Текст книги "Пригород мира"

Первые два месяца учебы принесли усталость. Помимо дел класса у Павла больше не было никаких забот. Иногда казалось, что он сам работает за весь класс. Хотя одноклассники и были ему благодарны, старания Павла ни с кем его не сблизили. Ему, конечно, звонили иногда, но всегда по делам, когда была нужна его помощь. Все эти люди были уже разбросаны по своим компаниям, где Павла никто, естественно, не ждал.

С Кириллом Павел мириться не хотел. Да, они учились теперь в одном классе, но нигде более их интересы не пересекались. Павел старался внимательнее следить на уроках за тем, что говорят учителя, за дисциплиной, порядком, расписанием дежурств, заказывал обеды в столовой и даже выступал посредником в разрешении конфликтов, но ничего общего с Кириллом у них не было. Было ясно, что если бы Кирилл вдруг снова начал с ним общаться, они, быть может, смогли бы остаться друзьями, но Кирилл никаких шагов в этом направлении не предпринимал.

После ноябрьских каникул Кирилл совсем перестал посещать уроки. Под самый конец второй четверти классная руководительница попросила Павла остаться после уроков:

– Что с Кириллом, ты не знаешь? – спросила она, даже не удостоив старосту взглядом.

– Нет, я не в курсе. Заболел, наверное.

– Мне не нужно «наверное», мне необходимо знать наверняка, что с ним, и где он. Директор сказал, что его исключат, если он в ближайшее время не объявится. Телефон дома никто не берет, ты сможешь его найти? – Голос учительницы был какой-то бесцветный, отстраненный, она что-то пыталась высмотреть в классном журнале, сдвинув очки на самый кончик носа.

– Да, конечно. – Ответил Павел без энтузиазма, понимая, что этого задания ему не избежать.

За последние несколько месяцев, пока он пытался везде успеть и всем помочь, ему постоянно не хватало времени на собственные размышления. Он недосыпал, иные дни еле сдерживался, чтобы не заснуть к последним урокам. Но теперь, когда он вышел из кабинета классной руководительницы, на него вдруг нахлынуло до боли знакомое и уже родное чувство одиночества. Он присел на скамейку на первом этаже у расписания и вдруг подумал, что ему выпал прекрасный шанс помириться с Кириллом, он ведь шел поговорить с ним не по собственной воле, а, значит, и собственного самолюбия не предавал.

На следующий день, когда было всего четыре урока, Павел собрал нескольких одноклассников, которые состояли с Кириллом в хороших отношениях, и отправился выполнять задание классной руководительницы. Кирилл оказался дома. Он не был обрадован гостям, однако виду не подал, только коротким жестом пригласил всех войти. Ребята разместились в зале, при виде компьютера они сразу же забыли, зачем сюда пришли. С другой стороны, Павел понимал, что с заданием пришел сюда только он.

Кирилл не сказал им ни слова, взял сигареты и ушел в комнату старшего брата. Павел последовал за ним, хотя Кирилл явно не был расположен к каким-либо беседам. Он молча протянул Павлу пачку, и хотя Павел не курил, от сигареты не отказался. Несколько секунд они курили в тишине, после чего Павел решил заговорить:

– Что с тобой такое?

Ответа не последовало. Кирилл даже не повернулся в сторону Павла.

– Ладно, говорить не хочешь, так послушай. – Вздохнул Павел. – В школе подняли вопрос о твоем исключении. Все в курсе твоих прогулов, так что, если хочешь сохранить место в классе, посещай занятия исправно, и попутно загляни к директору, он ждет от тебя объяснений.

Кирилл равнодушно посмотрел Павлу в глаза и снова отвернулся.

– Ты понимаешь, чем тебе это грозит?

Что-то вдруг защемило в душе Павла. Он чувствовал себя идиотом, но в то же время душу терзало ощущение, что нельзя оставлять Кирилла одного.

Кирилл скинул Павлу смс: «Что тебе нужно?».

Павел цыкнул, весь этот цирк с сообщениями вызвал у него приступ гнева, но он сдержался и продолжил тем же ровным тоном:

– Мне нужно, чтобы ты завтра явился на уроки, и попутно зашел к директору.

Кирилл теперь полностью был занят своим телефоном: «Это все? Чего ты ждешь?».

Павел покачал головой:

– Нет, это не все, – он помолчал некоторое время и продолжил уже не так твердо. – Я хотел с тобой поговорить.

«Ближе к делу, у меня нет времени», – пришло Павлу смс.

– Ух-ты, какой занятой человек, держите меня семеро… – отозвался Павел, – я одного в толк взять не могу, – заговорил он быстро, – дело в тебе или в твоих этих друзьях? И мы ведь не так мало знакомы, Кирилл, что с тобой сталось? Можешь и дальше копаться в своем телефоне, отправлять смски, у тебя отлично получается изображать пострадавшего. А я помню тебя другим. Я помню светлого и умного человека, я помню человека, у которого было будущее. А теперь? Посмотри на себя, ты же изменился до неузнаваемости. Ты же сам на себя не похож, и мне до сих пор не верится, что ты и тот Кирилл – одно лицо. Когда ты больше кривлялся: тогда или сейчас? Скажи мне, кто из вас настоящий?

Кирилл изменился в лице, но глаз не поднял.

– Мне не хватает того Кирилла. Он был моим единственным другом. Впрочем, ладно, не хочешь говорить, не надо, только появись завтра в школе и реши все свои проблемы, хорошо?

– Долго речь репетировал? – Запинаясь, ответил Кирилл.

На мгновение Павел даже растерялся:

– Подонок… – отозвался он и вышел из комнаты.

– Ну? – Встретила его классная руководительница на пороге учительской, даже не поздоровавшись.

– Он болен. – Гневно произнес Павел.

Вернувшись из школы, Павел тотчас же уткнется в подушку и попытается заснуть. Только дома он обнаружит, что ему пришли еще несколько сообщений, но он удалит их, так и не прочитав. В тот день он ничего больше не хотел слышать. Только после каникул Павел узнал, что Кирилл забрал личное дело и ушел из школы. Это известие Павел воспринял с грустью. Он, конечно же, пытался найти этому объяснение, но отчетливо понимал, что все его догадки так и останутся безосновательными. Никаких вестей от Кирилла больше не было. И как бы Павел ни злился, ему очень хотелось узнать, что сталось с этим человеком.

После каникул все постепенно начало возвращаться на круги своя. Жизнь начала входить в привычное русло. Не осталось больше эйфории от новых назначений и дел. Уже тогда его начали посещать первые серьезные размышления, однако, они оставались только грезами, так и не воплощаясь в письменном виде. Это были дни, которые тонули в серости. С одной стороны, Павла преследовало угнетенное состояние запыленности бытия, а с другой – привычности, постоянства и качественной его неизменности.

Все эти размышления затрагивали самые больные струны в его душе. Он сомневался, и чем больше ему приходилось находиться в этой едкой среде одиночества, тем сильнее были его сомнения. Бессонными ночами он мечтал о нормальной жизни, рисовал в своем воображении одни и те же похожие картины будущего, в которое ему хотелось бы попасть, но все эти мечты постепенно выцветали, таяли под непрекращающимися ударами осадных орудий действительности. Больше всего ему хотелось тепла в доме, знаете, такой совершенно неуловимой субстанции, которая занимает все возможное пространство и согревает всякого, кто в этот дом войдет. Эта субстанция родит уверенность в душе и чувство защищенности, обжитости мира. Он мечтал о радостных лицах, о жене и детях, о друзьях и спокойной старости. Но изначально светлые и радостные мечты постепенно приводили его к тяжелым размышлениям о том, что он решительно не знает, как можно обычную квартиру превратить в дом, и как можно вообще чувствовать в мире хоть какую-то устойчивость, и как можно в этом мире вообще любить.

Смешными кажутся мечты подростков с высоты огрубевшей взрослой жизни, но почему-то именно по ним порой так сильно тоскует душа. Они наивны, конечно, но зато вполне искренни и совершенно лишены повседневной мелочности. Эти мечты еще не знают, что в поту и слезах суждено человеку есть свой хлеб.

В это время Павел стал намного меньше читать, ибо книги не радовали его и не могли более заставить забыться, потеряться в волшебном мире литературы. Учеба перестала волновать. Впервые он ощутил, что мир не может быть всецело под его контролем, и это ощущение было настолько явственным, что отозвалось приступом удушья. Павел долго лежал и не шевелился, пытаясь восстановить дыхание. Мысли бились в его голове с такой бешеной скоростью, будто стремились пробить висок и выскочить наружу. И не только внешний мир казался бесконтрольным, но и внутренний. В один момент мысли приносили страх, в другой – разочарование в жизни. Дни после этих переживаний выкрашивались в пепельно-серый безжизненный цвет. Всякое разнообразие исчезало от праздника к празднику. А праздниками Павел считал школьные мероприятия, когда он не был один. В такие дни не хватало времени для раздумий, поэтому они казались как минимум терпимыми. Но таких дней было слишком мало.

К концу десятого класса Павел успел познакомиться практически со всеми активными людьми в старших классах. Его удивляло, почему этих людей он не замечал, пока в школе учился Кирилл, никого из них почему-то не было в его окружении. А те, кто проявлял себя «активистом» в компании Кирилла, напротив, отошли в тень, теперь они не принимали никакого существенного участия в жизни школы. В лето после десятого класса Павел уходил с надеждой. Он хотел верить, что все те люди, к которым он успел за нынешний год прикипеть, не забудут его. К ним он питал почти щенячью преданность, остро переживал и чувствовал, что эти люди самые замечательные из всех, кого он только мог представить. И только потому ему сложно разговаривать с ними, что он до них еще не дорос. А если когда-нибудь и дорастет, для него это будет великим прорывом.

Павел вообще был известным домоседом, однако этим летом не было и дня, когда бы он не стремился выйти на улицу. Всеми возможными способами он искал встречи со своими новыми друзьями, и временами они действительно собирались, правда, их собрания были недолгими, но все же они были. Павел с грустью отметил для себя, что ребята не так много общаются друг с другом, что здесь нет какой-то особенно тесной дружбы. Коллектив был в основном разобщен, и на встречи приходили далеко не все ребята.

Иной раз Павлу хотелось даже составить расписание встреч, все его мысли вращались вокруг этих совместных прогулок. Павел пристрастился к ним, и порой жажда общения становилась настолько сильной, что он начинал разговаривать сам с собой. Чаще всего эти разговоры сводились к одной-двум фразам, которые Павел мог повторять себе по нескольку часов в зависимости от того, чем был занят. Но иногда он хотел завести полноценный разговор. Изо всех сил он пытался разглядеть на пустом соседнем стуле какого-нибудь человека из этой компании. Бывали моменты, когда его воображению удавалось воспроизвести в голове голоса его друзей, тогда возникала едва уловимая иллюзия диалога. Иногда Павел даже ловил себя на том, что говорит слишком громко и эмоционально, так, что его могли услышать, если дома он был не один.

Но не все было так светло, как может показаться. Павла, конечно же, смущал тот факт, что у всех ребят из актива были друзья, а он ни с кем кроме них не общался. Справедливости ради следует отметить, что ему ни с кем больше общаться и не хотелось. Доверчивым человеком он никогда не был, тем более что его школьное прошлое всегда оставалось больной темой. Теперь же одиночество стало практически невыносимым. И стало ясно, что работа в активе, которой он в последний год стал уделять слишком много времени, на самом деле не совсем то, чего он хотел. Но пока у него не было другого способа укрываться от собственных мыслей. А укрываться было от чего, некоторые мысли и вовсе наводили на его душу ужас. Казалось, будто если бы можно было придумать название для этой болезни, как он сам называл такие приступы размышления, оно сразу же стало бы всем известно и до боли знакомо каждому. Эти мысли были, например, о неизбежности дальнейшего бытия. Как это можно было понять? Тем более, что временами приходила такая усталость, что Павел не хотел, чтобы наступал новый день, хотел чтобы сегодня продолжалось несколько дольше, чтобы он мог отдохнуть и приготовиться. Но жизнь не останавливалась, и с каждым щелчком часового механизма, двигавшего секундную стрелку настенных часов, приходило ощущение неизбежности, неумолимости времени.

Прошу простить меня за такое путаное изложение мыслей. Павел не знал тогда многое из того, что я приписал ему сейчас. Тогда он имел дело только со смутными ассоциациями и интуициями, которые постоянно маячили в его мире, но пока не могли обрести четкую словесную форму. И оттого эти интуиции были пугающими, непривычными, и совладать с ними Павел сможет только в университете.

Павла вызвали в школу за две недели до первого сентября и назначили ведущим на праздничную линейку. С того же дня начались репетиции, появились кипы текстов, куча установок, как надо себя вести на сцене, как правильно говорить. Временами Павлу казалось, что с ним обращаются как с первоклашкой. Так, будто он впервые берет в руки микрофон.

Эта линейка была для Павла весьма символичным мероприятием. Он был единственным представителем одиннадцатых классов среди тех, кому поручили вести «первое сентября». Все остальные участники были из десятого. Павел смотрел на них с тихой печалью. Он хотел бы видеть на их месте своих товарищей, которые в это время спокойно посвящали себя последним дням уходящего лета. Из своих друзей он ни с кем не виделся за эти две недели, себя он успокаивал мыслью, что они просто решили не тревожить его, зная, что он теперь занят подготовкой к предстоящему празднику.

Нынешние десятиклассники разительно отличались от их параллели. Павлу казалось, что они меж собой они вообще никаких связей не поддерживают. И именно с их видом Павел временами вспоминал свое время в этой школе с шестого по восьмой класс. Дело в том, что среди десятиклассников не исчезла традиция травить слабых. Жизнь, таким образом, возвращалась на круги своя, в русло равнодушия, в котором и заключена соль всей нашей эпохи.

Только до боли знакомое чувство отозвалось в душе, когда Павел стоял с микрофоном на крыльце школы, зачитывая перед огромной толпой текст из папки. Все это он будет еще не раз остро переживать за те недолгие девять месяцев, которые осталось провести в школьных стенах. Но уже сейчас становилось не по себе. Он с замиранием сердца смотрел на первоклассников, которые впервые пришли в школу в новом для себя качестве. И несмотря на то, что в этот день уроков у них не будет, они все равно волнуются, совсем еще не представляя, что ждет их в последующие десять лет, а Павла уже почти миновало. Десять стремительных лет жизни.

Школьникам не хватает понимания, что время в жизни никогда не повторяется, что из каждого момента нужно извлекать максимум смысла и понимания. Но для того, чтобы понять, насколько человеку дорога школа, нужно дожить до самого ее окончания. Несмотря на то, что многие после выпуска говорят, будто школа – далеко не самое радостное время в жизни, будто о нем обычно не вспоминают с благоговением, это отнюдь не значит, что это время не стоит того, чтобы его прожить. «В том и состоит главный урок школы, – думал Павел, – каждый момент нужно ценить».

Ощущение праздника последнего для Павла школьного дня знаний испортили лишь небольшие нервозности из-за проблем с микрофонами и некоторые заминки, когда ребята забывали слова или невольно сбивались, выискивая в папке нужную строчку. Павел простоял все выступление, витая где-то в своих мыслях. Он мечтал оказаться в этот момент где-нибудь среди толпы старшеклассников. Впрочем, потом, семнадцатого апреля, он узнает, что у него была возможность и вовсе отказаться от участия, как и поступили его товарищи из школьного актива.

Но сюда мы еще вернемся. Сейчас же мы отправимся в очень знаменательный для Павла день – пятое сентября. Павел проснулся ни свет ни заря в каком-то особенном приподнятом настроении. Он умылся, позавтракал, чем нашел на кухне. Рассвет уже занялся, птицы приветствовали его своим пением, которое заливалось в комнату вместе с осенней прохладой в приоткрытую форточку. Взору открывался сонный город, над которым после унылой дождливой недели солнце пробило островок чистого неба. Заря властвовала над миром. Хотелось протянуть руки восходящему солнцу, хотелось упасть в эту безмерную ледяную и одновременно согревающую синеву, в которой еще не погасли последние утренние звезды. Пожалуй, с таким удовольствием Павел еще ни разу не ходил в школу. Взметнувшиеся чувства никак не хотели утихомириться. Каждый вдох казался вдохновенным.

В школе Павла ждали хорошие вести. День обещал новые радости, новые знакомства и новые дела актива, к которым в школе, как казалось Павлу, относились вполне серьезно. Ребята из актива были элитой школы. Все они хорошо учились и славились хорошим воспитанием. Во всяком случае, так про них думалось всем, кто приходил впервые в школу и видел стенды с их фотографиями. У многих ребят были победы на олимпиадах, спортивные достижения, награды за участие во всевозможных творческих конкурсах. На какие жертвы шли сами активисты, какими они были людьми, никто и не думал. Равно как никто не мог представить, что в итоге станется с этими лицами, которые сейчас улыбаются нам с фотографий.

Школьный ученический совет собрался в маленьком актовом зале. Завуч поприветствовала всех собравшихся и торжественно объявила, что все они сняты в этот день с занятий. Но только в том случае, если посетят слет актива, который намечается в этот день в соседней школе. Все лидеры школьных организаций будут там сегодня. Уговаривать никого не пришлось, не каждый день удается совместить приятное с полезным. А тут еще и официальное освобождение. От домашних заданий их, конечно, никто не освобождал, но справкой от завуча можно было и перед одноклассниками похвастаться.

У Павла возникло странное чувство, что он не разделил особенной радости актива, остался за бортом происходящего. Он пребывал в каком-то созерцательном настроении, и никуда идти не хотел. Было такое чувство, что ему и остальным ребятам сообщили разные новости. Но с другой стороны, оставить своих друзей он не мог.

Соседняя школа никогда не славилась прилежанием учеников и строгостью образования. В ней не было выдающихся гениев олимпиад, не было громких имен, которые знали бы все. Это была совершенно обычная, среднестатистическая районная школа. Павел еще не знал, что в этот день ему уготовила жизнь.

Прохладное утро постепенно преобразилось в душный пасмурный день. Солнце временами пробивалось через пелену туч, на минуту освещая малый спортзал. Собрание, которое здесь проходило, не было особо красочным. После короткого неинтересного вступления началась официальная часть мероприятия. На сцену по одному выходили руководители активов школ с торжественными речами. Они пытались прочитать увлекательную лекцию о том, что такое школа актива, для чего она проводится, какие цели перед собой ставит. Впрочем, из всех подобных официальных мероприятий до сих пор не выветрился дух комсомольской организации, поэтому школьники относились к ним подчеркнуто равнодушно.

– Итак, сейчас вас разобьют на четыре команды. В каждую команду войдут участники из разных школ. Вы пойдете со своей командой на разные станции. Всего их в сегодняшней программе четыре: психологическая станция, игровая, станция актерского мастерства и познавательная станция.

После начали озвучивать списки участников. Учеников перемешали, каждому выдали по жетону, цвет которого определял команду. Павел всматривался в своих товарищей по команде, выискивая среди них знакомые лица. «Удивительно, – подумал он, глядя, как невысокий толстячок из соседней школы крутил в руках желтый жетончик, – как много может значить внешний вид какой-то мелочи. Этот раскрашенный кусок картона, например, может сказать о школе больше, чем все официальные документы вместе взятые. Хотя это, конечно, не золотой рубль, чтобы им восхищаться». Как бы то ни было, всякую вещь облагораживает человек, и тот же пресловутый кусок картона, вдруг стал радовать глаз, когда был замечен в прелестных женских руках. Павел поднял глаза – это была девушка из параллельного класса. Казалось, они никогда не встречались в школе, хотя было известно, что в их классе старосту переизбрали еще по весне, и в совете ее появления ждали с нетерпением. Но он даже не знал ее имени, хотя сейчас отчаянно пытался его вспомнить. И почему-то было приятно смотреть ей в глаза, и забывалось все остальное.

– Привет, – сказала она, подойдя к Павлу.

– Привет, – немного замявшись, ответил он.

– Павел, – опередила она. – Я знаю. Я – Вера. – Она игриво пожала ему руку.

Павел почти ничего не помнит, из того, что было на той школе актива. И хотя там было интересно, все его внимание было приковано к Вере, человеку еще незнакомому, но вызывающему какие-то особенные переживания. Эти новые чувства заставляли Павла проявлять инициативу. Он был в центре внимания, был однозначным лидером, задавал темп играм и заданиям, смеялся, шутил, изредка затихая, чтобы украдкой заглянуть Вере в глаза. Их взгляды временами встречались, что смущало Павла, заставляя тихо улыбаться, и Вера улыбалась в ответ.

Если жизнь человека в основном состоит из каких-либо мероприятий – они станут привычкой, стандартным занятием, не приносящим большой радости. Все, что не обновляется, не растет – рано или поздно покрывается пылью обыденности. Но то, что в этот день блеснуло в душе Павла, было настолько новым, настолько неземным, что породило мысли о вечности, о том, что все обретает свой смысл. Именно в то время Павел начал сомневаться в правильности своих суждений и в правильности рассудочных суждений вообще. Он без особого сопротивления стал верить, что не все в мире можно объять рассудочными построениями, и что такие построения противны жизни, разомкнутой сверхъестественной способностью человеческой души. Впрочем, у этого сильнейшего чувства есть одна замечательная черта, которая стала очевидной для Павла лишь много позже – он был счастлив безо всяких на то причин, и, возможно впервые в его сознательной жизни, у него не было никаких причин для рефлексий, все было совершенно понятно. Было понятно, почему он улыбался, прощаясь с Верой после школы актива, и чему радовался, стоя под теплым осенним дождем без зонта.

К вечеру небо немного просветлилось. Ветер надорвал полотно облаков, которые теперь окрасились в яркий алый цвет. Я помню, как Павел долго сидел на балконе, курил и смотрел, как на освобождающемся небе высыпают звезды. Два чувства теперь спорили в нем: бесконечная радость нового знакомства и бесконечная тоска по единственному самому нужному человеку. Тогда эти мысли еще не казались тяжелыми, это была легкая печаль расстояний. Да и расстояние-то было минимальным: вдоль по улице, подсвеченной новыми фонарными столбами, стилизованными под старину. Правда, теперь эта улица стала самой важной, самой прекрасной улицей на свете.

В тот самый день Павел начал курить постоянно. Он и сам не понимал, зачем ему это. Иногда отшучивался, будто ему было настолько хорошо, что хотелось что-нибудь испортить. Но после каждой такой шутки он отворачивался на несколько секунд, чтобы никто не видел перемен в его лице, грустного блеска в глазах, следов молчаливой тоски по тем дням. Сигареты стали своеобразным «якорем», возвращающим Павла в ночной тишине в самые счастливые для него моменты, которыми (по его мнению) хоть и была скудна, но временами баловала его жизнь.

Воспоминания – забавная штука. Разворошишь былое, усмехнешься про себя, а осадок выпадет печальный. И камень на душу, что не смог сделать все, как надо. Но жизнь необратима, нельзя изменить однажды сделанное или сказанное. О некоторых вещах и вовсе лучше молчать, иногда ободряясь, что получил достаточно жизненного опыта, чтобы никогда больше таких ошибок не повторять. Все в памяти просто, как три рубля одной монетой. Только вот монета эта неразменная.

Все эти чувства весенним ветром ворвались в осеннее настроение Павла и перевернули его будничную действительность, раскрасили мир в новые тона, стерли пыль с уже привычных мероприятий. Жизнь улыбалась Павлу, появились новые силы, идеи. Он начал обращать внимание на такие детали и тонкости, которых прежде никогда не замечал. А в характере Веры было столько нюансов и тонкостей, столько мелочей, взятых в одном явлении, в одном откровении этой личности, что Павлу казалось, будто для одного только беглого ознакомления с ними может потребоваться целая жизнь. И он хотел посвятить жизнь их изучению!

В это время Павел отчетливо осознал всю глупость вопроса об идеальной девушке. Его школьные товарищи рисовали такие образы, что, как говорится, ни в сказке сказать, ни пером описать, однако, все их идеалы казались Павлу откровенно скучными. Но в то же время он не мог понять, как Вере удалось произвести на него столь сильное впечатление. Ему, человеку рассудочному, она казалась абсолютно иррациональной. И не в том дело, что Вера была иррациональным человеком, вовсе нет, она была другой. Ее рациональность была настолько отлична от рационализаторства Павла, что, вероятно, математика для них была бы разной, если бы вдруг они стали о ней спорить. Павел был человеком беспорядочным, но отчаянно стремился к какой-то ясности в жизни, к какому-то более высокому порядку, выстроенному не на уровне быта, а на уровне убеждений. Вера жила совершенно другой жизнью, она была настолько вздорной девушкой в понимании Павла, настолько она не скрывала своих состояний, настолько она была неземная, что Павлу иной раз казалось, будто она сама себя не понимает и вовсе не способна серьезно воспринимать действительность. Она была неуловима, как ветер, непредсказуема, но при этом она всегда оставалась собой, в ней прослеживалась мысль, какое-то сверхразумное постоянство. Встречая ее каждый день в школе, Павел не мог понять, она это была или нет, верит ли она сама в свои убеждения, может ли она говорить серьезно. Впрочем, Павел находил все это безумно привлекательным.

Все мотивы и причины ее поведения Павел сможет домыслить много позже, уже после их расставания. Четыре года он будет ломать себе голову, пока, наконец, не сможет ее отпустить, не сможет признать, что у нее была своя правда, мотивы и причины. Самые яростные романтики возразили бы, что истинное чувство всегда выше обстоятельств, только они забывают добавить, что школьная любовь зачастую сама является лишь обстоятельством. Вы знаете, в каком возрасте человек перерастает эти свои школьные чувства? Но маленькая подростковая любовь ничего еще не знает о взрослой и зрелой любви, она решительно ничего не может противопоставить неумолимым обстоятельствам жизни, даже воле случая. Павла долго преследовало чувство, что если бы им было тогда по двадцать, все было бы проще, и они обязательно нашли бы выход, но, увы, им было только по шестнадцать, и ничего исправить они не могли. Жизнь, как впоследствии узнает Павел, сделала свое распределение, после школы Вера должна была уехать из города за две тысячи километров и никогда-никогда больше не возвратиться.

Если судить об отношениях с позиции, что им остается всего лишь два учебных семестра, панорама принятия решения кардинально меняется. Павел, ослепленный новым чувством, был, как ему казалось, готов ко всему, лишь бы завоевать расположение возлюбленной. Он, как и многие другие мальчишки, с радостью предавался стереотипным мечтаниям и представлял себя рыцарем, пробивающимся к ней, заточенной в самой высокой и неприступной крепости. И только завоевав эту крепость, твердыню мироздания, где действует столько причин, сколько ни один ум и ни одна наука никогда не сможет в себя вместить, можно будет найти успокоение, обрести счастье и смысл жизни. Вера и была его смыслом жизни, была счастьем, манящим и сводящим с ума, далеким, но настолько родным, которого, казалось бы, искал и жаждал с тех самых пор, как только научился искать и жаждать.

В то время Павел не подвергал эти чувства серьезному анализу. Он жил и наслаждался каждым вдохом этой новой жизни. Он просыпался и хотел просыпаться, ибо знал, что каждая секунда его пробуждения отныне наполнена глубочайшим смыслом, исполнена великой радости. И на следующее утро, обыкновенный его завтрак, обычный остывший приторный чай, казался самым лучшим из всех его завтраков. Он знал, что где-то рядом теперь есть самая теплая улица с фонарями, где среди домов стоит самый красивый дом на земле. Единственная мелочь вызывала вопросы: откуда к нему явилась мысль, будто она знает, думает и чувствует то же самое? Сомнения в этом вопросе были настоящей пыткой.

Утром Павел проснулся как никогда бодрым, но после завтрака его ждало досадное недоразумение, он совсем забыл, что на дворе воскресение, и занятий в школе сегодня нет. Если раньше не представлялось сложным просидеть целый день дома, никуда не выходя, без особых занятий, теперь это стало настоящим испытанием. Пытаясь скоротать время, Павел привел в порядок свой гардероб, вычистил всю обувь, включая зимнюю, и даже навел порядок у себя в комнате. Все блестело, но на этом фантазия Павла закончилась, и он отчаянно захотел, чтобы в комнате снова был бардак. Уборка была единственным делом, которым он мог заниматься механически, не прерывая своих размышлений о Вере. Забвение Павел смог найти только вечером, склонив голову на подушку, тихо мечтая заснуть, чтобы скорее наступила новая учебная неделя. Он засыпал в ожидании чуда. В его жизни доселе не происходило ничего подобного, а все те сравнения, которые сами собой приходили на ум, даже близко не были похожи на чувства, которые теперь пустили корни в его душе.

Понедельник Павел встретил как настоящий праздник. Он проснулся за два часа до выхода, чтобы раньше прийти в школу, впереди было еще шесть дней учебы, а стало быть, минимум шесть возможностей для встречи. Павел робел перед одной только мыслью, чтобы позвонить Вере, поэтому искал непринужденного повода для общения. И, конечно, такой повод был – им было по пути до дома. Он пришел в школу раньше на полчаса, чтобы в тайне подсмотреть ее расписание. Здесь, правда, его ждало первое разочарование – одновременно у них заканчивались занятия только в пятницу. Да и тут было досадное недоразумение, которое Павел не учел, у Веры тоже были друзья, то есть те люди, с которыми она вместе уходила из школы.

К каждой пятнице Павел готовился, как к самому главному дню в жизни, в то время как остальные дни утратили остроту, погружаясь в непроницаемую тоску разлуки. Иной раз эта тоска казалась совсем невыносимой, например, когда он провожал Веру взглядом из окна третьего этажа. Хотя это была даже не тоска, что-то сжималось в груди Павла, в такие моменты он точно знал, что находится не там, где должен. Подобные переживания, как казалось Павлу, могли тянуться вечно, а иной раз время ускорялось, чтобы вдруг вновь замереть, когда они встретятся, и снова ускориться, когда они будут идти до дома или разговаривать под ее окнами. Каждая минута разговора с ней была для Павла дороже всего на свете. Ему казалось, будто Вера только и жила мыслью о прекрасном, что она сама была воплощением прекрасного, настолько она казалась Павлу наивной и невинной. В этом они, наверное, были прямыми противоположностями друг друга.