Текст книги "Беда"

12

Вторник, 21 сентября 2004

«Синяя команда», вторая неделя практики

Всякое сходство, которое могло быть у Симоона с покойным братом, Симоону удалось стереть с помощью хорошего ухода за собой. Плотного сложения, черноусый, с ямочкой на подбородке. В кожаной куртке и в солнечных очках.

– Под Аль Капоне косит. Вот его сторожевой пес. – Белзер открыл другую папку, заполненную отксерокопированными письмами, ходатайствами, решениями суда.

Он хранил у себя фотографии всех, с кем приходилось иметь дело: помогало не путаться в людях и, как он уверял, угадывать их слабые места. Роберто Медина был облачен в дорогой серый костюм с жилеткой, золотая цепь от часов. В целом даже симпатичен, если не считать гигантских бровей. Улыбка уверенного в себе красавчика, щечки латиноамериканской поп-звезды.

– Первостепенный засранец, – прокомментировал Белзер. – Явился ко мне, прошелся по кабинету, все проинспектировал. «Замечательный вид, – сказал. – Приятно иметь такой большой офис. У меня офис маленький, в Бронксе, вы знаете». Как будто мне следовало извиниться за это или впечатлиться, уж не знаю. Пустился рассказывать, как он по вечерам учился в юридической школе. «Работал посудомойщиком». Потом глянул туда, – Белзер ткнул в литографию на дальней стене, – и говорит: «Что это, как мило». Прочел плакат, черт его побери. Представляешь? «Элсворт Келли – какая-то знаменитость?» Я сижу, жду, когда он к делу перейдет, а он читает мои плакаты. «У вас тут словно в музее, – говорит. – Я в искусстве почти не разбираюсь. Государственная школа». Хрен. Честное слово, сынок, я бы отодрал этого засранца даже охотнее, чем ты сам.

Джона перестал слушать. Он вспоминал, что сказал ему Бендеркинг, когда он отпрашивался на два часа.

Я тебе не мамочка. Не хочешь вкалывать тут – свободен. У каждого поступка есть последствия, и тебе придется иметь с ними дело.

Не хватало только завалить практику по хирургии. И ведь это реальная угроза: парочка четверокурсников, вынужденных проходить практику по второму разу, маячила в коридоре – бледные трупы, Сизифы за нелезущим в горло завтраком. В окончательной оценке суммируются и другие баллы, к тому же еще предстоит экзамен, но если Бендеркинг поставит себе целью раздавить Джону, это в его власти.

Белзер, не жалея своего времени, разъяснил Джоне суть претензий семейства Инигес, подчеркивая технические моменты, благодаря которым, как он уверял, иск провалится.

– Расизм? – переспросил Джона.

– Так он утверждает. Мол, действия Рэймонда сводились к самозащите.

– Она ползла. И – и – откуда вообще им знать? Я там был, а их там не было.

– Эй, парень, меня обрабатывать без надобности. Я просто воспроизвожу слова Медины. Дескать, ты застал эту сцену и решил, что если цветной мужчина – он все время твердит о «цветном мужчине» – и белая женщина подрались, значит, цветной – заведомо обидчик. Не таращься на меня так, сынок, не я же это придумал. Это он говорит. Послушай, что он пишет: «Мистер Инигес соответствовал стереотипным предрассудкам вашего клиента, и ваш клиент счел себя вправе прибегнуть к насилию. За эту ошибку он должен расплатиться». – Белзер поднял глаза. – «Стереотипные представления»! Выразительно сказано! Болтать эти ребята умеют. Медина сметлив – он знает, что ему не выиграть. Но задать белому трепку – уже удовольствие.

– Что вы ему сказали?

Белзер ответил:

– Я сказал ему: «Славно, Боб! Мы вызовем свидетельницей мисс Жжонс и спросим ее, казалось ли ей – учитывая три колотые раны в спине и одну в руке, – что ее жизни угрожает опасность. Думаю, присяжные примут нашу точку зрения, особенно когда я изложу им многочисленные случаи агрессии со стороны Рэймонда, в том числе обвинение, предъявленное ему в 1992 году, – он напал с бейсбольной битой на коллегу, – а из пансиона его едва не выгнали за ссоры с персоналом. Или можно пойти другим путем и выслушать показания помощницы окружного прокурора, которая назвала моего клиента (существует запись этого разговора), цитирую, «одним из храбрейших людей, каких она когда-либо видела». Думаю, мы также убедимся в том, что Рэймонд, чья смерть якобы причинила вашему клиенту, цитирую, «серьезные финансовые затруднения», более десяти лет не платил налогов – и не потому, что уклонялся, а потому, что не имел никаких доходов. Думаю, присяжным полезно будет узнать, что, согласно банковскому отчету, ваш клиент посылал брату пятьсот долларов в месяц на прожитье. Прям голову себе сломал, Боб, что у вас за математика: избавление от убытка в шесть тысяч в год вы объявляете финансовой потерей. Заодно я сообщу присяжным, что вы умышленно направили моему клиенту повестку не по домашнему адресу, а на работу, в больницу, где он лечит тяжело больных людей, тем самым безответственно помешали нормальному ходу жизненно важных для пациентов процедур и нанесли ущерб репутации моего клиента. Также полагаю, что присяжные согласятся: моему клиенту причинены тяжкие моральные страдания и это дает ему право в свою очередь подать иск и требовать компенсации. Уверен, любое жюри присяжных – хоть белое, хоть чернокожее, хоть какого вам угодно цвета – присудит моему клиенту изрядную сумму из наследства Рэймонда Инигеса, то есть за счет вашего клиента. – Белзер примолк, отдышался и подытожил: – Примерно так я ему сказал. Может, не дословно, однако смысл такой.

– И что он ответил? – поинтересовался Джона.

Белзер пожал плечами:

– Увидимся в суде.

К вечеру вторника отсутствие Ив растянулось уже на четыре дня и Джона занервничал. Он то и дело отрывался от учебников и поглядывал в окно. Посылал ей письма по электронному адресу. Господи, пусть бы купила себе, наконец, мобильный, он готов за него платить.

Без нее решимость Джоны быстро слабела. В среду он позвонил Джорджу, что-то мямлил, помирился. Извиняться ни тот ни другой не стал, но оба молча дали понять, что будь у них шанс переиграть тот субботний день, они бы вели себя по-другому. Джона подтвердил обещание провести с Ханной каникулярную неделю – ради Ханны, подчеркнул он, не ради Джорджа. На что Джордж ответил: «Я и прошу ради нее». Повисла пауза. На том разговор и закончился. А он-то рассчитывал определиться раз и навсегда.

Джона раскрыл бумажник и достал клочок картона, оторванный от краешка одной из папок Белзера, на нем он записал домашний телефон Инигеса, пока адвокат наведался в туалет.

Телефон на том конце прозвонил трижды, ответила женщина с голосом диджея. Джона спросил Симона.

– Кто это?

– Знакомый его брата.

Сынок, что ты творишь, нельзя сближаться с ними…

Щелчок – взяли другую трубку. На заднем плане тихонько – саксофон и барабаны.

– Слушаю.

– Мистер Инигес?

– Да. Кто это?

– Я Джона Стэм. – Он передохнул. – Я тот, кто…

– Мне известно, кто вы.

– Извините за беспокойство. Мой адвокат не разрешил мне делать это, но я хотел – хотел попросить прощения за то, как вышло с вашим братом. Вряд ли вы мне поверите, но я вовсе не хотел ранить его. Клянусь. Ничего страшнее со мной в жизни не случалось, и мне очень, очень жаль. Вам, наверное, все равно, но я должен был сказать вам.

Инигес повесил трубку.

Сосредоточиться на занятиях он не мог, провел весь вечер, разыскивая Ив через «Гугл» и получая все те же скудные результаты: Жжонс Ив не найдена; Жжонс И., просто Жжонс – пустышки, вместо этого поисковик предлагал вывести его на старых друзей и одноклассников, Джону уже тошнило от этой заманиловки. Попытка закрыть браузер вызвала шквал всплывающей рекламы: Камеры-шпионы! Вы – миллионный посетитель! Убей кролика и получи MP3-ПЛЕЙЕР БЕСПЛАТНО! Они размножались быстрее, чем Джона успевал их закрыть, и сбой системы он принял как избавление.

Телефонного справочника в доме не было. Люди моложе тридцати пяти ими уже не обзаводятся.

На сайте провайдера не нашлось ни Ив Джонс, ни Ив Жжонс. Ни в Хобокене, ни в Нью-Йорке, ни в пригородах.

Он позвонил сестре.

– Джона-бой, рада тебя слышать.

– И я тебя.

– Добудешь мне лекарств? Буду торговать на работе. Все коллеги принимают успокоительное, одна я не при делах.

– Проблемы со сном?

– Нет. Но иногда я вырубаюсь на несколько часов и прихожу в себя в мотеле на шоссе I-95 без кошелька и нижнего белья. Что у тебя слыхать?

– Хотел попросить тебя посмотреть одного человека в базе данных выпускников Йеля.

Мясисто присосалась на место дверца холодильника, в трубке послышался щелчок открывающейся банки и смачный глоток.

– Самое приятное в беременности – запрещены низкоуглеводные напитки, – сообщила Кейт. – Я уж и забыла вкус кукурузного сиропа.

– Колу нельзя, в ней кофеин, – обеспокоился он.

– Это спрайт, – пояснила Кейт. – Знай свое дело. Так кто у нас из Йеля?

– Я познакомился с девушкой, она училась с тобой на одном курсе, хотел побольше разузнать о ней.

– О, Джона-бой подружкой обзавелся.

– Просто знакомая. – Оправдывается, как шестилетка. Сестры – они доведут.

– Джону девушка нашла, за врача она б пошла.

Он терпеливо ждал.

– Ладно, ладно. Сейчас посмотрю… Боже, ну и беспорядок у меня в кабинете. Приезжай, приберись, а?

– Щас.

– Спасибо, дорогой братик. И я тебя люблю.

Копия матери. Джона словно воочию видел Кейт в роскошной библиотеке на первом этаже, которую она превратила в свой кабинет: стеллажи взметнулись на шесть метров, до самых балок. Когда они с Эрихом купили дом – денег больше, чем надо, а недвижимость падала в цене, – Кейт пошутила: обратятся к книготорговцам, которые поставляют старые, нечитабельные тома на вес.

Джона скрывал от родных глубокую неприязнь к их особняку. Сквозняки, декоративная каменная отделка, чересчур изысканные витражи. Берлинский декоратор, одноклассник Эриха, произвел орнаментальное неоретро. Диваны, кушетки, оттоманки. Сколько угодно удобных сидений, а попу пристроить некому – владельцы дома пропадают на работе. Проведя там ночь, утонув в перине и мягких подушках, Джона вообразил себя королем: наутро казнь.

– Как ее зовут?

– Ив Жжонс.

– Не помню такую.

– Народу у вас на курсе было немало.

– Много, да, но чтоб совсем не помнить… Какой колледж?

– Не знаю.

– Хм. Ну, поглядим. – Защелкали клавиши. – Ив Джонс… Кстати, Джона! Гретхен для тебя картинку нарисовала.

Он невольно улыбнулся:

– Какую?

– Я объяснила ей, что ты у нас врач, и она изобразила врача. Шедевр. Поллок отдыхает. В основном белым карандашом. Никогда не понимала, к чему нужны белые карандаши, бумага ведь и так белая. Нет. Извини. Пусто.

– Она сказала, что знает тебя. Она тебя вспомнила.

– Она знает меня?

– Не близко, – уточнил он. – Но знакома, точно.

– Совсем странно.

– Ну да, – согласился он.

Потом сообразил: ну конечно же!

– Кэти? Я неправильно фамилию назвал. Посмотри другую.

– Фамилию собственной подружки перепутал?

– Она не подружка. Посмотри на букву «Ж».

– Ж-д-ж-о-н-с? – фыркнула Кейт.

– Нет, без «д».

– Жжонс?

– Пишется, а произносится «Джонс», – ответил он и навлек на себя новый взрыв хохота.

– Джона-бой, не бывает таких имен.

– Так она пишет свою фамилию.

– Малограмотных в Йель не принимают.

– Ну правда.

– Если и принимают, то в виде исключения.

– Посмотри в базе, прошу тебя.

– Джонс через «ЖЖ». Буду теперь звать тебя «Жжона».

– Кейт!

– Успокойся, смотрю я, смотрю. (Пауза.) Нет. Может, она в выпускниках не регистрировалась? Или уже после выпуска сменила фамилию? Замуж вышла?

– Не думаю. А можешь – у тебя есть выпускной альбом или что-то вроде?

Кейт вздохнула. Судя по звуку, протащила по паркету что-то тяжелое.

– Что ты делаешь?

– Без лестницы не обойтись, это верхняя полка.

– Попросила бы Эриха.

– Он на работе.

– Девять часов.

– Тяжкая жизнь богачей. – Она потянулась, ухнула. – Черт. Двух сантиметров не хватает… Пойду в кухню за большой лестницей.

– Кейт…

– Потерпи, будь добр.

– Мне же не позарез прямо сейчас. Еще покалечишься.

– Джона-бой, – протянула она. – Я беременна, а не больна.

Он хронометрировал. Три минуты – вот она тянется на цыпочках, тугой живот трется о «Естественную историю Шотландии, том VII». Когда-то он представлял себе будущих мам хрупкими, малоподвижными. Кейт выбила эти предрассудки из его головы.

– Ух-ху! – Кейт рыгнула в трубку. – Извини. О’кей. Вот она. Забавно, давно я не заглядывала… Джонс или Жжонс, так, Жжона-бой?

– Верно.

– Ой, а это что!

Джона резко остановился:

– Нашла?

– Нет, это фото моего приятеля Робби, он строил Эйфелеву башню из пивных банок. Полгода провозился, а потом сосед пришел ночью пьяный и…

– Кейт!

– Дааа! Да, сэр! Будет выполнено, сэр! Сию минуту, сэр! Уф… Гольдштейн. Гомес. Грейвс… Нет ее ни на «Дж», ни на «Ж», Жжона-бой.

– Уверена?

– Указателем я пользоваться умею. Есть Элизабет Марион Джонс, Дженнифер Джонс, Саманта Эрн Джонс. Ив Джонс или Ив Жжонс нету. Извини.

– Можешь пролистать подряд?

– На моем курсе училось тысяча триста человек.

Джона присел на кровать, пощелкал себя по большому пальцу ноги. Он почти задыхался и молчал так долго, что когда голос вернулся к нему, испугался, не разъединился ли за это время телефон.

– Алло?

– Я тут. Смотрю на… да это же я! Господи, я была такая худая!

Он пробормотал:

– Какого же черта?

– Может, она присочинила, чтобы произвести на тебя впечатление? Такое случается сплошь да рядом. Когда я только поступила, в аспирантуре по биологии разоблачили женщину, которая все бумаги при поступлении подделала. Сумасшедшая. Ее арестовали. Подлинная история.

– Не понимаю, – сказал Джона.

– Чего тут не понимать? Люди лгут. Только этим и занимаются. Лгут в резюме, устраиваясь на работу. Когда я руководила отделом кадров в Lehman, насмотрелась, чего люди только не пишут в автобиографии. Где она работает? Позвони туда, у них есть досье.

Он стукнул себя по лбу:

– Отличная идея!

– Рада была помочь. Сказать маме, что у тебя новая подружка?

– Нет! Ни в коем случае, прошу тебя…

– Шучу. Целую, братишка.

Человек, ответивший на звонок в пансионе «Бикон», судя по интонациям, не был официальным лицом. Услышав, что Джона разыскивает Ив Жжонс, он даже растерялся:

– У нас только мужчины проживают.

– Она работает у вас раз в неделю, – пояснил Джона.

– С такой фамилией тут никто не работает.

– Вы уверены?

– Ага.

Джона закусил губу.

– Могу я спросить, кто вы?

– Я – начальник ночной смены сиделок.

– И вы не слышали об Ив Жжонс?

– Ничего не знаю.

– Не знаете или не слышали?

– Могу я спросить, кто вы? Из прессы?

– Я ее друг, – ответил Джона. – Пытаюсь ее разыскать.

– Ну, я вам помочь не могу. И хватит болтать. Мне пора идти.

Человек повесил трубку. Джона в ярости набрал тот же номер. Восемнадцать гудков – никто так и не ответил.

13

В последнее время Джона привык к нескончаемому потоку брани, лившейся на него весь рабочий день, а после разговора с сестрой и тем человеком из «Бикона» ему было так не по себе, что с утра он не сразу заметил отсутствие и брани, и ее источника. Только за ланчем он спросил у интерна, куда подевался Бендеркинг, но интерн лишь плечами пожал.

Джона принял исчезновение Бендеркинга как подарок судьбы и не задавал вопросов до дневного обхода, когда Бендеркинг наконец явился – злой как пес, без галстука, в рубашке не по размеру и с повязкой на глазу, – тогда Джона обратился за разъяснениями к болтливой медсестре.

– Ему кофе в глаз плеснули.

– Как это случилось?

– Она ворвалась и давай орать: такой, мол, сякой, разэтакий! – и ффффф! – Медсестра широко повела рукой. – Прямо в глаз.

– Она?

– Знаешь, думаю, он ее обманул.

Джона, испугавшись не на штуку, спросил, что сталось с нападавшей.

– Удрала. Ты что, спецагент? Зачем тебе это знать?

– Просто так, – сказал он.

В тот вечер он был уверен, что Ив придет, – и точно, вот она, под вязом, сронившим уже листву: осень близка.

– Здравствуй, любовь моя, – сказала она.

Они поднялись в квартиру. Джона бросил сумку на пол, скрестил руки на груди и смотрел, как Ив заваривает чай.

– Вынуждена извиниться, – сказала она, доставая ромашковый. – Я на время ушла из зоны доступа.

Он промолчал.

– Ох, мы, кажется, злимся?

– Зачем ты это сделала?

– Что сделала?

– Так нельзя, – сказал он. – Нельзя, нельзя! Это же не… просто не могу поверить, чтобы ты сделала такое. И не пытайся меня уверить, что это была не ты, потому что…

– Джона Стэм. – Она поставила чашку на стол. – Будь добр, позволь и мне сказать словечко. – Она похрустела пальцами, откашлялась. – Во-первых, я должна рассказать, где я была. Мне многое следовало сделать, у меня есть определенные обязательства. Прежде всего, тебе следует осознать, что успех от провала, как правило, отделяет наличие продуманного плана. Поскольку у меня имелся всего один шанс пообщаться с негодяем, который позволяет себе срывать на тебе свой дурной нрав, я взяла на себя…

– Значит, все-таки это сделала ты.

– Не перебивай, пожалуйста.

– И ты не попытаешься даже… не знаю – прикинуться?

– С какой стати притворяться? Я все тебе расскажу. Это задумывалось как мой подарок тебе.

– О, еще какой!

– Вот и хорошо. Ты успокойся. Я как раз пыталась тебе объяснить, что правильное осуществление этого плана требовало от меня тщательной подготовки, я уж не говорю о том, сколько сил надо в это вложить, но главное, определить, где и когда будет нанесен удар, выбрать наиболее уместное орудие возмездия. Полагаю, кофе – это в самый раз.

– Боже милостивый!

– Символически.

– Господи, Ив! – Он забегал по комнате, стуча кулаком о кулак.

– Ты не согласен?

– С чем?

– С символическим смыслом…

– О чем ты говоришь!

– О кофе, – терпеливо уточнила она.

– Что – кофе?

– Учитывая, как он обошелся с тобой. Заставил тебя склеивать его чашку. Я могла бы и чашкой ему заехать, но это вышло куда более… кинематографично. Жаль, ты не видел этого своими глазами… – Она махнула рукой, изображая полет жидкости из кружки. – Прямо в глаз.

Он молча уставился на Ив. Та нахмурилась:

– От тебя исходит негатив, Джона Стэм.

– Еще как!

– Что случилось?

– Что случилось?! Ты напала на моего шефа.

Она покачала головой, как бы вопрошая: ну и что с того?

– Зачем ты это сделала?

– Он это заслужил. – Вопрос словно удивил ее. – Или, по-твоему, не заслужил?

– По-моему…

– Ты месяц кряду только о том и твердил, что рад был бы кишки ему выпустить.

– Но это…

– Право, – сказала она, – я рассчитывала на твою благодарность.

– Благодарность?

– Ну конечно! – У нее даже зрачки расширились. – Ведь я сделала это для тебя, ты же понимаешь.

– Чтоб я этого больше не слышал!

– Но так оно и есть.

– Не смей больше этого говорить!

– Но я сделала это, говори не говори. Даже если результат вышел не тот, которого я ждала, – буду откровенна, мне кажется, что ты слегка переигрываешь, Джона Стэм, – все же сам поступок был правильным. Ты говорил…

– Я говорил, что не люблю его, я же не говорил…

– Ты говорил…

– Я не говорил, что хочу его изувечить.

– Ты сам мне велел, – заявила она.

– Неправда! Такого я не говорил!

– Со всей определенностью говорил.

– Когда?

– Ты сказал: «Сделай это».

– Когда я такое сказал?

– Мы с тобой это обсуждали. Ты сказал, стоило бы научить его хорошим манерам, и…

Теперь он вспомнил.

– Это не я сказал. Ты сказала.

– А ты всей душой согласился.

– Я…

– И я предложила научить его, и ты сказал: «Сделай это».

– В шутку.

– Мне показалось – всерьез.

– С какой стати? – Он привалился к стене. – Господи, а если бы я сказал: «Прикончи», ты бы его убила?

Она промолчала.

Он обернулся и взглянул ей в лицо.

Она сказала:

– Ты для меня это сделал.

Пауза.

Он сказал:

– Мне надо… извини.

Он заперся в санузле, присел на край ванны. У Бендеркинга ожог сетчатки. Он поправится, но ему больно, и это – на три-четыре недели.

Джона мысленно проиграл тот диалог, пытаясь понять, что в его интонациях, оборотах речи, выражении лица… Было хоть что-нибудь? «Сделай это». Разве это команда? Разве так можно было его понять? Неужели он несет ответственность? И как это будет выглядеть, если женщина, которой он вроде как спас жизнь, даст показания, что он подтолкнул ее к насилию.

Все живы, утешал он себя. На этот раз никто не погиб, и это главное.

А могло закончиться хуже.

Но ведь все живы.

Из гостиной послышался грохот.

Он вернулся в кухню-гостиную и застал Ив возле раковины, руку она подставила под воду, лицо бледное.

– Ив?

– Я – я уронила.

Осколки чашки на дне раковины. Из ладони Ив течет кровь, пятнает нержавеющую сталь раковины, смешивается с водой и завивается спиралью в слив.

– Покажи, – велел он.

– Пустяки… чашку жалко.

Порез неглубокий, но длинный. Вряд ли понадобится что-то помимо антисептика и тугой повязки. Джона оторвал длинный кусок бумажного полотенца, скатал и велел ей крепко прижать комок к ране.

– Джона…

Он сходил в ванную, подыскал все, что требовалось для обработки раны. Вернулся с пластырем и неоспорином. Ив выгребала осколки из раковины и выкладывала их на кухонный шкафчик.

– Я склею, – пообещала она. – Мне так жаль.

– Дай мне… открой… раскрой ладонь.

– Не сердись, умоляю!

– Я не сержусь.

– Мне жаль. Мне так жаль!

– Постой спокойно, Ив.

– Я люблю тебя.

– Раскрой ладонь.

– Правда. Я тебя люблю.

– Ив… – Он поглядел на нее, и ему стало страшно: глубочайшее отчаяние рассекло ее от макушки от пят. Книга, из которой выдраны все страницы.

– Я люблю тебя, – твердила она. – Прости, я допустила ошибку. Не сердись, умоляю.

Он переложил неоспорина, ее кожа лоснилась, пластырь отказывался прилипать.

– Стой спокойно.

– Ты сердишься?

– Нет, не сержусь. Не дергайся!

– Сердишься, по голосу слышу.

Он сделал глубокий вдох.

– Дай мне обработать рану.

– Мне так жаль.

Он насухо вытер кожу вокруг пореза.

– Извини, – завела она все сначала. – Я допустила ошибку. Мне жаль. Мне так жаль. Мне плохо, когда ты сердишься. Пожалуйста, не сердись. Джона, мне так жаль, Джона, пожалуйста! Я люблю тебя. Я никогда больше ничего подобного не сделаю. Я допустила ошибку. Я сделала это, потому что хотела тебя порадовать, но я ошиблась. Скажи, что не сердишься.

– Я не сержусь.

– Прекрасно, – сказала она. – Прекрасно, прекрасно! Обещаю: я заглажу свою вину. Мне очень жаль.

– Т ы его ошпарила, – напомнил он. – Не меня.

– Знаю, мне так жаль, так жаль… – Она уронила голову ему на плечо.

Перевязка закончена. Долго не продержится, но пока сойдет. Джона попытался отступить на шаг, но Ив обхватила его руками за шею. Заплакала. Да. Она плакала. И хотя Джона был возмущен, Ив снова показалась ему маленькой, и разуму вопреки он ее пожалел. Почувствовал, как его руки обнимают Ив. Притянул ее к себе, и она простонала благодарно.

– Обещай никогда больше так не делать!

– Я все поняла.

– Говорю тебе: я должен быть уверен…

– Я не ребенок, – совсем по-детски обиделась она. – Я понимаю. Больше так не сделаю. Это была ошибка.

– Хорошо.

– Разве ты никогда не ошибаешься?

Да, чуть было не ответил он, но я никому не причинял физической боли.

И тут он вспомнил, что уже не вправе так ответить.

– Я стараюсь прояснить все до конца, – сказал он, – потому что в том разговоре я не позаботился об этом, и ты неправильно истолковала мои слова.

Она сказала:

– Это не повторится.

– Хорошо. В таком случае… В таком случае не стоит – я бы предпочел забыть обо всем.

– Забыть о чем?

– Правда, Ив! Я не хочу… у меня могут быть кошмарные неприятности на практике и…

– С какой стати?

– Если бы он узнал…

– Джона Стэм, никто не знает, что мы с тобой знакомы. Ты что думаешь, я им визитку оставила?

– Они вызвали полицию.

Она только плечами пожала:

– И что?

– Может, они уже ищут тебя.

– При всем уважении, полагаю, что у департамента полиции Нью-Йорка имеются дела и поважнее.

– Тебя это совсем не пугает.

– Нет.

– Хорошо, – повторил он. – Тогда забудем.

– Считай, уже забыли, – улыбнулась она. – Полегчало?

Он опять заходил по комнате.

– Вчера я звонил сестре.

– Ага. И как дела на денежной ферме?

– Я позвонил ей, потому что не мог отыскать тебя. Ты пять дней подряд не появлялась.

– Извини. Как я уже сказала, нужно было все подготовить.

– Я попросил ее отыскать тебя в базе данных выпускников Йейля.

– Я не регистрировалась, – сказала она. – Скучища.

– Я позвонил в «Бикон» и попросил дать твой телефон, а там даже не знали твоего имени.

– А, – сказала она, – это потому, что директор предупредил всех сотрудников не отвечать ни на какие вопросы обо мне. После этой неприятной истории с Рэймондом их осаждала пресса. Плохая реклама, сам понимаешь: один из пациентов (у нас их называют «резидентами») бросается с ножом на персонал. Рэймонд это уже не в первый раз проделывал. Весной затеял драку, и его чуть было не выгнали. Тогда я заступилась за него.

Он припомнил разговор с ночным дежурным. Вы из прессы? Ив порылась в кошельке и вытащила мятую визитку с логотипом «Бикона» и своей фамилией.

– Это твой телефон?

– Это прямой телефон «Бикона».

– Я пытался связаться с тобой, – сказал он. – Писал на электронную почту.

– Знаю, извини.

– Тебе не кажется странным, что у меня до сих пор нет твоего телефона?

– Нет, не кажется.

– Мы уже полтора месяца вместе, Ив! По-твоему, это нормально?

– Раньше ты не жаловался.

– Раньше не приходилось тебя искать, – сказал он. – Ты все время была тут.

– И сейчас я тут, c’est moi[16]16
  Это я (фр.).


[Закрыть].

– Но пять дней тебя не было, – настаивал он. – Я хотел поговорить с тобой. Нужно было. У тебя-то мой телефон есть.

– У тебя есть яйца, а у меня нет. Квиты.

В полном недоумении он уставился на нее:

– Что случилось?

– Ничего.

– Тогда почему ты так себя ведешь? Что это? Вопрос безопасности?

Она закусила губу.

– Ив? В чем дело?

Она отошла к окну, выглянула на улицу. Все витрины в музее человеческих слабостей померкли, словно там меняли экспонаты к новой выставке.

– Нечестно требовать от меня, чтобы я полностью отдалась тебе, если ты сам этого не делаешь.

Он промолчал.

Она сказала:

– Я люблю тебя. И я могу сказать это вслух.

– Ты дашь мне свой телефон, если я скажу, что люблю тебя?

– Да.

– По-моему, ты ставишь телегу впереди лошади.

Она снова уперлась взглядом в окно.

Он хотел рассказать Ив о ссоре с Джорджем, о плане сократить визиты к Ханне. Будь она рядом три, четыре дня тому назад… и еще если б она не сделала того, что она сделала. Но теперь он видел, что ничего не получится. Не мог он обсуждать это, когда у нее рука порезана, а у него голова идет кругом от всего, что случилось за день. Нужно разработать стратегию. Подумать обо всем – но позже. Сейчас он не мог думать ни о чем, кроме этого момента, а в этот момент Ив вновь повернулась к Джоне и сказала:

– Пошли в постель.