Текст книги "Пригород мира"

День восьмой (23 июля, четверг).

Перегорел. Нервничал весь день, а к вечеру стало спокойнее. Не легче, а просто спокойнее, сил на нервы не осталось. И песня жить и строить что-то не помогает, даже наоборот, скорее душит. Но ведь все эти песни родные и близкие, я слушал их последние несколько лет, и в них так много смысла, так много чувств, еще не прожитых, которых, наверное, уже и прожить-то не удастся. Эти песни еще помнят радости, переполнявшие душу в дни наших встреч. Они по-прежнему заставляют острее чувствовать, что я еще жив, заставляют помнить мои дождливые улицы, туманные рассветы, но зачем, если всего этого больше нет? Мне-то, конечно, не в чем тебя винить, хотя… Нет, правда, видимо, современный человек собрался жить вечно, если у него хватает времени на все те глупости, которыми он изо дня в день занимается. Людей не оставляют в трудную минуту, и жаль, что моя трудная минута затянулась на несколько последних лет. Знаешь, я уже ни в чем людей не виню, теперь они меня даже не разочаровывают и не злят, как раньше, кажется, я достиг самого дна неверия, – человеческая низость меня больше не удивляет. Поэтому я тебя и не виню, ну, что поделаешь, если мои намерения были серьезнее твоих? И перед кем я должен оправдываться за то, что не хочу проживать жизнь своих родителей и брата? Меня беспокоит только один вопрос, а повлиял бы мой успех на глубину твоих чувств или нет? Впрочем, все это только от недосказанности…

Только не нужно думать, что я чего-то не знаю или не понимаю, я ведь не тупой. Но я не хочу! Это мое действительное проклятие, я с самого детства знал, чего хочу, и как же теперь мне это мешает! Тот, кто не знает, чего хочет, хотя бы имеет возможность обрести покой, а как быть тому, кому не суждено добиться желаемого? Почему я должен оправдываться за то, что не считаю директорское кресло жизненным приоритетом, что меня не в первую очередь беспокоит, в тепле мои ноги, или нет? Не хочу я тратить жизнь на все эти нелепости. Не хочу! Я хочу все это захотеть, но не могу! Как можно хотеть того, чего ты не хочешь?!

День девятый (24 июля, пятница).

Я устал от этого нечеловеческого формализма; здесь он отчетливее всего искривляет человеческие лица. Все это преклонение перед теоретической беспощадностью наук, формализмом, структурализмом, в конечном счете, уничтожает отдельного человека, равно как и вообще все человеческое. Смотрят в человека, а видят какую-нибудь очередную социально-экономическую фигню, или какое-нибудь совсем уж неудобоваримое ничто, абстрактную свободу, которая, ничтожа предметное, уничтожает вместе с тем и самого человека. Они ведут себя так, будто существует формальная свобода, свобода-сама-по-себе, не вымученная, не омытая кровью и горькими слезами, а вышколенная лишенная конкретного личностного содержания. Но свобода всегда конкретна, она всегда оформлена, выплавлена и вплавлена, вплетена, переплетена, сплетена с отдельной единственной душой. И эта душа ведь, в какой-то степени, даже пленница своей свободы.

Горько мне понимать, что эта потрепанная тетрадь – мой последний рубеж, дальше мне идти решительно некуда. И нет никого, к кому хотелось бы идти… Такое чувство, что в этом мире нет и не может быть ни минуты покоя, что каждый следующий момент будет напряженнее предыдущего, но не будет нести большего смысла. Циничность этой действительности необорима, и хочется только вырваться в какой-нибудь совсем неоткрытый мир, где не ступала еще нога цивилизации. Где же та самая обетованная земля? Почему-то доселе, куда бы я ни шел, я всегда приходил к стене плача… Спутались все карты. Я временами даже завидую верующим, они хотя бы просыпаются с надеждой, но ведь нельзя заставить себя верить. И мог бы кто-нибудь научить? В каком университете учат верить?! В каком университете учат уживаться со своей свободой?! Скажите, я брошу все и побегу учиться!..

Ну и пусть будет нелегким мой путь…

День десятый (25 июля, суббота).

Сегодня я неожиданно понял, что единственное, чему действительно может научить эта больница – это бессилие. Сюда попадают сломленные духом в надежде оправиться, но здесь для этого нет решительно никакой возможности. Ох, как же здесь не хватает Ницше! Этого безумного немца, который ненавидел неудачников и посредственность. Здесь учат, что даже с переломанной душой можно жить! Они утирают слезы, берут под крыло с таким сердобольным видом, будто все здешние пациенты их собственные дети. Они следят, чтобы пациенты ели и спали, хорошо себя чувствовали и иногда помогали по дому. Они отпускают их на волю, зная, что те непременно вернутся. Здесь позволяют быть слабыми, вместе того, чтобы исцелять слабость. Человеку нельзя прощать слабости, иначе он в них укрепится, завязнет, пока, наконец, вовсе не утратит своего человеческого лица. Хотя сейчас мне кажется, что положение уже совсем безнадежно, и люди уже давным-давно свыклись со своим бессилием. Не правда ли, удобная позиция?..

Но что же, великий инквизитор победил? Теперь, когда разрешены все низости и подлости, человеку абсолютно не к чему стремиться. То, что раньше было сокровенным, теперь всего лишь бытовая пошлость. О какой любви можно теперь говорить? Теперь, когда все доступно, не может быть больше никакой достоевщины, она теперь просто ни к чему…

День одиннадцатый (26 июля, воскресение).

День двенадцатый (27 июля, понедельник).

День тринадцатый (28 июля, вторник).

День четырнадцатый (29 июля, среда).

11.2004 – 13.10.2013. (Воронеж)