Текст книги "Беда"

14

На две недели восстановился прежний распорядок: утром Джона уходил на работу, вечером Ив ждала его возле дома. Она спрашивала, как обращается с ним теперь Бендеркинг, и Джона, пусть и против воли, вынужден был признать произошедшую перемену: хотя Бендеркинг оставался напорист и груб, но все же старался не пересекать черту, отделяющую засранца от психопата. Разумеется, этого Джона Ив не говорил. Во-первых, почем знать, чем вызвана перемена? Может быть, Бендеркинг испугался, а может, втайне готовит месть. Или горячий кофе выжег в его мозгу центр садизма?

Главное, Джона не собирался поощрять Ив. В ту ночь он увидел Ив в ином свете. Они по-прежнему спали вместе, но Джона больше не считал нужным делиться с ней своими мыслями. Он изо всех сил учился смотреть на Ив объективно.

Его преследовали два образа. Первый: лицо Ив на заснятом тайной камерой видео. Он вытряхивал это воспоминание из головы, а оно возвращалось, точило, даже когда они с Ив катались, переплетясь, по полу спальни. Он сам заметил, что исподтишка следит за Ив, пытается застичь ее врасплох. А что бы он сделал, если бы подловил ее? Вскочил бы и ткнул в нее дрожащим пальцем: притворщица? Зачем подтверждать свои подозрения? Раз он знал, что она симулирует, – а он это знал, – он мог либо смириться, либо нет. Зачем терзать себя, подглядывая, подглядывая, подглядывая….

Другое, худшее воспоминание мешало уснуть, когда Ив давно уже ушла, и когда Джона впустил его в свое сознание, то испугался не на шутку. Ты сделал это для меня. Нестерпимая аналогия, но если Ив так воспринимает его поступок, то… то что же ему делать?

Он струхнул. Самую малость.

Разрывать отношения он толком не умел, однако история с Ханной чему-то его все же научила: всем будет легче, если не затягивать. Пусть не прямо сейчас, но скоро. Еще месяц практики, а потом экзамен, и ни к чему втягиваться в еженощные лицом к лицу, сердцем к сердцу. Регулярного секса будет не хватать, но всегда имеется Интернет.

Среда, 6 октября 2004

«Синяя команда», четвертая неделя

Он вышел из операционной примерно в час, до следующего жирдяя оставалось минут десять, заскочил пока быстренько в туалет. На обратном пути натолкнулся на Нелгрейва, съежившегося в кресле.

– Патрик?

Нелгрейв бессильно мотал головой. Зализанный чубчик – Джона готов был поклясться – каждый выходной становился все более зализанным.

– А?

– Ты в порядке?

– Вырубился во время операции.

– Хреново. Головой ударился?

– Упал лицом вниз. Прямо на пациента.

– Ох ты.

– Грудь уже вскрыли, – надтреснутым голосом изливался Нелгрейв. – Я упал прямо на легкое, нарушил стерильность операционного поля. А потом меня стошнило.

– На пациента?

– Нет. Они успели выбросить меня из операционной. Тут-то я ударился головой.

– Худо тебе пришлось, – посочувствовал Джона.

– Я нацеливался на пластику. Можешь себе представить, сколько там человек на место?

– Из-за одного скверного дня тебя не сольют.

Нелгрейв завертелся на стуле. Халат уделан.

Шея грязная, точно вообще не моет.

– У них не угадаешь.

– Слушай, – сказал ему Джона, – ты же знаешь куда больше, чем я.

Это сработало.

– Точно. – Нелгрейв встал, улыбнулся, похлопал Джону по плечу. – А ты всегда знаешь, что сказать человеку, Стэм.

И побрел себе.

Из «Синей команды» студентов как миленьких отправляли на «скорую». Джона заступил в восемь на самую, похоже, тяжелую ночь в году. Трое пострадавших пешеходов (такси сбило парочку на перекрестке, турист решил перебежать Таймс-сквер); мужчина изувечен в пьяной драке, сломаны обе ключицы и челюсть; у бывшего пациента после операции началась гангрена – забыли обрабатывать рану. Руку ампутировали у локтя, распилили сустав.

Около часа ночи напор больных ослаб, Джона прилег соснуть. Проспал полчаса, и мобильник заверещал.

– Спускайся.

Пока он сонно завязывал шнурки, снова звонок:

– Не утруждайся. Помер.

Он рухнул на койку.

Тут же проснулся от вопля прямо в ухо:

– СТУДЕНТ! СТУДЕНТ!

Джона перевернулся на спину:

– А?

– Я вызывал тебя час назад.

– Я… вы же сказали, он умер.

– Умер? – Ординатор потряс его койку. – Спятил, что ли? Приснилось, наверное. Эй – это о тебе писали в газете?

Джона кивнул.

– Применим твои таланты. Есть работенка. Только не вырубайся, уговор? Вот и хорошо. Ксерокс сломался, ступай почини.

Джона понятия не имел, как чинить ксерокс. В больнице работали ремонтники, чинили, если надо, аппаратуру.

– О’кей, – сказал он.

Затор бумаги отсюда до Милуоки. Джона уселся, скрестив ноги, и принялся извлекать хирургическими щипцами измазанные черным картриджем конфетти. От нудной работы задремывал, подавался вперед, однажды задел рукой горячие внутренности аппарата, вздулись волдыри. Час спустя образец – отпечаток обожженного среднего пальца – выполз в лоток ровный и чистенький. Джона доложил ординатору, и тот дружески похлопал его по плечу:

– Молодец, Суперхрен!

К половине четвертого утра заканчивались сутки в больнице, почти все время – на ногах, выполняя чьи-то команды. Джона сравнивал себя с облысевшей после тысяч километров резиной. Пошел умываться перед обходом, и тут в затылок ему угодил тугой комок бумаги.

– Привет, Джона Стэм.

Он кинулся к Ив:

– Что ты здесь делаешь?

Она захихикала:

– Какой ты милый в халате.

– Тебе сюда нельзя. Тебя арестуют. Куда ты собралась?

Она повела его в подвал. Кое-кто из встречного персонала кивал Ив – словно она имела полное право тут находиться; она шла, как право имеющая, точно под ногами у нее – как у кинозвезды или метрдотеля – воздушная подушка. Джона брел следом, уговаривая ее оставить эту идею.

– Оййййй! – сказала она. – Перестань и отстань. Не любила бы я тебя так сильно, Джона Стэм, так, пожалуй, сказала бы, что ты нытик.

– Нельзя туда. Там заперто.

– Чушь. Я провела разведку.

– Это незако…

– Ш-Ш-Ш, – театральным шепотом прошептала она. – Вдруг… кто-нибудь… нас… услышит.

И вошла в подвальное помещение.

– Ив! – сказал он, обращаясь к стене. – Ив.

Если торчать тут, дожидаясь, пока она выйдет, победа останется за ней. Да и охота ему попасться на глаза начальству в подвале: слоняется, мол, без дела. Одно разоблачение повлечет за собой другое, наихудшее. Нужно войти и вытащить ее оттуда, побыстрее. Джона повернул ручку и вошел в лабораторию магнитного резонанса номер четыре.

Ив пристально изучала аппарат.

– Я всегда фантазировала, каково это – видеть вещи насквозь. Знаешь, на что эта машина похожа? На первые компьютеры – левиафаны, от края квартала до края. – Она провела рукой по ровному, смуглому кожуху. – Когда-нибудь и эти начнут выпускать маленькими, хоть в сумке с собой носи. У каждого будет свой, как мобильник или кредитка. Будем гулять по городу в очках МР и рассматривать прохожих без кожи.

– Мы не имеем права здесь находиться.

– Наша жизнь нуждается в капельке романтики, – заявила она и, пританцовывая, перешла к дальнему концу аппарата. – Чего-то мне стало не хватать.

Он поглядывал то на часы, то на дверь.

– Включи, пусть работает, пока мы делаем свое дело. Увидишь наши внутренности в тот самый момент. – Она сунула голову в тоннель. – Увидишь собственные гланды, когда они сожмутся.

Он забормотал слова отказа – боже, а что, если они попадутся, боже, о черт, – но стоило ей залезть в аппарат, и Джона тут же последовал за ней.

Чудом они уместились. Механическая кровать была раздвинута – дополнительных пятнадцать сантиметров, но Джоне это не слишком помогло. Не пошелохнуться. Извиваясь, зацепился за кабель, волосы ободрал сзади на шее. Попытался выгнуться – спина завопила: «Неееет». Дельфин промеж двух волн.

Вот Ив – акробатка, да и только. Ухитрилась залезть на Джону, заткнула ему нос своим шерстяным свитером, Джона расчихался, уткнувшись в ямку ее шеи. Ты – настоящий мастер, Джона Стэм. Я поняла это сразу же, как только тебя увидела. Ты – чудо. Длинными колючими рукавами она царапала ему бока, колыхалась, испуская (фальшивые, как Джоне было известно) стоны. Ложь допекла его, и он решительно сказал: «Прекрати!» Попытался спихнуть ее с себя. Ив уперлась спиной в крышу тоннеля, всем телом давя на него.

Будь милым, попросила она.

Не хочу этого.

Хочешь, хочешь.

Усилием воли Джона пытался сбить эрекцию, но не получалось. Лицом к лицу. Сделай то, что я попрошу. Она схватила его за руку, поднесла к своей щеке. Давай.

Он легонько шлепнул ее по щеке.

Сильнее.

Сперва он не понял, потом дошло: она хочет, чтобы он ударил всерьез. Что-то новенькое. Они пробовали разное, как любая парочка, но это – другое, на такое он никогда не согласится. Джона отдернул руку, Ив схватила его за другую, он и эту отдернул, руки-плавники, жертва талидомида против сексаматика-3000. Джона отказался делать это. Он сказал «нет».

Хорошо, сказала она.

И, резко изогнувшись, со всей силы треснулась головой о крышу тоннеля.

Грохот чудовищный, как будто они оказались внутри колокола. Джоне показалось – это он башкой врезался. Она снова выгнулась и проделала это еще раз. БААМ! – отдалось по всей комнате. Джоне представилась жуткая картина: Ив убьет себя, коченеющее тело заблокирует его в аппарате, череп лопнет, как сваренное всмятку яйцо, по его лицу потекут кровь и мозги. Она изготовилась стукнуться еще раз. Джона потянулся остановить ее, и она схватила его за руку: Хороший мальчик. Как ее остановить – ударить? Он чувствовал, как в Ив нарастает возбуждение. Вот почему ей нравилось, чтобы он тискал ее задницу, вот почему она просила дергать ее за волосы. Этого она хотела, а ему стало дурно, и он ни в коем случае не хотел этого – и все же позволил. Он хотел притвориться перед самим собой, будто удивлен, но удивлен не был: сам виноват, напросился. Он отдал ей свою руку и предоставил Ив колошматить себя его рукой. Она запела песнь кита, все жилы в ее теле напряглись, она ударила себя в лицо, дважды, трижды, она била и била, раскровянила себе нос, капли крови упали ему на лицо, похожие на капельки птичьего кала, и он не мог больше сносить это, но тут она затряслась и простонала – О!О!О! – и ее внутренности сжались, сдавили его внутри, и он – что он мог поделать? – кончил.

Аппарат гудел. Никогда раньше Джона не проходил МРТ. Ханна делала, какие-то проблемы с плечом. Что чувствовал Джона? Странная смесь мертвого спокойствия и электрического возбуждения. Вес Ив на нем – покрывало или бремя? Жила у нее на шее билась, барабанила ему в щеку. Она что-то шептала ему. Кровь, кровь просачивалась в поросль его двухдневной щетины, тянулась струйкой в уголок рта. Джона замерз. Руку дергало – позднее он увидит, что раскрылся тот порез на костяшках. Они перемазали изнутри аппарат МРТ. Придется простерилизовать. Красные всплески на стенах, пещерное искусство дурного вкуса. Она села, провела языком внутри нижней губы, словно отыскивая застрявший кусочек шпината. Вытолкнула себе в руку кровавый осколок. Глаза ее округлились, она предъявила Джоне свою находку: зуб.

Обнажила в улыбке только что появившуюся щель. Снова рухнула всем телом на Джону.

– Любовь моя, – замурлыкала Ив, – разве тебе было плохо?

15

Среда, 13 октября 2004

Электив по хирургии, первая неделя

Последний месяц практики делился между двумя элективами по хирургии, по две недели каждый. Офтальмология Джоне скорее понравилась. Все ординаторы с бородами, словно от них это требуется по форме.

– Трясешься! – Доктор Эйзен, хирург, ткнул в Джону затянутым в перчатку пальцем.

– Тут холодно.

– До сих пор не привык?

– Есть вещи, к которым невозможно привыкнуть.

Прежде он открывал рот лишь затем, чтобы пробормотать «да», «нет» или «виноват». Все присутствующие уставились на разговорчивого студента.

– Верно, – сказал доктор Эйзен. – Потому-то я и развелся с женой.

На операционном столе – больной М, двадцать девять лет, симпатическая офтальмия. Он потерял глаз, когда в его нелицензионное такси врезался фургон. И вот – одна из таинственных трагикомедий тела: другой глаз, вовсе не пострадавший в аварии, начал отмирать. Автоиммунная реакция грозила слепотой, если не вмешаются медики. Чтобы спасти здоровый глаз, нужно вылущить тот, погибший. Пациент лишился стереоскопического зрения, и, вероятно, предметы будут слегка размываться в уцелевшем глазу, но зато он получит протез, который сможет вынимать на вечеринках – отличный фокус (Смотрите, что покажу!).

У Эйзена лицо бассет-хаунда, сонный голос. Он лениво попытал Джону об устройстве человеческого глаза (на уровне аппаратов Руба Голдберга – оптический нерв, ресничный ганглий, прямые мышцы).

– А вот посложнее. Ответишь – запишем в характеристике, что студенты на редкость образованные пошли. Какой писатель страдал слепотой, вызванной симпатической офтальмией?

Джона не сразу и припомнил писателей-слепцов. Джеймс Джойс? Гомер, кажется, был слеп. Все, сдаюсь.

– Джеймс Тербер[17]17
  Джеймс Тербер (1894–1961) лишился глаза в детской игре, а в студенческие годы ослеп на второй глаз. Рассказ «Тайная жизнь Уолтера Митти» передает фантазии героя, который за рулем автомобиля или споря с женой воображает себя космонавтом, великим врачом, героем войны и т. д.


[Закрыть]. Мне это рассказал хирург, когда я учился на третьем курсе. Теперь я передаю эти знания тебе. Не жалуйся, будто здесь ничему полезному не учат. Ты читал «Тайную жизнь Уолтера Митти»?

– В старших классах.

– Стоит перечитать, – со вздохом заключил Эйзен. – С годами эта книга обретает смысл.

В семь тридцать он вышел с работы. По дороге к метро проверил голосовую почту.

Сынок, как дела. Набери меня, будь умничкой. Я в офисе до семи, потом дома, 212…

Стоя у входа в подземку на 50-й улицы, он набрал номер. Ответил ломающийся от пубертата голос.

– Привет, я Джона Стэм, мне мистера Белзера.

– Паааап!

Щелчок – взяли другую трубку. Спрессованный смех – Джоне представилась акустическая система объемного звучания формата 7.1, плазменный экран перед кожаным диваном, на столике рядом стакан «Макаллана», уют.

– Ивен? Положи трубку. (Первая трубка брякнулась на аппарат.) Хелло!

– Чип, это Джона.

– Привет, сынок. Минуточку. (Телевизор притих.) Спасибо, что перезвонил. Все тип-топ? Как учеба?

– В порядке.

– Скоро экзамен?

– Скоро.

– Тяжко тебе. Слишком много работаешь, сынок.

Легкий разговор – признак тяжелой проблемы. Нервы напряглись.

– Что-то случилось?

– Случилось? Не. Я больше насчет того, чего не случилось.

– О’кей.

– Помнишь, мы обсуждали, насколько слабы обвинения?

Джона догадался, что от него требуется утвердительный ответ.

– Прекрасно, – продолжал Белзер. – И я тебе сказал, что подам ходатайство об отклонении иска. А теперь, прежде чем я продолжу по существу, ты должен уяснить, в чем суть такого ходатайства, а главное, как нельзя подать ходатайство. Так вот, нельзя подать ходатайство об отклонении иска на том основании, что дело выеденного яйца не стоит. В смысле, никакой закон не запрещает подавать иск, в котором прорех больше, чем сути. Пока все ясно?

– Угу.

– Теперь, когда ты понял, какое ходатайство нельзя подать, я объясню тебе, в чем состоит ходатайство номер 30-2-11. Нужно разобрать доводы противной стороны с юридической точки зрения. Не с точки зрения фактов. Улавливаешь разницу? То есть вопрос лишь в том, существуют ли технические причины отклонить иск. И неважно, что дело высосано из пальца, о чем наш приятель Роберто Медина прекрасно осведомлен. Вот почему в ходатайстве номер 30-2-11 судья может и отказать, если видит, что у истца имеются юридические основания подать в суд, пусть и самые ничтожные. Тут многое зависит от того, как истец сформулирует жалобы и какой судья будет иск рассматривать. И в нашем конкретном случае и то и другое сложилось не в нашу пользу: в ходатайстве об отклонении иска было отказано.

Белзер что-то отпил.

– Я даже не стану тратить силы, объясняя тебе, какая это ерунда. Это меньше чем ерунда. Может, они сдуются, как только поймут, что им предстоит реально решать дело в суде, а не слупить с нас по-быстрому компенсацию, как они рассчитывали.

Какая-то женщина отпихнула Джону, продираясь к входу в метро. Издали донесся ее голос: Тут люди ходят, вообще-то.

– Такого рода судебные дела – если дойдет и до судебного разбирательства – не рассматриваются месяцами. Медина берет не почасовую оплату, а половину от вознаграждения, которое получит клиент. Поскольку и я знаю, и он знает, что в данном случае вознаграждение составит ноль или около того, он сам себе яйца прищемит, если будет и дальше настаивать на суде. Думаю, через пару недель мы о них услышим – здрасьте пожалуйста, они предлагают сесть за стол переговоров…

– Чип?

– А?

– Ноль или около того. Так сколько все-таки?

– Ты про что?

– Если мы проиграем, – пояснил Джона. – Так это будет побольше нуля.

– Предсказаниями я не занимаюсь, – сказал Белзер. – Что я, Господь Бог?

– Почему вы сказали «около того»?

– Фигура речи. Послушай, я не могу выдать тебе гарантию за подписью и печатью, однако на основании более чем достаточного опыта работы с нашей системой правосудия говорю тебе: не вижу причин для волнения. Ноль – скорее всего. Готов ли я ручаться жизнью своей матери? Нет, не готов. Своей жизнью? Сколько угодно.

Интересно, размышлял Джона, много ли гражданских исков провел за свою жизнь Белзер? Ему припомнились нашумевшие процессы последних лет: О. Джей, Майкл Джексон, Скотт Петерсон. Малоприятная компания. Но у них были отдельные юристы по уголовным делам и отдельные по гражданскому иску. Почему Белзер не передал его дело специалисту? Догадаться нетрудно: считает, что все это чепуха.

– Они попытаются надавить на тебя: угроза для твоей репутации и бла-бла-бла.

– Меня это и правда пугает.

– Нечего бояться. Положись на меня.

– Раньше вы говорили, что иск будет отклонен.

– Такого я не говорил. Никогда ничего подобного не говорил. Я сказал, что иск необоснованный и его следовало бы отклонить. Но если судья читает заявление и приходит к выводу, что тут есть повод для обращения в суд – технически, – то альтернативы нет, он обязан дать делу ход. Таков закон, и само по себе это постановление ничего не говорит в их пользу. Просто мы теперь надавим на них посильнее, чтоб больше голову не морочили.

Белзер еще что-то говорил, а Джона чувствовал, как сжимается горло – карандаш не протолкнешь, палочку для коктейля, иголку, нитку…

– Угу… – кое-как выдавил он, когда Белзер вздумал спросить: «Ты в норме?»

– Не унывай, сынок! Все обойдется. У тебя есть дела поважнее. Миру нужны такие люди, как ты: добрые самаритяне.

Бруклинский маршрут L – коллаж из хипстеров, по картинке каждого вида. Слева от Джоны девица ковыряет ссадину на пальце колпачком шариковой ручки, плотная куртка в кривую клетку уже вполне по сезону, подумал Джона с изумлением. Каждый третий пассажир затыкает уши белыми наушниками, рой трутней, выпущенный в мир Стивом Джобсом. Пассажиры входят, выходят, узор подошв на грязном полу. Парочка тинейджеров в футболках по колено вошла через заднюю дверь, на шее – обмотанные скотчем коробки со сладостями.

Леди и джентльмены, мы собираем деньги не на баскетбольную команду и не на благотворительность, а ради самих себя, чтобы добыть карманные деньги и не болтаться по улицам. Предлагаем вам M&M’s, M&M’s с арахисом и Сникерс за один доллар.

Если Джона и чувствовал прежде какую-то вину перед Симоном Инигесом и его погибшим братом, это чувство сбродило и обратилось в ненависть. Кто они вообще такие? Машинально дергая нитки из ткани своего рюкзака, в результате он содрал бинт с саднящих пальцев.

Дерганая, джазовая Вторая авеню понесла Джону мимо шумной забегаловки с ближневосточными блюдами навынос. Джона заказал фалафель, слонялся, дожидаясь, пока будет готово, по тротуару. «Астор-плейс» с вращающимся кубом, два «Старбакса» через квартал. Ему представлялся суд – по сериалу «Закон и порядок». Все время назойливая мелодия, белые титры ползут по экрану, знакомая местность…

КВАРТИРА ДЖОНЫ СТЭМА

УГОЛ А И 11-Й УЛИЦЫ.

Музыка.

В одиночестве он сидел на диване, учился – без толку. Потыкался в компьютер, выкинул размокшую питу, поднялся взять из холодильника газировку. Сжал пальцами ручку на дверце, но все не открывал.

Любовь моя, разве тебе было плохо?

Да, плохо. Совершенно не понравилось. Еще острее захотелось как можно скорее покончить с этим.

Он стоял и проигрывал в уме наихудшие варианты развития событий и не заметил, сколько времени прошло, прежде чем его привел в чувство звонок домофона. Только экран микроволновки подсказал: без малого полчаса простоял тут соляным столбом.

Джона подошел к домофону:

– Да?

Напевно:

– Джона Стэ-эм!

Он впустил ее.

Поджидая Ив за дверью, Джона быстро составил план: сказать все откровенно. Честность – лучшая политика. Вся правда и ничего кроме правды. Если не сейчас, то когда? Авось она оценит его нежелание лицемерить.

Пока остывал чай, Ив улыбнулась, демонстрируя новый зуб, занявший место выбитого:

– Классная работа, правда?

Он прогулялся до окна и обратно, готовя в уме первую фразу.

– Джона Стэм, мы не в настроении?

Он промолчал. Ив подошла сзади, обхватила его, стиснула тонкими руками, словно петлей для удаления гангренозных тканей. Он вырвался, повернулся к ней лицом:

– Надо поговорить.

Она застыла. Потом потянулась к его ширинке.

Он перехватил руку:

– Подожди.

В ее глазах вспыхнул зеленый огонь – какой-то химический огонек, едкий. Она вновь протянула руку к ширинке, и он вновь ее перехватил. Держал он крепко, Ив дернулась от боли, но едва он выпустил ее пальцы, как она повторила попытку. Она улыбнулась, он улыбнулся в ответ: что это означало в их знаковой системе? Примирение? Или два зверя кружат, высматривая, как лучше напасть?

Он мог бы попросту выбросить ее за дверь. Мог бы, но не хотел: не такой он человек, с женщинами не сражается. И еще одно опасение: а что, если ей это придется по вкусу?

– Нет, – сказал он.

– Почему?

– Не хочу.

– Так откуда, – теперь она терла его пах коленом, – откуда же у тебя эрекция?

Спиной к кухонному шкафчику, руки переплетены, он пытается податься назад, она вжимается в него, полоска из двух металлов разной плотности, ее пах притиснут к его пенису, и она приговаривает: Джона Стэм, ты не можешь сказать «нет». Я же чувствую. Хочешь сказать, я все выдумала? Вот – руками щупаю. А на вкус?

Она рухнула на колени, зубами вцепилась в него сквозь два слоя ткани. Джона все еще удерживал ее руки, мешая ей расстегнуть ширинку, и она потянула язычок молнии зубами, проникла внутрь, ох, лучше бы носил штаны с ширинкой на пуговицах.

Прекрати

Он перебирал в уме данные по продолжительности жизни в разных странах, потом представлял себе открытые раны груди, всякую гадость, лишь бы сбить желание. Представил свою мать, потом мать, занимающуюся сексом с Лансом, Ханну, черную гадость, которую он вымывал у нее из подмышек, вспомнил, как она бросала в него своими экскрементами, вспомнил, как…

Прекрати, умоляю

Рэймонд Инигес, предсмертный вздох, а еще раковые опухоли, СПИД…

Пре кра ти

На диван, оседлал ее грудь, воткнулся ей в рот. Она задергалась взад-вперед, насос, качающий его пенис. Джона зажмурился. В последний раз – и все. Покончим с этим. Чем скорее, тем лучше. Наслаждайся – не чересчур, однако, почему бы и нет? Сейчас, пока это происходит. Скорей бы закончилось. Хватит-хватит-хватит.

Послышался глухой грохот. Снова и снова. Джона открыл глаза. Ив, откидываясь назад, билась затылком о подлокотник.

Он протянул руку – подложить ей под голову, но она оттолкнула руку, и снова «бум-бум», и опять «бум-бум». Сперва он напугался, что будет с бум-бум-бум-головой, но вскоре стал бояться уже за бум-диван, за бум-пол, за бум-дом, как будто Ив могла снести весь город, разрушить до основания. Бум-бум-бум-бух и бух в море, бум – и ничего не останется, кроме дымящегося кратера бум-бум-ненависти и похоти, бум-бум-бум БАМ-БАМ-БАМ-БАМ, он не мог это остановить, он не мог остановить себя.

Пот с его лба капал на нос Ив. Она быстро заморгала, словно в глазах у нее двоилось, утерла рот рукой, усмехнулась расслабленно:

– Ты никогда не подводишь.

Пока он натягивал штаны, она подошла к раковине, выпила два стакана воды и вернулась к дивану, шагая преувеличенно прямо, как водитель, демонстрирующий патрульному полицейскому «ноль промилле». Села и натянула юбку на колени.

– Что ты видишь, – спросил он, – в этот момент?

Она глянула в окно:

– Звезды.

Он сходил умыться и вернулся, крутя в руках полотенце.

– Мне кажется, нам больше не следует видеться. – Выждал и окликнул: – Ив?

– Мы видим людей в доме напротив. Значит, они могут видеть нас. Мы тоже – экспонаты Музея. Ты думал об этом, Джона Стэм?

– Я все обдумал, и мне жаль, что так вышло, мы можем обсудить это, если хочешь, но я так решил и надеюсь, что ты примешь это с достоинством. Всего-то пара месяцев, можно сделать вид, будто между нами вовсе ничего не было.

Она поглядела на него:

– Но ведь было же.

Он спросил:

– Хочешь это обсудить?

– Нечего тут обсуждать, – сказала она.

– Вот и хорошо. – Он подошел к двери, открыл ее, приглашая на выход. – Прощай.

Она улыбнулась:

– Нет. Не прощайся.

Проходя мимо Джоны, она сунула ему в руку что-то мягкое, квадратное. Футлярчик для украшений. Джона подождал, пока Ив не скрылась из виду, и открыл ее подарок. На серебряной цепочке, оправленный в серебро – человеческий зуб.