Текст книги "Ось земли"

– Скажите, Иван Трифонович, Вы с таким искусством неплохо могли бы и на отхожем промысле зарабатывать. Опять же в городах здания строятся. Там чище, культурней, нет таких трудностей.

– Нет, уважаемый. Что до чистоты, так моя работа всегда грязная. Хоть где, хоть в селе, хоть в городе. Конечно, в Москве сейчас можно и в хорошем общежитии пристроиться и по каменным мостовым гулять и столько приблудного люда не видеть. Здесь ведь много приблудных. Они так, не работники, а перекати-поле. Но мне здесь лучше дышится.

– Отчего же?

– От того, что я в Москве скажем, уж не один дом сложил. Помню их все до одного, но особо не горжусь. Сложил и сложил, вот невидаль. А здесь я домну ложу, да еще какую. Вот даст она плавку, пойдет от этой плавки металл на оборону, на трактора, еще на что и я знать буду – моя домна работает. Это как, не радость? А потом, ответственность какая! Вон, год назад на одной стройке при пуске домна взорвалась, сколько людей погибло. А все отчего? От того, что мастера такие клали, едри их. Я такую кладку не дам. У меня все по инженерному. Я за себя отвечаю. Как проект прописал, так точка в точку и положу.

– А что те мастера, у которых домна взорвалась, вредители были?

– Их вредителями назвали и правильно сделали. Сознательно они вредили или нет, поди, разбери. Но если твой труд к такому несчастью привел – будь здоров надевать на себя такое прозвание. Другого ты не заслуживаешь. Я так считаю. Поэтому для меня вредительство – это вопрос рабочей совести. Правильно товарищ Сталин говорит – когда ремесленного умения мало – возможность вредительства увеличивается. Это святая правда.

– Вам сейчас наверное, премию выпишут за Ваши результаты. Что делать с нею будете?

– Обещали выписать. Пока ничего делать не буду. Мне здесь деньги особо не нужны. Поеду на родину в отпуск, возьму с собой. Там пригодятся. Там у меня братеня с большой семьей, тоже ремесленник. На деревянном производстве работает, им гостинцев куплю. Матушка еще жива, ее порадовать надо.

– Сами-то откуда?

– Из Богоявления, что под Нижним Новгородом. Большое село. Храм у нас стоит на горе, по всей округе виден. Такой храм, что душа летает.

– Вы верующий?

– Что сейчас об этом говорить, чай Вы в газете про это не напишете?

– Нет, это я к слову спросил. Спасибо вам за разговор, читайте завтра нашу газету. Будет статья.

Чем дальше профессор работал на Магнитке, тем больше понимал: эти массы грязных, тяжело работающих людей несут в себе надежду на будущее. Не все, конечно. Были здесь и откровенные воры и убийцы и другой сорный люд. Но основная масса приехавших была зажжена стремлением в новую жизнь. Оказывается, такая идея преображает все вокруг. Даже этот беспросветный быт, от которого любой европейский рабочий бежал бы как от чумы, становится терпимым, и среди страданий возникают радостные песни, песни о счастье.

Профессор не стал домогаться доказательств Порфирия о том, что социализм имеет будущее. Он увидел это сам. Главный же вывод, который он сделал неожиданно для себя заключался в том, что, оказывается, человек в состоянии отодвинуть собственный эгоизм ради высоких целей. Он увидел в грязи и нужде этой стройки те искры, о которых взывал Христос! Зенону стало не по себе. А как же индивидуализм, на котором стоит весь западный мир? Ведь он неизмеримо слабей, чем то состояние духа, которое безошибочно видно в строителях. Может быть, индивидуализм – это всего лишь веселящий газ, который не дает видеть, что происходит на самом деле? А происходят события необычайные – взлет русской народной души.

И все-таки, увидев, как большая идея может преображать массы людей, профессор никак не хотел поверить в то, что Сталин стал близок русскому народу. Это выходило за грань его понимания. Он снова призывал Поцелуева к помощи и тот не отказывал ему.

– Потому и принял русский человек Сталина, что тот в его душеньку заглянул и все про нее правильно понял.

Сказал как-то Порфирий, начиная разговор.

– Окстись, Порфирий, что ты говоришь! Разве русский человек принял Сталина?! Не поверю!

– Сашхен, ты на Магнитке уже две недели в самой гуще людей обретаешься. Ты слышал хоть раз бранное слово о Сталине?

– Может народ боится!

– Теперь ты окстись, Сашхен, на дворе тридцать второй год, ни о каких репрессиях и слуху нет. Чего бояться? Признай лучше, что Сталин народу надежду в душу вложил, и народ ее принял. Признаешь?

– Ну…

– Не ну, а да. Признавайся уж, историк, коли решил правду сыскать.

Сталин потому стал великим политиком, что в величие русского народа поверил. А что такое великий народ? Это народ, одухотворенный великой идеей. Вот тебе и ключик ко всем вопросам. Одухотворенный народ способен совершать чудеса. Как ты знаешь, русские под руководством Сталина такие чудеса совершали. Что тут спорить. Другое дело, куда он страну вел. Вот вопрос вопросов.

– И куда же он вел страну?

– А сам ты как думаешь?

– Я уверен, что он создавал тоталитарное общество с исполнителями-винтиками, лишенными личной свободы.

– И зачем же он его создавал?

– Таков был его исторический маршрут.

– Так объясняют ваши европейские гадалки и шаманы. Исполнитель-винтик не может иметь шансов подняться до верховной власти. А в СССР власть до самого верху состояла из бывших рабочих и крестьян. Ошибка Сталина, мой друг, совсем в другом состояла. Его идея социализма была атеистической, то есть, сугубо материальной. Такая идея не может служить вечно. После победного взлета она обязательно вернет людей к эгоистическим настроениям. На этом все и стало рассыпаться. Оказалось, что в массе своей среди бывших героев сталинских строек завелась все та же плесень. И еще. Самая большая трагедия Сталина в том, что апостолов сталинизма не нашлось. Того беззаветного отряда руководителей, которые святость идеи охраняли бы. И эти тоже потихоньку покрывались плесенью. Поэтому великий рывок народа в светлое будущее был обречен. Но мы ведь о другом говорим, о том, принял ли народ сталинское насилие. Так вот я утверждаю, что принял. Потому что себя, родного, народ хорошо знал.

– Что за ересь ты несешь, Порфирий!

– Ересь, говоришь? Вот в сегодняшней России, в демократической такой, куда ни плюнь – везде бандиты. Спасибо, что хоть президент и премьер у нас там не члены организованных преступных группировок, За министров уже не поручусь. Все насквозь прогнило. Все продажно. Везде несправедливость. А правительство то, когда его окончательно криминал прижмет, начнет с ним демократическими методами бороться: мол, давайте все цивилизованно, мирком да ладком. Придумаем программу борьбы, назначим уполномоченных из тех же бандитов и добьемся результатов. Сколько эта борьба длиться будет, я не знаю, но когда наступит ее полный провал, то ничего другого не останется, как прибегнуть к сталинским методам. Без всяких демократических программ, резким ужесточением законов начинать преследование криминала. Только в таком случае мы будем иметь страх остальных членов общества перед наказанием. Они уже так нагло воровать не будут. В обществе восстанавливается законный порядок. Справедливость восторжествовала. Ура, товарищи!

– Это средневековье!

– Это сегодня в России правит средневековье. Ничто не пошевелится без взятки. Не имеющий денег подыхает без медицинской помощи, которая вроде как даже бесплатна. Так может, со средневековьем нужно бороться беспощадными способами? Может, оно сподручней будет?

– Не согласен, не согласен. Нужно вводить цивилизованную культуру исполнения законов всеми членами общества!

Порфирий поднялся со своего ложа, картинно прошелся перед Александром Александовичем взад и вперед, откинул назад сальную гриву волос, блеснул сумасшедшим глазом и вдруг запел хорошо поставленным, хриплым баритоном:

 
– А я Сиби– Сибири не боюся
Сибирь ведь тоже русская земля
Развевайся чубчик кучерявый
Мы живем на свете не зазря.
 

– Чуешь, профессор, о чем пою? Вот ты с таким песенником и поговори о цивилизованной культуре исполнения законов. А он тебе в ответ: живем на свете не зазря! Думаешь на нашей земле когда-нибудь такие песни петь перестанут? Если перестанут, тогда ты им о цивилизованной культуре и толкуй. А пока надо проще. Состоишь в бандгруппе, сучий сын? Состоишь! Ну и что с того, что сегодня на тебя следственного дела нет? Все равно бандит! Пошел в Сибирь, по признаку принадлежности к бандгруппе!

– Это нарушение прав человека. Это презумпция виновности!

Порфирий махнул рукой:

– Ну, тебя, с Сашхен. Надоел ты мне со своей талмудистикой. Говорю тебе: без таких мер в России ничего не добиться. Этот момент Сашка Керенский точнейшим образом отразил. Поначалу я Сашку терпеть не мог. Есть такая порода людей – первую половину жизни все их дурнями считают, а потом бац – и мыслитель оказался. Вот и Керенский такой. По молодости много глупостей наделал: в масоны затесался, с Бьюкненом, послишкой английским снюхался, вместо того, чтобы своей башкой думать, его советам следовал и буржуазную революцию не за понюх табаку профукал, в результате чего пришлось ему из России удирать. Но к старости многое понял. Так вот что он про Сталина писал, слушай: «Великий человек. Двое таких было: Петр Первый и он. Оба сделали Россию державою. Только деспотизм способен из хаоса и нищеты сделать нечто великое. Добром в политике ничего не добьешься. Я слишком поздно это понял. Насилие, железная дисциплина, но ради высокой цели можно и пострадать. Россия пребывала в спячке, он пробудил ее. Индустриальный гигант, военный колосс. Это его заслуга. Провел народ сквозь ад и вернул ему чувство собственного достоинства. Нынче каждый вынужден считаться с Россией». Чуешь профессор, как дело-то выглядит? Он мужика в колхоз силой, силой, кровью, индустриализацию силой, народ мычит, страдает, а в конце что? В конце трудовой человек видит себя совсем в другом качестве. Он – главная опора страны. Замечай, Сашхен, вчерашний раб при Сталине почувствовал себя вершителем истории! Диссидентишки то все тужились доказать, что это обман, иллюзия. Мол, коммунисты эксплуататорами были, а трудяга зря себя хозяином страны возомнил. Это его обманули. Поди, обмани его! Нет, брат, шалишь! Был он в ту пору хозяином страны и вершителем истории. Не зря всем народом пели:

 
«Широка страна моя родная
Много в ней лесов полей и рек
Я другой такой страны не знаю
Где так вольно дышит человек.
 

Народ за такое состояние души все простит.

– Ишь, какой лакированный вождь у тебя получился – ядовито отреагировал Зенон. Он не любил подобной патетики – может, объяснишь, почему тогда русская интеллигенция культа личности не простила и простить не сможет. А? Может потому, что он нашел с мужиком общий язык в ценностях средневековой давности: великая Россия, непобедимый русский богатырь, скатерть самобранка и конек-горбунок? А на современные вызовы он не готов был даже реагировать?

– Это что ты имеешь в виду?

– А то, что после войны в Западной Европе во всю расцветало, а в сталинском лагере замалчивалось: истинная демократия, многопартийность, права человека и так далее. Слабовата кишка оказалась у твоего кумира?

Зная огневой характер Поцелуева, профессор ожидал яростной вспышки, однако вопреки обыкновению, Порфирий насупился, задумался, а затем медленно изрек:

– Ты, друг мой, эпохи не путай. Сталин жил и правил в эпоху диктаторов. Сколько их тогда по всей Европе расплодилось! Начиная с Бенито Муссолини, кончая Салазаром. А вот сразу после войны разница, действительно обозначилась. Знаешь в чем разница? В исторической искушенности врагов социализма. Они не только правильные выводы сделали, но и воплотили их в реальность. В сорок пятом году социализм в европейские двери ох как громко постучал! И они за ценой не постояли: не только классовое угнетение убавили, но и демократический балаган настолько усовершенствовали, что даже появились многочисленные люди, которые стали верить в его исключительную незаменимость.

Тут и началось поражение социализма, потому что последователи Сталина такой же гибкой системы в ответ не создали. А могли бы! Да что теперь об этом говорить. Какие Вы там демократы, стало ясно после того как СССР развалился. Поползли по всем континентам завоевательные войны с участием демократических государств. Даже там, где, казалось бы, никто и предполагать не мог, например, в Югославии. После краха СССР чем дальше, тем больше не хотят эти политики себя демократическим притворством утруждать. Не доказали, что у Саддама есть оружие массового уничтожения? Нет, не доказали! Плевать, все равно будем воевать.

А Сталин в свое время и не думал уподобляться западным демократиям, потому что в отличии от тебя прекрасно видел их лживый характер. Он-то на своей шкуре испытал, что все либерально-демократические разглагольствования – лишь словесное прикрытие для постоянной агрессии англо-саксов, которые задают тон на Западе. Агрессия – это способ существования англо-саксонской политики и надо быть шутом гороховым, чтобы не понимать, что все разговорчики и договорчики на самом деле лишь маскируют ее. Стыдно, Сашхен.

– Я не позволю тебе обзываться. Либо ты ведешь политкорректный научный диспут, либо мы прекращаем отношения.

Поцелуев устало откинулся на спинку софы и прикрыл глаза.

– Если бы передо мной сидел какой-нибудь начинающий депутат или журналист, я бы с ним терпеливо вел разъяснительную работу. А с тобой, профессор, какую работу вести надо? Ты жизнь прожил, миллион книг прочитал и о какой-то западной демократии щебечешь! Ты, что, слабоумный? Вон, в Америке заговорщики в ЦРУ и Пентагоне гигантский террористический акт провели, взорвали торговый центр в Нью Йорке. Взорвали под руководством больших политиков. Теперь наружу вылезли белые нитки и что? Расскажи мне, какое-такое расследование ведет американская демократия, чтобы вывести это историческое надругательство над народом на чистую воду. Покажи на примерах, как по требованию общественности учреждаются комиссии, возбуждается прокуратура, кипит Конгресс и так далее. Нету этого! Факты провокации и подлога на лицо, целый ряд гражданских инициатив требует реального расследования – и не делается ничего. Террористический акт, в котором погибли три тысячи человек, террористический акт с применением самолетов и крылатых ракет спецслужбами против собственного народа, террористический акт в котором два американских пассажирских самолета были сбиты американскими же истребителями, этот теракт не расследуется. Напротив, его прикрывает весь американский правящий класс, потому что по итогам этого теракта получил войну-кормилицу. Вот это фратерните, вот это либерте! Вот это демократия! Давай встанем и поклонимся статуе Свободы, у которой в голове дыры!

Сталин строил свою систему. Я, свидетель и участник этого строительства, могу присягнуть на Библии, что при всех ее недостатках, она предназначалась для того, чтобы однажды появилось равноправное и счастливое государство всех рабочих людей. Да, оно было обречено на катастрофу из-за своего безбожия, но все-таки оно уже появлялось из кровавой пены развернувшейся вокруг него борьбы. Появлялось, несмотря на то, что весь капиталистический мир ополчился на него.

– Только не говори, что сталинизм вернется в Россию!

– Лучше, чтобы в том виде, какой уже был, он не возвращался. Не дай Бог! Но если России предначертано возродить свое величие, то с сегодняшней лживой и гнилой системой она такую задачу не решит. Ей понадобится другая власть, и я думаю в той, грядущей власти она кое-что позаимствует от Иосифа Виссарионовича.

Измена Воли

Всего два месяца минуло их близости, а Севка окончательно потерял голову. Свет в его глазах сошелся клином на Воле. Они постоянно находили возможность побыть вместе, то в комнате Булая, то у нее, и встречи эти погружали парня в состояние блаженства. Он словно нырял в Волю и нежился в ней, принимая ее страстные движения и поцелуи. Им не хватало времени на разговоры и узнавание друг друга. Все время властно отнимала молодая плоть, готовая трудиться день и ночь.

Севка забыл о Насте. Лишь иногда воспоминания о девушке покалывали его душу, заставляя неприятно ежиться. Совесть его была нечиста.

Незаметно приблизились праздники Октября. Студенты готовились на четыре дня разъехаться по домам. Засобирался и Севка. Воля решила ехать вместе с ним и познакомиться с его родителями. Для нее вопрос об отношениях с Севкой был решен – Булай ее устраивал. Парень добр характером, не конфликтен и слушается ее. К тому же хорошо учится, имеет перспективы неплохо устроиться в жизни. Такой будет подходящим мужем и хорошим отцом. По неопытности девушка переоценила свое влияние и неожиданно натолкнулась на нежелание Булая брать ее с собой в Окоянов. Севкины родители ни сном ни духом не знали о появлении у него зазнобы и он не хотел делать им такой сюрприз. Будет время, поедет… К тому же, ему предстоял трудный разговор с Настей и он не хотел, чтобы Воля крутилась рядом.

Воля быстро сообразила, что спорить не следует, ведь отношения пока сшиты «на тонкую нитку» и согласилась не ехать. Она вполне отдавала себе отчет в том, что не любит Булая. Вся их история была делом ее рук, а такие дела не становятся частью души. В глубине ее души по прежнему царил Колосков – мужчина совсем другого склада, нежели только начинающий жить Булай. Севка еще не научился так овладевать душой и телом женщины, чтобы ее дыхание останавливалось от невозможности выразить все чувства, чтобы она теряла разум и ощущение времени. А Колосков это умел и расставаясь с Севкой, Воля тайно подумала о том, что предоставляется возможность…

Утром шестого ноября за старшекурсниками-окояновцами прибыл тарантас из сельхозотдела райкома партии. Партия заботилась о своих будущих специалистах. Трое парней и девушка укутались в овчины, погрузились в повозку и отправились на родину. Севка сидел на деревянной скамье тарантаса, высунув нос из овчины и думая о своем. С неба падали редкие белые мухи, грунтовая дорога подмерзла и повозка ходко катила меж пологих холмов, покрытых перелесками. Леса еще не совсем разделись перед долгой зимой и были расцвечены то суриковыми кострами сухого орешника, то рубиновым отсветом рябиновых листов, то ярко-желтым полыханием березок. Вся эта последняя осенняя музыка так хорошо вписывалась в серые низкие облака, что не хотелось отрывать от нее глаз.

Странным образом отсутствие Воли сразу же сказалось на состоянии его души. Он только начал осознавать, что девушка занимает непомерно большое пространство внутри него и это порождает какую-то непривычную тяжесть. Вот сейчас нет ее – и стало легче. Севка еще учился жить и не знал, что вся его история с Волей не освещена любовью, а значит, скоро настанет отторжение девушки, как бы ласково она себя не вела. Но сейчас ему стало легче и он невольно возвратился в мыслях к Насте. Что он будет ей говорить, как оправдываться? Чувствует ли он свою правоту? Все эти вопросы повисали в воздухе. Севка не знал на них ответа.

Уже в полной темноте повозка поравнялась с окояновским поселком, который можно было угадать по тусклому свету окон внизу покатого лога. Севка попрощался с друзьями и бегом помчался к родному дому. Через несколько минут он уже барабанил во входную дверь. Как мила встреча с родным домом, даже если и прошло в разлуке всего два месяца! Его встречал отец. Прошли в избу, Севка сел на свое место в углу за столом. Мать принесла щи, пирогов с картошкой и луком, которые напекла к празднику, отец вытащил бутылку водки, сели разговаривать.

– Подобрела власть к мужику – говорил старший Булай – в сравнении с прежними временами – не узнать. Главное, конечно, в машино-тракторных станциях. Летошним годом нам МТС и вспахала и скосила, за что ей большое спасибо. Можно сказать, главную работу нам облегчили. Техника, конечно, другой урожай дает, чай не сохой землю ковыряем. Урожай в общем неплохой вышел. Так что правильную дорогу ты выбрал сынок. В колхозах работать можно.

– С этого урожая прибавка колхозу будет?

– Будет, конечно. Другое дело не все в промкооперации имеется, чего хотим. Но главное – инвентарь – прикупим. Теперь у нас хороший инвентарь заводится: и сеялки, и культиваторы, про бороны уж молчу. Мы тут даже размечтались свой колесный трактор купить, да пока решили с эти делом не торопиться. Молодежь, видишь, опять же на электрическую машину нас подбивает, мол, купим на поселок дизель-генератор, по вечерам с лампочкой будем сидеть. А я думаю погодить. И с керосиновой лампой не облезем. Зато вот общественное помещение надо построить. Тут тебе и собрание, тут тебе и клуб. Кино теперь каждую субботу привозят, а смотрим в амбаре. Не дело. Так что зимой на сруб кругляка заготовим, а с весны строиться будем.

– А с семенами как?

– В районе теперь семенная лаборатория имеется. Они нам пробу делают и если надо – протравят. Значит, семена теперь проверенные, есть надежда. Да, сынок, сильно жизнь меняется. Похоже, село на ноги встает, страну своим хлебом обеспечивает и на вывоз кое-что есть. Хотя видно, что трудно государству. К войне готовимся.

– Думаешь, будет война?

– Будет, Сева. Ты знаешь, я не сторонник большевиков был, в эсерах числился. И революцию не поддержал. Что бы из страны вышло, если бы у руля Ленин и Троцкий оставались, я не знаю. Но со Сталиным она сильно окрепла и можно сказать, былую мощь себе вернула. Этого ей не простят.

– Почему к сильному Советскому Союзу такое враждебное отношение?

– Сталин железом и кровью старую Россию переломал и новую страну создал, где простой человек совсем другое положение имеет. Лучше сказать, будет иметь в дальнейшем. Сейчас все только начинается. Простому человеку сейчас трудно, но он ведь помнит, как раньше было и на светлое будущее надеется. Он Сталина поддержит и свой пример другим трудящимся покажет. Это европейским капиталистам – смерть. Они нам этого не могут простить. Поэтому нападут.

– Батя, ты про Сталина никогда хорошо не отзывался.

– Про таких больших политиков трудно отзываться хорошо или плохо. Все в них есть. Я ведь много ночей в сомненьях мучился и прямо скажу, советскую власть осуждал. А сейчас вижу, что она на прямую дорогу выбралась. Ведь невероятные достижения, сынок! Где это видано, чтоб индустриализацию громадной страны провести за пять лет!? А это не сказки. Она ведь и до нас дошла: в МТС целая рота тракторов районные земли пашет. Всего пятнадцать лет назад в окояновском уезде ни одного трактора не было. Верунька Бусарова неделю назад в районной больнице загибалась по женскому делу – из Горького за ней аэроплан прислали. Это как? Разве это не надежда? А грузовики за урожаем приезжают? А электричество по району бежит? Конечно, все еще в самом начале. Но начало обнадеживает.

Говорили долго за полночь и Севка набирался от отца того понимания крестьянской жизни, которое может появиться только у человека много повидавшего. Старший Булай мог сравнивать прошлую и сегодняшнюю жизнь, оценивать пройденный этап советской власти и взглянуть на него крестьянскими глазами. Он не был безоглядным обожателем этой власти и ее вождя, но трезвым своим рассудком видел, что впервые в русской истории государство своей огромной силой пришло на село и вдыхает в него новую жизнь. Всяким оно было по отношению к земледельцу. Было и жестоким, было и нерасчетливым. Но сегодня оно заботилось о том, чтобы земледелец работал продуктивно, и этого нельзя было не замечать.

На следующий день Севка отправился в Окоянов. Он нарочно не стал искать оказии подъехать и решил пройтись пешком, чтобы приготовиться к разговору с Настей. Несмотря на молодое свое легкомыслие и неумение глубоко понять последствия своих поступков, Булай все же предчувствовал, что разговор будет тяжелым. Не зря тетка Анна предупреждала его об особой душе девушки, о ее хрустальном сердечке. Как ни старался Севка сосредоточиться и наметить план разговора, у него ничего не получалось. То его доводило до озноба ожидание Настиного взгляда, то он вспоминал жаркие ночи с Волей и наполнялся жаром желания, то мысли улетали как воробьи к серому небу, ронявшему на поля редкий снежок вперемешку с каплями дождя.

Наконец он достиг знакомой калитки. Дом Дружининых стоял в глубине участка, от калитки к нему вела узкая тропинка на которой была видна только одна цепочка следов. Занавески на окнах были задернуты, из трубы едва заметно парил белый дымок.

«Кто-то дома есть» – подумал Булай и быстрым шагом преодолев расстояние, взбежал на крыльцо и постучал в дверь. Дом ответил тишиной. Севка снова постучал и стал ждать. Наконец в коридоре раздалось медленное шарканье шагов, дверь отворилась и он увидел тетку Анну.

Женщина сильно изменилась. Она словно ссутулилась, лицо ее похудело, карие глаза смотрели скорбно и неприветливо.

– Здравствуй Сева – сказала она тихим голосом – зачем ты пришел?

– Я хотел поговорить с Настей.

– Поговорить? Ты два месяца не давал о себе знать. Наверное, не хотел говорить. А сегодня что-то случилось?

– Да, но я хотел бы лично….

– Нет, Сева. Лично ты с ней говорить не будешь. Она не для таких, как ты. Прости, что я ошиблась и не распознала тебя сразу. Если бы распознала, то в тот же день попросила бы нас не беспокоить. А ты обеспокоил. Ох, как обеспокоил! Уходи. Тебя здесь не ждут.

– Тетя Анна…

– Какая я тебе тетя. Ты человек бессердечный или безголовый. Не знаю, где правда. Я родней такому быть не хочу. Все, прощай.

Дверь за ней захлопнулась.

Севка понурив голову побрел прочь от дома. На душе его скребли кошки, в голове мелькали обрывки бессвязных мыслей. Он понимал свое ничтожество и не мог ничего возразить.

Все-таки они встретились. После разговора с матерью Насти Севка потерял покой. В душе его шевельнулись воспоминания о недавних днях душевного блаженства с Настей и ему нестерпимо захотелось повидаться с девушкой. Студенческие каникулы были длиннее праздников и когда город вышел на работу, он пришел к пошивочной мастерской. Парень появился рядом с заведением ближе к концу рабочего дня и терпеливо дожидался появления Насти. Наконец она вышла в группе портних и сразу увидела его. Слабо улыбнулась и подошла.

– Здравствуй, Настя, прости меня – с самого начала выпалил Севка.

Настя достала из сумочки наручные часы и протянула ему:

– Вот, возьми. Теперь они не мои.

Севка взял часы. Действительно, история должна иметь логическое завершение.

– Я хочу объяснить тебе, что случилось.

– Ты бросил меня, вот и все, что случилось. Наверное, не просто так бросил. Причина имеется.

– Да, Настя, я сошелся с другой девушкой. Как это случилось, сам не пойму. Будто не я это был.

– На совсем сошелся, или как со мной?

По Настиному лицу текли слезы.

– Ты прости меня, я не знаю, как тебе описать.

– Ты уже все описал. Сошелся с другой девушкой. Раз сошелся, значит, это твоя судьба. Будешь, наверное, с ней семью строить.

– Ну, что ты говоришь, я не думал об этом.

– А я подумала. Будешь строить. Счастья тебе.

– Я тебе тоже желаю…

– Давай прощаться, Сева. Я, наверное, уеду отсюда. У меня в Муроме тетка живет. Там тоже работа есть. А здесь ни на что смотреть не могу. Прощай.

Настя пошла, глядя себе под ноги. В ссутулившейся ее спине читалась боль и унижение обиженной души. Души, открывшейся навстречу любви и получивший беспощадный удар. Севка смотрел ей вслед и его раздирали противоречивые чувства. Где-то на самой окраине его сознания свербила мысль, о том, что он совершил огромную ошибку. Но молодой его разум и неопытная душа не обращали внимания на эту мысль. Воля своим теплым телом и страстным чувством заслоняла весь белый свет.

Силы небесные не делают скидок на неопытность и молодость. Поступок против совести наказывается всегда, только расплата, бывает, приходит не сразу. Севка не знал, что в тот самый момент, когда он разговаривал с Настей, в дверь Волиной комнаты в Ветошкино постучали и вошел Колосков. Точно также, как и Воля, Владимир Дмитриевич не остыл в своих чувствах и настал момент, когда он не смог больше сдерживаться. Он приехал в пустой техникум, и пришел к Воле переполненный ожиданием чуда. Он знал, что она примет его. И она приняла, потому что ждала его прихода. Они сразу же слились в единое целое и комната наполнилась их шумным дыханием.