шальной поезд – провалилась. Видно, что ранний приход поезда на «Восток» был тоже неслучаен…

Ирина забралась в стойло своего верблюда и вышла оттуда, пристегивая к ноге кобуру с бластером, который, как ни странно, не был похищен наемниками Дарби.

– Ну что? – Ирина посмотрела мне в глаза. – Пойдем дальше?

Я какое-то время молча глядел на нее, потом сказал:

– Мне очень стыдно, но я не очень рад воссоединению с любимой группой.

– Я тоже, – торопливо кивнула Ирина, и мы поцеловались прямо в этом зверинце, под одобрительное фырканье верблюдов и раскатистое похрюкивание свиноконей.

Затем мы несколько смущенно огляделись вокруг, словно проверяя – как отреагировали на наш поступок звери. Но они продолжали пожевывать, посапывать и покачиваться вместе с вагоном, переминаясь с ноги на ногу.

– Ладно, – сказал я наконец. – Я уж думаю, что здесь, при народном скоплении хмурых шахтеров и ретивых Машинистов, плохие парни постесняются устраивать кавардак, учитывая, что бронепоезд нас не взял, – может, они какое-то время нас еще поищут…

Ирина кивнула, и мы пошли дальше, а я пристегнул к комбезу свою портупею с пистолетом из своего рюкзака.

Пройдя еще вагон, мы увидели на двери межвагонного перехода надпись: «Путевой пищеблок – локомотивная бригада обслуживается вне очереди».

В следующем вагоне было сильно накурено, хотя под потолком над окнами и надрывалось несколько вентиляторов. Все было по правилам – восемь столов по четыре места, пепельницы, пластиковые цветочки и непонятного цвета салфетки, то ли вырезанные из брезента, то ли до такой степени застиранные.

За столами сидели люди, курили, пили, ели и разговаривали. На барной стойке надрывался музыкальный центр, тщетно пытающийся переорать какой-то безумной эстрадой и стук колес, и шум вентиляторов, и гомон голосов.

– Выпить не повредит, – сказал я вслух сам себе и направился к стойке, за которой было подозрительно пусто.

Мой взгляд прошелся поверх блеклых прокопченных голов сидящих в пищеблоке, и первое, во что он уперся, было единственное яркое пятно в этом пространстве. Это оказалась вязаная шапочка с торчащими из-под нее копнами пушистых черных туго переплетенных косичек. Владельца этого великолепия не спутаешь ни с кем – естественно, это был Азиз. И совершенно уже автоматически, ожидая увидеть то, что я увидел, мой взгляд уперся в сосредоточенное лицо полковника Роя, который смотрел в горсть игральных карт в своей руке, словно на план поля боя, рассчитывая тонкий стратегический ход!

Я покривил бы душой, если бы сказал, что ни капли не обрадовался этим лицам, даже разглядев хрупкую пани Дронову, заглядывающую в карты Азиза и что-то оживленно ему советующую.

Сердце мое слегка участило свой пульс, и я кивнул в их сторону Ирине, которая уже улыбалась.

Воспользовавшись всеобщей сосредоточенностью, я аккуратно подошел сзади и громко произнес над ухом Азиза:

– Билетики готовим! Контроль на линии!

Все вздрогнули и на секунду обомлели. А затем (я даже не ожидал) кинулись к нам обниматься, сделав нас на какое-то время центром внимания этого заведения.

– Странний! – восклицал Азиз. – Я зналь, что ти не бросищ своих туристов!

– Ирыся, матка бозка! – кричала Дронова с такой искренней радостью, что можно было со стороны подумать, будто она встретила свою сестру после многолетней разлуки.

Полковник даже смахнул слезу и чуть не раздавил мне руку своей лапищей, хлопая меня по спине так, что я всерьез стал опасаться за целостность легких.

– Как же я рад, – бормотал он, пряча глаза, – как же я… Живые, черти… живые! Ребята!

– А я и нэ сомнэвался, что Дэн викрутится и с адской скаваротки! – кивал Азиз, вынимая из-за уха свой нескончаемый косяк. – Это дэло надо обкурить нэмного!

На секунду я подумал, что весь рюкзак Азаза должен быть набит одной только коноплей, и эта мысль заставила меня рассмеяться, расслабленно и счастливо, будто я сдерживал в груди дыхание уже очень много времени. Даже язвительная Дронова прижалась к моему плечу в легком объятии.

Тут же началась суета, беспорядочные расспросы, обрывки фраз, восклицания.

Полковник откуда-то из глубин стойки вытащил полусонного бармена и заказал «море выпивки» (именно так он и выразился). Начались сбивчивые взаимодополняющие и эмоциональные повествования, которыми взахлеб делились наши туристы.

Дарби был настолько любезен, что оставил группе два вездехода, а на оставшемся со своими наемниками укатил куда-то в неизвестном направлении. Он посоветовал особо не болтать о происшедшем, но было видно, что это больше формальность, нежели реальная угроза.

Больше всего беспокоились о нашей судьбе и интересовались пропажей Лайлы. Я соврал, что понятия не имею, куда она делась, выдвинув предположение, что, скорее всего, она была заодно с заговорщиками. На это Дронова немедленно заявила, что теперь сразу понятно, кто убил итальянца, и дело можно считать закрытым. А вот она, Дронова, сразу не доверяла этой подозрительной порочной женщине. Мне пришлось согласиться с ее доводами, рассказав почти правду про встречу с «шакалами», про НИИ «Эол», в котором оказался подземный секретный аэродром, с которого мы с Ириной угнали вертолет.