Текст книги "Сорок третий номер…"
Автор книги: Дмитрий Герасимов
Жанр: Попаданцы, Фантастика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)
Между тем слово свое Анна сдержала.
Андрей воспринял новость равнодушно.
– На инженера, так на инженера, – пробормотал он. – Хоть на зоотехника. Учиться – не работать.
Тем же летом Голота стал студентом.
За месяц до начала занятий в институте он вдруг, одержимый какой-то внезапной идеей, разыскал Вовку. Того самого бледнолицего Вовку, которому в памятный январский вечер засветил по лбу и от которого принял по накладной банки с кинопленкой.
– Слушай, друг, – задыхаясь, спросил Андрей, – а куда подевался тот фильм – помнишь? – который вы в январе развозили по кинотеатрам?
– Мы много чего развозили, – настороженно промычал Вовка.
– Да ты еще восхищался, что там остров, сокровища и убийства! – кипятился Голота. – «Сорок третий номер» называется.
– Ничего я не восхищался, – испуганно заверил Вовка, моргая белесыми ресницами. – Фильм запретили к показу. Значит, восхищаться там нечем. Скверный фильм. Дерьмо собачье.
– Может, и так, – спешно согласился Андрей. – Но ты, друг, скажи, куда он подевался, когда копии изъяли из кинотеатров?
Вовка пожал плечами:
– Откуда я знаю? Может, в спецхране валяется, а может, в Москве, в Госфильмофонде, на полку положили. А тебе зачем?
– Шалишь, – погрозил пальцем Голота. – Такие дела быстро не делаются. Признайся честно: фильмец, небось, у вас пока пылится?
– Слушай, а тебе-то чего? – Вовка потерял терпение. – Закрытый показ, что ли, хочешь организовать?
И тут Голоту осенило. Ему всегда было не занимать живого ума.
– Ты мне, парень, вырежи несколько кадров на шестой минуте первой части, – невозмутимо распорядился он, – а я в знак благодарности никому не скажу про ваши «закрытые показы».
– Какие такие показы?.. – и Вовка прикусил язык. Сам ведь ляпнул сдуру про то, что такое возможно. Этот сумасшедший киномеханик подловил его на слове. И кто его поймет – блефует он или впрямь что-то знает?
– Сделай это, Вовка, – почти интимно попросил Голота.
– На шестой минуте? – уточнил тот. – А сколько кадров тебе нужно?
– Вырежи двадцать четыре кадра. Ровно секунду. С тебя не убудет.
Вовка замялся. Казалось, он что-то обдумывает.
– Копия – на выброс, – сокрушенно вздохнул он, как араб на базаре. – И все из-за одной секунды.
Голота криво улыбнулся:
– Ей все равно на полке пылиться. А у тебя еще есть.
Через два дня Андрей получил желанный кусок кинопленки. Он не помнил, когда в последний раз чувствовал себя таким счастливым. Чутье киномеханика – пусть и бывшего – его не подвело: на восьми кадрах из двадцати четырех была она. Крупный план. То, что надо!
В фотоателье, что размещалось через улицу, он заказал печать снимка.
– Это же позитив, – недовольно крякнул лаборант, разглядывая квадратик пленки на просвет.
– Сделайте, дядя Коля, – проскулил Голота. – Очень надо! Просто – во! – И он чиркнул большим пальцем по шее.
– Ладно, – сжалился тот, – придумаю что-нибудь…
Так появился на свет настоящий фотопортрет Весты. Она смотрела со снимка грустными, прекрасными глазами, прядь черных волос упала на лоб, и она не успела ее убрать в волнении, а чуть приоткрытые губы, казалось, были готовы вот-вот произнести сладкое и фатальное: «Мы встретимся снова…»
Голота повесил фотографию на стену и мог часами смотреть на нее, не отрываясь. Все, кто бывал в его холостяцком жилище, хорошо помнили этот портрет. В комнате что-то менялось: старела мебель, переклеивались обои, рвались выцветшие занавески на окнах и появлялись новые, – неизменным оставался лишь этот снимок на стене. Загадочная, удивительная женщина с темными, как ночь, умными и красивыми глазами все тринадцать лет была рядом с Голотой.
Фотографию конфисковали во время обыска в 73-м.
Андрей поежился на шконке и безучастно скользнул взглядом в сторону срезанной под углом зарешеченной бойницы окна. По тусклой и куцей полоске света можно было догадаться, что день еще не закончен. А вот который час – определить невозможно. Да и без надобности следить за временем тому, у кого этого времени уже не осталось. Но все равно, хочется знать – день или ночь там, в жизни. Ночью – страшнее. И, хотя мысли и воспоминания терзают в любое время суток, ночью – тревожно до озноба. До тошноты. Ведь говорят, что из этой камеры выводят по ночам. В темноту. В небытие.
Голота поморщился: о чем он сейчас думал? О чем-то, что даже сейчас, когда все кончено, ему неприятно. Ну, конечно! О фотографии. Ее изъяли во время обыска, и Андрей тяготится мыслью, что сейчас она ходит по рукам. Ее рассматривают незнакомые, равнодушные люди, лапают грязными пальцами, какими еще недавно переворачивали и щупали трупы, а потом писали длинные, холодные протоколы допросов. А может, она пылится в сейфе у следователя или у судьи под пудовым хламом уголовных дел и вещдоков. А может (Голота даже похолодел от такой мысли), она попала в руки кому-нибудь из управления исполнения наказаний, или – чего хуже! – к урке, получившему «крытый» режим[6]6
При таком режиме местом отбывания наказания заключенному определяют не лагерь, а тюрьму.
[Закрыть] и справляющему на эту фотографию половую нужду, пока не видит надзиратель?
Андрей поймал себя на мысли, что сейчас, в последние часы жизни, ему очень не хватает Весты. Ее проницательных глаз, полуоткрытых губ. Ее обнадеживающего «мы встретимся снова…». А еще он с удивлением обнаружил, что ни разу за последние тринадцать лет не сверял свою жизнь с ее пророчествами. «Ты должен победить смерть…» – напутствие, адресованное впустую. Он больше не видел смерть. Не чувствовал ее холодного дыхания. Кого он должен был победить? Или все-таки прав был человек, сказавший ему: «Смерть – не то, что убивает тело, а то, что может погубить душу…»? Тогда Голота давно уже мертв. И убийцы его – трусость и водка. Тот же человек наказал ему прощать. И – опять мимо. Прощать было некого и не за что. Ему не наносили обид, равно как и не дарили любовь.
А может, Голоте все почудилось? Может, не было никаких пророчеств и наказов? Может быть, он принял за что-то сверхъестественное и судьбоносное обычный фрагмент совершенно обычного фильма, который, кстати, он так и не посмотрел ни разу от начала до конца? И тогда надо признать: он действительно сумасшедший.
Жизнь прошла, словно ее и не было. Он не горел, не страдал, не мстил, не прощал, не был счастливым и не был несчастным, не стучался в дверь и не открывал никому на стук, не искал правды и не томился во лжи, не веселился и не плакал вволю. Он не родил дочь! И это по-настоящему скверно, как ужасен и финал его пустой, как вода, жизни.
Он любил и боготворил женщину с экрана, а в результате… убил женщину, которая любила его. Живую, плотскую, реальную. Убил Анну.
Андрей был обязан Анне не только своим поступлением в институт и его окончанием (поскольку его трижды собирались отчислить за неуспеваемость и Анна трижды ходила к «Гришеньке»), но и решением некоторых бытовых проблем. Она подкидывала ему деньжат на житье и покупала одежду, она отдавала за него долги и забирала из вытрезвителя. А когда Голота мучался абстиненцией и мрачно блевал в таз, заботливо подставленный к его кровати, она прогоняла из комнаты причитающую и измученную тетю Таню, и сама влажной тряпочкой вытирала ему лицо и рот, бегала в бакалею за газировкой – словом, была Андрею и нянькой, и матерью, и сестрой.
Между тем Голота ни разу не поинтересовался, откуда деньги у самой Анны – девушки, работающей секретарем у директора какого-то НИИ.
– В этой жизни много возможностей! – не раз повторяла она, беззаботно улыбаясь. – И я ими пользуюсь. Для себя и для Андрюшки.
Голота настолько привык, что у него есть тыл и форпост в лице безотказной и заботливой Анны, что разинул рот от удивления, когда та сообщила радостно:
– Я выхожу замуж!
– То есть, как? – пролепетал он. – А я?..
– А разве ты мне делал предложение? – шутливо парировала она.
– Нет… – Андрей потупился. – Но я думал… Я так привык к тебе.
– Вот именно, привык! – Анна схватила в ладони его голову. – Привычка – это еще не любовь! – И добавила уже серьезно: – Вот и мне придется привыкнуть к новому мужу.
– Зачем, Анюта? – всплеснула руками тетя Таня. – Разве ж так можно – без любви?
– Можно, теть Тань, можно… Не век же мне среди кобелей вертеться. У кого много возможностей – у того и ручонки потные, и губы слюнявые, и глазки масляные. А муж – он на то и муж, чтобы обеспечивать, капризы выполнять, холить, лелеять. Ну и под подол уже не придется всякого пускать.
– Что ты хочешь этим сказать? – Голота открыл рот. – Ты?.. С мужиками… – Он даже побледнел от жуткой догадки. – Ради денег? И этих твоих… как их… возможностей?
Анна почти не поменяла выражения лица, только зеленые глаза ее перестали улыбаться.
– О! Что я вижу! – насмешливо воскликнула она. – Вспышку благородного негодования!
– Знаешь, кто ты? – процедил Андрей, понурившись.
– Ну, кто я? – с вызовом спросила Анна. – Говори! – Она вплотную подошла к Голоте и ладонью приподняла за подбородок его голову. – Смелее! Обличи меня, благородный рыцарь! Блюститель нравственности!
Андрей отвел глаза и молчал.
– И ты посмеешь меня попрекнуть? – Анна презрительно сощурилась.
– Я не хочу тебя видеть, – пробормотал Голота, чувствуя, что его глаза наполняются слезами. – Уходи…
В этот раз он так остро испытал унижение, так очевидно почувствовал свою никчемность в глазах самых близких людей, что готов был удавиться. Целый час он просидел безмолвно перед портретом Весты, а потом мрачно побрел на работу (после института его распределили в тот самый НИИ, в котором работала Анна, и не без ее, разумеется, участия). Восемь часов он простоял перед кульманом, уставив невидящий взгляд в белоснежный лист, на котором должен был что-то чертить и проектировать, а вечером написал заявление по собственному желанию.
– Так дело не пойдет, – покачал головой начальник отдела, тучный коротышка лет сорока, возвращая Голоте заявление. – Вы – молодой специалист по распределению. Поэтому, будьте любезны, отработайте три года, как положено.
– Я хочу попробовать себя на новом поприще, – сказал Андрей, – и хоть чего-нибудь добиться.
– Добейтесь сначала на этом, – посоветовал начальник. – И мой вам совет: попробуйте реже заглядывать в стакан.
Удивительно, но Голота, в самом деле, какое-то время продержался без спиртного. Как и в тот раз, когда он женился на Ольге, водка отступила, освобождая захваченный плацдарм надеждам. Андрей усердно взялся за работу, подтянулся и посвежел, сменил гардероб, вылез из долгов, стал потихоньку помогать тете Тане по хозяйству и даже помирился с Анной.
Он пришел к ней с цветами, неловко чмокнул в щеку и пробормотал:
– Это… не держи зла, Анька. Ты ведь мне не чужая, а, наоборот, очень близкая. У меня кроме тебя и тети Тани никого нет.
– Правда? – улыбнулась девушка. – А Веста?
Андрей нахмурился.
– Ладно, не дуйся. – Анна потрепала его по волосам и вдруг отпрянула, чтобы лучше рассмотреть. – Ба! Да ты настоящий жених! Просто преобразился, Андрюшка! Вот умница!
– Да что ты со мной, как с маленьким! – проворчал он и вдруг, вспомнив о чем-то, спохватился: – Кстати, о женихе. Как там у тебя?.. Ты еще не передумала?
Анна посерьезнела.
– Я не передумала, Андрюша. Свадьба на следующей неделе. Приглашение для вас обоих я оставила тете Тане.
– Знаешь… – Голота собрался с духом. – Мне казалось… Ну, может, конечно, чушь, но мне казалось, что ты…
– Не надо, Андрей, – опередила его Анна. И отвернулась.
Голота вздохнул:
– Спасибо тебе. За все, за все…
Свадьба была пышной и шумной. Лучший ресторан Петрозаводска «Золотой Лев» по такому случаю был закрыт для прочих посетителей. На его дверях всю ночь болталась табличка «Спецобслуживание». Столы, накрытые для ста двадцати гостей, ломились от дефицита[7]7
Этим словом в 60-е, 70-е, 80-е годы минувшего столетия обозначались продукты, которые было невозможно купить в обычном гастрономическом магазине и которые приходилось «доставать»: приобретать «по знакомству», втридорога.
[Закрыть]: лоснились под светом хрустальных люстр нарезанные толстыми ломтиками семга и лосось, пестрыми, аппетитными медальонами грудилась на тарелках сырокопченая колбаса «салями», серебряные десертные ложечки кокетливо выглядывали из фарфоровых розеток с белужьей икрой, а в огромных керамических вазах не хватало места для экзотических фруктов: бананов, апельсинов, ананасов и манго.
Андрей пришел с тетей Таней, поздравил молодых и уселся за стол почти у самого выхода. Он рассеянно попробовал утиную печень, потыкал вилкой в неведомый салат из брынзы, маслин и зелени, а к горячему даже не притронулся.
– Что будешь пить? – фамильярно пихнул его в бок сосед справа – толстяк в узкой нейлоновой рубашке с коротким галстуком. – Рекомендую чудесный импортный напиток «Мартини». Двадцать рэ бутылка!
Андрей удивленно поднял брови:
– Новыми?
Толстяк расхохотался.
– Разумеется, малыш. Ну как, попробуешь?
Голота покачал головой:
– В другой раз…
Его покоробило это игривое, амикошонское «малыш». Он с нескрываемым отвращением посмотрел на своего жизнерадостного соседа, медленно убрал с колен салфетку, поднялся из-за стола и направился к музыкантам. Те старались на славу. Пятеро молодых парней в белоснежных рубашках с длинными узкими галстуками и брюках-дудочках надрывались на сцене. Они задорно выдували фокстрот, и гости, еще не настолько захмелевшие, чтобы пускаться в пляс, пока только игриво и весело подергивали плечами за своими столиками.
– Андрей! – услышал он сквозь рев музыки.
Анна в белоснежном свадебном платье махала ему рукой.
– Иди сюда!
Голота неловко пробрался между столами к жениху и невесте.
– Хочу тебя наконец познакомить с Костиком! – объявила Анна. – Костик, это Андрей, мой сосед и друг детства, я тебе рассказывала.
Жених допил из бокала шампанское, вытер губы салфеткой и, привстав из-за стола, великодушно протянул Голоте ладонь. Тот пожал ее, понимая, что нужно что-то сказать, и вдруг выпалил, кивая в сторону музыкантов:
– Они играют мелодию из фильма «Карьера Димы Горина».
– Спасибо за информацию, – улыбнулся Костик. – Теперь буду знать.
В своих фантазиях Андрей рисовал себе его маленьким, рыхлым, вечно потеющим мужиком лет сорока с небольшим, у которого этот брак – третий или пятый по счету. На самом деле муж Анны оказался приветливым и улыбчивым молодым человеком, неглупым и приятным в общении. Высокий, чуть полноватый брюнет с большими, слегка навыкате глазами, черными густыми бровями, ямочкой на подбородке, которая обычно так нравится женщинам, с безупречной прической и элегантными усиками над негасимой, белоснежной улыбкой, Костик вполне мог бы считаться если не записным красавцем, то, по крайней мере, необычайно привлекательным мужчиной. Но завидным женихом его делало вовсе не это. Константин Бабицкий был сыном Карла Даниловича Бабицкого – зампредседателя горисполкома Петрозаводска.
Молодой человек стремительно делал карьеру. После окончания института и ВШКА[8]8
ВШКА – Высшая школа комсомольского актива.
[Закрыть] он двигался по служебной лестнице, перепрыгивая через ступеньки, и в свои неполные тридцать уже возглавлял парторганизацию ведущего предприятия города – Завода высокоточной механики.
Константин впервые увидел Анну на совещании в Горкоме партии, куда ее прихватил с собой в качестве референта директор НИИ. Молодые люди познакомились, потом встретились на следующий день и поужинали в кафе «Ласточка». После этого прекрасно проведенного вечера Константин вдруг исчез и не звонил целую неделю. Анна уже решила, что чем-то обидела или разочаровала кавалера, как вдруг Бабицкий неожиданно появился у нее дома с охапкой свежесрезанных белых роз и чудесным кулоном из прибалтийского янтаря. В тот вечер они ходили на премьеру местного оперного театра, ужинали в уютном ресторанчике «Гулливер» на берегу залива, а когда пришла пора прощаться до завтра, Константин признался девушке в любви.
Они встречались полгода, и Анну, которая все это время умышленно держала жениха за картонной стеной целомудрия, стало удивлять, почему Костик ни разу не попытался добиться ее или хотя бы намекнуть на то, что давно не прочь переспать с ней. «Он такой робкий, – размышляла она, – подозреваю, что к тридцати годам у него еще не было женщины. Оно и неудивительно – единственной невестой для него всегда оставалась работа!» Но, спустя время, ее стали мучить сомнения. «А может, я не привлекаю его как женщина? Может, не вызываю у него желания?»
И Анна решилась ему помочь.
Когда Константин в очередной раз проводил ее до квартиры и, поцеловав на прощание, собирался уходить, она обвила его шею руками, прикоснулась губами к мочке уха и прошептала томно:
– Хочешь остаться?
Константин замялся. В его глазах мелькнул испуг, который тут же сменился неловкостью.
– Понимаешь… – он опустил голову. – Боюсь, что от меня мало проку в постели. Я разочарую тебя.
У Анны вырвался вздох облегчения. «Так вот, в чем дело! Он настолько неопытен, что, вероятно, первый неудачный сексуальный опыт принял за свой пожизненный изъян!»
– Это не главное, – как можно мягче сказала она. – Чувства гораздо важнее. Останься, прошу тебя.
Той ночью Анна старалась вовсю. Она дарила жениху ласки, от которых загорелся бы снег. Но Константин был не на высоте. Больше того, он был похож на работника, которому назначили принудительную уборку в общественном туалете: небрежен, ленив и даже брезглив.
Анна почувствовала досаду, смешанную с обидой, но очень быстро взяла себя в руки. «Не беда, – решила она, – у меня будет время растопить лед».
– Рад знакомству, – бодро произнес Константин, пожимая руку Голоте. – Я счастлив, что у моей жены есть хорошие и верные друзья.
Андрей еще раз отметил про себя, что выбор Анны, бесспорно, удачен. Он кивнул жениху, снова чмокнул в щеку невесту и поплелся к своему столику.
– Как дела? – поинтересовалась тетя Таня, накладывая себе четвертую порцию бараньих ребрышек. – Понравился тебе Константин?
Андрей пожал плечами:
– Не мне же с ним жить. Главное, что он нравится Ане. – И, повернувшись к соседу справа, пихнул его в бок: – Давай, малыш, наливай своего… за двадцать рэ.
Спустя месяц, который молодые провели в Гаграх, Константин отправился в длительную загранкомандировку. Жена поехала с ним.
А Голота опять пристрастился к спиртному, словно в тот свадебный вечер сорвался, сошел с рельсов и покатился с полотна под гору. За время отсутствия Анны он дважды попадал в вытрезвитель, похлопотать и замять происшествия было некому, и оба раза протокол уходил по месту работы. В НИИ у Голоты начались неприятности. Его склоняли на товарищеском суде, стыдили в профкоме и клеймили позором на собраниях. Андрей снова залез в долги, потому что на ежедневные застолья зарплаты не хватало. Тетя Таня от расстройства и переживаний заболела и теперь большую часть времени проводила в постели, окруженная пузырьками с сердечными каплями и пилюлями.
В 68-м году Андрей угодил в ЛТП[9]9
ЛТП – лечебно-трудовой профилакторий. Нечто среднее между больницей и тюрьмой. В советское время в таких учреждениях насильно лечили от алкоголизма.
[Закрыть]. Целый год после лечения не пил. А потом сорвался снова.
Однажды глубокой ночью он ворочался в постели, пытаясь побороть бессонницу. Водка сыграла с его здоровьем очередную злую шутку: она лишила Голоту сна.
Андрей лежал на спине с закрытыми глазами и мученически гнал от себя тоскливые мысли, когда тихий, но твердый голос позвал его в оглушающей тишине. Он открыл глаза и рывком сел в кровати. Очертания комнаты, припорошенные лунной пылью, качались перед его взором, словно он находился не у себя дома, а в каюте пассажирского лайнера, попавшего в шторм. В довершение ко всему голова раскалывалась от тупой и звонкой боли, а язык приклеился к небу.
Голота таращился в полумрак, постанывая от дурноты. Голос не повторялся, и Андрей бессильно упал на спину. Веки слиплись, и между ними и глазными яблоками дрожала зеленая рябь. Качка продолжалась. Голота почувствовал, что его сейчас вырвет, повернулся на бок и в тот же момент отчетливо услышал:
– Андрей!..
Он поспешно разлепил влажные веки и уставился на письменный стол, зажатый в угол старым диваном. На мгновение ему почудилось, будто бледная простыня лунного света, покрывавшая комнату, собралась в комок и повисла над столом. Ослепительное пятно, свернувшееся в фокус, уместилось в квадрат фотографической рамки.
Голота оторвал голову от подушки и похолодел. Портрет Весты фосфоресцировал в темноте жутким свечением, вздрагивающим при каждом звуке таинственного голоса.
– Андрей!.. Все, что о тебе, – подходит к концу… Смерть легко одолеет тебя, соблазнит и погубит. Ты обманывал ее, но не побеждал.
Голота облизал сухие губы и прохрипел:
– Я не понимаю… Что я сделал не так?
– Ты ничего не сделал…
– Не понимаю… – Андрей поморщился, – Как можно победить смерть? Ее можно только обмануть. На время. А конец – всегда один.
– Не всегда. Можно уйти победителем, а можно – побежденным. Твоя мать ушла с тяжестью огромной вины. Перед тобой.
– При чем здесь моя мать?
– Смерть похитила ее не готовую. Она ушла побежденной. А искупление там – тяжелее, чем искупление здесь.
– Перестань! – Андрей сжал ладонями виски. – Я плохо соображаю… Уйти победителем – это значит искупить вину? А за мной вины нет! Я ничего не сделал! Можно сказать, вообще не жил!
– В этом и вина…
Пятно лунного света над письменным столом вдруг стало тускнеть.
– Подожди! – крикнул Голота и зажмурился от приступа головной боли. – Объясни же!.. В чем я виноват?..
Пятно свернулось в крошечную точку и погасло. Андрей со стоном откинулся на подушку и прошептал жалобно:
– Скажи, что мы с тобой встретимся…
Утром он проснулся на удивление свежим и бодрым. От похмельной дурноты не осталось и следа. «Вот это да! – удивился Голота. – Я спал всю ночь хорошим здоровым сном! И в этом сне…» Он вспомнил дрожащий лунный свет, сфокусированный на стене, и каждое слово, произнесенное Вестой. Сейчас Андрей не мог с уверенностью сказать, был ли ночной диалог галлюцинацией, сном или явью. Впрочем, это видение едва ли было удивительнее и фантастичнее их первой встречи. «Твой номер сорок три…», «Ты должен победить смерть…», «Мы встретимся снова…».
Голота вскочил с кровати и бросился к портрету. Веста по-прежнему смотрела с фотографии строго и печально, но на ее губах, показалось Андрею, застыла недоговоренность. С них вот-вот готов был сорваться ответ на вопрос или долгожданное обещание. А может – просто вздох.
– В чем моя вина? – повторил Голота, приблизив лицо к фотографии.
И тут до него неожиданно дошел смысл слов, прозвучавших сегодня в ночи: «Все, что о тебе, – подходит к концу…»
Он побледнел, отпрянул от снимка и пробормотал растерянно:
– Я умру, да?..
– Я умру, да? – Андрей пытливо вглядывался в тускнеющий день, плескавшийся в решетчатой амбразуре окна, словно там, за толстой стеной камеры смертников, Веста наконец могла услышать его и ответить утвердительно. – Ты ведь об этом говорила мне тогда ночью? – Он зажмурился и сдавил ладонями глаза. – Все, что обо мне, – закончилось! Смерть легко одолеет меня, соблазнит и погубит! И я уйду… побежденным, не искупившим вину, не раскаявшимся и не покаявшимся! Я не делал того, что должен был делать… – Голота вдруг убрал руки от лица, что-то вспомнив, и горько усмехнулся: – Я никого не простил, потому что прощать было некого и не за что. А мне самому – прощения уже не будет…
Андрей застонал.
В этом фатальном откровении самым страшным оказалось то, что путь в погибель не был похож на очевидное зло. Голота силился вспомнить, когда ему приходилось выбирать из двух дорог одну, – и не мог. Идти по ложному пути, полагая его правильным, как ни крути, – беда, творить беззаконие, не зная закона, – все равно преступление, и Андрей чувствовал себя пациентом, которому когда-то прописали лекарство, но который всю жизнь не понимал, как оно ему необходимо.
Сейчас, когда Голота совершил убийство – отнял жизнь у близкого человека, – он не мог понять главное: почему дорога, приведшая его к погибели, ни разу не казалась ему дорогой зла? Что в ней было не так? В каком месте он свернул не в ту сторону? Ведь даже тогда, в тот последний вечер, ничто не предвещало беды. Напротив, Андрею показалось, что с возвращением Анны его потускневшая жизнь опять станет цельной и правильной. Ведь главные слагаемые ее покоя, два столпа ее равновесия, собраны вместе. Как дух и плоть. Как сердце и разум. Две женщины – Веста и Анна.
Она с порога бросилась ему на шею.
– Родненький мой!.. Любимый мой Андрюшка!.. Я так соскучилась!.. – Анна целовала его в лоб, в глаза, в губы. – Ну-ка, повернись… Похудел-то как, осунулся!..
Голота смущенно отстранился:
– Ладно тебе…
– Тетя Таня писала – ты совсем пропадаешь. – Анна вдруг, нахмурившись, понизила голос: – Она болеет тяжело, а все о тебе хлопочет. Эгоист ты, Андрюшка, махровый.
Тот опустил глаза и пробормотал:
– Ругай меня, Аня, ругай. Я рад, что ты вернулась…
Вечером пили чай втроем. Тетя Таня сияла от счастья, не знала, куда усадить гостью, и время от времени виновато причитала:
– Ой, ну нечего к столу подать! Хоть бы предупредила о приезде, Анечка, солнышко наше…
Анна щебетала без умолку:
– Италия – сказочная страна! Древняя культура, теплый климат, удивительные, темпераментные люди!.. Да оставь ты блюдце, теть Тань! Сядь, наконец! Наши тамошние, из посольства, – как одна семья. Живут душа в душу. Только болтать нельзя вволю. Уши везде.
– Шпионы? – Тетя Таня испуганно заморгала.
– Ну конечно, голубчик! – добродушно подтвердила Анна. – Мы ведь из другого лагеря. Враждебного ихнему капитализму. Хотя, знаете, я думаю, это все условности. Люди везде хорошие есть, и у них тоже. Они, как и мы, любят свою землю и хотят мира во всем мире.
– Это верно, – мрачно кивнул Голота и звякнул пустой чашкой. – Они на своей земле. А мы – на своей.
Он вспомнил ротного, его выцветшую гимнастерку с орденом, чуть прищуренные глаза. «Родина – это не пустой звук, ребята… Может быть, в мире что-то поменяется, а она – останется. И там, и здесь…»
– А у Константина как дела? – поинтересовалась тетя Таня.
– Все в порядке. – Анна по-деревенски налила чай в блюдце, громко отхлебнула и, закрыв глаза от удовольствия, причмокнула губами: – Ах, как хорошо чаевничать на родине! Там так пить из блюдца не положено по этикету!
– Все в порядке? – переспросил Андрей, возвращая ее к разговору о муже.
– Ну да. У Костика все хорошо. Начальство его ценит. Карьера ладится.
– А… – Голота помялся, – а у вас… как?
– Андрей! – укоризненно воскликнула тетя Таня. – Такие вопросы задавать нетактично…
Анна рассмеялась и потрепала его по волосам.
– И у нас все хорошо. Через полгода собираемся в новую командировку. На этот раз – в Албанию.
– А почему глаза отводишь? – разошелся Голота. – И смеешься как-то неестественно…
– Андрей! – тетя Таня хлопнула ладонью по столу. – Как тебе не стыдно!
Анна взяла со стола десертную ложечку, поиграла ей, словно что-то обдумывая, и медленно произнесла:
– Уверяю тебя, Андрюша, что мои отношения с мужем хороши, как никогда. Он любит меня и, между прочим, очень хорошо относится к тебе. А еще мы собирались пригласить тебя завтра к нам на ужин. Придешь?
– Он придет! – воскликнула тетя Таня, всплеснув руками. – С радостью!
Вечером следующего дня Андрей отутюжил рубашку, неумело повязал галстук, расчесал гребнем непослушные волосы и, перед тем как выйти из дома, заглянул в комнату к тете Тане. Та сидела на кровати и плакала.
– Ну чего ты? – пробормотал Голота. – Нездоровится опять?
Она подняла на него мокрые глаза, провела ладонями по мешковатым щекам и всхлипнула:
– Плохо мне, Андрюша… На сердце что-то неладное. Словно предчувствие.
– Ну какое еще предчувствие? – Голота постарался придать голосу веселость. – Вечно ты… надумываешь. Все ведь хорошо. И тверезый я уже третий день.
– Не знаю… – тетя Таня покачала головой. – Будто навсегда уходишь. Будто не свидимся больше.
Андрей театрально вздохнул и возвел глаза к потолку.
– Ну еще новости!
– Впервые такое, – пожаловалась женщина. – Болюче на душе, как будто меня толкает кто и нашептывает всякую жуть.
Голота сел рядом и обнял ее за плечи.
– Ну хочешь, не пойду никуда? Тоже мне – событие!
– Нет-нет, – спохватилась тетя Таня. – Это нехорошо. Тебя ведь ждут там. Хорошие люди. Ты на меня не смотри. Я расклеилась просто. Иди. Не обижай Анечку.
– Ладно, – он чмокнул ее в лоб. – Я не надолго. А ты возьми себя в руки. – Он на секунду задержался, словно пытаясь получше рассмотреть ее лицо.
«Постарела совсем. И сдала. Из-за меня… Это тоже – моя вина!»
– Знаешь, – он сжал ладонью ее тяжелую, морщинистую руку, – я хотел… сказать тебе…
Слезы потекли по щекам тети Тани теплыми струйками. Она уже не пыталась их остановить.
– Ой! Ведь и впрямь прощаешься…
Удивительное дело. Голота только сейчас вдруг подумал, что у слов «прощаться» и «прощать» – один корень, один исток. Зачем он об этом подумал?
Тетя Таня перекрестила его на дорогу, а раньше никогда так не делала. Она долго, с тяжелой грустью смотрела на дверь, закрывшуюся за племянником, и теребила дрожащими пальцами носовой платок. А через минуту в соседней комнате что-то грохнуло. Созвучно предчувствиям – пугающе. Женщина схватилась за сердце. Она догадалась. Ей даже не нужно было идти в комнату Андрея, чтобы убедиться в своей правоте, потому что и так понятно: со стены упала фотография Весты в стеклянной рамке.
Константин был преувеличенно весел. Он сыпал анекдотами и ежеминутно подливал Андрею в бокал импортное пойло чайного цвета, по вкусу напоминающее самогон.
– Настоящий скотч! – Бабицкий щелкнул пальцем по золотистой этикетке. – У нас такого нет даже в «Интуристе».
– Перестань его спаивать! – Анна отобрала бутылку у мужа и сердито отставила ее на другой конец стола. – Ты же знаешь, что ему нельзя пить!
– Тебе нельзя пить? – театрально изумился Константин, наклоняясь к Голоте. – Женщина запрещает?
Андрей уже успел захмелеть и поэтому купился на подначку.
– Женщина! – рявкнул он, хлопнув ладонью по тарелке. – Ты какое право имеешь мне запрещать? Ты мне кто, жена, что ли?
Анна окинула его презрительным взглядом, пошевелила губами в беззвучном ругательстве, решительно вернула бутылку: «На, пей!..» – и вышла из комнаты.
Вечер не клеился. Он казался тусклым и злым. Голота забыл об Анне, как только та оставила его с мужем и с бутылкой наедине. Еще несколько часов назад Андрей представлял себе этот вечер совсем другим. Но «скотч» переиграл его, обманул. Как в мрачной, нелепой сказке с печальным концом. Вечер потонул в беспамятстве.
Позже, на суде, Константин рассказывал, глотая слезы:
– Простить себе не могу, что, по сути, сам приблизил трагедию, что собственноручно напоил этого мерзляка… Но я думал: выпьем как следует, поболтаем… Я даже предположить не мог, какое животное получается из Голоты в пьяном угаре.
Со слов Константина выходило, что поздно ночью он, уже уставший, направился в спальню отдыхать, а его жена попыталась угомонить разгулявшегося Андрея и уложить его спать в гостиной.
– Она всегда с ним нянчилась! – горько вздыхал Константин. – Носилась как с писаной торбой! Вот и доносилась…
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.