Текст книги "«Морская волшебница», или Бороздящий Океаны"

Глава XIX

Я, Джон Ловкач, Хоть и не богач, А на собственной шхуне Плыву в Каролину.

Матросская песня

Олдермен и патрон с напряженным вниманием следили за всеми движениями «Кокетки». Радостное восклицание сорвалось у ван Беверута, когда он заметил, что бригантина исчезла.

– Поди поймай вон тех светлячков, что роятся над океаном! – шепнул он на ухо Олоффу ван Стаатсу. – Конечно, сам я знаком с этим Бороздящим Океаны не ближе чем приличия позволяют главе солидного торгового дома, но ведь слава, что идет о нем, совсем как ракета высоко в небе, ее замечаешь издалека. Право же, ни один королевский корабль не угонится за контрабандистом, а раз так, к чему мучить наш бедный крейсер понапрасну!

– Капитан Ладлоу хочет не только захватить бригантину, у него кое-что другое на уме, – нехотя отозвался немногословный Олофф. – Мысль о том, что на борту бригантины Алида де Барбери, сильно волнует этого джентльмена!

– Как вы равнодушно говорите об этом, господин ван Стаатс… Слушая вас, трудно поверить, что вы жених Алиды. Или я должен понимать ваши слова в том смысле, что вы раздумали жениться на моей племяннице?

– Выслушайте меня спокойно, ван Беверут. Я буду говорить откровенно. Ваша племянница отдает предпочтение другому. Это несколько охладило мое к ней чувство.

– Было бы в высшей степени странно, чтобы такая пылкая любовь осталась без вознаграждения! Чтобы покончить с этим вопросом, позвольте прямо спросить вас, изменились ли ваши намерения относительно Алиды?

– Я не изменил, а окончательно решил, – ответил патрон. – Мне бы не хотелось, чтобы мою мать заменила женщина, столь искушенная и видавшая виды. У нас в роду все бывали довольны тем, что имели, а при новых порядках мое хозяйство пошло бы прахом.

– Сэр, я не прорицатель, но сыну старого моего друга Стефануса ван Стаатса я осмелюсь раз в жизни предсказать будущее. Вы женитесь, Олофф ван Стаатс, да, да, женитесь и возьмете в жены… скромность не позволяет мне сказать, кого именно вы возьмете в жены; но можете считать себя счастливцем, если женщина эта не заставит вас позабыть дом и родных, землю и друзей, угодья и доходы – словом, все прочные жизненные блага. Я не удивлюсь, если узнаю, что пророчество старого предсказателя из Плаукипси сбылось!..

– Скажите, олдермен, ваше откровенное мнение о тех непонятных явлениях, свидетелями которых мы были, – вдруг спросил патрон, стараясь замять неприятный для него разговор. – Не правда ли, «Морская волшебница» не совсем обычный корабль?

– Зеленое море и синее небо! – нетерпеливо перебил его почтенный олдермен. – В том-то и беда, что она самая обыкновенная ведьма. Если бы она уладила свои дела тихо и мирно, а потом ушла подобру-поздорову в открытое море, мы были бы избавлены от всех этих глупостей, нарушивших балансы, которые можно уже было считать сведенными. Сэр, вы позволите задать вам несколько откровенных вопросов и, если вам это будет угодно, просить ответить на них?

Ван Стаатс кивнул.

– Как вы полагаете, сэр, что произошло с моей племянницей?

– Она убежала.

– Но с кем же?

Олофф ван Стаатс, владелец Киндерхука, простер руку в сторону океана и снова кивнул. Олдермен на миг призадумался, но тотчас рассмеялся, словно в голову ему пришла забавная мысль, которая рассеяла его дурное настроение.

– Ну полно, полно, друг мой, – сказал он тем приятельским тоном, каким всегда разговаривал с владельцем ста тысяч акров земли. – Это дело похоже на сложный баланс, который трудновато свести, пока не ознакомишься со счетными книгами, зато потом все становится ясным как божий день. Вот к примеру: дело Кобуса ван Клинка решали третейские судьи, чьих имен я не назову; но из-за почерка старого бакалейщика и некоторой неточности в цифрах они совсем запутались, пока не сообразили, как свести баланс; и тогда, рассмотрев дело со всех сторон, как и подобает беспристрастным судьям, они решили его по справедливости. Кобус не отличался ясностью выражений и, кроме того, был не слишком аккуратен с чернилами. Счета свои он вел, как настоящий чернокнижник: все страницы почти сплошь были засижены мухами и усеяны кляксами, но, представьте себе, кляксы эти прекрасно подтвердили слова бакалейщика. Приняв три самые большие кляксы за головы сахара, судьи как нельзя лучше рассудили бакалейщика с этим разносчиком-янки, что затеял с ними тяжбу; и, хотя с тех пор утекло много воды и интерес к этому делу, можно сказать, угас, пусть кто угодно, если только это солидный человек, попробует мне доказать, что кляксы были больше похожи не на сахарные головы, а еще на что-нибудь. Ведь должны же они что-то обозначать, а коль скоро Кобус по большей части торговал сахаром, то вернее всего предположить, что это были именно сахарные головы… Ну полно же, друг мой, придет время, и наша ветреница вернется. Пылкость чувств делает тебя безрассудным, но такова уж истинная любовь – она не гаснет от короткой разлуки. Да и Алида не из таких, чтобы омрачить твою душу; нормандские девушки большие охотницы до танцев и не станут спать, когда настраиваются скрипки!

Высказав это утешение, олдермен ван Беверут счел уместным до поры до времени прекратить беседу. Мы еще увидим, насколько ему удалось укрепить молодого человека в верности своей избраннице, а сейчас сочтем уместным лишь повторить снова, что волнующая сцена, свидетелем которой был молодой землевладелец, доставила ему немалое удовольствие, так как за всю его недолгую и однообразную жизнь ему не доводилось переживать ничего подобного.

Между тем на «Кокетке» все уже спали. Один Ладлоу продолжал ходить по палубе, не будучи в состоянии успокоиться после недавней неудачи. Лишь на час-два прилег он на гамак, но сон его длился недолго.

Всякий раз, как вахтенный начальник тихо окликал часовых, он поднимал голову и зорко оглядывал темный горизонт; он тотчас просыпался, как только крейсер взлетал на высокую волну. Он был уверен, что бригантина где-то близко, и во время первой ночной вахты все ждал внезапной встречи с ней в темноте. А после того как надежда эта не оправдалась, молодой капитан решил сам прибегнуть к хитрости, чтобы заманить в ловушку моряка, столь искусного и неистощимого на всякие выдумки.

В полночь он отдал приказание спустить на воду все шлюпки. Это приказание было выполнено с обычной на военных судах быстротой при помощи талей и даже выдвижных рей, приведенных в движение сотней матросов. Вскоре рядом с «Кокеткой» закачались четыре шлюпки, и матросы сели на весла, готовые действовать. Ладлоу приказал надежным офицерам принять команду над тремя шлюпками поменьше, а в четвертую сел сам. Наконец все приготовления были закончены, каждый получил от капитана особые инструкции, шлюпки, отвалив от крейсера, разошлись в разные стороны, и их поглотил мрак, окутывавший океан. Шлюпка Ладлоу не проплыла и пятидесяти морских саженей, как капитан еще раз убедился в бесполезности поисков; ночная тьма была до того густой, что даже со столь небольшого расстояния он едва мог различить мачты собственного судна. Пройдя по компасу минут десять или пятнадцать и держа против ветра, молодой капитан приказал гребцам сушить весла и приготовился терпеливо ждать результатов своей затеи.

Прошел час, но ничто не нарушало тишины, кроме мерного рокота океана, на котором было легкое волнение, редких ударов весел, необходимых, чтобы удержать шлюпку на месте, да тяжелого сопения кита, всплывшего подышать на поверхность. Небо было затянуто мглой, ни одна звезда не проглядывала сквозь нее, чтобы оживить хоть немного этот пустынный и безмолвный уголок океана. Гребцы, сидя на банках[59]59
  Банками на шлюпках называются скамейки для гребцов и пассажиров.


[Закрыть], клевали носом, и молодой капитан готов уже был признать бесполезность своего плана, как вдруг где-то неподалеку послышался шум. Это был один из тех звуков, какие понятны лишь моряку, и чуткому уху Ладлоу он сказал ничуть не меньше, чем сухопутному жителю самые ясные слова. Послышался тягучий скрип, за которым последовал глухой шорох снастей, трущихся о мачту или раздутую парусину; потом парус заполоскал под напором ветра, и тотчас все смолкло.

– Ребята! – тихо, но отчетливо проговорил он. – Это бригантина перенесла грота-гик. Налегай, молодцы, изготовиться к абордажу!

Матросы живо стряхнули с себя сон; они налегли на весла, и через мгновение впереди показалось судно, шедшее под парусами во мраке.

– Навались, навались, ребята! – продолжал Ладлоу, увлеченный погоней. – Мы идем наперерез, ему от нас не удрать! Налегай дружней, молодцы, все разом!

Превосходно вышколенные матросы как нельзя лучше делали свое дело. Еще секунда – и вот суда уже совсем рядом.

– Один удар весел, и он наш! – крикнул Ладлоу. – Бросай абордажные крюки! К бою! На абордаж!

Экипаж испустил громкий клич. Послышался стук оружия, и через минуту дробный топот ног по палубе возвестил об одержанной победе. Момент был в высшей степени торжественный. Громкие крики победителей, шум взвивавшихся ракет далеко разносились по простору океана и подхватывались экипажами других шлюпок, спешивших изо всех сил к месту схватки. На «Кокетке» вспыхнула молния, и грохот орудия вторил общему ликованию. На корабле засветились линии огоньков, чтобы обозначить место, где он находится. На гребных судах в то же время горели синие огоньки, как будто их командиры хотели убедить побежденного врага в их силе.

Первым делом Ладлоу, когда он вскочил на палубу, было поспешно опуститься в кормовую каюту. Но здесь его ждало самое жестокое разочарование. Уже с первого взгляда топорная обстановка каюты, бившие в нос неприятные запахи, – все это показало ему, что судно не было элегантной и комфортабельной бригантиной.

– Это вовсе не «Морская волшебница»! – громко вскричал он в порыве величайшего изумления.

– Благодарение богу! – отозвался чей-то дрожащий голос, и вслед за тем из каюты выглянуло испуганное лицо. – Мы знали, что разбойник близко, а как услышали крики, то решили – не иначе, как ему помогает бесовская сила!

Кровь бросилась в лицо Ладлоу. Он поспешно скомандовал своим людям вернуться в лодки и ничего не трогать на судне. Затем капитан королевского крейсера обменялся несколькими словами с незнакомым моряком, выбежал на палубу и быстро спрыгнул в шлюпку. Шлюпка отвалила от судна, принятого за бригантину, в тишине, нарушаемой лишь песней, которую, как видно, запел человек, ставший к рулю. О мотиве мы можем сказать только одно: что он как нельзя более подходил к словам, а из слов удалось разобрать всего часть стиха – если только его вообще можно назвать стихом, – несомненно, сочиненного человеком с истинно морским складом ума. Но мы целиком полагаемся на запись в судовом журнале, сделанную упомянутым моряком, а ведь он, возможно, и ошибается; так или иначе, запись в журнале свидетельствует, что он пел ту самую песню, которую мы поставили эпиграфом к этой главе.

Однако в журнале каботажного судна и о нем самом, и о том, куда оно шло, сказано ничуть не подробнее, чем в песне. А запись в судовом журнале «Кокетки», разумеется, была и того короче. Там просто-напросто говорилось: «Каботажная шхуна под названием «Высокая сосна» (шкипер Джон Тернер) и шедшая из Нью-Йорка в провинцию Северная Каролина, в час ночи взята на абордаж: все благополучно».

Разумеется, команду крейсера подобные сведения никак не могли удовлетворить. Участники экспедиции были слишком взволнованы, чтобы видеть события в их истинном свете; и, после того как «Морская волшебница» дважды удивительным образом ускользнула от них, этот случай сильно укрепил моряков в их прежнем мнении о бригантине. Старый штурман теперь не был одинок в своей уверенности, что преследовать ее бесполезно.

Но к такому убеждению матросы с «Кокетки» пришли далеко не сразу, а лишь основательно поразмыслив на досуге. Пока же шлюпки, держа на огни, все вместе быстро гребли к «Кокетке». Моряки еще не успокоились, и им было не до размышлений; только когда участники этого приключения спустились в кубрик и легли на свои койки, они могли рассказать товарищам, сгоравшим от любопытства. Фор-марсовый Роберт Болтун, которого морская волшебница задела во время шторма волосами по лицу, не преминул поведать об этом случае; высказав кое-какие соображения, как нельзя лучше подтверждавшие его домыслы, он призвал в свидетели одного из гребцов с катера, готового присягнуть перед каким угодно судом, что красивая и изящная бригантина у него на глазах превратилась в грубую и неуклюжую каботажную шхуну.

– Только темные люди, – продолжал Роберт, подкрепив свою позицию свидетельством гребца, – могут доказывать, будто вода в океане не голубая только потому, что ручей, который вертит мельницу у них в деревне, желт от ила. Но настоящий матрос, который не раз бывал в заморских странах и знает, что за штука жизнь, сумеет отличить правду от вранья, уж будьте покойны. Известно много случаев, когда судно совершенно меняло вид, чуть только погоня его настигала; но у нас-то такой случай был прямо на глазах, так что не надобно далеко ходить за доказательствами. А ежели хотите знать, как я полагаю об этом судне, то я вам вот что скажу: конечно, думается мне, плавала по морям давным-давно бригантина вроде этой, и борта у нее были такие же, и оснастка, и промышляла она тем же самым, а только пробил ее час, она затонула вместе со всей командой, и с тех самых пор ей на роду написано скитаться у этих берегов. И уж само собой, королевские крейсеры она не любит, а команде, ясное дело, не нужен ни компас, ни обсервации[60]60
  Обсервации – наблюдение береговых ориентиров, обозначенных на карте, или небесных светил для определения места судна в море.


[Закрыть]. А ежели так, не мудрено, что матросики наши, как забрались на ее палубу, совсем не то увидели, чего ждали. Уж поверьте моему слову, когда мы подошли к ней на длину весла. Это была бригантина с женской фигурой на носу; такой красивой оснастки я отродясь не видывал; и вся она была как игрушка; а теперь вот вы в один голос говорите, что это трехмачтовая шхуна, ни капли не похожая на морское судно, – каких же вам еще доказательств надо? Но если кто хочет мне возразить – что ж, послушаем.

Поскольку возражать никто не стал, само собой разумеется, фор-марсовый приобрел много новых сторонников.

Можно было и не упоминать, что грозная фигура Бороздящего Океаны была с тех пор окружена еще большей тайной и вызывала любопытство, смешанное со страхом.

Совсем иное настроение царило на шканцах. Два лейтенанта о чем-то шептались между собой, и вид у них был довольно мрачный. Ни от кого не укрылось, что гардемарины, которые были на шлюпках, шепчутся со своими товарищами, давясь от смеха. Однако, поскольку капитан, как всегда, держался властно и с достоинством, веселье этим ограничилось и вскоре заглохло совсем.

Не лишним будет добавить, что шхуна «Высокая сосна» благополучно достигла берегов Северной Каролины и, благополучно миновав Идентонский барьер, поднялась вверх по реке до места своего назначения. Здесь экипаж ее сообщил о своей встрече с французским крейсером. Прошел слух, что английская шхуна выдержала блестящий бой с огромным французским кораблем, полной мерой поддержав старинную морскую славу Великобритании. Через шесть месяцев газеты и журналы Лондона трубили наперебой, описывая победоносный бой шхуны и восхваляя ее бесстрашного шкипера, почтенного мистера Джона Тернера.

Если капитан Ладлоу и сообщил что-нибудь об этом событии сверх того, что записано в судовом журнале его крейсера, то благопристойность лордов адмиралтейства помешала сделать эти сведения достоянием гласности.

После такого отступления, лишь косвенным образом связанного с непосредственным ходом рассказа, посмотрим, что произошло дальше на борту крейсера.

Когда шлюпки были подняты, матросов, свободных от вахты, отпустили спать, огни были притушены, и на судне вновь водворилось спокойствие. Ладлоу ушел отдыхать, и, хотя есть все основания полагать, что во сне его тревожили кошмары, он более или менее спокойно лежал на подвесной койке, где, как мы уже знаем, он считал нужным пребывать, пока не была вызвана утренняя вахта.

Но, хотя весь остаток ночи офицеры и часовые были бдительны, как никогда прежде, они не заметили ничего такого, что заставило бы их поднять тревогу. По-прежнему дул легкий, но постоянный ветер, океан был спокойный, и облака заволакивали небо.

Глава XX

Не удирали так от кошки мыши, как этот сброд от худших, чем он сам, мерзавцев.

Шекспир. Кориолан

Солнце только что выглянуло из-за океана, заливая пурпуром его поверхность, когда капитан Ладлоу появился на палубе и внимательно оглядел горизонт. Спросив вахтенного офицера, нет ли чего-нибудь нового, и получив отрицательный ответ, Ладлоу снова обратил внимание на темный еще, но уже начинавший алеть восходом горизонт.

– Люблю я этот свет на северо-востоке, – заметил он вахтенному начальнику, – это верный признак, что оттуда будет ветер. Если даже он будет небольшой, мы все-таки попытаемся догнать эту «Морскую волшебницу». Посмотрите, не видите ли вы там паруса, или это только морская пена?

– Волнение делается настолько сильным, что я сегодня с рассвета успел ошибиться десять раз.

– Прибавить парусов. Поднимается ветер, как бы нам не прозевать его. Приготовьтесь поднять всю парусину до последнего лоскута!

Лейтенант выслушал этот приказ с обычной почтительностью и, не теряя ни секунды, как того требует морская дисциплина, отдал команду матросам. «Кокетка» в это время несла на себе три марселя, причем фор-марсель был положен на стеньгу, удерживая судно в дрейфе. Для выполнения маневра реи были обрасоплены, на мачты взвились летучие паруса[61]61
  Летучие паруса – дополнительные паруса, ставящиеся в маловетрие.


[Закрыть], и крейсер сразу забрал ход. Пока матросы были заняты этим делом, паруса громко заполоскали – это подул ветер.

У берегов Северной Америки нередки внезапные и коварные перемены в воздушной стихии. Штормовой ветер порой меняет направление столь неожиданно, что подвергает судно серьезной опасности и даже грозит потопить его. Многие утверждают, что знаменитое судно «Париж» погибло во время одной из таких бурных перемен ветра, потому что капитан легкомысленно лег в дрейф, не убрав ни одного паруса, и потерял управление судном в самую отчаянную минуту. Но, какова бы ни была судьба этого несчастного судна, Ладлоу, без сомнения, прекрасно понимал, какую угрозу таят в себе порой у его родных берегов первые порывы норд-веста, и готов был в любой миг встретить опасность.

Когда поднялся береговой ветер, заря уже несколько минут как занялась, предвещая близкий восход солнца. Туман, застилавший небо, пока дул юго-восточный ветер, сгустился в плотные облака и поднялся, словно гигантский занавес над сценой: куда ни глянь – горизонт чист и весь океан как на ладони. Нечего и говорить, каким жадным взглядом молодой капитан окинул океанский простор, не уступив ни одной подробности. Сначала на лице Ладлоу промелькнуло разочарование, потом он просиял и глаза его радостно заблестели:

– Мы думали, что он ушел, а он, оказывается, вот где! Видите, под ветром? И все такой же неподвижный. Покройте «Кокетку» от верха до низа парусами! Вызовите наверх всех матросов. Поднять людей, мы сейчас покажем этому наглецу, на что способен королевский крейсер!

В тот же миг все судно ожило, проворные матросы старались что было сил. Едва прозвучала команда: «Все наверх!» – как в кубрике не осталось ни души, моряки поспешили на помощь к вахтенным, и «Кокетка» вмиг оделась белоснежными парусами. Над морем протянулись длинные лисель-спирты, и парус взвивался за парусом до тех пор, пока мачты не изогнулись, грозя переломиться. Низко сидевший в воде корпус крейсера, поддерживавший это громоздкое и сложное сооружение из снастей, рангоута и парусов, рванулся вперед под мощным напором ветра, и судно, имея на борту, кроме многочисленного экипажа, тяжелые пушки, а также большой груз продовольствия и боеприпасов, стало забирать ход, рассекая воду своей могучей грудью. Волны лизали борта крейсера и разбивались о него, словно об утес, а устойчивое судно покуда даже не замечало их немощных усилий. Но ветер свежел, крейсер удалялся от берега, волны вздымались все круче, и вот уже высокий мыс, на котором стояла вилла, как бы погрузился в море. Брам-стеньги, качаясь, начали описывать в воздухе широкие круги, а сам крейсер то и дело взлетал на волну, и темные борта его серебрились, омытые стихией, которая несла его на себе.

Когда Ладлоу в первый раз увидел бригантину, это было лишь неподвижное пятнышко у самого горизонта. Теперь же оно быстро росло и принимало знакомые стройные очертания. Уже были ясно видны изящные и гибкие мачты бригантины, скользившей по воде легко, но устойчиво и подняв лишь паруса, необходимые для того, чтобы судно не плыло по воле волн. Когда «Кокетка» приблизилась на расстояние пушечного выстрела, на бригантине отдали гитовы, паруса наполнились ветром и стало ясно, что Бороздящий Океаны готовится к борьбе.

Первым делом «Морская волшебница» попыталась выиграть у своего преследователя ветер. Однако вскоре на бригантине убедились, что это невозможно, так как ветер был слишком свеж, а волнение жестоко. Тогда бригантина сделала поворот фордевинд[62]62
  Поворот фордевинд – поворот судна на другой галс, причем судно переходит линию ветра кормой к нему.


[Закрыть] и легла на другой галс, вызывая крейсер потягаться с ней в быстроходности; и, только убедившись, что подпускать преследователя ближе опасно, на бригантине наконец положили руль под ветер, и она помчалась прочь с попутным ветром, словно морская птица на белых крыльях.

Крейсер оказался у бригантины в кильватере. Теперь бригантина тоже подняла все паруса, и над ее едва видимым корпусом воздвигалась целая парусиновая пирамида, подобная фантастическому облаку, летящему над морем. Поскольку оба капитана не уступали друг другу в искусстве управления судном, а ветер с одинаковой силой надувал паруса, прошло немало времени, прежде чем стала заметна малейшая разница в их движении вперед. Час проходил за часом, и, если бы не белые хлопья пены, летевшие из-под носа «Кокетки», которая неслась, обгоняя волны, Ладлоу могло бы показаться, что судно его стоит на месте. Куда ни глянь – вокруг все то же однообразие, те же непрестанно катящиеся волны, а бригантина по-прежнему ни на фут ближе и ни на фут дальше, чем в тот миг, когда началось это состязание в скорости. То и дело ее темная корма взлетала на гребень волны, а потом снова ныряла вниз, и не было видно ничего, кроме стремительного и трепетного облака парусов, плясавшего над водой.

– Я ожидал большего от корабля, Трисель! – сказал с огорчением Ладлоу. – Кажется, все средства пущены в ход, а этот мерзавец все на прежнем расстоянии.

– И это расстояние не уменьшится, хотя бы мы гнались целый день, капитан Ладлоу! Подобным же образом мне приводилось преследовать этого самого корсара в Ла-Манше. Мы на всех парусах гнались за ним до тех пор, пока не скрылись берега Англии, и мы чуть не налетели на пески Голландии. А что из всего этого вышло? Оказалось, что мошенник играл с нами, как рыбак с форелью, которая имела несчастье попасть ему в сеть. Мы уже думали схватить его чуть не голыми руками, как вдруг проклятая бригантина разом вынеслась за пределы пушечного выстрела. Только ее и видели.

– Все это так, но ваш «Друид» – никуда не годное старое корыто, а «Кокетка» ни разу еще не упускала врага, который у нее под ветром.

– Нехорошо презрительно говорить о судне, сэр, потому что какое уж оно ни на есть, а не дело так легко судить о товарищах, особенно на море. Конечно, «Кокетка» резво бежит, когда бывает свежо, и в шторм отлично ходит вполветра; но кто знает мастера, который строил эту бригантину, едва ли рискует утверждать, что во флоте ее величества хоть одно судно может с ней потягаться, когда она поднимает все паруса.

– Такие речи, Трисель, скорее пристали матросам в кубрике, чем офицеру на шканцах.

– Я бы зря прожил свою жизнь, капитан Ладлоу, если б не знал, что ныне уж совсем не те понятия, что в пору моей юности. Говорят, что Земля круглая, да я и сам так полагаю, – во-первых, потому, что славный сэр Фрэнсис Дрейк и другие англичане отправлялись в одну сторону, а возвращались с другой, да и кое-кто из иноземцев сделал то же самое, не говоря уж о Магеллане, который клянется, будто первый совершил такое плавание, но, на мой взгляд, этот португальский враль несет несусветную чушь, потому как слыхано ли, чтобы португалец мог сделать то, о чем англичане еще и не помышляли; а во-вторых, не будь Земля круглой или вроде того, как могли бы мы видеть верхние паруса судна раньше нижних, а клотик – прежде корпуса? Но мало того: говорят еще, что Земля вертится, и это, несомненно, тоже чистейшая правда; правда и то, что вместе с ней вертятся наши мысли, вот поэтому я и вернулся к тому, с чего хотел начать, – это бригантина, сэр, изменила курс. Она помаленьку забирается к берегу, который у нас на левом траверзе, чтобы выйти на спокойную воду. Ведь при таком волнении в океане легкому судну не поздоровится, кто бы его ни строил!

– А я надеялся прогнать его от берегов. Вот если бы его удалось загнать в залив, он был бы в наших руках: все же он сидит в воде не настолько мелко, чтобы мог там ускользнуть от нас. Гоппер, скажите вахтенному офицеру, чтобы он повернул немного к северу.

– Какой громадный парус они распустили! И как он сильно тянет! Надо правду сказать: прекрасная и у них парусность!

– Мне кажется, мы догоняем его. Волны помогают нам, я начинаю яснее видеть его, когда он поднимается на волнах.

– Солнце освещает его. Но постойте, капитан Ладлоу, пожалуй, вы правы, я теперь ясно вижу человека у нее на фор-марсе. Сейчас самое время выпустить пару ядер по ее мачтам и парусам.

Ладлоу притворился, будто не слышит; но старший офицер, вышедший на бак, поддержал штурмана, сказав, что крейсер и в самом деле может пустить в ход носовое орудие без всякого ущерба для скорости. Так как Трисель тоже привел неопровержимые доводы, капитан нехотя отдал приказ подготовить носовую пушку и задвинуть ее в орудийный порт. Вышколенные матросы, подгоняемые к тому же любопытством, живо выполнили приказ: вскоре капитану доложили, что орудие готово.

Ладлоу спустился с полубака вниз и сам навел пушку.

– Выдвиньте пушечный клин[63]63
  Пушечный клин – деревянный клин с рукояткой, с помощью которого при наводке на цель придавали пушке нужный угол возвышения.


[Закрыть], – приказал он комендору[64]64
  Комендор – морской артиллерист.


[Закрыть], наведя орудие. – Погодите-ка, вот сейчас бригантина поднимается на волну… Рулевой, держи ровнее… Пли!

Насколько тут повлияли все эти обстоятельства и в какой мере стремление капитана уберечь тех, кто, по его мнению, находился на борту бригантины, сказалось на стрельбе, вероятно, навсегда останется для нас тайной. Но, как бы то ни было, когда из жерла пушки вырвалось пламя, а затем клубы дыма заволокли воду, пятьдесят глаз глядели вслед чугунному посланцу крейсера, ожидая, что он нанесет повреждения парусам и такелажу «Морской волшебницы». Стройность ее рангоута нисколько не нарушилась, и бригантина как ни в чем не бывало по-прежнему неслась по волнам с обычной своей легкостью и быстротой. Ладлоу пользовался на крейсере славой хорошего артиллериста, поэтому его промах лишь укрепил матросов в их прежнем мнении о преследуемом судне. Многие только качали головой, и не один бывалый моряк, скрестив руки на груди, громко ворчал, что бесполезно палить в эту бригантину из пушки – простым ядром ее все равно не возьмешь. Однако необходимо было повторить попытку хотя бы для очистки совести. Было пущено еще несколько ядер, но по-прежнему безуспешно.

– Нет смысла зря тратить порох при такой волне, да и до цели далеко, – сказал Ладлоу, отходя от пушки после пятого выстрела. – Отставить стрельбу. Следите за парусами, джентльмены, чтобы ни один не заполоскал. Мы должны настичь их, а пушки пускай отдохнут. Закрепите орудие!

– Оно уже заряжено, капитан! – почтительно возразил командор, сняв шляпу. – Было бы жаль не воспользоваться зарядом.

– Как тут не воспользоваться случаем!

– Ну, раз так, задвиньте его снова в орудийный порт и стреляйте сами, – небрежно обронил капитан, желая показать, что и другим наверняка посчастливится не более, чем ему.

Орудийная прислуга обступила пушку и, предоставленная самой себе, принялась за дело.

– Задвиньте клин, и мы пальнем по этой проклятой бригантине прямой наводкой! – сказал бесхитростный старый комендор, который заведовал носовым орудием. – А всю эту математику побоку!

Прислуга повиновалась, и фитиль тотчас же подожгли. Набежавшая волна помогла простодушному моряку, в противном случае нам пришлось бы на этом выстреле оборвать рассказ о геройской стрельбе носового орудия, так как ядро непременно угодило бы в воду в нескольких ярдах от крейсера. Однако в тот самый миг, когда из жерла вырвался дым, нос судна взлетел высоко вверх, все замерли в ожидании, а потом увидели, как лисель-спирт бригантины разлетелся в щепы и лисель вышел из строя, хотя бригантина продолжала нестись вперед.

– Так держать! – торжествующе воскликнул старый комендор, любовно похлопывая по казенной части орудия. – Волшебница она или нет, одна из одежек с нее разом слетела; и, с дозволения капитана, мы живо всю ее общиплем! Ну-ка, давайте банник[65]65
  Банник – цилиндрическая щетка на длинном древке для прочистки ствола орудия после выстрела.


[Закрыть].

– Приказано откатить и закрепить орудие! – крикнул веселый гардемарин и побежал к бушприту поглядеть, что будут делать на бригантине. – А этот контрабандист быстро сообразил, как спасти паруса!

Положение бригантины было действительно таково, что не допускало ни малейшего промедления в принятии необходимых мер. Потеря двух важных парусов должна была отозваться на скорости судна, тем более что расстояние между бригантиной и английским крейсером не превосходило теперь мили. И эти меры были приняты с тою находчивостью, которая появляется у моряков в минуту опасности.

Бригантина слегка изменила курс к югу, насколько прежде склонялась более к северу. Как ни незначительно было это отклонение, но оно притянуло ветер на противоположную сторону парусов и заставило повернуться тот громадный парус, который вызывал такое восхищение Триселя. В то же мгновение лиселя, до сих пор бившиеся под ветром этого паруса, надулись до последней возможности и почти восстановили первоначальную скорость судна. Этот маневр был выполнен в одно мгновение, а тем временем матросы уже были на рее и исправляли повреждение.

– Да, этот разбойник быстро соображает! – сказал Трисель, от чьего зоркого глаза не укрылось ни одно движение на борту бригантины. – И это здорово ему пригодилось, из какой бы гавани на этом или на том свете он ни приплыл сюда! Матросы у него на бригантине лихо работают! Немного же нам толку от нашей пальбы! Только артиллеристу придется отчитываться в потраченных ядрах и порохе, а контрабандист, можно сказать, ничего и не потерял, кроме лисель-спирта, который заменили брам-реем, и кое-какого такелажа, что просто удивительно на такой скорлупе.