Текст книги "Дневник студента-медика"

Хирургия

Никогда не задумывались, как переводится слово «хирургия»? Слово это пришло к нам из древней Греции и состоит оно из двух составляющих: «χείρ» (звучит как «хир», но это не то, что вы подумали, потому что это – рука) и ἔργον (эргон) – действие. Получается, что это хирургия – это действие рукой, ручная работа.

Что есть хирургия для будущего фельдшера? Понятное дело, что оперировать фельдшер не может, не умеет, да и вообще от него такого не требуется, но ведь фельдшер, он потому и не врач, чтоб оказывать помощь именно на догоспитальном этапе, а на этом этапе требуется знание и умение того, чтобы вовремя распознать беду, сориентироваться и поступить правильно. Поэтому, несмотря на то, что оперировать фельдшеру не придется, все равно надо знать методы диагностики хирургической патологии и надо уметь оказывать полноценную медицинскую помощь больному человеку. В конце концов, хирургия – это не только операции.

Дисциплина началась с лекций. Сначала это была история хирургии, потом очень много было информации про асептику и антисептику. Асептика – это комплекс мероприятий, направленный на предупреждение попадания инфекции в рану. Антисептика – это мероприятия, направленные на борьбу с инфекцией в ране. То есть, использование стерильных инструментов, стерильного перевязочного материала, мытьё рук, с последующим надеванием стерильных перчаток, обработка места инъекции или операционного поля дезинфицирующими средствами – это асептика. Кстати, уже несколько раз, абсолютно незнакомые люди, например, в общественном туалете, увидев, как я мою руки, спрашивают: не врач ли я? Вот так нас научили мыть руки, что даже двадцать с лишним лет спустя, я пользуюсь теми же приёмами.

А когда, уже имеющуюся рану промывают, например, раствором перекиси водорода или раствором хлоргексидина, когда ссадины, царапины мажут зелёнкой – то это уже антисептика.

Очень большой раздел был посвящён абдоминальной хирургии (это хирургия живота), много тем было разобрано по острой хирургической инфекции (это от фурункулов и до гангрены, когда причиной таких состояний являются микробы). Ну и, естественно, хирургия очень тесно связана с травматологией, куда ж без неё? А вообще, сейчас, с позиций уже старого медицинского работника, я могу с уверенностью сказать, что в работе фельдшера, большую часть составляет именно травматологическая составляющая хирургии, нежели какая-либо другая.

Практические занятия в доклинике начались с изучения хирургического инструмента, десмургии (перевязки), и ПХО (первичная хирургическая обработка) – это комплекс мероприятий со свежей раной – остановка кровотечения, удаление инородных частиц из неё, ушивание, повязки, шинирование и тому подобное.

Кабинет по хирургии доклиники напоминал пыточную времён Ивана Грозного. На столах, в шкафах, в ящиках лежали всякие инструменты, что даже страшно было предположить, что ими делают. Пилы, бужи, корнцанги, ранорасширители, пинцеты, ланцеты, ножи, иглы, зажимы, иглодержатели и скальпели, зеркала, шины и многое-многое другое, о чем я уже и не помню.

Непосредственно в операционной нашей ЦРБ, мне пришлось побывать несколько раз.

Самое первое, что мне пришлось увидеть, придя на практику – это вывих бедра. Да-да, нечасто встретишь подобную травму.

Травма была у парня двадцати пяти лет. Его привезла скорая. Оказалось, что он ещё накануне как-то неудачно упал. Сейчас он лежал на спине, одна нога его была вывернута внутрь и была короче другой. Лицо его было серым от боли, а говорил он уже неохотно и с каким-то безразличием. Видимо, уже съел кучу обезболивающих, да и скорая, наверное, ввела что-то сильное.

– Ноги в шпагате разъехались… – говорил он, – Щёлкнуло что-то в бедре. От боли аж в глазах побелело…

– Почему сразу-то скорую не вызвал? – спрашивал его хирург, разглядывая рентгеновский снимок, который ему сделали в приемном покое.

– Думал пройдёт…

Вот это «думал(а) пройдёт» преследует меня всю мою медицинскую деятельность.

– Такие вывихи вправляются под общим наркозом, – сказал нам хирург. – Позовите анестезиолога.

Пришёл анестезиолог.

– Когда и что последний раз ел? – задал вопрос анестезиолог, казалось бы, не к месту.

– Вчера… ещё до того как упал, кофе пил… Потом только таблетки и воду, – слабо ответил парень.

Больному сделали внутривенный наркоз прямо в предоперационной, не перекладывая его с каталки. Как только он уснул, его перевернули на живот так, что его повреждённая нога стала свисать с каталки. Хирург, взяв больного за стопу, согнул его ногу в колене, а потом стал давить на область голени, оттягивая бедро книзу. Пытаясь вправить вывих, он давил, кряхтел, всячески выворачивал конечность больного, но нога упорно не вставала на свое место. Тогда вызвали пожилого хирурга, который проработал уже около пятидесяти лет.

Пожилой доктор также взял ногу больного в области стопы одной рукой и плавно стал сгибать её в тазобедренном суставе, подводя к животу несчастного парня.

– ЩЁЛК!

Мы все услышали глухой, но довольно громкий звук, вправления головки бедренной кости в вертлужную впадину.

– Ууу! – промычали мы, услышав этот звук, поскольку уже обладали знаниями анатомии и прекрасно понимали механизм вправления вывиха.

– Век живи, век учись! – сказал первый хирург, у которого не получилось вправить вывих. – Сейчас очнётся, надо будет его либо на вытяжку, либо лангету наложить. Долго он ещё в наркозе будет?

– Да наркоз-то почти уже прошёл у него, – ответил анестезиолог. – Он не спал всю ночь, поэтому он, можно сказать, не в наркозе. Он просто спит. Придется прекращать эту летаргию!

Парня повернули на бок. Дыхание его было ровным и спокойным. Он действительно просто спал. Его потрепали за плечо. Не просыпается. Похлопали по щекам – больной повёл бровями, но не проснулся. Тогда анестезиолог надавил ему на болевую точку в области шеи, больной открыл глаза.

– Спишь? – спросил доктор.

– Угу.

– Что снилось?

– Ну.., так.. нормально, – промямлил, ещё не до конца пришедший в себя, больной.

– Везите его в палату, – сказал доктор нам. – Учитесь! Доверяю вам больного!

Мы покатили каталку в сторону палаты.

Уже в палате, когда я выходил, парень спросил:

– Что с ногой?

– На месте, – ответил я. – Жить будешь!

– Хорошо, – ответил он и снова уснул.

Оно и понятно. Получить такую травму, всю ночь терпеть боль, а потом ещё и наркоз, то волей-неволей будешь спать.

Парню наложили гипсовую кокситную («coxae» – таз) лангету и оставили в отделении на несколько дней, прописав ему постельный режим.

…

– Кто хочет сегодня остаться дежурить в ночь? – спросила нас старшая медсестра отделения.

– Я! Я! – наперебой заголосили девчонки.

– А вы молодой человек? – спросила старшая у меня. – Не хотите?

Будучи уже «стрелянным воробьём», я прекрасно понимал, что старшая что-то задумала: какую-нибудь генеральную уборку кабинета с передвиганием шкафов и столов, или решила шариков налепить на два года вперёд. В любом случае, подобный расклад меня не устраивал. Генеральную я и у себя дома могу провести.

– Мне сегодня в ночь у себя в тубике, – ответил я. – Как-нибудь в следующий раз. Ладно?

Грусть, сменившая «искреннюю» улыбку на лице старшей, только подтвердила моё предположение.

Практика по хирургии

О том, чтобы пройти двухнедельную практику по хирургии где-нибудь в санатории, как это было с практикой по педиатрии, или в участковой больнице, поближе к дому – не могло быть и речи.

Практику по хирургии нужно было пройти только в хирургическом отделении. В крайнем случае – в поликлинике в кабинете хирурга. Поэтому я выбрал оба варианта. Днём я практиковался в кабинете хирурга поликлиники, ночь через две выходил в отделение.

В поликлинике работа хирурга заключается в лечении каких-либо относительно простых случаев: вскрытие фурункулов, удаление вросших ногтей, динамическое наблюдение за гнойными ранами и их перевязка. Хирург в поликлинике – он же уролог, проктолог, онколог, маммолог и много ещё кто.

…

На прием пришла девушка лет 20—25. Её походка говорила о том, что ей что-то мешает шагать нормально.

– Рассказывайте, что у вас случилось? – спросил её хирург.

Девушка засмущалась, щеки её вспыхнули румянцем. Ей было неловко и стыдно говорить о своей проблеме.

– Не стесняйтесь. Мы тут не из праздного любопытства интересуемся, – приободрил её доктор. – Верно?

Он подмигнул мне.

– Абсолютно, – ответил я.

– У меня чирей выскочил… – опустив глаза ответила девушка.

– Где же, позвольте спросить? – спросил хирург, хотя уже и так все было ясно.

Девушка стала просто пунцовой.

– Там…

– Пройдёмте в перевязочную и посмотрим на ваше «там».

Выбора у неё не было. Она прошла в перевязочный кабинет, разделась до нижнего белья.

– Вот… – она указала на фурункул.

На внутренней поверхности бедра, в области паховой складки красовался довольно крупный подкожный инфильтрат, размером с грецкий орех. Поверхность кожи над инфильтратом была блестящей и красной.

– Ну, какое же это «там»? – абсолютно серьезно сказал хирург. – Это рядом с вашим «там». И никакой это не чирей, а уже абсцесс. Надо вскрывать.

– А-а… – испуганно застонала девушка. – Это больно?

– Нет, что вы! Сейчас мы вам обколем это место анестетиком, вскроем ваш «чирей», дренаж и перевязку сделаем. На перевязки походите недельку и забудете про это ваше «там», как про дурной сон.

Девушка успокоилась, но немного.

– Ну что, студент? – обратился он ко мне. – Будешь мне ассистировать. Готовь!

– Что готовить?

– Как что? Шприц, анестетик, перчатки, перекись, салфетки, скальпель, пинцет и прочее. Тебя что не учили что ли?

– Только в теории, – ответил я.

– О! – обрадовался доктор, – значит сейчас будет боевое крещение!

В перевязочном кабинете стоял накрытый стерильный столик.

Стерильная простыня, покрывавшая столик, от постоянных стерилизаций паром в автоклаве, даже отдаленно не была белой, как в наших кабинетах доклиники. Цвет её напоминал больше портянку деревенского пастуха, которому пришлось вытаскивать из болота увязшую овцу. Простыня была грязно-серого цвета с нелепыми разводами и пятнами от воздействия пара под давлением. Но, несмотря на неприятную внешность, она была стерильная. К её углам были прикреплены цапки и ярлычок из подкладной клеёнки, на котором были написаны дата и время накрытия столика.

Я собрал необходимые инструменты в лоток.

– Перчатки, – сказал хирург.

Я надел ему перчатки. Как учили – удерживая перчатку за растянутые обшлага, большим пальцем от себя.

Вскрыл шприц, вскрыл ампулу с анестетиком.

– Так! – обратился доктор к девушке. – Ну-ка, красавица, ложись вот так, вот эту ножку вот так, а вот эту вот так… Вот, молодец! Умница! Не бойся, сейчас будет укол, а потом это место замёрзнет.

Доктор обработал антисептиком место инъекции и начал медленно обкалывать инфильтрат.

– Ой, мамочки! – визгнула девушка и зажмурилась от укола.

– Ну-ну, красавица! Что ты? Все хорошо, все нормально. Сейчас все пройдёт, все нормально будет.

Кожа под действием вводимого препарата вздувалась и приобретала вид лимонной корочки. Когда корочка распространялась примерно на полтора сантиметра от иглы шприца, доктор прекращал введение и снова подкалывал на границе этой самой корочки, увеличивая площадь анестезии.

– По Вишневскому? – спросил я, наблюдая, как доктор делает анестезию.

– Именно, – ответил он.

Когда вся поверхность кожи над инфильтратом стала лимонной корочкой, хирург скальпелем сделал крестообразный разрез. Из абсцесса хлынул гной. Я быстро сориентировался, подложив салфетки.

Вскрытую полость промыли, задренировали марлевой турундой, наложили повязку.

– Ну вот, красавица, поднимайся, одевайся, завтра снова приходи. Только уже на перевязку! Мы будем тебя ждать, сильно-сильно!

Доктор говорил эти слова так обычно и просто, как будто разговаривал с родным и близким человеком. С одной стороны, я прекрасно понимал, что слова его уже заучены и заточены под каждую его процедуру и под каждого пациента, когда нужно говорить с ним. Я подумал, что он уже через десять минут не будет помнить, что он говорил тому или иному пациенту во время манипуляции. А с другой стороны, такому отношению к пациентам нас ведь не учили. Нас учили к пациентам обращаться на «вы», уважительно и, я бы сказал, даже несколько с позиций обслуживающего персонала, прислуги. Мог ли доктор сейчас, в данном случае, соблюдать манеры общения светского этикета? Обращаться к больной на «вы»? Однозначно, нет. Пациент должен доверять доктору, должен видеть его уверенность, а главное, эту уверенность пациент должен чувствовать.

…

– А у меня палец на ноге опух… – сказал следующий, зашедший в кабинет больной.

Это был мужчина, примерно сорока лет на вид.

– О, как! – снова с обыденно-удивленной интонацией воскликнул доктор. – Просто взял и опух?

– Ну, не совсем, – ответил мужик. – Корова мне на ногу наступила две недели назад… А теперь вот палец опух…

– Ну, показывай!

– Что показывать? – не понял мужик

– Фотографию коровы, конечно!

Мужик рассмеялся и продолжил шутку:

– Зачем фотографию? Я её с собой привёл! В коридоре стоит! – сказал он, осторожно снимая ботинок и носок.

На большом пальце его правой стопы была огромная повязка с торчащими из неё листьями.

– Подорожник? – спросил хирург, глянув на повязку.

– Алоэ! – ответил мужик.

– С мёдом?

– Ну…

– Ох-хо-хох… – устало протянул доктор. – Странно, почему не помогло?

Под повязкой оказался сломанный и вросший ноготь, приведший к панарицию (панариций – воспаление пальца).

– Резать надо, – сказал доктор, – и ноготь удалять.

– А может пройдет?

– Нет. Если уж алоэ с медом не помогло, то не пройдет. Надо резать.

Мужик горько вздохнул.

– Режьте…

– Собирай! – кивнул мне доктор.

…

Следующий больной был дедушка с с забитым мочевым катетером из цистостомы, который мы благополучно заменили. Потом пришла женщина с фиброзным образованием молочной железы – её мы направили в областной онкодиспансер, потому что в условиях ЦРБ точный диагноз не выставить. Потом пришел одноногий инвалид. Ногу ему удалили по поводу облитерирующего атеросклероза, и теперь он, передвигаясь на костылях, периодически проходил курс стационарного лечения: капельницы, вазодилататоры, антиагреганты.

– Курить бросил? – сурово спросил его хирург, выписывая направление в стационар.

– Не совсем…

– Тогда всё вот это лечение бесполезно! – так же сурово сказал доктор, но направление выписал.

При облитерирующем атеросклерозе, выражаясь простым языком, происходит нарушение внутренних стенок сосудов, ухудшая проходимость крови. И чем дальше от сердца, тем хуже проходимость пораженных сосудов. В конце концов, при несоблюдении рекомендаций и пренебрежении лечением, конечность не получает нужное количество питательных веществ и её приходится ампутировать. Одним из провоцирующих факторов этой болезни является курение.

…

В тот день я научился многому. И это не только манипуляциям и проведению местной анестезии. Я научился уверенному поведению при проведении подобных процедур. Пусть мне будет страшно, пусть я волнуюсь, но этого не должен видеть пациент. Именно уверенность доктора, порождает доверие пациента, а это уже половина дела. Я прекрасно понимал, что когда-то мне придется жить и работать одному и где-то далеко (так и случилось позже), а люди будут идти ко мне за помощью. Идти они будут не только с чирьями, вросшими ногтями или насморком, геморроем, простатитом или беременностью. Именно от моей уверенности будет зависеть наш с пациентом успех.

Оперативная хирургия

Хирурга, с которым мне пришлось принимать больных в поликлинике, звали Дмитрий Владимирович Краснов.

– Приходи завтра дежурить в стационар, – сказал он мне. – Я заступаю дежурным врачом.

– Хорошо.

Вместе со мной в ночь пришли еще три моих однокурсницы. Света, Лена и Таня.

Хирургическое отделение ЦРБ находилось на третьем этаже трёхэтажного корпуса. В одном крыле находилась собственно хирургия с травматологией, оперблоком и столовой, в другом крыле было гинекологическое отделение. Расположение хирургии и гинекологии на одном этаже было обусловлено тем, что операционная в ЦРБ была одна, поэтому и гинекологические операции производились там же.

Дежурившая в ночь медсестра, увидев нас, оживилась:

– Очень хорошо! Помощники ко мне пришли! Надо проверить и подписать продукты в холодильниках в палатах! Просроченные и испорченные выкинуть!

«Ага. Легко сказать: «Выкинуть!». Попробуй-ка, выкинь, хоть и  просроченный кусок чужой колбасы! Да за это можно и по шее схватить! – думал я, шагая в сторону мужской палаты».

В палате было семь человек: пять человек на скелетном вытяжении, еще двое находились по поводу каких-то проведенных несколько дней назад операций.

Мне предстояло проверить холодильник.

– Мужики, здорово! – по-простому поздоровался я. – Мне ваш холодильник надо проверить. Жрать хочу, капец!

– О! Студент пришел! – сказал кто-то из больных и засмеялся.

– Ага! – ответил я. – Сейчас просрочку выкину, остальное съем.

– Сделай одолжение! – подхватил другой больной. – Мне мои каждый день беляши и оладьи тащат, а мне в рот ничего не лезет. Пропадут ведь!

От возникшей перспективы плотно покушать на халяву, у меня сладко закружилась голова. Вроде пошутить хотел, а вышло всё еще даже лучше. Я открыл холодильник.

– Вон, на второй полке пакет, подписано «Ибрагимов», – сказал больной. – Забирай!

В пакете было штук десять беляшей.

– И у меня там сметана, – сказал второй больной. – Тоже забирай!

На полке стояла поллитровая банка сметаны.

Мне, хоть и перепало счастье пожрать на ночь глядя, все равно стало не по себе. Я подумал, что больные меня угощают, а я сейчас, помимо того, чем они меня угостят, еще и другие продукты, у которых прошел срок годности и хранения, заберу и выкину.

– Да я так-то «просрочку» вашу выкинуть пришел… – виновато и уже серьезно сказал я. – Порядок такой…

– Да, понятное дело! – ответил мне больной Ибрагимов. – Ты посмотри на меня. Я вторую неделю лежу с ногой сломанной. Знаешь какая для меня проблема в туалет сходить по-большому? Как тут можно столько жрать? Да и не хочется совсем. А они все несут, да несут…, и расстраиваются, что я не ем совсем. А так, хоть вы чаю попьёте.

А ведь действительно. Мало того, что при вынужденном лежачем образе жизни, энергия почти не расходуется, так еще и в туалет сходить проблема. Это же судно, утка. А в палате ещё пять человек таких же больных лежит.

К счастью, просроченным оказался только уже ставший зелёным творог уже выписанного больного.

Из палаты я вышел с пакетом беляшей, банкой сметаны и чувством собственной нужности больным здесь и сейчас.

Из женской палаты доносились визг и крики. Видимо, девчонки-однокурсницы не нашли общий язык с женщинами и спорили из-за каких-нибудь вялых огурцов.

Я быстренько, пока меня с продуктами не поймала дежурная медсестра или санитарка, отнес свою добычу в виде беляшей и сметаны в холодильник, который находился в комнате раздачи пищи, предварительно удалив с продуктов фамилии больных. Всё-таки, что не говори, а подработка в тубике научила меня стратегически соображать и эффективно действовать.

– Вот, – сказал я медсестре показывая зелёный творог, – остальное все в порядке.

Девчонки вышли из палаты разъярённые, с раскрасневшимися лицами и свирепыми глазами. В это время я сидел на подоконнике в холле отделения и с умным видом заполнял дневник практики. Я, глянув на них, едва сдержал смех, потому что рассмеяться было бы слишком просто и обидно для них. Надо было как-то разрядить обстановку.

– Ну, как вам практика по хЫрургии? – улыбнувшись, спросил я. – Набираетесь опыта?

Девчонки отмахнулись.

– Да ну тебя!

Наступила ночь. Заполнив огромную кучу всевозможных журналов на постах, разведя несколько вёдер дезрастворов, переделав кучу инъекций и капельниц, мы, наконец-то собрались покушать.

– А где можно перекусить? – спросили девчонки у медсестры.

– Идите в комнату раздачи пищи, ставьте чайник, – ответила медсестра. – Я сейчас тоже подойду.

Я, поскольку уже побывал в раздаточной, зашёл и полной темноте уверенным шагом пошёл в сторону холодильника. Таня решила включить свет, но не могла найти выключатель, поскольку никто из нас не знал где он находится. Она шарилась около двери, ощупывая стены. Внезапно открылась дверь и одновременно включился свет. На пороге была медсестра. От неожиданности Таня выпрямилась и нос к носу столкнулась с вошедшей медсестрой.

– А-а-а-а! – испуганно закричали они одновременно, стоя лицом к лицу.

– Я выключатель искала, – опомнившись, сказала Таня.

– Я думала, вы курить ушли! – сказала медсестра. – Вот он выключатель, снаружи.

Выключатель находился снаружи раздаточной.

Только представьте себя на месте Тани. Вы ищете выключатель в темном незнакомом помещении, и вдруг включается свет, и вам в упор смотрит испуганное лицо медсестры. Представили? А теперь представьте себя на месте медсестры, которая на уровне мышечной памяти знает всё отделение, все помещения и где находятся выключатели. Когда заходит в раздаточную, одновременно включив свет, неожиданно видит перед собой растерянное и испуганное лицо студентки.

Поесть мы толком не успели, потому что на посту зазвенел телефон, потом загудел лифт и в хирургию подняли мужчину с острыми болями в животе.

Мы, естественно, пришли смотреть, что там такое случилось.

Больному было около пятидесяти лет на вид. Лежал он на левом боку, подтянув колени к животу, и громко стонал. От него очень сильно пахло алкоголем и куревом.

Подошёл Краснов. Он уже осмотрел этого больного в приёмнике и даже распорядился собирать опербригаду.

– Предположите диагноз, господа? – обратился он к нам. – Навскидку!

Неплохо было бы собрать анамнез, но решительности расспрашивать такого больного у нас не хватало.

Я стал размышлять последовательно. «Больного уже подняли в хирургию и собирают опербригаду, значит, будут оперировать, так? Так. А значит, что это не банальный гастрит или колит, а «острый живот». Теперь. Какие острые животы мне известны? Аппендицит, холецистит, прободная язва, заворот кишок, возможно травма живота, перитонит опять же… Что наиболее подходящее для данного больного? Мужик пьяный, и, судя по его пропитому лицу, любит приложиться к бутылочке-то. Так что это? Прободная язва? Алкогольный панкреатит?

– Язва? – неуверенно предположил я.

– Какая? – спросил хирург.

– Прободная?

– Да! – ответил хирург.

«Ух, ты! Угадал!» – радостно подумал я.

– Попросись на операцию! – стали шептать мне девчонки.

– Можно на операции поприсутствовать? – спросил я.

– Готовьтесь, – коротко ответил хирург.

Собралась опербригада. Хотя опербригада – это громко сказано. Был хирург, анестезиолог, операционная медсестра и санитарка. Ну и мы студенты выстроились вдоль стены операционной.

Мужику дали наркоз, укрыли простынями, залили йодом операционное поле, вскрыли брюшную полость.

Хирург перебирал внутренности больного, пытаясь найти язву. Операционная медсестра ранорасширителями удерживала края разреза.

– Вот она! – сказал хирург, – Нашёл.

Мы, стоя около стены, вытягивали шеи как гуси, пытаясь заглянуть в брюшную полость и увидеть эту самую прободную язву, о которой столько было говорено на лекциях.

– Можете подойти, посмотреть, – сказал он нам.

– Дмитрий Владимирович, – строго сказала медсестра. – Не надо.

– Пусть посмотрят! – одёрнул её хирург.

Мы, поправив маски, подошли и заглянули в разрезанную брюшную полость.

Между пальцев хирурга была зажата двенадцатиперстная кишка, на которой было совсем маленькое отверстие, размером, примерно, полмиллиметра.

– Вот, прободилась и к сальнику прижалась, – сказал хирург.

– И всё? – разочарованно произнёс я. – Это и есть вся язва?

– Да, – ответил Краснов.

– Я думал она больше будет…

– Это она снаружи стенки кишки такая маленькая, – ответил хирург, – внутри эрозия гораздо больше. Будем ушивать!

Язву ушили, больного зашили.

Анестезиолог прекратил подачу ингаляционного наркоза, и через некоторое время больной стал возвращаться из объятий Морфея в суровую реальность. Сначала у него появилась беспорядочная двигательная активность. Он начал дергать руками, с каждым разом все больше увеличивая амплитуду движений. Вдруг он затих, потом открыл глаза и резко и громко крикнул:

– Э-эй!!!

– Да не кричи ты так, – просто сказал анестезиолог.

– Что это с ним? – спросила Лена.

– От наркоза отходит. Такие товарищи – анестезиолог хлопнул себя тыльной стороной ладони по шее, – частенько что-то кричат. Бывает ещё и песни поют.

Больного отвезли в палату.

Около трёх часов ночи скорая помощь привезла тридцатилетнюю женщину с подозрением на внематочную беременность. Женщина была бледного воскового цвета и уже не стонала, хоть и была в сознании. Она лежала на каталке на спине. Заострённые черты лица, сухие потрескавшиеся губы. Её, медленно блуждающий, безразличный взгляд не задерживался ни на чем. Создавалось впечатление, что она смотрит, но не ничего не видит.

– Давление? – резко спросил Краснов у медсестры приемного отделения.

– Семьдесят на ноль! – ответила та.

– Группу, резус-фактор! УЗИ, гинеколога! Опербригаду собирайте! Быстро! – раздавал команды Краснов. – Полиглюкин в систему, кровь готовьте. Поднимаем в операционную!

Быстро проведенное УЗИ подтвердило диагноз. Беременность развилась в маточной трубе, и когда плодное яйцо достигло уже больших размеров, маточная труба просто-напросто лопнула. Возникло внутрибрюшное кровотечение, приведшее к геморрагическому шоку.

На этапе дачи наркоза в отделение приехал гинеколог и присоединился к проведению операции.

Я стоял у головы больной рядом с анестезиологом.

– Что это она делает? – кивнув на медсестру, спросил я у анестезиолога.

– Это называется реинфузия крови, – ответил он.

Операционная медсестра небольшим половником черпала из брюшной полости женщины излившуюся кровь и пропускала её через стерильную марлевую салфетку во флакон. Как только флакон наполнился, она заткнула его пробкой и подключила к капельнице. Таким образом, кровь, излившаяся в брюшную полость, возвращалась в сосудистое русло.

Женщине провели лапаротомию, удалили лопнувшую маточную трубу.

– Гинеколог, заглядывая в полость малого таза, сказал:

– Дренаж оставьте. Мы её полечим у себя в отделении.

– Угу, – согласился Краснов.

Это значило, что при зашивании брюшной полости, в малый таз женщины введут дренажную трубку, другой конец которой будет торчать из операционного шва. По этой трубке к месту воспаления будут напрямую вводить антибиотики.

…

Оставшуюся ночь уже не спалось.