Текст книги "Ось земли"

– Ты не понимаешь промысла Господа! Не мы, а Господь даст нам силу обладания!

– Уже три тысячи лет минуло нашему народу, но мы не дождались никакой особенной силы! Только книжники и фарисеи без конца повторяют эти выдумки. А Бог был на стороне проповедника! Поэтому он заставил Иуду повеситься, вот что!

– Молчи, щенок! Даже если Бог был на стороне преступника, мы должны заставить его действовать так, как мы хотим!

– Ха-ха-ха! От того, что тебя назвали Иаковом, ты возомнил, что можешь в самом деле заставить Бога служить своим глупым желаниям? Ты не заставишь его! Ты только обманешь всех остальных!

– Израэль, хватай и вяжи его! В его голову вселился враг, зови помощь!

Два зрелых мужа схватили молодого человека и пытались заломить ему руки за спину. Но тот был силен и изворотлив и не поддавался. Во дворе разгорелась настоящая схватка и профессор решил не оставаться в стороне. Он ринулся на помощь первому христианину, позабыв про свой возраст, и тут же был сбит с ног Израэлем. Воспользовавшись секундным замешательством нападавших, юноша исчез, а Иаков и Израэль навалились на профессора, заподозрив в нем сообщника сбежавшего бунтаря. Через минуту он был связан пор рукам и ногам и лежал на грязных булыжниках дворика.

– Не прошло и ночи, как у Иисуса появились сообщники – прохрипел Иаков – что будем делать с ним?

– Думаю, он достоин попасть на Голгофу вместе с другими ворами и убийцами.

– Прежде мы должны отвести его на допрос к первосвященнику. Но сегодня шабат. Не подождать ли нам рассвета?

– Да, ты прав Иаков. Запрем его в погребе и подождем рассвета. Так будет правильно.

Вскоре профессора втолкнули в тесный погребок с глиняными сосудами и дверь за ним со срежетом закрылась. Он оказался в полной темноте и лишь небольшая щелка между толстыми досками двери пропускала лучик света.

– Ну, так и быть. Коли уж твои проделки привели меня в еврейский винный погреб, то я начну с пробы их продукции. Только сначала распутаю тебя – услышал Александр Александрович знакомый голос и различил в темноте очертания Поцелуева. – Я ведь тебя предупреждал, что не все путешествия хорошо кончаются – говорил Порфирий, развязывая веревки на Александре Александровиче – Вот попробуй сейчас вернуться к себе на Грюне штрассе, а я посмотрю, что получится!

– Почему не получится?

– Профессор, ты меня удивляешь. Сегодня преддверие Воскресения Христова. Представляешь, сколько Высших Сил собралось в Иерусалиме? И среди желающих не только бесплотные херувимы. Тут и темной нечисти полно. Поэтому, чтобы не подвергать событие излишним испытаниям, так сказать, пролеты в пространстве временно прекращены. Поэтому тюремщики твои имеют шанс тебя на самом деле ….

– Этого не может быть!

Поцелуев налил в найденный черепок вина из кувшина, выпил и сплюнул:

– Тьфу, кислятина. Может, Сашхен, может.

– Я предпочитаю не употреблять ласкательных имен в общении с мужчинами. Гадость какая!

– Хорошее у тебя имя – Сашхен. Это у меня ласкательное дрянь – Порфиша. Меня так одна потливая писательша звала. Так вот Сашхен, лучше бы не ждать здесь, когда наступит полночь. Как знать, если Иаков передумает и донесет на тебя сегодня… Он ведь может один к первосвященнику сбегать, чтобы с дружком премией не делиться, понял? Поэтому будем выбираться.

– Как ты думаешь это сделать?

– Придумаем. Хочешь вина?

– Между прочим, еще идет Великий пост.

– Ну, постись да смотри в щелку, чтобы Иаков не ушел из дому. Если что – буди. А как стемнеет – начнем.

В темноте послышалось бульканье вина, которое вскоре сменилось сонным сопением Поцелуева, разлегшемся прямо на глиняном полу.

Александр Александрович сидел рядом, наблюдал, как медленно тускнеет свет в дверной щели и размышлял об услышанном разговоре. Ничего нового для него этот разговор трех иудеев не содержал. Учителя еврейского народа смогли глубоко заложить в его сознание стремление стать хозяевами мира. Оно много веков подряд объединяло иудеев и одновременно приносило им огромные страдания. Давно нащупав, казалось бы, безупречный способ подчинения своим интересам других народов – через сплетение продуманной финансовой паутины, они встречали ожесточенное сопротивление и несли исторические поражения. Их уничтожали и изгоняли в массовом количестве, но никакие трагедии не останавливали их, они продолжали идти к своей цели. Наверное, и Великая Инквизиция и Холокост воспринимались ими лишь как неизбежная плата за эту высокую цель. Здесь, в Палестине, они довели мусульман до взрывоопасного состояния, и будто не осознавая последствий, продолжают раскручивать маховик государственного терроризма против них. Это путь к еще одной катастрофе. Когда-нибудь соседи Израиля объединятся и евреям едва ли удастся победить. В ответ на израильскую атомную бомбу неизбежно появится мусульманская атомная бомба и тогда ставки станут равными. Смогут ли израильтяне когда нибудь понять, что в их национальной идее таится их собственная погибель? Или есть надежда на потомков этого парнишки Илии? Может быть, они однажды возьмут верх в Израиле?

Размышления профессора прервал Поцелуев. Он заворочался в темноте, потом кашлянул и спросил:

– Как ты думаешь, Сашхен, сколько сейчас времени?

– Не знаю господин критик. Темнота давно спустилась и могу предположить, что уже ближе к десяти.

– Тогда начнем, помолясь.

Порфирий кряхтя поднялся, приник к двери и начал орать на арамейском:

– Иаков, Иаков, поди сюда, зову тебя во имя Господа нашего!

Никто не отвечал. Видимо хозяева дома спали. Тогда Порфирий начал грохотать в дверь кулаками и завопил еще сильнее.

Наконец послышались шаги и голос за дверью спросил:

– Что ты не даешь спать, презренный бунтовщик, чего тебе надо?

– Я хочу договориться с тобой о том, чтобы ты меня отпустил.

За дверью раздался смех.

– И это все?

– Да, Иаков. Слушай меня. По пути в Иерусалим я зарыл свои деньги неподалеку от входа в город. Я боялся, что меня ограбят сборщики податей. Я зарыл два кошелька. Один маленький, для покупок, и один большой со сбережениями. Если ты отпустишь меня, ты получишь их. Давай договоримся, ты отведешь меня за город, мы добудем кошельки и ты отпустишь меня на свободу.

– Так я и поверил тебе, незнакомец. Скажи мне лучше, где лежат деньги. Я сам туда пойду и если найду их, то отпущу тебя.

– Хорошо, я готов. Но как объяснить тебе?

– Сейчас я принесу кусок кожи и уголь Ты нарисуешь путь.

Через некоторое время раздался скрежет засова, дверь отворилась и в проеме появился Иаков. Однако вместо связанного пленника, он увидел перед собой Порфирия, упершего руки в бока и выпятившего живот. Иаков от неожиданности открыл рот, а Поцелуев схватил его за грудки и рывком втащил в погреб. Друзья навалились на хозяина, связали его веревкой и воткнули ему в рот кляп из поцелуевского носка. Затем выбрались наружу и закрыли дверь на засов.

– Быстро на Елеонскую гору, там густая зелень – скомандовал Порфирий и они спорым шагом стали спускаться к Львиным воротам. Выйдя из города спустились к подножью горы и остановились передохнуть на краю масличной рощи.

– Еще малость подождем, до полуночи немного осталось, а там мы на свободе – сказал Порфирий усаживаясь на травку. – Ну, профессор, учудил. Чуть было жизни не лишился. Говори спасибо Порфирию Петровичу, ему приятно будет. Можешь назвать меня своим хранителем. Второй раз тебя выручаю. От Малюты увел, от Иакова тоже.

– А что это за Иаков такой?

– Популярное имечко среди иудеев. Согласно легенде юноша по имени Иаков надул всех: брата своего Исаака, соплеменников, а заодно и Господа. Родился он вторым после Исаака и тот должен был после отца возглавить племя. Но Иаков умудрился у полуслепого папы вместо Исаака выпросить благословение, а братца сделал пастухом. Потом подобным же образом обманул самого Саваофа. Короче, удачливый проходимец. Те, кто получают его имя, понятное дело, стремятся повторить его подвиги. Ну, ты теперь понял, что я тебе про иудино семя говорил?

– Ты мне про Европу, а не про Иудею говорил.

– А чем сегодняшняя Европа от Иудеи отличается? Тем, что книжники и фарисеи на современном языке говорят? Вам все того же надо – власти над миром. Тогда они представляли власть над миром в виде прямого рабовладения, а сейчас – в виде власти денег. Докажи, что я не прав!

В это время послышалось шлепанье ног целой группы людей, и приятели увидели приближавшуюся к горе толпу во главе с Иаковом.

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день – прошептал Порфирий – давай быстро вверх, на вершину. Больше некуда.

Приятели стали подниматься, хватаясь за ветки и скользя по сырой ночной траве. Их заметили. Раздались крики: Вон они, все за ними! Началась погоня.

Они лезли вверх, царапаясь о сучки, падая на колени и сбивая себе ноги о каменистые выступы. Силы их быстро кончались и они слышали, что голоса преследователей приближаются. Наконец профессор плашмя лег на траву небольшой поляны и сказал:

– Беги один, Порфирий. Я больше не могу.

Порфирий сел рядом, тяжело дыша.

– Тащить тебя я не смогу, сам не молод. Буду оборонять до последнего.

Он огляделся вокруг и увидел кучу диких камней, которые остаются после окучивания маслин.

– Вот они, наши бронебойные. Любому башку расколю – и взял в свою лапу булыжник величиной с кулак.

Преследователи появились на краю поляны и Зенону стало по-настоящему страшно. Мысль о распятии вселяла в него ужас. Он инстинктивно перекрестился и пробормотал:

– Господи, помилуй!

Преследователи внезапно остановились, будто уперлись в невидимую стенку. Они пытались преодолеть эту стенку, но скользили и падали в сырой траве, не в силах приблизиться к беглецам и на метр. Порфирий также увидел это и мгновенно сообразил, в чем дело.

– Молись – прорычал он профессору и завопил:

– Слава Тебе Господи наш, Славе Тебе! Величаем, Величаем, тя…

Вдали над Голгофой пробежала зарница, и небо на миг осветилось необыкновенным лазурным светом.

– Ура! Мы победили, Христос Воскрес – прошептал Порфирий, обнял Зенона и заорал: всплываем!

Отец Петр

Отца Петра поселили в шестом бараке. Низкие потолки, засыпные стены с крохотными окошками, две круглые железные печки да два ряда грубо сколоченных деревянных нар составляли все внутреннее убранство барака. Старший по бараку, бывший директор семеновского леспромхоза Иван Клюев, показал священнику его место на нарах и коротко сказал:

– Повезло Вам. Наш барак самый лучший. Люди исключительно порядочные.

Позже отец Петр познакомился со всеми сорока обитателями барака и понял, что старший не солгал. Уголовников по неведомым причинам здесь было немного, хотя известное лагерное правило тех времен – перемешивать все статьи в одной зоне, никто не отменял. Однако как-то так получилось, что большая часть здесь была осуждена по 58 «антисоветской» статье, почти все они были выходцами из старой интеллигенции, перешедшей на службу советской власти. Многие до недавнего времени являлось членами партии. Священников, кроме отца Петра больше не было, но имелось немало людей, ранее считавшихся верующими. Они выросли еще до революции и были хорошо знакомы с той, прежней жизнью. Население барака в силу возрастных особенностей на лесоповале не использовалось, а занималось в основном обработкой древесины в мебельном цеху. Отцу Петру также отвели рабочий участок и он стал уборщиком опилок и стружек, которые нескончаемым потоком сыпались из под пил и рубанков его товарищей по неволе. Он всю смену передвигался со шваброй и тележкой по цеху, грузил отходы на тележку и вывозил в специально отведенное место, где их собирались целые терриконы. Наступал момент, когда несколько десятков заключенных начинали растаскивать эти терриконы за ворота, на проселочную дорогу, засыпая опилками рытвины и просто сваливая их в кювет. Работа для священника была не тяжелой, зато давала время углубиться в свои думы.

Отец Петр решил уйти во внутренний затвор и это облегчало ему жизнь. Он давно приучился к монашескому правилу – постоянно повторять про себя Иисусову молитву: «Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, милостив буде мне грешному». В голове его словно сложилось два слоя мыслей. В одном слое постоянно звучала эта молитва, а в другом незаметно текли размышления о сущем. Поначалу Отец Петр общался с внешним миром лишь по необходимости, что было скорее типичным образом поведения для лагеря. Людей мрачных и замкнутых здесь было немало. Он старался ни с кем сближаться, но это плохо получалось. Его скромная и молчаливая манера располагала к доверию и чем дальше, тем больше к нему стали тянуться другие заключенные. Многим хотелось излить душу, найти опору в свалившейся беде и отец Петр невольно оказывался единственным человеком, к которому можно было обратиться с исповедью.

В первые месяцы лагерной жизни тягостная тоска, сгустившаяся на душе священника после ареста, мешала ему помогать страдальцам, но выбора не было. Люди шли к нему и постепенно он втянулся в эту привычную для себя работу. Отец Петр с радостью почувствовал, что даже здесь, в жестоких лагерных условиях, бьется родничок веры. Его не удивляло то, что вчерашние атеисты и строители «светлого будущего», оказавшись в неволе, быстро обращаются к Высшей Силе в своих надеждах на лучшую долю. Будто не они еще вчера разрушали храмы и глумились над священнослужителями, будто не они считали себя пупом земли, выше которого ничего в мире нет. Оказывается, Господь смотрел на них всепрощающим взглядом и ждал, когда они придут к пониманию собственного своего бессилия перед Вечностью. Ждал и прощал.

Оживление духовной жизни вокруг отца Петра не осталось без внимания и у лагерного начальства. Однажды к работавшему метлой священнику подошел лейтенант Сикора со своими псами. Он молча постоял рядом, а потом, глядя в сторону, сказал:

– Религиозная пропаганда в СССР запрещена, заключенный Воскресенский. А в лагере за нее можно поплатиться жизнью. Понято?

И не дожидаясь ответа, неспешной походкой удалился. Священник хотел было вдогонку спросить лейтенанта, в чем тот усмотрел религиозную пропаганду, но понял, что это бесполезно и продолжил работать метлой. Напряжение, которое замутило душу при появлении лейтенанта, с помощью Иисусовой молитвы быстро улетучилось и он закончил день в умиротворенном состоянии духа. Он не видел нужды делать выводы из слов Сикоры.

Перед отходом ко сну отец Петр, как всегда, достал из под соломенного тюфяка небольшой крест, изготовленный им из сосновых брусков, приставил к изголовью, опустился на колени и стал творить вечернюю молитву. К нему тенью подошел Клюев и встал рядом. Он шептал молитву и крестился, а перед тем как закончить, также встал на колени. Отец Петр подумал, что теперь-то уж Сикора точно обвинит его во втягивании нестойких заключенных в религию, но ничего не сказал Клюеву. В душе его затеплилась искра радости, ведь Клюев совершил мужественный поступок ради веры. Значит, не зря эти муки. Значит, он нужен здесь, в неволе. Священник знал, что не выйдет из лагеря живым. Знание это пришло к нему простым и естественным образом. Когда в первый день пребывания в лагере, он обнаружил за бараком небольшое кладбище, на котором заключенные хоронили своих товарищей, он обратил внимание на дикую рябинку в углу погоста. Какой-то неведомый голос шепнул ему: вот под этой рябинкой твое место. Отец Петр с тех пор частенько приходил к рябинке в свободные минуты и присаживался под ее кроной. Рябинка шелестела своими резными листьями и словно шептала ему на ухо что-то ласковое и вечное, что должно звучать в душе каждого человека.

Отца Петра поместили в лагерь ранней осенью, а ближе к зиме в бараке вставали на молитву уже несколько человек. Они не собирались вокруг священника, каждый стоял у своих нар, но осеняли себя крестным знамением и у некоторых появились самодельные деревянные кресты. Отец Петр воспарил душой. Он уже чувствовал себя приходским батюшкой, у которого есть паства и который ей очень необходим. В то же время он ощущал, что в воздухе накапливается напряжение и ждал встречи с Сикорой. Встреча была неизбежна и он готовился к ней.

Встреча эта действительно произошла. В самом начале трудового дня, когда тусклый ноябрьский рассвет еще только-только побелил край горизонта, священник вез к террикону тачку опилок. Он был углублен в себя и как всегда повторял Иисусову молитву. Внезапно что-то могучее ударило его в спину и повергло на землю. Он упал лицом в мерзлую, пропитанную опилками грязь, услышал грозный собачий рык и ощутил острую боль от впившихся в шею клыков. Тут же последовал окрик и пес ослабил хватку. К отцу Петру неспешно подошел лейтенант Сикора и остановился над ним, похлопывая по сапогу концом поводка.

– Я не люблю, когда мои предупреждения не выполняются. Больше предупреждений не будет. Понято?

Он коротко свистнул псу. Тот соскочил со спины священника, встал рядом с хозяином и оба не спеша проследовали к дальним баракам.

Лагерный фельдшер из заключенных осмотрел раны от собачьих клыков на шее священника, промыл их карболкой, замотал шею сыпучим марлевым обрезком и сказал:

– Собаки у него как львы. Не думайте, что они вас покусали. Они только показали зубы. Если бы пес рванул мясо – порвал бы все сухожилия, а заодно и покрошил бы позвонки. Страшные звери. В прошлом году один заключенный сошел с ума и вырвался через колючку в лес. Как он это сделал – до сих пор не понятно. Колючка три метра высотой, в два ряда. Между рядами охраняемая зона, часовой на вышке. А он вырвался. Наверно, только сумасшедшие на такое способны, в них открываются невероятные силы. Ну вот, за ним пошла погоня и лейтенант тоже своих зверей спустил. Что они с бедным беглецом сделали – страшно было смотреть. Один волкодав ему все лицо свез, другой когтями живот порвал так, что кишки наружу выпали. Не связываетесь Вы с Сикорой. Он такой же зверь как его волкодавы.

Отец Петр знал, что лейтенант несравненно страшней своих волкодавов. Он происходил из той же породы, что Хлунова. Но выбора у него не было Его долгом было противостоять Антихристу и он не колеблясь шел своим путем.

Кулиш и Булай

На сей раз встречались в Чешском Краловце. Один из красивейших городов мира привлекал к себе толпы туристов, и посещение его входило в обязательную программу любого, кто захотел по-настоящему ознакомиться с со старой Европой. Расположенный на горных склонах южной Чехии, этот город поражал воображение необыкновенными пейзажами и архитектурой, в которую вложили свою душу и немецкие и чешские зодчие. Его крутые улочки, мосты и площади создавали такую непередаваемую игру городских видов, что хотелось бесконечно сидеть где-нибудь за столиком уличного кафе, вслушиваться в шум быстрой речушки и любоваться этой красотой, созданной сразу двумя гениальными стихиями: стихией природы и стихией человеческого духа.

Кулиш заметно изменил свое поведение и больше не демонстрировал показной ненависти. Была ли она у американца с самого начала, Булай не знал. Ему приходилось видеть всяких янки, в том числе и выдрессированных в центрах специальной подготовки. Они, как правило, обладали высокой психологической устойчивостью и способностью концентрироваться на поставленной цели, но с точки зрения идейной закалки оказывались беспомощными. Как правило, такие противники опирались на примитивный набор заложенных в их мозги формул и при появлении нестандартных аргументов просто впадали в клинч. Что-то подобное происходило и с Кулишем и Данила не торопил события. Он знал, что сам процесс сотрудничества будет постепенно изменять агента изнутри и вполне возможно, что однажды их отношения станут нормальными. Спешка здесь была делом неблагодарным.

Данила вел себя на встречах предельно сконцентрировано. Каждая такая встреча сжимала время и нервы в тугой узел и лишь несколько позже начинал разматываться весь логический клубок сказанного, вместе с выводами и заключениями.

– Можно, я задам несколько необычный вопрос, мистер Булай? – Кулиш начал встречу необычным образом. Данила внутренне напрягся, не зная, что сейчас последует.

– Конечно, мистер Кулиш.

– Некто Виктор Суворов, он же Резун, перебежчик из ГРУ, выпустил книгу «Ледокол», о деятельности советских спецслужб. Неужели все, что в ней написано, правда?

– Почему Вы спрашиваете о книге, которая была выпущена несколько лет назад? Кажется, о ней была достаточно много сказано.

– Вообще, меня интересует феномен предательства. Вот меня Вы принудили к сотрудничеству и я не могу назвать себя предателем. Но в советской разведке было много таких как Резун. Они предавали добровольно.

– Теперь я понимаю. Насколько мне известно, Вы происходите из верующей семьи. Ваши родители католики, так ведь?

– Почему Вы об этом спрашиваете?

– Потому что если Вы ориентируетесь в христианских понятиях, нам проще будет говорить о том, что такое предательство.

– Почему именно в христианских понятиях?

– Потому что они базовые. Перемена лагеря не всегда означает предательство, а Святое Писание такой поступок может объяснить. Ведь ни у кого не вызывает сомнения тот факт, что Иуда предал Христа, правда? А почему?

– Наверное, потому, что Христос олицетворял собою абсолютное добро. Предающий абсолютное добро без сомнения предатель.

– Вот видите, мы говорим на одном языке. Теперь возьмем святого Себастиана. Он был офицером римской армии и предал эту армию, став христианином. За это он был казнен. Христианство сделало его святым, а для римских язычников он являлся предателем. Кто он для Вас?

– Он перешел в лагерь абсолютного добра. Значит, он не предатель.

– То же самое можно сказать и о Савле, который преобразился в апостола Павла. Вот видите, как просто руководствоваться Святым Писанием. Теперь о Вашем случае. Да, мы применили принуждение в отношении Вас. Но разве Вы можете утверждать, что США является лагерем абсолютного добра?

– А Вы разве можете утверждать, что Россия является лагерем абсолютного добра?

– Лагеря абсолютного добра на грешной земле не существует, но в относительных понятиях, то есть, в сравнении с США, Россия является светлой стороной. Знаете почему?

– Почему?

– Потому что в Америке гений лихоимства уже давно торжествует, а Россия еще с ним только начала бороться, и, безусловно, его одолеет.

– Гений лихоимства – это что?

– Это та невидимая сила, которая создала американскую экономику, основанную на ростовщичестве. В Святом писании сказано о ростовщичестве, то есть, о ссудном проценте, как о тяжком грехе лихоимства. Такое общество само себя приговорило к гибели.

– Но каждое Зло утверждает, что оно Добро.

– Да, оно так утверждает и множество людей ему верят. Множество людей ослеплены его ложью. Но у Вас есть собственный опыт, чтобы избежать ослепления.

– Жизненного опыта недостаточно. Нужно еще что-то. Я, например, верю, что Америка является свободной страной, в которой люди живут лучше, чем где либо.

– Тут я поспорил бы. Есть много стран, особенно в Европе, которые для американцев являются недостижимым раем. Возьмите хоть Австрию, хоть Швецию, хоть дюжину других. В них нет тотального контроля государства и меньше изгоев.

– При чем тут изгои? Главное, что коренной американец имеет все конституционные права и живет благополучной материальной жизнью.

– При чем тут изгои, говорите? Вы уже не замечаете, что через двести лет после написания вашей конституции, у Вас не было ни одного чернокожего президента, а органах власти негров можно пересчитать по пальцам. Ваши бесчисленные «чиканос» вообще живут на положении бездомных собак и так далее. А ведь по Христу все люди братья. Если человек таких простых вещей не замечает, то ему трудно различить разницу между Добром и Злом. Но главное даже не в социальной несправедливости, ее везде хватает. Главное в том, какие причины ее порождают и устранимы ли эти причины в принципе.

– Наше общество прогрессирует, это несомненно.

– Несомненно то, что оно присосалось к кровеносной системе других народов. Теперь о причинах Вашей социальной несправедливости, которая при безумном богатстве Америки просто вопиет. Они заключаются в том, что стяжательская суть системы узаконена. Такая система будет бесконечно порождать несправедливость.

– Стяжательство не такой уж большой грех в сравнении с другими грехами.

– Формально этот так. Только оно порождает все остальные грехи. Согласитесь, ведь это правда.

– Мне трудно согласиться, потому что я вырос в этой системе и считаю ее естественной.

– Я Вас понимаю, тем более, что жилось Вам неплохо. Американцы начнут считать свою систему неестественной, когда другие народы сгонят Америку со своей шеи и она будет вынуждена обеспечивать себя всем необходимым по справедливым ценам. Тогда Ваши взгляды изменятся.

– Как раз против этого Америка и сражается.

– Это проигранное сражение. Мир не станет американским.

– И где же по Вашему прячется Добро?

– Добро сегодня действительно трудно различить. Его слишком долго преследовали и уничтожали. Но, все таки, не убили. Оно прячется в душах людей, исповедующих добро. Например, в душах Ваших родителей и в душах других многочисленных христиан по всему миру.

– Только христиан?

– Конечно же, и в душах других народов, которые верят в конечную силу Добра, будь то Христос, Магомет или Будда.

– Эти силы распылены и немощны.

– Как сказать. О католической-то церкви так уж точно утверждать нельзя. И мусульмане демонстрируют немалый потенциал. Да и православная вера находится на подъеме. Не так уж все безнадежно.

– Вы верующий разведчик?

– Чего же здесь удивительного? Удивительно то, что за всю историю нашей разведки был краткий период, когда в ней работали неверующие люди.

Только при советской власти это было правилом. А раньше, сами понимаете…

– Да, понимаю. Вера нашему делу не мешает. Правда, если найдешь компромисс сам с собой по проблеме греха введения в соблазн…Это ведь страшный грех. Помните, как Христос о совратителях детей говорил… «Лучше бы вам не рождаться на свет…. Жернов на Вашу шею и в море…» А ведь мы совращаем детей…, если перевести с библейского на современный язык.

– Когда я совращал вас, Ник, я не углядел в Вас ребенка, извините.

– Легко Вам язвить. Но на самом деле, как часто ничего не подозревающие люди попадаются в наши сети. Вот тут и думай о христианской морали…

– Не вижу противоречий. Надо постоянно возвращаться к главному: на кого мы работаем – на Добро или на Зло.

– По Вашему, все Зло в Америке.

– Объективно Америка работает на конец света. Но нельзя же каждого американца считать участником системы. Есть много людей, понимающих, в каком мире они живут. Может быть, и вы когда нибудь согласитесь с моей точкой зрения.

– С ней трудно не согласиться. Тем более, что я знаю больше, чем любой рядовой американец.

– Кажется, сейчас начнется самое интересное.

– Не знаю, будет ли Вам интересно, но я хочу поделиться информацией, которая пока не имеет никакого значения. Хотя однажды может заиграть.

– Я весь внимание.

– Все таки, мистер Булай, не пора ли нам перейти на деловые отношения? Я рискую свободой за бесплатно, а это очень обидно. Хотелось бы получать за услуги некоторую компенсацию.

– Давайте поговорим о Вашем материальном положении. Оно ведь не так отчаянно, правда?

– Оно неплохое, если судить с точки зрения среднего американца. Но для человека, не желающего иметь постоянных финансовых проблем, оно не блестящее.

– Вы хотите, как Олдрич Эймс ездить на «ягуаре»?

– Неудачная шутка, мистер Булай. Эймс был пьющим человеком, не способным адекватно оценить собственное поведение. Но его все равно не смогли вычислить наши контрразведчики. Он был предан одним из «кротов» в КГБ. Не хотел бы я идти его дорожкой.

– Прошу простить за неприятную аналогию, но все-таки напомню, что расходы сверх разумной нормы всегда были «ахиллесовой пятой» агентуры.

– Я никак не привыкну к тому, что меня называют агентом. В этом есть что-то ужасное.

– Это издержки нашей работы, мистер Кулиш. Однако к делу. Я не против того, чтобы перейти на договорные формы сотрудничества по марксистской формуле товар – деньги – товар. Если, конечно, Вы прекратите относиться ко мне как к врагу. Согласитесь, нелогично платить деньги человеку, который тебя ненавидит.

– Деньги ускорили бы процесс моего потепления.

– Вы уже ставите условия. Это неправильно. Давайте в таком случае отложим разговор на более благоприятный момент. Так какой необычной информацией Вы располагаете?

– Хорошо, я сообщу Вам эти сведения, опять же, в надежде, что они сделают Вас более щедрым.

Так вот, в Дрездене, который я уже не забуду никогда, проживает некоторое количество богатых арабов, которые учились в европейских университетах. Наша резидентура не обращала на них внимание, мало ли арабов шляется по Европе. Зато немецкая контрразведка держит их под контролем и два месяца назад передала нам данные о том, что несколько таких типов явно замышляют что-то нехорошее против Америки. Она перехватила их переписку в Интернете, которая содержит признаки связи с террористическими ячейками.

– И что же в этом необычного?

– Необычно то, что когда мы переправили депешу в Ленгли, воцарилось непонятное молчание. Хотя на такие случаи Ленгли должен реагировать в срочном порядке. Мы не дождались ответа и резидент Джон Меллоу позвонил своему дружку в штаб-квартире, который отвечает за подобные дела, чтобы прояснить вопрос. Как он потом рассказал, его дружок стал мямлить что-то наподобие «не помню такой бумаги… посмотрим, куда она делась и т. д.» Джон махнул на эту историю рукой, мол, мы свое дело сделали. Как штаб-квартира решит, так и будет, и больше к этому вопросу не возвращался. Тем более, что информация не наша, а немецкая. Я тоже уже начал забывать про этот случай, но напомнил мне его Эрих Зонненфельд из БФФ, с которым мы дружили еще в Бонне. Он спросил, что мы делаем по той информации, а когда узнал, что мы не делаем ничего, то замолчал, будто ему воткнули кляп в рот. Видимо, сообразил что-то такое, о чем я не догадывался. Я запомнил этот эпизод и задумался. Стало ясно, что история очень туманная и черт дернул меня в ней разобраться. С Меллоу я уже ничего не согласовывал, так как точно получил бы запрет на любые действия. Этот парень ориентируется строго на Вашингтон. Я по собственной инициативе направил своего агента из числа местных аборигенов поработать вокруг этих арабов. Источник мой работает в криминальной полиции. Он подготовил хорошую легенду и отправился в Дрезден. Каково же было мое удивление, когда он привез следующие плоды своей командировки.

Как вы понимаете, славные традиции немецкого сыска не позволяют полиции иметь прорехи в наблюдении за каждым гражданином, населяющим эту священную землю. Дрезденская криминалка довольно плотно присматривает за арабами. Мало ли что, наркотики, оружие, проститутки и так далее. Когда мой агент поднял досье на этих типов, то он обомлел от неожиданности: криминалка засекла контакты арабов с приезжими из Израиля. Точнее говоря, евреи имели документы граждан Египта и выдавали себя за египтян. Но эти «египтяне» наряду со встречами с арабами, провели еще встречу со своим агентом в синагоге, откуда и поступила утечка к немцам. Полиция смекнула, что ребята представляют «Моссад» и сообщила об этом в местное отделение БФФ. Видимо Зонненфельд и удивился, узнав, что мы ничего не предпринимаем. Но, тем не менее, сами по себе приезжие вели себя мирно, никаких нарушений закона не было и задерживать их на основе агентурной информации о том, что они не те, за кого себя выдают, было бы просто смешно. Поэтому немцы спокойно отпустили гостей с миром на их историческую родину. Как информация?