Текст книги "Пригород мира"

– Доброе утро, – Владимир подал Павлу руку. – Не ожидал?

– Привет, – смутился Павел. – Ты чего тут делаешь-то?

– Я тоже не ожидал тебя увидеть. Преподаватель ваш заболел, я за него.

– И на лекции его не будет?

– И на лекции, – отозвался Владимир задумчиво. – Впрочем, это еще не повод на нее не ходить, – улыбнулся он.

Владимир, как показалось Павлу, выглядел еще более взрослым, чем в момент их последней встречи. Он был одет в длинное черное пальто и держал в руках кейс, никто бы и не признал в нем аспиранта. Когда собрались студенты, он попросил старосту группы взять ключ на вахте. Староста тут же вернулась, жалуясь, однако, что в их корпусе давать ключи студентам не принято, и вахтеры выдали ей ключ под залог студенческого билета.

Владимир запустил студентов, посмотрел на часы и нахмурился:

– Много у вас человек в группе?

– Двадцать семь, – отозвался Павел. – К первой паре не все собираются.

– Это плохо. Староста, напишите, пожалуйста, список всех студентов и передайте его мне, я отмечу отсутствующих. А вообще, господа, стыдно опаздывать на занятия. Впрочем, это выговаривать нужно не вам, вы-то как раз вовремя. Давайте начинать потихоньку. – Он снял пальто, положил его на крайнюю парту на кейс. – Здравствуйте, меня зовут Владимир Сергеевич, семинарское занятие по философии и лекцию сегодня у вас вести буду я.

Владимир говорил медленно, но твердо, уверенно. Он был скуповат на жесты, однако студенты пытались слушать его очень внимательно. Сон прошел:

– Вы остановились на классическом рационализме, так?

Аудитория не уловила вопроса, студенты недоуменно переглянулись.

– Нет, мы ничего такого не проходили, – робко ответила студентка со второй парты.

– О чем шла речь на прошлой лекции?

Студенты зашуршали тетрадными листами. Владимир продолжил:

– Мне было велено разбирать с вами сегодня иррационализм на лекции, так что уж классический рационализм вы должны были пройти однозначно.

– О Гегеле, – ответили студенты.

– Угу. Ну, наверное, это только у нас возможно, что вы прошли Канта и Гегеля, но не проходили классический рационализм. – Владимир улыбнулся. – А вообще, знаете, я недостаточно осведомлен, что конкретно вам читали и насколько хорошо вы знаете материал, и уж тем более, я не в курсе, как вы привыкли проводить семинарские занятия, поэтому давайте просто поговорим, обсудим, может быть, что-нибудь повторим для лучшего усвоения, хорошо?

Студенты промолчали. Владимир сел за стол:

– У нашего студента есть замечательная черта – если он что-то не хочет знать, никакими сессиями, штрафами или угрозами его к знанию не принудить. Но и вы поймите меня правильно, я нисколечко не хочу вас мучить. Философию сложно понять только потому, что изначально вам никто не объяснил, зачем она собственно нужна. А без ответа на этот вопрос философия теряет человеческое лицо. Поймите, если вы хоть на минутку забудете, что философия – самая конкретная из всех возможных наук, что она зарождается из самой человеческой жизни и призвана ей служить – вы тотчас же перестанете ее понимать. Более того, вот вам и критерий философии – подлинная философия никогда не отрывается от жизни и тем отличается от праздной болтовни. Философия возникает в минуты тягостных сомнений, сомнений, несовместимых с жизнью, и в этом, пожалуй, ее самая главная отличительная черта. Эта особенность философии вырывает ее из ряда частных наук и ставит в один ряд с мифологией и религией. Помните, что вам говорили на первой лекции?

Аудитория заметно напряглась и снова начала шуршать тетрадями.

– Мы говорили об античной философии.

– Хорошо, – вздохнул Владимир. – В таком случае, с этого давайте и начнем, однако в подробности вдаваться не будем – нет времени. Начнем с того, что можно выделить два фундаментальных ценностных отношения к миру – как к «своему» и как к «чужому». Современному человеку эта проблема не кажется столь острой, поскольку с самого рождения он окружен изначальной питательной средой культуры. Все, что нас от рождения окружает, произведено на свет руками человека, в современном мире культура как радиация, всюду проникает, и все, чего бы она только ни коснулась, начинает ее излучать. Мир, который открывается современному человеку, уже на несколько раз пережеван, уже освоен, осмыслен и обработан. Это мир «секонд хэнд», если можно так выразиться, а все возможные тайны, то есть, собственно то, до чего еще не дотянулась рука человека, выдворено на периферию цивилизации, окутано мраком и укрыто за семью печатями школьного образования. Современный человек живет в рамках средней понятности, то есть вся окружающая его действительность уже освоена, хотя по существу остается непонятной, но ровно настолько, чтобы не возникало никаких вопросов. Так что, человек сегодня как корабль в бутылке, он защищен со всех сторон от агрессивной внешней среды, красив, но в открытом море, увы, непременно утонет.

Мы увидим кардинально иное положение дел, если обратим наш взор на первобытного человека. Ему противостоит не синтетический мир цивилизации, а бушующая стихия природы, необузданная, титаническая и смертельно опасная. Среди природных сил человеческая воля оказывается бесконечно малой и, в сущности, человек обречен на гибель, если ему вдруг не удастся освоиться. При этом обратите, пожалуйста, внимание, что первобытный человек не имел под рукой никаких средств для борьбы с превосходящей его неизвестностью.

Я должен, пожалуй, оговориться, что существование в «чужом» мире невозможно. Однако нам с вами сложно себе представить такое состояние, когда мир является человеку чужим, поэтому я попытаюсь проиллюстрировать это отчуждение на каком-нибудь конкретном примере. Вообще, на мой взгляд, показательным здесь можно найти сюжет одной из серий мультфильма «магазинчик БО», видели такой?

Аудитория промолчала.

– Ну, ладно. Вдаваться в подробности не буду, расскажу вкратце. В одной серии Бо (заяц-инопланетянин) объясняет одному из главных героев, что весь мир, в котором он живет, только декорация, а все окружающие его люди – биороботы. Человечество, согласно этой истории, давным-давно вымерло, а этого главного героя воссоздали из ДНК и создали для него искусственную среду, чтобы он рос и развивался. То есть, оказывается, что он один единственный человек, а все остальные (друзья и родственники) только роботы, созданные для его комфортной жизни, дескать, воссоздать человека по ДНК очень дорого, а роботы стоят копейки. – Студенты недоверчиво переглянулись. Владимир продолжил. – Вообще, в мультфильме заяц ему все это наглядно демонстрирует, так, что у главного героя не остается сомнений в справедливости его истории. И вот представьте теперь ситуацию, оказывается, что вся его жизнь, равно как и все вообще окружающее было ложью, только спектаклем, а он сам – лишь средство, психотопливо, если обращаться к сюжету. Что остается нашему герою?

– Сойти с ума! – не выдержал студент в середине зала.

– Правильно! – Бодро подхватил Владимир. – Человек, оказавшись в такой ситуации, скорее всего, сошел бы с ума, или полез бы в петлю, что, собственно, и было продемонстрировано в мультфильме. Беда этого примера в том, что его сложно на себя примерить, сложно представить себя в этой ситуации. Поэтому давайте обратимся к примерам из жизни. – Владимир вернулся за кафедру. – Следующий пример не такой наглядный, но вполне себе жизненный, а главное, все вы с ним так или иначе столкнетесь. Учитесь вы на историческом факультете, а пройдет еще четыре года и университет закончится. И вместе с ним, следите внимательно, закончится этап, когда ваша жизнь была четко структурирована, когда вы изо дня в день просыпались утром и шли на учебу, не неся при этом никакой более серьезной ответственности. Причем, так было на протяжении последних пятнадцати лет. На протяжении пятнадцати лет вы учились, теперь же настало время выйти во взрослую жизнь. Вы специалисты-историки, социологи или политологи, выходите в жизнь, где дальше нет никаких заданных целей, открытый горизонт без какого-либо указателя. Любое следующее направление вы будете выбирать сами. И тут, конечно же, вспоминается, что отныне вы должны себя содержать, стало быть, работать, но кем? Кому нужны историки? Всюду требуются менеджеры по продажам, причем, обязательно с опытом работы. При этом смешно то, что университет требовал от вас просыпаться к первой паре, требовал серьезного напряжения мысли, раскрытия внутренних резервов и талантов, а тут – сомнительная работа, для которой не нужно ни талантов, ни образования, а главное, незаменимых людей здесь не существует. Здесь человек только винтик, в сложном механизме рыночной экономики. И никто вам уже не позволит прогуливать первую пару, такой работник никому не нужен, тем более желающих поработать пруд пруди при нашей-то безработице. И вот вы проснулись в семь, чтобы в восемь выйти из дома, в девять быть на работе, потом час на обед, потом в половине восьмого дома, душ, быт, ужин, телевизор или Интернет, и вот уже ночь, да семь часов на сон. Сколько времени у вас осталось на жизнь? И вот этот мир, где за опоздание выносят действительные штрафы, где от вас требуется лишь самая малость, бумажки в офисе перекладывать (экая важность!), или, что хуже, навязывать таким же замученным работягам как вы какие-нибудь сомнительные услуги, этот-то мир и есть ваша самая настоящая перспектива. Хотя вы с ней еще и не знакомы. И здесь, к примеру, человек испытывает натуральное отчуждение, которое нужно преодолевать, эта действительность нуждается в оправдании. Чаще всего люди растворяются в буднях, или в телевидении, в наркотиках, алкоголе, сексе, секте или вообще выпрыгивают из окон. Так вот, существование в чужом мире невозможно. Отчуждение нужно преодолеть. Можно, как я говорил, в бутылку полезть, а можно в партию. – Владимир многозначительно помолчал. – Или вот другой пример из жизни – война. Войны бывают разные: мировые и локальные, войны завоевательные и гражданские, войны отечественные и, пожалуй, главное, войны справедливые и нет. Нет и не может быть такой войны, на которой не было бы страшно, но есть войны, где людям понятно, почему они вынуждены заглядывать смерти в лицо, где людям понятно, за что они призваны умереть, а бывают войны, когда люди идут на смерть против воли, войны абсурдные, несправедливые. Как вы думаете, каково жить солдатам, вернувшимся с такой вот войны? Как жить тем, кто выжил? Кто не сломался в перестрелках, не сгорел в огне, в крови не утонул, как жить тем, кто заколачивал гробы с павшими товарищами? Как жить тем, кого сначала бросили на войну, а потом бросили после войны на обломках какой-нибудь сверхдержавы? Они ведь вернутся не в тот мир, из которого уходили в армию. – Владимир замолчал на несколько секунд. – Был, к примеру, один французский поэт, который решил пойти в армию во время первой мировой. И так уж случилось, что ему повезло, миновала его вражеская пуля. Но вернувшись домой после четырех лет войны он застрелился. Не смог он более жить в мире, где могут быть мировые войны, не вынесла душа поэта.

Война, правда, это крайний случай, но в жизни любого человека могут произойти такие вот открытые переломы бытия, когда все привычные смыслы выворачиваются наизнанку, делая существование человека невыносимым. Правда, когда человек по тем или иным причинам возвышается над обыденностью, он попадает в область «разряженной атмосферы», здесь наступает смысловое удушье, и нужно заново научиться дышать, нужно преодолеть отчуждение, вернуть себе мир, в котором доселе была только суета сует. Высшая ставка как всегда жизнь, и только три пути – три фундаментальных способа освоения бытия и соответственно три основополагающих формы мировоззрения: миф, религия и философия.

Я коротко оговорюсь, чтобы стало понятно, хотя на самом деле это, пожалуй, одна из самых важных проблем сегодняшнего преподавания философии, ибо студентов, понимающих, что такое религия, мифология и философия, можно заносить в красную книгу. Такое положение дел – пережиток позитивистской идеологии в науке, которая в нашей стране была многократно усилена советской пропагандой. Миф это, прежде всего, способ человеческого бытия, основанный на смысловом породнении человека с миром. В мифе человек проецирует свойства своей души на внешний мир, находя, таким образом, в действии природной стихии уже знакомые ему страсти. Важно понять, что миф не существует для человека, как некая внешняя система, напротив, миф – это и есть сама жизнь. Причем, миф отталкивается от основополагающей интуиции мира как космоса, то есть замкнутого совершенного и завершенного мира, в котором все органически связано и является частью целого, в том числе и человек. Миф – исторически первая форма взаимоотношений человека с миром, самая простая и вместе с тем самая живучая, он сопровождает человека всю его историю. Мифология видоизменяется вместе со всей человеческой культурой, она не является некоторым пережитком человеческой истории, а, напротив, в какой-то степени, выступает ее двигателем, хотя и сама претерпевает серьезные изменения. Она открывает новые смысловые горизонты, которые, в свою очередь и реализуются историей. Вместе с разрушением традиционных обществ, сословий, вместе с индустриализацией и урбанизацией, когда постепенно культура выдворяет всякую возможную природу на периферию, мы можем наблюдать становление новой мифологии, призванной сориентировать человека в мире социальных отношений, становление идеологий, политических, технических или научных мифов. Потеряв органическую связь с землей и привычным традиционным укладом жизни, люди, так или иначе, структурируют свой опыт в новые мифологические системы, собирающиеся уже вокруг «социального космоса» – государства, нации, расы.

– А о каких мифах вы говорите? – спросил студент с первой парты.

– Ну, к примеру, можно взять идею просвещения, идею прогресса науки. К примеру, нас долгое время приучали думать, что просвещение способно коренным образом улучшить жизнь человека, что наука и познание облагораживают человеческие нравы и так далее. А если вы всмотритесь в новую и новейшую историю или просто оглянитесь вокруг, то все увидите сами. Например, массовое образование не привело к всенародному просвещению, о котором мечтали новоевропейские утописты, напротив, мракобесия стало чуть не больше, тут тебе и сеансы массового гипноза с обязательным заряжанием водопроводной воды перед телевизором, тут тебе и предсказатели, астрологи, гадатели, колдуны и чернокнижники всех мастей. Поймите меня правильно, только наивный человек мог полагать, будто если наука будет доступна простому обывателю, он тут же бросится ее изучать. Или давайте даже вот на какой вопрос себе ответим. Знаете ли вы, чем деятельность ученого отличается от деятельности бабки-гадалки? – Он помолчал и оглядел аудиторию. – Каким бы смешным этот вопрос вам ни показался, далеко не все студенты могут на него содержательно ответить. Более того, вы когда-нибудь обращали внимание, что сама наука остается всегда как бы за скобками повседневности, а обычный человек пользуется ее плодами, решительно ничего не зная ни о полупроводниках, ни о высшей математике, ни о квантовой механике, ни о синергетике. Нас слишком хорошо приучили совмещать в уме понятие «мракобесие» и «средневековье», приучили думать, будто свобода и просвещение во многом синонимичны, и что свобода вообще лежит где-то за пределами церковного учения. Но знаете, свято место пусто не бывает. Вот скажите мне, чему вы научились в школе? – В аудитории повисло нервное молчание. Владимир улыбнулся. – Вот средневековый человек не умел зачастую ни писать, ни читать, однако же, он умел возделывать землю, охотиться, рыбачить, крестьяне сами строили себе дома, сами делали себе орудия труда, сами шили себе одежду. Да, они не умели читать, но при этом обладали достаточным знанием, чтобы выжить. Или даже вот такой вопрос: сами-то вы сколько книг за последний год прочитали? Да и чему детей сегодня учат в школе? Кто-нибудь из вас применял на практике полученное в школе знание? Или не так, кто-нибудь из вас способен применить полученные в школе знания? По чьему заказу написаны те учебники, на которых вы учились? Кто составляет образовательные программы? И, тем не менее, без аттестата о школьном образовании в этом обществе вам делать нечего. Более того, скажите, кто из вас после окончания основного курса планирует заниматься наукой? – Аудитория промолчала. – Мы ведь прекрасно понимаем, что наука теперь никому не нужна, а девятьсот девяносто девять студентов из тысячи приходят в университет только для того, чтобы получить пропуск в лучшую жизнь, не так ли? Поймите меня правильно, современная система образования – это такая же, если так можно выразиться, религиозная структура. Она пытается занять такое же место в жизни человека, которое занимала церковь в средние века, пытается быть мерилом правды и человеческого смысла. Более того, у нее есть свои ревнители и свои отступники, свои священники, дьячки и архиереи, а главное – в ней есть свои святые. Единственное, что в ней нет – это Бога, а значит, нет и надежды. Никто в нашей системе образования душу человеку не облегчит. Так что, получил ли современный человек свободу, или нет, это еще очень спорный вопрос.

– А разве возможна свобода вне просвещения? – спросил кто-то из аудитории.

– Конечно, возможна. – Ответил Владимир. – Поймите правильно, основной вопрос просвещения только в источнике света. Но дело тут в том, что правда лежит вне каких-либо партийных программ или систем образования. Невозможно взрастить свободу, подсовывая человеку очередные догматические решения вопросов, которых он себе даже не задавал. Скорее нужно помочь человеку самому научиться формулировать вопросы. В конечном счете, ни один ученый на земле не может дать вам окончательного ответа, ответы вообще имеют свойство меняться от эпохи к эпохе, а вот вопросы остаются. И люди отвечают на эти вопросы собственной жизнью. Главная проблема просвещения и ее священной миссии заключалась в том, что «просветители» наивно полагали, будто знание – единственный свет в человеческой жизни, будто знание способно просвещать человеческие нравы, исцелять пороки человеческой души. Но действительность упорна, а многознание действительно мудрости не научает.

Но мы несколько уклонились от темы, вернемся на грешную землю. Миф является колыбелью человеческой культуры, в мифологии отпечаталась юность человечества, наивность и, может быть, даже невинность человеческой души. В мифе человек связан с природой, как дитя связано со своей родительницей. Эта связь непосредственна, она естественна, поэтому и не доказывается, не является предметом рефлексии, не вызывает никаких вопросов и сомнений. И совершенно другое мы находим в религии и философии. Наше слово «религия» ведь и происходит от латинского religare, что значит, восстанавливаю связь, связываю повторно, заново. И религия, и философия одинаково возникли из потребности в восстановлении утраченного единства, из утраты детской непосредственности бытия. Как уже было сказано, в мифе связь человека с бытием и обществом сомнений не вызывает. Напротив, религия и философия без сомнения невозможны. Миф стремится растворить человека в мире, он одномерен, а все события являются феноменами одного космического порядка, иными словами человек не отделяет собственных переживаний от самих предметов и все проявления собственной души приписывает космическим силам, то есть богам. В мифе невозможна личность как таковая, в то время как религия и философия удел оторвавшегося, свободного человека. Мифология ставит коллективный интерес во главу угла, индивидуализм для него губителен, в то время как религия и философия возникают в свободной человеческой душе, и выступают в качестве форм самосознания. В этом ключе, кстати, – Владимир помолчал несколько секунд, – интересно вот какое наблюдение: некоторые современные ученые, точнее известные популяризаторы науки, пытаются редуцировать внутренний мир человека к какой-нибудь простой сущности, вплетая, таким образом, переживания индивидуума в одномерный физикалистский континуум. Это к вопросу об отношении мифа и науки.

Дальше нужно отметить вот какую тонкость. По существу философия и религия призваны восстановить связь человека с миром, однако обращаются они к разным источникам. Мы с вами живем в век страшнейшей религиозной безграмотности, а вместе с тем по своей сложности религия не уступает ни философии, ни науке, и даже, напротив, в чем-то превосходит их. Религия сложнее, ибо в ней меньше искусственности, больше стихийного человеческого, искреннего, еще не прошедшего кривого зеркала интерпретации и рационализации. Поймите правильно, отцы церкви прекрасно понимали, что их учение нелепо с точки зрения разума. Но религия строится на вере, а не на разуме, и апеллирует не к способности суждения, а к совести. И этим религия сложнее любых умозрительных построений, она требует решительного преодоления сомнений и колебаний разума и строится на нравственной очевидности, с которой не может спорить никакой разумный довод, равно как и никакой эмпирический факт. В религии нет научного обоснования, зато там есть святость, а главным аргументом выступает сама жизнь.

Но взаимоотношения религии и философии на самом деле несколько сложнее, чем кажутся на первый взгляд. Прежде всего, следует помнить, что конечная цель и чисто человеческий смысл у философии и религии один и тот же, и хотя они следуют разными путями, они все же союзники. А с другой стороны, на их отношения накладывает отпечаток ограниченность самого разума – предельные основания мышления не могут быть рационально обоснованы. То есть рациональное мышление начинается с творческого акта, с озарения или откровения – кому что больше нравится. Таким образом, философия, в силу самого разума, всегда оказывается служанкой теологии, вопрос лишь в том, какому богу она служит – и это, если хотите, вольная трактовка основного вопроса философии Энгельса – что первично? С точки зрения голого критицизма любой ответ на этот вопрос одинаково недоказуем, но вот с точки зрения отдельного человека, разница все-таки есть.

Если позволите, добавлю вот еще что. Нас очень долго учили, что религия является синонимом слабости человеческого духа. Но чтобы понять религию нужно приглядеться к понятию веры. Это очень тонкое понятие. Она требует исповедания, это исповедь перед самим бытием, точнее исповедь самого бытия. Вера не доказывается и не опровергается никакими эмпирическими фактами, и более того, там, где жизнь человека повисает на одной лишь вере, она становится невыносимой. Почему? – Владимир оглядел аудиторию. – Потому что вера не тождественна гносеологическому акту, это не суррогат знания, а нечто совершенно иное. Вера – это колыбель человеческой свободы, ее исток, это место, в котором нет никаких причин, предваряющих человеческую волю. В некотором смысле, она и синонимична свободе, она существует вне всяких причин и законов и нарушает любой установившийся рациональный порядок. Вспомните, как ходил по воде святой Петр. Даже видя идущего ему навстречу Спасителя, он начал тонуть. И это нужно всегда помнить, когда речь заходит о религии. Вера требует великой решимости, преодолевающей наличную заданность бытия. И поэтому, например, ее можно вменить в заслугу человеческой жизни, вплоть до оправдания на страшном суде. Помните «Вера же вместо дел да вменится мне, Боже мой, не обрящеши бо дел отнюд оправдающих мя»?

С другой стороны, если о вере мы можем судить только по жизни, то о жизни мы можем судить по философии. Всякая философия произрастает из жизни конкретного человека, и без этой жизни философию невозможно понять. Если вы хотите что-нибудь понимать в философии, вам следует изучать историю, литературу, политэкономию, географию, религиоведение, историю науки и так далее. Подходя к какому-либо мыслителю, вы должны как можно больше знать о времени, в котором он жил, если хотите понять его труды. В противном случае вы рискуете упустить из поля зрения самый важный мотив философствования. С другой стороны, без знания философии вы вряд ли сможете похвастаться пониманием той или иной эпохи. Получается замкнутый круг, который, впрочем, в истории мысли уже давно зафиксирован и называется герменевтическим. Без знания целого, мы не можем понять части, без знания частей нам никогда не понять целого. В философии очень важно грамотно в этот круг войти, важно найти и предельно ясно обозначить проблему, поставить вопрос таким образом, чтобы он сам указал возможные направления дальнейшего движения мысли. Вот, к примеру, скажите мне, чем знаменит Блез Паскаль?

Аудитория молчала.

– Это физик, – выкрикнул Павел.

– Хорошо, – медленно произнес Владимир. – Действительно, он занимался математикой и физикой, в таблице СИ единица измерения давления названа в его честь. Но кто из крупнейших ученых тогда не был физиком или математиком? Но мне интересно не это. Слышали ли вы что-нибудь о философе Блезе Паскале? Этого мыслителя обошел стороной даже Гегель в своей истории философии. И действительно, роль его в истории мировой мысли не столь заметна, как, скажем, роль Декарта, Лейбница или Канта. Да и что такого он вообще придумал, чтобы мы о нем говорили? Всего-то лишь выразил страх, открытый новоевропейским человечеством. Его открытие – действительная психологическая бездна. До сих пор всякому человеку, так или иначе, приходится решать вопрос, который мучил Паскаля. Современному человеку, правда, не хватает поэтичности, а в некоторых случаях поэты видят дальше ученых мужей, особенно если дело касается драматизма человеческой жизни.

– Вы любите стихи? – перебила Владимира улыбчивая студентка.

– Не особенно. В поэтической жизни слишком много экзальтации, и в какой-то момент, эта экзальтация становится важнее истины и смысла. А поэт без истины и смысла, на мой взгляд, не стоит внимания. Правда к Паскалю это не применимо. Называя философов поэтами, я подразумеваю поэтичность тех образов, к которым они обращались в своих размышлениях. Это лишь инструмент для выражения идеи, к нему прибегают там, где рассудочное построение не может высветить всей полноты смысла.

Теперь пару слов о том, что же такое философия. Давайте и здесь пойдем в обход. Я, к примеру, затрудняюсь до сих пор однозначно выразить то, что зовется философией, посему, пойдем от самого простого, хорошо? – Аудитория молчала. – Обратимся к советскому определению. И хотя советских определений я не люблю, краткости и четкости у них не отнять. Итак, согласно советскому определению, философия есть наука о наиболее общих законах природы, общества и мышления. Здесь все четко и ясно – философия однозначно признается наукой, более того, она только тогда и ценна, когда выступает в роли помощницы наук. Но если вы всмотритесь в философию, определенная ее часть не уложится в прокрустово ложе советской идеологии. К примеру, современный мыслитель Михаил Эпштейн писал, что философия делится на теоретическую и искреннюю. Или, если обратиться к западным мыслителям, Новалис говорил, что философия это попытка чувствовать себя в мире, как дома. А Хайдеггер, к примеру, говорил, что философия есть там, где философствуют, что иной раз в трудах философов ей и не пахнет, и напротив, ее можно найти там, где ей, казалось бы, не место. Для примера возьмем Федора Михайловича Достоевского. Если вы когда-нибудь обратитесь к его творчеству, вы легко найдете, что он более проницательный мыслитель, нежели какая-нибудь философствующая профессура, манкирующая его прозрениями. В его творчестве открывается такое понимание человека, которое и не получается уложить в строгую мысль, но вместе с тем, этот формальный недостаток для науки становится величайшим достижением для человеческой жизни. В конечном счете, именно литературные произведения Достоевского повлияли на жизнь обычного человека, изменили ее, а научные теории зачастую слишком формальны и настолько далеки от жизни обычных людей, что, в общем-то, никак ее не касаются. – Владимир прервался. – Я не хочу этим сказать сейчас, что наука вообще не нужна. Важно понять, что наука и философия ставят перед собой разные задачи, хотя, в общем-то, философию и можно назвать наукой, но наукой особого рода. Философия всегда стремится к последнему пределу, туда, где нет места специальным наукам. Она не может удовлетвориться частными исследованиями, ей нужен целый мир, такой, в котором человек мог бы жить и чувствовать себя уместным. А это, к слову, совсем не просто.

Как бы то ни было, философия всегда будет возвращаться к человеку. Я бы сказал, что человек является судьбой философии, ее целью и смыслом. А вместе с тем, можно сказать, что и философия является судьбой человека, но судьбой и естественным спутником человека свободного. Она является с одной стороны оборотной стороной свободы, а с другой – ее неотъемлемой частью, необходимым условием и призвана служить ее дальнейшему развитию. От себя добавлю, что в человеческой жизни философия очень часто пересекается с голосом совести и подчас их очень сложно друг от друга отделить. О человечности философии стоит помнить всякий раз, когда вы приступаете к ней. Более того, самый лучший критерий для философии, повторюсь, отвечает ли она чаяниям живой души или нет. И если она не объясняет жизни человека – это самое верное свидетельство, что подобная философия мертва. При всем моем уважении к гению Гегеля, я считаю, что самый тяжелый удар по его учению нанес датский мыслитель, Серен Кьеркегор, когда с отчаянием спросил: «Как я могу называть Гегеля великим философом, если он решил все проблемы кроме моей?». – Владимир умолк на несколько секунд. – И опять же, это не значит, что Гегеля стоит выбросить из истории философии, что к нему не стоит обращаться. Это значит, что тем философским инструментарием, который выработал Гегель, всех проблем не решить. Но это, увы, ограниченность самого разума, и философия всякий раз снова и снова будет наталкиваться на эту ограниченность, поскольку основывается на рациональном мышлении. Ведь далеко не все можно уместить в рамках рационального мышления. Гегель кажется непонятным лишь потому, что мы смотрим на него глазами двадцать первого столетия, а ведь для понимания своего учения он просил лишь довериться разуму, но двадцатый век совсем утратил возможность доверять.