Текст книги "Пригород мира"

Алексей улыбнулся.

Официантка покраснела:

– Яна.

– Прекрасное имя, Яна. – Проговорил старик медленно. – Такой вопрос, Яна, ты знаешь этого молодого человека?

– Конечно, знаю, кто ж его не знает?

– Вот и отлично, не придется объяснять, кто он. – Улыбнулся старик. – Сколько ты знаешь его ролей или фильмов с его участием, которые были на виду в последнее время?

Официантка недоверчиво посмотрела на Алексея:

– Пять или шесть.

– Прекрасно, Яна, ты очень помогла. Извини за беспокойство.

– Обращайтесь. – Официантка ретировалась.

Старик продолжил:

– Вот тебе и пища для размышлений. Пять или шесть. И это она навскидку вспомнила, а того и больше наберется. В общем, долго, ох, долго придется тебе сидеть в засаде.

– Я не хочу за границу. – горько усмехнулся Алексей.

– Хороших загрниц у нас не много, а где и есть – везде найдут. Тут уж надо наверняка, чтобы люди решили, что ты либо умер, либо в монастырь ушел. Хотя, если решат, что в монастырь ушел – про тебя еще пару лет будут документальные фильмы снимать. Экое дело, самовольно отказаться от состояния, тут либо псих, либо святой.

Алексей посмотрел на старика исподлобья.

– Ладно-ладно, прости, прекращаю юродствовать. А меж тем, дело такое, всякий паяцем станет.

Алексей погрустнел:

– Но я не хочу умирать…

– Конечно. – Старик нахмурился. – Я могу тебе помочь. Знаю я одно местечко, в котором тебя точно не найдут. Там ты и пожить какое-то время сможешь, и работой обеспечим, хотя я и не думаю, что в этом есть особенная нужда.

– И что же это за место?

– Я работаю в заповеднике в Сибири.

– Прекрасная шутка, только я серьезно, – на понижении выговорил Алексей.

– Я тоже.

Всякий шаг, который человек намеревается совершить, должен быть хоть как-то спрогнозирован и обдуман. Человек должен понимать, на что он обрекает себя и окружающих своими действиями. Но он всякий раз найдет оправдание своему нежеланию думать, своей глупости, хотя возможно ли вообще такое оправдание? Наверное, должна быть разница между риском и глупостью, которой человек связывает собственные глаза и пускается бежать что есть мочи по непроходимой чаще. Но разве может благородство заключаться в элементарной глупости?

Но что сложнее: не знать последствий и действовать, или же знать все тонкости и терпеливо искать выход? А люди все одно бросаются сломя голову, добегают не многие, но те, кому удается выжить, утверждают после, что это был единственно правильный выход. Ведь если они вдруг усомнятся в этом, – тут же сделаются напрасными все те потери, которые понес человек в этом безумном марафоне. И есть ли разница, если они все-таки дотянули до берега, пусть и на последнем издыхании? Разница в том, что нет в них понимания, свою ли землю нашли они, или это просто болотная кочка, а тонули они не в океане великих страстей, а в трясине мелочной предметности. Но нет, всяк кулик свое болото хвалит.

И кто же тогда эти Герои, решительные, но неразумные? Разве это те, кому следует возносить почет и славу? Кто-то готов поклоняться их поступку, их решительности и мужеству. Но ведь не только тот мужественен, кто может броситься на гранату, а еще и тот, кто остается держать строй с открытыми глазами под артиллерийским огнем без надежды на победу. Кто остается тверд в суждениях под постоянным обстрелом бессмыслицы, понимая всю безысходность своего положения перед лицом неизбежной смерти. Кто отчаивается, но, даже отчаявшись, продолжает любить. Печально, но в наше время порядочность, талант и спокойствие не почитаются за героизм.

Алексей размышлял над предложением Вячеслава три дня кряду. Все эти дни он провел в забытьи, изредка просыпаясь от тяжелых раздумий. Старик предлагал ему отдых, а не тюрьму, к тому же, Алексей мог бы покинуть заповедник в любой момент, как только захотел. Но серьезно ли говорил Вячеслав? Алексей был согласен на эту затею только потому, что успел проникнуться доверием к старику, кроме того, управляющий, которого Алексей очень уважал и знал долгое время, поддержал эту затею. Хотя управляющий никуда и не ехал, он определенно дал понять, что Алексею ничего не стоит опасаться.

Жизнь, впрочем, никогда не балует однозначностью выбора. Сложно понять, когда стоишь на распутье, сколь серьезный выбор уготавливаешь для собственной жизни. Каждый день, каждый шаг на этом распутье будет единственным, никакого решения нельзя будет воротить. Ибо, вернувшись обратно, мы найдем уже совсем другой перекресток.

Будь проклято время! Будь оно проклято, ибо именно оно делает так, чтобы все менялось. Время заставляет жалеть о прожитой жизни, хотя бы эта самая жизнь только из-за времени и возможна. Если бы человек мог преодолеть эту неумолимость, вырваться хотя бы на мгновение из неумолимого потока, чтобы хотя быть чуточку передохнуть, он был бы счастливейшим из существ. Но время не знает сослагательных наклонений, делая всякий выбор, мы выбираем раз и навсегда.

Алексея мучила мысль, будто все то, что он зарабатывал долгими годами, теперь безвозвратно от него ускользнет. Ее перекрикивала мысль о том, что все это уже давным-давно не подвластно воле Алексея, а значит и не принадлежит ему. Но невозможно потерять то, чего у тебя нет.

Алексей пребывал в нервозной нерешительности долгое время. Вячеслав же одобрил его решение, уверяя Алексея, что отдых ему не помешает. Старик говорил, что до сих пор он работал в одиночестве и успел истосковаться по общению. Но Алексей колебался, он не мог прийти к какому-то одному окончательному решению.

Они сидели в том же кафе за центральным столиком, так чтобы Алексея было видно со всех концов зала. Люди обращали на него внимание, смотрели, изучали, иногда говорили о нем так, что до слуха долетали короткие фразы, однако никто не отрывал его от размышлений. За все время обеда никто кроме Вячеслава и официантки с Алексеем не заговорил.

После того, как подали чай, Алексей и вовсе оторвался от происходившего. Он смотрел по сторонам, рассматривал лица, его захватило странное чувство, будто он все это видит впервые, но в то же время и в последний раз. Он думал, насколько было оправдано его решение. В какой-то момент его объяла злоба, так, что он ударил в сердцах кулаком по столу. Все эти люди вдруг стали ему противны, они были настолько чужды ему теперь, будто они расстрельная команда, целившая в него своими винтовками в ожидании рокового приказа. В следующее мгновение Алексею показалось, что он стал совсем невесомым, будто любой ветерок способен с легкостью его унести, развеять, но тут же была отчаянная мысль, что если уж и уноситься с ветром, то только с ураганным.

Взгляд Алексея на минуту остановился на официантке. Она казалась совсем юной, невысокого роста, в длинном платье кофейного цвета, с тихой улыбкой, застенчивым взглядом, робким голосом. Казалось, ее всякий раз будет смущать взгляд Алексея. Ее лицо было до боли знакомым, единственным родным лицом; Алексей видел ее здесь уже почти год, каждый раз, она подавала ему кофе и стакан воды, он изредка любовался ее юностью, делая вид, что не замечает ее. Теперь она смотрела ему в глаза прямо. Он подумал, что уже долгое время он совершенно одинок, карьера истребила всякую надежду на личную жизнь.

Алексей грустно улыбнулся. Он вдруг осознал, что последние отношения, которые он считал серьезными, были у него еще в юношестве. Но юность все стремится возвести в абсолют, ей не хватает сдержанности. А тогда он не был еще известным актером, даже мечтать об этом не мог. По нынешней его мерке он был никем, но как теперь не хватает той легкости и свободы. Теперь внешнее стало непроходимой границей для любых отношений, оно вытеснило всякое внутреннее содержание, подлинное напряжение души. Теперь внутреннее – только придаток к его внешности. Он стал заложником своего таланта, известность принесла ему тяжелые оковы. И это совсем не то, чего он ждал, на что он так отчаянно надеялся. Все самое важное прошло мимо, осталось в жизни за тем самым юношеским перекрестком. Получилось, что там он разминулся с самим собой.

Но как? Как можно заслужить любовь людей и остаться при этом собой? Как можно очаровать людей собой как человеком, как личностью, а не богатством, славой или положением в обществе?

Старик начал осторожно размешивать сахар. Он понимал, что происходит в душе Алексея и не вмешивался, полагая, что лучше ему побыть наедине со своими мыслями.

– Я согласен.

– Что? – удивился Вячеслав.

– Я все обдумал и решил, что сменить обстановку мне все-таки не помешает.

Старик долго посмотрел Алексею в глаза.

– Знаю, – отозвался Алексей. – Но мне все это больше ни к чему. Если еще есть возможность хоть как-то выправить положение, я готов.

– Исправить то, что уже свершилось, невозможно. Не торопись. – Старик нахмурился.

– Жить… – едва слышно на выдохе проговорил Алексей. – Я хочу жить…

Теперь они оба стали соблюдать тишину, и еще долго никто не слышал за их столиком никаких разговоров. Когда они расходились, Алексей спросил, когда Вячеслав собирается уезжать. Тот задумался и сказал, что уже скоро. Этого ответа Алексей не хотел слышать. Накатилась знакомая липкая тревога, которую уже долгое время он тщетно пытался от себя отогнать.

Через какое-то время Алексей смирился с мыслью, что ему придется в корне изменить жизнь, что здесь придется оставить все то лишнее, что он доселе постоянно носил с собой. Всякий раз, когда вдруг тишина напоминала ему о безумности его планов, он вновь находил силы придумывать аргументы в пользу своего решения. Они не были оригинальными, но в тяжелый момент добавляли хотя бы по капле решимости, вырывали его из ужасающей тишины. К тому же, он прекрасно помнил, что ему уже давно за тридцать, полжизни уже прожито, и нужно, наконец, на что-то решаться.

Алексей решил, что все его проблемы начались, когда он только приехал в столицу. Он был молод и решителен. Его заботило лишь собственное будущее (о, насколько мало еще оно его тогда заботило!), ради которого он покинул отчий дом. Теперь он был свободен от нравоучений и сам был волен обустраивать свою жизнь. Здесь не было ни друзей, ни родственников – никого. Но сколь важно в жизни элементарное ощущение нужности! Знание, что есть на свете такое место, куда можно приползти даже на коленях, и где тебя не вышвырнут вон, не погонят, как бродячего пса. Молодость стремится вырваться из отчего дома, безоглядно бросаясь в безумства, забывая, что семья это, пожалуй, самое важное.

Глупо об этом рассуждать. Многие, вероятно, скажут, что все это прописные истины, банальности, которые в состоянии понять любой человек. И тем более странно, что этим истинам никто не следует. Более того, мудрость века сего гласит, что семья подождет, нужно карьеру строить, зарабатывать деньги, учиться. Выучиться можно любым наукам, но любить научиться нельзя. А богатства истлеют, время все обратит в прах – еще одна забытая прописная истина. А все эти богатства, славы, карьеры – все это глубочайшие язвы в человеческой душе, которые, впрочем, имеют замечательное свойство заболачиваться, если их на какое-то время оставлять без присмотра.

Следующая встреча с Вячеславом у Алексея произошла ранним утром на вокзале. Старик тепло поприветствовал Алексея и отдал ему билет. Их поезд отходил через полчаса, и они дожидались посадки на перроне. Холодный ветер гулял по площади, волоча фантики и окурки, разбросанные на путях.

Рассвет только забрезжил кровавой раной на востоке, слегка осветив темное холодное небо, в котором, ярко переливаясь, играли ледяные звезды. Алексей всматривался в небо, изучал привокзальную площадь – подстать его настроению занятие. Ветер вымораживал лицо и руки, Алексей съежился и вдруг подумал, что если бы эти улицы были живые, они наверняка бы плюнули в след отходящему поезду.

Дверь вагона со стальным визгом распахнулась, на перрон вышла сонная проводница. Она медленно осмотрела тех немногих, кто уже подошел к ее вагону, зевнула и принялась проверять билеты и паспорта. Алексей с Вячеславом зашли в свое купе и начали раскладываться. Что-то защемило в душе Алексея, поездка обещала быть долгой и тоскливой.

Дорога, по словам Вячеслава, займет около четырех дней. Алексея угнетали поезда, он предпочитал путешествовать на самолетах, однако старик настоял на своем, мотивируя свой выбор тем, что будет лишнее время подумать. Алексея не радовала такая перспектива, но он не подавал виду, надеясь, что старик знает, что делает.

– Меня всегда интересовал вопрос, – начал Вячеслав за обедом. – Насколько можно верить случайным попутчикам в поездах?

– Не думаю, что в этих вагонах хоть кто-то еще говорит правду.

Старик опустил голову:

– Я, конечно, не самый наивный человек, но не хочется думать, что люди настолько стыдятся своей жизни.

Алексей тихо улыбнулся:

– И все-таки ты наивный человек. Мне вот что-то подсказывает, что даже на сеансе у психотерапевта люди скорее врут, хотя казалось бы, что толку?

– В том-то и дело, что проще открываться незнакомому человеку, которого и не встретишь больше ни разу в жизни. Вот скольких своих попутчиков ты помнишь?

– Парочку, и, знаешь, отнюдь не исповеди их мне запомнились. Мне вдруг показалось, что я во всю жизнь ни одного искреннего человека не видел. – Алексей на минуту умолк. – А анонимность, как ни крути, лучший повод приукрасить собственную жизнь. Зайди в Интернет на досуге.

– Знаю, – протянул старик. – Но там другое дело. Там человек никому в глаза не смотрит, никто за язык его и не поймает. Но по мне так вагонный имидж ничего не стоит, пустое это.

– Ты о чем? – Алексей отвлекся от своих дум.

– Горько мне, что социальные условности, престиж людям ближе откровенности. Может быть, ты и прав, и людям совсем невыносима правда.

– Люди настолько заврались, что уже сами не понимают, где правда, а где ложь.

Старик замолчал на несколько секунд:

– Иной раз думается, что не так уж сильно люди и ошибаются, утопая в своем этом гедонизме. Правда, сколько я ни приезжаю в столицу, месяц живу и становится тошно. Не знаю, не понимаю. Ты вот говоришь, что искреннего человека не видел ни разу в жизни. А мне кажется иногда, что в этом отчаянном стремлении не быть собой люди и проявляют свою последнюю искренность; само отсутствие правды и становится для них правдой. Сам я не считаю, будто правды нет – должно быть что-то вечное, что всякий раз ускользает от мысли, остается неназванным. Может быть, это и есть тот самый смысл, кто знает. – Старик нахмурился. – Раньше я был уверен, что «не знаю» означает, что ты где-то не домыслил, а сейчас… Старею. Сейчас я скажу, что есть вещи, о которых я и вовсе не стану высказываться.

На второй день пути поезд остановился на получасовую стоянку в небольшом городке. Было утро, солнце только взошло и еще не успело согреть улицы. Ветер волочил обрывки бумаги по вокзальной площади.

Старик ткнул спящего Алексея под ребро, чтобы тот проснулся:

– Смотри. – Тихо сказал он.

– Что такое? Куда смотреть? – резко отозвался Алексей.

– Туда, – спокойно ответил старик, указывая в окно.

На привокзальной площадке играли дети. Девочка лет девяти и ее младший брат. Они бросали в стену маленький выцветший мяч, а когда он возвращался к ним, отскакивая после падения, они через него перепрыгивали, стараясь, чтобы он никого не задел.

Алексей долго всматривался в их игру, а потом недовольно спросил:

– Что ты хотел показать? Они слишком близко к путям играют? Стоило прерывать мои сновидения ради этого…

– Ты не понял. – Усмехнулся старик, – вспомни, о чем давеча говорили, да смотри внимательнее.

Алексей уставился в окно, с минуту всматривался, разыскивая там что-нибудь значимое, но ничего кроме детей не шло на ум.

– Что я должен увидеть?

Старик поднял Алексея. Они пошли в тамбур покурить.

– Смотри, как играют дети. Видишь? Присмотрись, они счастливы в самой незатейливой игре. Помнишь, мы говорили об искренности – вот она!

Алексей недовольно покачал головой.

– Ты не понимаешь мысли, которая сейчас меня мучает. Я уже пятнадцать минут смотрю на них, но никак не получается взять в толк, куда потом уходит эта непосредственность? Куда уходит эта простота, откуда появляется страх, что становится с этим святым умением радоваться мелочам? Посмотри на это чудо. Вот она, та самая человечность, которой неведомы еще муки совести. Общество их еще не сломало. Они счастливы без причины, у них нет забот, они не ссорятся, ни о чем не рассуждают, они играют. Им ведь больше ничего и не надо. Смотря на них, я вдруг подумал, ведь ничто, из того, чему общество может их научить, не поможет им сохранить этой святой простоты и непосредственности. Они потом никогда и не вспомнят, что такое игры на привокзальном дворике. Скорее нам стоит у них учиться. Они ведь еще ничего не знают. Ведь все дети когда-то были наивными. Когда взрослые теряют эту наивность? – Старик затушил сигарету и вышел. Алексей смущенный этой речью даже не заметил, как его сигарета истлела.

В какой-то момент Алексей натурально почувствовал всю глупость ситуации. Он проснулся ночью в вагоне, мчащемся по ледяной степи неизвестно куда. Рядом тревожным сном спал какой-то старик, человек, с которым Алексей и знаком-то был всего ничего – несколько недель. На секунду лицо Алексея скривила улыбка, но тут же стало жутко до тошноты. Он быстро покинул купе, вышел в тамбур вагона и закурил. Только здесь приступ ужаса отступил, вновь стало возможно думать. В душе засела смутная тревога, словно заноза, Алексей достал вторую сигарету. Он долго посмотрел в глаза своему отражению, надел куртку как следует и застегнулся до половины. В голове промелькнул размытый больничный образ, будто его, сраженного каким-то недугом, ведут врачи, а он лишь безвольно озирается, всматриваясь в окружающих, может быть, хоть кто-нибудь болен так же как он. Хоть кто-нибудь. Сложно выздоравливать одному. Тяжело приспосабливаться к новой реальности в одиночестве.

Алексей зашел в купе и сел на кровать. Он всмотрелся в лицо старика и подумал, что в его положении стоит отбросить все эти глупые мысли как можно скорее. В любом случае, он всегда сможет вернуться. «Но куда? Что мне там, медом было намазано? От чего-то ведь я все-таки бежал. Одиночество. Оно и у старика тоже одиночество, не похож он на самого счастливого человека, – пронеслось в голове Алексея. – Стоило только застрять здесь, одному между двумя одиночествами. Совсем-совсем одному. Хотя плохо ли одиночество? Оно ко всем подкрадывается, всюду проникает, оно неотчуждаемо от человека. И всякий гений одинок. Он, может быть, потому и гений, что одинок. Может быть, не стоит отталкивать одиночество, а напротив, стремиться к нему? Этот вот музыкант, а ведь талант не отдаришь, не вернешь. Какая разница, одиночество неизбежно», – Алексей укрылся одеялом и отвернулся к стене.

– Ты хочешь сказать, здесь можно жить? – спросил Алексей недовольным голосом, когда старик отпустил водителя, и машина уехала.

– Это ж не столица, – рассмеялся Вячеслав.

– Вижу, – прищурившись, сказал Алексей. – И что мы тут будем делать?

– Дальше придется пешком, транспорта никакого здесь нет.

– Я и не сомневался. – Алексей взялся за лямку рюкзака, но тут же отпустил ее и отшатнулся. – О, Господи, собака!

– Собака, – засмеялся старик. – Не переживай, здесь еще живут люди.

– Надо же, а я-то обрадовался.

– Здесь старик один живет постоянно, старожила. А так, видел здесь иной раз людей, говорят, тут рыбалка хорошая.

– Угу, – отозвался Алексей. – Крокодилов, наверное, ловят.

– Здесь много кого ловят, молодой человек. А деревня эта сколь себя помню заброшенная была, здесь недалеко при советской власти лагерь был, его по кирпичам растащили так, что и не найдешь теперь. А дома такие здесь и до землетрясения были, в них уже лет двадцать никто не живет.

– И когда оно здесь было?

– Последнее-то, да лет шесть назад. А так здесь частенько трясет, но тогда сильно было. Девять баллов, как потом сказали. Впрочем, все это при советах было выстроено, разрушения были минимальными.

– Много жертв было?

– Нет, больше паники. Это в больших городах, а здесь-то какие города, сплошь деревеньки, где больница каменная найдется и то хорошо, население чуть ли не натуральным хозяйством живет. Мы почти сутки тряслись по здешним дорогам, а все на юг от Транссиба уезжали. Ты поди вспомни теперь, где этот самый Новосибирск или Бийск с Барнаулом. Здесь не то что мобильной связи, здесь радио не ловит, рация только на два километра, где провода есть – телефон.

– И что мы в этой глуши делаем?

– Как что, – старик лукаво улыбнулся. – Я здесь живу.

Алексей только теперь заметил, что за ними следил маленький мальчик. На вид ему было лет семь, не больше, он стоял замотанный в черное выцветшее пальто, закованный в ушанку и валенки, казалось, будто он уже врос в сугроб, до того неподвижно стоял. У Алексея по спине пробежали мурашки.

– Кто это? – спросил Алексей.

– Не знаю, – тихо ответил старик. – Наверное, кто-то из местных. Эй, мальчик. – Он повысил голос. – Дед на месте?

Но мальчик не ответил. Он с несколько секунд неподвижно смотрел на Алексея, потом вдруг ушел, не сказав ни слова.

– Жутко… – выдохнул Алексей.

– Стой здесь, я деда проведаю, может, случилось чего.

– Давай недолго только, ладно?

Старик рассмеялся:

– Да не бойся ты, никого здесь нет.

– Именно это меня и пугает. Иди скорее.

Алексей нервно огляделся. Он стоял на окраине разрушенной деревни, сторожил сумки на самом краю цивилизации. «Если уж есть где-то места, в которые Бог давно не заглядывал, это, наверное, одно из них», – пронеслось в голове Алексея. И пугало здесь не столько расстояние до ближайшего человека – его Алексей и представить-то себе не мог, а та неестественная тишина, которая стояла здесь теперь. Облака висели очень низко, словно застряли на горных вершинах и были ровно белого цвета, как и все остальное. Лишь эта деревушка своей чернотой выдавалась из общей картины. Только сейчас Алексей понял, что этот странный бугор посреди белой поляны – остов какой-то небольшой посудины, севшей здесь на мель и ржавевшей под снегом, а поле, видимо, и не поле вовсе, а вымерзшая до дна речушка.

Старик вернулся, подал Алексею ружье и молча стал развязывать рюкзак.

– Что-то не так?

– Все в порядке, – тихо ответил Вячеслав. – У деда лекарства кончились, а кто знает, когда здесь ближайшие путники будут теперь. Может быть, до самой весны никто здесь и не пройдет.

– Мы ведь сюда по реке ехали?

Старик бросил на Алексея быстрый взгляд:

– Да, сюда уже давным-давно нет дороги. Зимой только на снегоходе можно, но мы, увы, без транспорта. – Он достал аптечку, закрыл рюкзак и ушел.

Вернулся старик через три минуты. Он забрал у Алексея ружье, навесил на себя рюкзак:

– Пойдем, идти еще долго.

– Далеко?

– Несколько километров. Но идти тяжело, так что, торопиться не будем.

– Здесь пожарище был? – спросил Алексей.

– Позапрошлой осенью. Молния в дом ударила. Дед видел, правда, говорит, горело плохо – дождь проливной был.

– Страшное место.

Старик кивнул.

– Никогда не был в городах-призраках.

– Что-то мне подсказывает, что лучше туда и не соваться, – задумчиво произнес старик. – Здесь вот только одна достопримечательность, на другой стороне деревни на холмике часовенка есть, или церквушка небольшая заброшенная. Уж не знаю, как давно она пустует, внутри нее сосенка маленькая растет, сама она на лысом месте, только одна сосна рядом, вот и дала плод, в самой церкви деревце взошло. А стены-то все исписали, аж жуть, и кто только здесь словами такими разговаривать мог. Решетки заржавели, стены облупились, а купол с крестом и тот провалился.

– Ничего себе достопримечательность…

– А по мне так, символично. И тихо здесь как-то совсем, жутко становится.

– А сам-то ты как думаешь, Вячеслав Игоревич, есть Бог или нет? – вдруг спросил Алексей.

– Не знаю, – вздохнул старик. – Знаю только, что это один из тех вопросов, о которых я не хочу высказываться. А на счет речки – дорога сюда совсем разбитая, по ней и летом-то плохо ездить. Кому надо – по реке добираются. Мы здесь срежем, по основной дороге дольше пришлось бы ехать – не раз проверял.

– Почему же эту дорогу никто не ремонтирует?

– А зачем ее ремонтировать? Эта деревня и не на всякой карте есть.

– Как-то на военный объект она мало похожа.

– Я же говорил, здесь был лагерь где-то.

– А сейчас с ним что?

– Не знаю, мы его так и не нашли. Искали около месяца – вдоль и поперек исходили здесь все. Нашли только покосившуюся хижину, которую туристы на маршруте приспособили под сарайчик, да радиовышку сгнившую. А лагеря будто и не было здесь. Один дед в деревне знает, где он был, да молчит. Говорит, нечего там смотреть.

– А что за лагерь-то был?

Старик оглянулся:

– Спортивный, наверное, сам-то как думаешь?

– Тюрьма что ли?

– Да, а в деревне военные жили, врач, инженеры и еще кто-то. Как лагерь демонтировали, так деревню и сняли отсюда, дед один остался. Но что в этом лагере такого было, что его так надежно срыли, ума не дам, хотя было интересно. Целый месяц на поиски потратили, ничего не нашли.

– Так и говорил бы, тюрьма, я-то и не сразу понял.

– Да не просто это тюрьма была, думается, не стали бы прятать просто так.

Дальше они шли молча, изредка нарушал тишину Вячеслав, показывая что-нибудь Алексею. Алексей не представлял, чего можно ждать дальше, однако сомнения оставили его, доверия к старику стало больше. Через какое-то время заброшенная деревушка затерялась в снегах, лишь иногда выныривая из-под снежных заносов, ветер завывал каким-то низким, зловещим тоном, иногда до костей пронизывая путников.

– Вон там раньше эта радиовышка была, – указал старик на склон горы.

Как ни пытался, Алексей не увидел, на что указывал старик. Он кивнул старику, чтобы тот не останавливался:

– А летом здесь так же снежно?

– Нет, здесь снег сходит полностью, дальше, на зубьях, снег всегда лежит, а здесь цветет все буйным цветом. Меня всегда терзала мысль, как здесь туземцы выживали – тут же энцефалит. Насколько я читал, советские экспедиции на раз гибли в этих краях по началу. А местные, как заговоренные, их клещ будто стороной обходит.

– А вы как спасаетесь?

– Прививками, репеллентами и осмотрами. Не беспокойся, на станции есть врач и все, что нужно для жизни.

– Звучит многообещающе, – отозвался Алексей. – Надеюсь, мы одинаково понимаем, что нужно для жизни.

Из-за лесной гряды показался поселок; точнее, несколько сугробов, из которых торчали трубы. Если бы не радиовышка, Алексей ни за что не разглядел бы в этой картине что-нибудь заслуживающее внимания. Они спустились в долину.

– Почти пришли… – выдохнул Алексей.

– Не спеши, молодой человек, – бодро заговорил старик. – Идти еще долго. Добраться бы до того, как темнеть начнет.

– Так ведь расцвело пару часов назад.

– То-то и оно. Темнеет еще быстро, а идем мы очень медленно. Ладно, думаю, через пару-тройку часов на месте будем.

– Жаль, рации нет.

– Зачем тебе здесь рация? Она и не возьмет, здесь больше пяти километров. К тому же, кто нас здесь услышит, здесь хоть из пушки пали, в поселке сейчас ни души.

– Как скажешь, – ответил Алексей. – Я с этими тонкостями не сталкивался никогда. Но уверен, что было бы хорошо, если бы нас кто-нибудь встретил. Здесь вообще транспорт есть?

– Есть, конечно. Снегоходы, грузовики, есть даже вертолетная площадка, правда своего вертолета нет. Но временами прилетают.

– И часто летают?

– Когда как. В августе лес горел, – прилетали, тушили. А так, редко, оно и хорошо, тише без них, только жути нагоняют.

Они дошли до поселка через два с половиной часа. Как и предсказывал старик, поселок был совершенно пуст. Это было небольшое поселение, состоявшее в основном из кирпичных двухэтажных коттеджей. Здесь была своя небольшая котельная, а радиовышка находилась довольно далеко от поселка на возвышении, издалека Алексей этого не заметил.

– Вот мы и дома, – улыбнулся старик.

Домик показался Алексею небольшим, тут было всего три комнаты, не считая кухни, большая гостиная, маленькая спаленка и комната, которую старик переоборудовал в библиотеку.

– Вот там определись, занимай комнату, – сказал Вячеслав, указывая на гостиную.

– Спасибо, – отозвался Алексей. – Скажи, Вячеслав Игоревич, та дорога, которой мы сюда пришли – единственная?

Старик рассмеялся:

– Уже ретироваться надумал? Не переживай, здесь можно через станцию уехать, сначала до Артыбаша добраться, потом уж оттуда до цивилизации недалеко. Мы сейчас на окраине заповедника, Артыбаш с другой стороны, через Телецкое озеро. Здесь есть карта, посмотри, если хочешь. А на станцию заедем, если захочешь посмотреть. Транспорт в цивилизацию оттуда регулярно ходит.

– Хорошо, – тихо сказал Алексей и присел на диван.

– Чего закручинился? – Спросил старик бодрым голосом. – Ты в гостях, а не в плену, будь как дома.

Алексей кивнул и поставил рюкзак на пол.

Старик собрался было выйти из гостиной, но задержался:

– Если тебе надо написать кому, что жив и здоров, в столе есть компьютер; в поселке есть связь и Интернет.

– Хорошо.

Алексей не стал распаковывать сумку, только повесил куртку и присел на край дивана. Комната теперь показалась не такой просторной, как на первый взгляд. Здесь стоял диван, небольшой старый сервант с посудой, столик, полки с книгами и древний письменный стол, с небольшим шкафчиком на замке. Мебель была старая, хотя выглядело все прилично и убрано, правда, успело изрядно покрыться пылью за время отсутствия хозяина.

– Я редко бываю в этой комнате, так что располагайся, как тебе будет угодно, здесь бы чуть-чуть порядку навести нужно, но это позже, – зашел в комнату старик. Голос его казался озабоченным. Он долго посмотрел на Алексея, потом продолжил, – горячая вода здесь без перебоев, захочешь в душ, он здесь рядом. Обед я возьму на себя, правда, только через пару часов будет, смотри, если что.

– Спасибо, – ответил Алексей. – Все хорошо, Вячеслав Игоревич, не беспокойся.

– Ничего, – отозвался старик, уходя. – Привыкну, у меня не так часто бывают гости.

– А местные заходят?

– Заходят, – ответил Вячеслав из кухни. – Заглядывают временами, но жить-то у себя живут.

Вячеслав зажег огонь в камине, вскоре по дому разлилось тепло; Алексей согрелся и успокоился. Дома он частенько разжигал камин, когда принимал гостей, или просто хотелось тепла. Алексей отнес рюкзак в угол, поставил его возле письменного стола и подошел к книжной полке. Как таковых здесь и книг-то не было, одни карты, справочники и словари.

– И что же ты, Вячеслав Игоревич, все эти языки знаешь? – спросил Алексей у старика, когда тот показался в гостиной.