Текст книги "Исход"

10

Если бы Аллах наказывал людей за их несправедливость, то не оставил бы на земле ни одного живого существа. Однако Он предоставляет им отсрочку до назначенного срока. Когда же наступит их срок, они не смогут отдалить или приблизить его даже на час.

Коран (16:61)[18]18
  Коран, сура «Пчёлы», аят 61. Перевод. Эльмир Рафаэль оглы Кулиев.


[Закрыть]

Конец XXI века.

Играет Вивальди. Радостный перезвон аллегро. Весна. Сквозь звуки скрипки будто слышу пение птиц. Точно. Скрипки играют птиц. Они поют. Переговариваются. Расцветают в пробуждении весны. Цифровые волны с лёгким шумом накатываются на несуществующий берег стен моей каюты. Море плещется под музыку великого классика. У предыдущего владельца каюты на заставке стояла берёзовая роща, но я больше люблю море. Будильник, правда, менять не стал.

Я лежу на большой двуспальной кровати и слушаю музыку. Не спешу вставать. Непозволительная роскошь для одинокого пилота боевого робота. Моя награда за десять лет успешных миссий. Слышал, последней жительницей этой каюты была дочь героев неба. Но она погибла наверху, их бронеход подорвали цыгане лет десять тому назад.

Будильник напоминает о себе ещё раз, и яркий свет врывается в мой мир. Солнечный, живой, настоящий. Свет заливает всё пространство, искрится. Отражается от стёкол гудящих машин, окон душного города. Лето в мегаполисе – адское пекло. От асфальта поднимается дым, воздух нервно дрожит. Тяжело пахнет человеческим потом, выхлопными газами и помойкой. Я смертельно устал, не заметил, как заснул. В кружке пива передо мной кружатся, поднимаясь, пузырьки. Я смотрю на них и считаю мгновения. Вой полицейской сирены режет мой вязкий мир, и я невольно вздрагиваю. Нервы напряжены до предела. Неужели пора? Но машина проезжает мимо, и я с облегчением делаю глоток. Пиво холодное. Настоящее спасение в невыносимую жару. Потом меня, конечно, развезёт. Но это потом. А сейчас я сижу в уличном кафе, пью пиво и смотрю на сумасшедшую жизнь. Разноцветная толпа несётся нескончаемым потоком. Интересно, если их всех спугнуть, как стаю рыбок, они так же единым косяком пойдут спасаться ко дну?

– Макс? – его сиплый голос врывается в мою зависшую реальность. Я нехотя перевожу взгляд на своего нового соседа: невзрачного паренька в сером. Он смотрит на меня своими стеклянными глазами и пытается понять: я это или не я. Я, братец, я.

Киваю. Я знаю, что будет дальше. Он немного помнётся, подумает и тихо скажет коронное «Сколько?» Он далеко не первый мой клиент. Я хорошо поколесил по свету, наживаясь на превратностях Фортуны. Воровал, расторгал договоры фирм и даже говорил, кого необходимо убить, чтобы получилась сделка. Но этот клиент – самый крупный. Представитель какой-то государственной шишки. Они все сначала спрашивают цену, а потом вопрошают «Чем докажешь?» Но этот не мнётся. Он смотрит на меня чуть ли не с вызовом. Вот так мышь. Он устраивается удобнее, зовёт официанта и просит меню. Основательно. Я молча наблюдаю, и смутное предчувствие мучает меня. Я не хочу смотреть, чем всё кончится, потому что здесь выбора уже не будет. Вернее, я его уже сделал, когда вчера ответил на телефонный звонок, отвечать на который было нельзя.

Мышь определяется с заказом и просит пепельницу. Закуривает и вновь устремляет на меня взор своих прозрачных глаз.

– Прежде чем мы отправимся к боссу, мне нужно проверить тебя, – его прокуренный голос похож на скрип. – Тебе придётся поехать со мной. Я не могу привезти боссу шарлатана.

Я молча делаю глоток пива. Началось. Если я не поеду сейчас, тот самый босс найдёт меня сам, и мне придётся работать не за деньги, а за свою шкуру. Но я сам это выбрал. Сам согласился на встречу. Киваю и спрашиваю, что от меня требуется. Серый человек противно улыбается и говорит, что за те деньги, которые я беру за свои услуги, я буду делать всё, что он скажет. Кроме того, он хорошо знаком с моей криминальной историей, а также знает о моих иранских корнях. Он говорит, что босс готов заплатить вдвое больше того, сколько я заявил, лишь бы всё получилось. Этих денег мне с лихвой хватит на то, чтобы сменить гражданство и начать новую жизнь. Но мне придётся очень хорошо поработать.

Приносят заказ, и он принимается за еду. Мне хочется его убить. Хотя, думаю, не только мне. Но весь парадокс заключается в том, что такие, как он, обычно живут дольше своих боссов.

Кушает он с театральным великолепием, медленно и вдумчиво. Мне кажется, из него получился бы второй Наполеон или Гитлер. Хотя, кто знает, может он переплюнет их обоих, ведь сейчас для этого не обязательно собирать войска. Стоит лишь завладеть СМИ и массовое сознание постигнет очередная истерия.

Он заканчивает трапезу, и мы идём к машине. Чёрный «Порше» и вышколенный шофёр. Шофёр галантно открывает двери в кожаный салон. Мы садимся, и мир приходит в движение. Кондиционер превращает салон почти в морозильную камеру. Мне кажется, что освежитель воздуха, встроенный в кондиционер, пахнет ромашками.

Мы едем по шумному мегаполису, а я невольно вспоминаю о том, что случилось много лет назад. Нет, не много лет назад. В другой жизни. В той жизни, в которой всё могло быть хорошо. В жизни, в которой было…

Мы с сестрой расположились на задних сиденьяхавтомобиля, родители – впереди. Стоял жаркий весенний день. Солнце заливало салон, но внутри было холодно. Мама говорила о том, как мы проведём выходные, она хотела поехать на пикник. Она улыбалась. Я видел её солнечную улыбку в зеркале заднего вида. Я смотрел на неё и на папу, и не мог насмотреться – я хотел запечатлеть в памяти их родные черты. Хотел навсегда запомнить мамины добрые глаза, мягкий овал лица и кудри цвета заходящего солнца. Запомнить папу. Его философский, немного грустный взгляд и спокойную улыбку. И ясные глаза сестрёнки. Сестра всё пыталась узнать, почему я такой грустный. Я лишь пожал плечами и сказал им, что я их очень люблю. Они рассмеялись. Сестра даже уточнила, не получил ли я солнечный удар.

Я надеялся до последнего. Я просил отца остановиться или, хотя бы, притормозить до того злосчастного поворота. Но не вышло. Не получилось. Нас поглотила ослепительная тишина. Я вернулся, а мои родные остались в царстве света.

Но сейчас нас не сбивает сумасшедший гонщик. Мы едем в общем потоке, в этой городской артерии. Новый работодатель со скучающим видом смотрит в телефон: в его очах отражается голубая голограмма. Почувствовав мой взгляд, впивается в меня своими рыбьими глазами.

– Кстати, вы даже не узнали, как меня зовут, – вдруг выдаёт. – Вам совершенно безразлично, кто вас нанял?

Вот так неожиданность: он уязвлён невниманием к своей персоне. Точно Наполеон.

– Вы всё равно не назовёте настоящего имени, – пожимаю плечами. – Поэтому, если хотите, чтобы я к вам как-то обращался, можете придумать всё что угодно.

Наполеон сипло смеётся. Вернее, пытается. Он привык, что перед ним все лебезят. А я это ненавижу.

– Мое имя Эдуард, – говорит, натужно улыбаясь. Я киваю и говорю коронное «очень приятно», но у меня получается так сухо, что кривая улыбка быстро покидает лицо Эдуарда. Оно и к лучшему. Очень уж она у него противная.

– Нам далеко ехать, – произносит Эдуард, откладывая в сторону телефон и переводя взгляд на планшет. – Вы не против музыки? Классика? Рок?

– Классика, – говорю. – Вивальди. «Времена года». Начнём с «Весны».

– Хороший выбор, – кивает мой спутник и просит бортовой компьютер автомобиля включить музыку.

Играют скрипки, а за окном проносятся каменные джунгли: окна высоток сверкают в лучах неистового солнца. Окна за окнами. Когда-нибудь этот мир можно будет видеть лишь на экранах, которые будут называть так же – окна. Какая странная мысль. Откуда?

Мы выезжаем за город и едем по магистрали, которая резко порубает зелёный массив леса. Сворачиваем на небольшую колею, которая ведёт вдоль берёзовой рощи. Огибаем деревню и тормозим возле одинокого двухэтажного дома. Шофёр открывает двери, и мы выходим. Эдуард останавливается возле входной двери дома и оборачивается.

– Это ваше задание, – говорит он, указывая на дверь. – Вы должны выбрать наиболее вероятный сценарий того, что произойдёт после того, как я открою дверь. И предотвратить трагедию.

Я с ужасом смотрю на Эдуарда: предотвратить трагедию, переспрашиваю. Он пожимает плечами и говорит, что если я откажусь, он сдаст меня международной полиции. Он знает, что я в розыске. А боссу нужен профессионал.

Я же знал, что так будет. Знал ещё вчера, когда согласился на встречу. Знал, что нельзя соглашаться. Ведь трагедию нельзя предотвратить. Нельзя, потому что именно я её должен создать. Погибнут тысячи. Тысячи тысяч… Почему я увидел это только сейчас? Моё время замирает….

Свой дар я открыл случайно, когда мы ещё жили в лагере для беженцев. Недалёко от лагеря текла река. Летом я часто ходил на реку с другими ребятами. Несмотря на все тяготы и лишения, это время я вспоминаю с удовольствием: думаю, оно было самым счастливым в моей жизни. Я был ещё совсем маленьким, и проблемы взрослого мира мне не были известны. А отсутствие удобств я воспринимал как данность и не обращал на это внимания. Как и все дети.

Я дружил с тщедушным белокурым мальчиком, которого звали Саша. Я уже не помню его истории, не помню, как он с семьёй оказался в лагере.

Одним июльским днём мы с ребятами пошли купаться. Нас было человек десять, может, больше. Я сидел на берегу, строил замок – высокий несуразный конус, окружённый рвом. Саша, как и другие, купался: он любил воду больше, чем солнечные ванны. И вдруг я увидел, как он купается. Не в реке, а прямо передо мной, будто у меня перед глазами висела огромная голограмма. Саша при этом что-то говорил, но я не слышал – пытался разобрать, но не вышло. Я моргнул, и странное видение исчезло. Перевёл взгляд на замок, и в ужасе вскочил: прямо у рва лежал Саша. Синий, мокрый, с пеной у рта. Мой друг не дышал. Я звал на помощь, но меня никто не слышал. Оглянулся: ни души. Алое вечернее небо отражалось в ленте реки. Как так вышло? Ведь мы пришли на реку утром… Меня охватила паника, и я со всех ног побежал в лагерь. Я звал всех, кого видел. Сашка, кричал я, мёртв. Утопился! Панику навёл, даже военные переполошились. Когда вернулись к реке, я чуть не испустил дух: Саша сидел и строил с ребятами мой замок. Завидев меня с толпой взрослых, он очень удивился. А я ничего не мог понять. Снова было утро, и мой друг вновь был жив. Я очень обрадовался тому, что это был всего лишь морок. Дома меня, правда, выпорол отец. А на следующий вечер, когда я отбывал наказание дома, Саша не вернулся с реки. Его пошли искать, но обнаружили только на следующий день, когда вода выкинула его тело на руины моего замка.

Меня стали сторониться и ребята, и взрослые, и даже военные. Через некоторое время мы переехали из лагеря в город. Папе дали работу как квалифицированному инженеру, и квартиру. Мама устроилась медсестрой.

В городе нас никто не знал, и родители запретили нам с сестрой рассказывать о моих способностях. Но видения не исчезли. Иногда они могли явиться несколько сразу. Обычно это происходило после каких-нибудь значимых событий. Реже – спонтанно, словно картины из воздуха про жизнь неизвестных людей. Когда я рассказывал об этом родителям, они пугались. Мама хотела отвести меня к психиатру, но отец был против: он был уверен, что я это перерасту. Но не перерос. Зато, со временем, я научился это контролировать и даже вызывать специально. Я любил играть в такую игру: садился перед голографом, включал новостной канал и опережал диктора. Когда рассказывали про очередную катастрофу, я выбирал самый вероятный сценарий из увиденных и записывал его. Затем, в течение нескольких дней, следил за развитием событий и сверял их со своим прогнозом.

Когда мне исполнилось десять, я впервые увидел ту самую аварию, после которой я останусь один. И тогда я впервые задумался о том, чтобы выбрать не наиболее вероятное развитие событий, а то, которое мне нравится. Ведь если я вижу несколько вариантов судьбы, то могу выбрать любой. Или сотворить новый. Я стал тренироваться. У меня появилась цель: за три года изменить судьбу нашей семьи. Родителям я ничего не говорил. Но что бы я ни выбирал, катастрофа, всецело завладевшая моими мыслями, оставалась грозным, непоколебимым монументом.

Тогда я не понимал одной фундаментальной основы основ: всё, что владеет нашим разумом, неизменно включается в сценарий нашей судьбы. Прокручивая в голове трагедию снова и снова, переживая ужас во всех его ипостасях, я лишь способствовал неизбежному. Но я был ещё слишком юн для осознания таких вещей. И чем ближе был тот злосчастный день, тем яснее я понимал, что катастрофа неизбежна. Все линии, все варианты судьбы замыкались на трагедии.

Когда всё случилось, я чуть не сошёл с ума. Я обвинил во всём себя и, когда оказался в детском доме, твёрдо решил завязать со всей этой чертовщиной. Но надолго меня не хватило. Злость на себя и на весь белый свет разъедала душу. Я проклинал свою судьбу и её дар. Однажды, в порыве отчаянья, я не выдержал и просмотрел несколько вариантов судьбы соседа по комнате. Друзей у меня не было, но тот мальчик выглядел слишком уж счастливым для детдомовца. Словно он наперёд знал, что ему уготовано счастье. И правда, самой вероятной его судьбой было обретение новой семьи. Неслыханно: ему уже двенадцать, таких, обычно, не забирают. А его должны были. При том в хорошую состоятельную семью. Пара не могла иметь детей, а сидеть с малышом у обоих не было возможности – серьёзный семейный бизнес. Вот и решили усыновить подростка. Я просмотрел его историю не один раз, очень внимательно и тщательно. Выяснил, где они будут жить и даже постарался увидеть обстановку дома.

Я подружился с ним, ведь я знал, что он уговорит своих опекунов пригласить меня в гости. Меня действительно приглашали, угощали чаем и восхитительными сладостями. У них был огромный домашний кинотеатр – голографический телевизор с полным погружением в иную реальность и даже бассейн. Я всё изучил. Выяснил, где хранятся семейные ценности. Когда мне стали доверять и оставлять нас дома одних, я начал воровать. Золото, дорогие статуэтки и деньги. Зная историю наперёд, я вовремя остановился. У меня хватило ума не приносить драгоценности в детдом. Я продавал их сразу, носил в разные ломбарды на другом конце города. Для того, чтобы отвести от себя подозрения, я подбросил в комнату своего друга украшения его приёмной матери.

Через три месяца он вновь стал моим соседом. Со мной он больше не разговаривал. Зато я в детдоме стал авторитетом. У меня теперь были деньги, на которые я покупал алкоголь и сигареты и продавал их тайно и раза в три дороже. У меня появились почитатели из старших, которые грозились расправиться с каждым, кто рискнёт сдать меня. Когда я вышел во взрослую жизнь, у меня был солидный капитал и достаточно хорошие связи.

Я знал, что всё ещё могу изменить свою криминальную судьбу, но не хватило духу. Лёгкие деньги, уважение в преступной среде, меня, юного и злого, завораживали. Я всё ещё собирался мстить миру. Но чем больше я погружался в эту тёмную жизнь, чем больше враждовал, тем яснее понимал, что лишь сильнее вязну в трясине. И когда уже нервы были на пределе, я решил торговать судьбами.

Первым моим клиентом стал партнёр по героиновому бизнесу. Я предложил ему эту услугу по дружбе – мне хотелось проверить себя, свои возможности, прежде чем продавать наркобаронам новый товар.

Я увидел три его судьбы, и на тот момент каждая была в равной степени вероятна. В двух вариантах его ловили, а в одном он оставался на свободе. Чтобы выбрать свободу, он должен был взять низкорослого полицейского в долю. Я сказал коллеге по бизнесу, что это случится через неделю. Его остановит рыжеволосый полицейский с чёрной овчаркой и попросит документы. Документы вызовут у служителя закона подозрения, а собака учует героин. Но полицейскому очень нужны деньги, у него жена в больнице: лечение дорогое, зарплаты не хватает. Он будет готов на всё, лишь бы спасти любимую.

Через десять дней тот дилер прибежал ко мне с выпученными глазами, чуть не в ноги кланялся. Он говорил, не только откупился, но и крышу себе среди легавых нашёл. Рискнул и предложил постоянный заработок полицейскому, ведь его жена умирает. Услышав такие подробности своей жизни, страж закона чуть ли не с благоговейным страхом принял предложение преступника.

С тех пор обо мне пошла молва. Появлялись клиенты, не только из преступного мира, но и обычные граждане, готовые отдать немалые деньги за корректировку будущего. На этом я стал зарабатывать чуть ли не больше, чем на воровстве и наркотиках. Но преступный мир так просто не покинуть, особенно когда ты – одна из наиболее значимых фигур города. На меня давно точили зубы легавые, а теперь, когда меня постепенно окружала слава предсказателя, совсем проходу не давали. Мне пришлось пуститься в бега.

Скитания по миру принесли мне новые знакомства, новых клиентов, новое гражданство, правда не совсем законное, новое имя и паспорт. Теперь меня звали Макс. Но судьбу я продавал под разными именами, чтобы ненароком не сыскать совершенно ненужной славы.

Жизнь под новым именем вошла в спокойное, до отвращения, русло. У меня было всё. Деньги я делал из воздуха. Но и они мне надоели. У меня даже появилась девушка, которую я любил. По-настоящему любил. Дом, машина и синее море. Белый пляж. Яркое солнце. Коктейли и вино. Но я ничего не чувствовал. Я не мог радоваться. Это рафинированное счастье сводило меня с ума: я не имел права на такую жизнь. Проблемы с законом остались в другой стране, как и моё горе. Но у меня больше не было цели. Я не воевал с миром, но и не чувствовал себя победителем. В новой жизни не было драйва. Я настолько привык постоянно бороться, бояться и преодолевать препятствия, что иное существование стало для меня сущим адом. Что ещё хуже, я не мог признаться Пауле в том, кто я есть на самом деле. У меня не хватало на это духу. Я оставил любимой почти все деньги и вновь вернулся в свой привычный мир. Глупо. Но, наверное, тьма настолько завладела моей душой, что без неё я уже не мог существовать. Я вновь пересёк границу и снял себе конуру на отшибе очередного мегаполиса. Мне нужна была встряска. Именно поэтому я согласился на встречу с Эдуардом.

А сейчас…. Вновь трагедию нельзя предотвратить. Нельзя, потому что именно я должен создать её. Погибнут тысячи. Тысячи тысяч… Почему я увидел это только сейчас?

Эдуард с вызовом смотрит на меня.

– Это ваше задание, – повторяет он, словно в замедленном кино. – Вы должны выбрать наиболее вероятный сценарий того, что произойдёт после того, как я открою дверь. И предотвратить трагедию.

– Вы хотите сказать, я должен создать трагедию.

Ладонь Эдуарда соскальзывает с дверной ручки.

– Простите?

Волнение Наполеон скрывает неумело.

– Ваш босс жаждет войны небывалых масштабов. И ему нужен тот, кто видит все шаги наперёд. Поэтому в комнате, в кресле за ширмой, сидит тот, кого я должен убить, но убивать не буду.

– Почему это?

– Потому что на его место хотите сесть вы.

Эдуард отходит от двери. Белый, как снег. Его руки дрожат.

– Я не буду убивать вашего босса, – я продолжаю говорить, видя, что Эдуард замешкался. – Вы ведь этого хотели? Занять его место? Я – преступник и убийца. Но мне страшно представить, что будет, если вы получите ещё больше власти, чем имеете сейчас.

И тут на идеальном костюме Эдуарда распускается алый цветок. Бесшумный выстрел из пистолета с глушителем. Эдуард смотрит на собственную кровь с таким удивлением, будто убили не его, даже руки театрально разводит. Меня всегда удивлял аналогичный режиссёрский прием. Я видел смерть, но такую пафосную – впервые. Эдуард вновь переводит на меня взгляд, и я вижу, как за мгновение до смерти его голубые глаза освещает озарение: он понимает, что проверяли не меня. Только понимает слишком поздно. Его колени подгибаются, и Наполеон падает будто марионетка, у которой оборвались нити.

Я ошибся. Наполеон умер раньше своего босса.

– Я давно его подозревал, только вот никак не удавалось вывести проходимца на чистую воду, – открывается дверь, и передо мной предстает высокий статный старик, похожий на коршуна. Он улыбается и смотрит на меня. – Я слышал ваш разговор по жучку, вживлённому Эдуарду в руку. Вы превзошли мои ожидания. И про трагедию, и про меня самого.

Я смотрю на старика, и никак не могу его прочитать. Его взгляд – пронзительный и острый, его дух на удивление живой. Давно таких не встречал.

– Мое имя Александр Вочински, – представляется он и протягивает руку. Я жму её, и он добавляет, что это имя – настоящее. Моё подлинное имя ему известно, но теперь меня зовут Джон Уилсон, и он рад нашему знакомству. Я в замешательстве продолжаю жать ему руку, а он продолжает улыбаться.

– Я оценил всю теплоту вашего приветствия, – замечает Коршун, и я отпускаю его ладонь. Мне становится неловко. Я до сих пор не могу его прочитать.

– То, что вы видите, Джон, уже свершилось, – говорит Александр. – И совершенно не важно, что относительно нас с вами оно свершилось в будущем. Время – статично, движемся мы. Именно благодаря этому свойству времени вы можете видеть варианты будущего.

– Кто вы?

– Я – Александр Николаевич Вочински. Так меня родители назвали. Но это неважно. Важно то, что то, что вы думаете изменить, изменить нельзя. Человек может творить только собственную жизнь, в масштабах Вселенной совершенно незаметную. Но незаметную лишь на первый взгляд.

– Я вас не понимаю.

– Я вижу. Скажу проще: трагедия, о которой вы думаете, действительно произойдёт, и вы не сможете её предотвратить. Никогда. Но вы сможете создать нечто такое, что позволит пережить её. Вы – великий изобретатель, Джон.

Я совсем сбит с толку происходящим.

– Я – великий преступник, – отвечаю первое, что приходит в голову.

– Все великие изобретатели – великие преступники. Например, изобретать атомную бомбу было категорически нельзя. Всё относительно.

– Зачем вы привезли меня сюда?

– Вас привёз Эдуард, – Александр Николаевич небрежно кивает в сторону трупа. – Но привёз по моему поручению, – Вочински улыбается. – Даже провидцам не дано предсказать все превратности судьбы, – хмыкает он, видя моё замешательство. – Теперь вы в моей власти, как бы вам сие не претило. Отказаться вы действительно уже не можете. Снайпер будет вашей тенью вечно.

– Смерть – это тоже выбор, – отвечаю неожиданно для себя самого.

Александр улыбается. Продолжает улыбаться. Отмечаю, что его улыбка искренна. Кажется, я где-то уже видел такое выражение лица. Состояние подлинного спокойствия, смешанное с лёгкой иронией над всем происходящим. Выражение лица игрока в покер, держащего выигрышную комбинацию карт и с интересом наблюдающего за бессмысленной борьбой противников. Выражение лица Будды. Именно так улыбается статуя Просветлённого в Мьянме, гордо возвышаясь над миром в своём золотом одеянии.

Именно так улыбается тот, кто без страха называет своё имя опаснейшему преступнику. Я уверен, что с такой же непоколебимой улыбкой Бодхисаттвы Александр Николаевич и сам поднимет пистолет.

– Если захотите умереть – на то ваше священное право, – спокойно отвечает он. – Этот выбор у вас никто не может отобрать, – говорит Будда. – Но пока вы выбираете страдания в сансаре, вы несвободны. Поэтому, Джон, вы сейчас садитесь в мою машину и отправляетесь навстречу судьбе, – он испытывающе смотрит на меня. – Или вы хотите стать свободным прямо сейчас? Я не отпускал снайпера.

– Может, не такая уж и страшная будет встреча, – пожимаю плечами. – Хуже судьбы, чем я создал себе сам, у меня не будет точно.

Александр Николаевич тихо смеётся и по-отечески хлопает меня по плечу.

– Думаю, так может сказать каждый. Счастливых я пока не встречал. А вы?

Мы идём к «Порше», в котором недавно ехал сам Наполеон, и я говорю, что, кажется, счастье давно покинуло этот мир, если оно тут вообще когда-нибудь было. Александр хмыкает и отвечает, что философ из меня так себе. Он говорит, что я мог бы остаться жить в тёплой стране, с девушкой, которую любил. Меня бы никто там не нашёл. Я бы зарабатывал своими предсказаниями и каждый вечер выходил бы в море на яхте. Потом бы я женился, и у меня появились бы замечательные дети. Был бы дом на берегу моря, семья и тихая счастливая жизнь. О таком мечтают миллионы. Миллионы людей, оказавшихся за чертой бедности в конце двадцать первого века. Миллионы, живущие в разрушенных войнами странах. Миллионы, пытающиеся выжить. Мне же сам Всевышний даровал уникальный шанс за все мои пережитые страдания, но я выбрал то, что выбрал, и мир тут совершенно не при чём.

У меня ком застревает в горле. Он прав. Будда чертовски прав.

Мы садимся в машину, и мир приходит в движение. Говорить больше не хочется. Спрашивать о том, куда и зачем меня везут – тоже. Какая разница? Будда прав – терять мне уже нечего. Да я и сам знаю, что мне невыносимо просто жить, мне невыносимо быть счастливым. Или же я просто не могу позволить себе счастье? Я часто себя спрашивал, почему я так поступил. Почему, добившись долгожданной свободы, я оказался не готов принять её.

Её звали Паула. У неё была оливковая кожа, пепельные волосы и синие, как небо, глаза. Я впервые увидел её в баре. Она сидела за стойкой, пила мартини и читала настоящую книгу. Не электронный гаджет и не голограф. Бумажную книгу, с переплётом и печатными буквами. Это было настолько странно и необычно, что я не смог удержаться от соблазна познакомится с ней. В то время я только прилетел и размышлял, каким образом можно использовать свои навыки в новой среде обитания. Вновь зарабатывать криминалом я не хотел – наивно полагал, что смогу построить нормальную жизнь. Я ходил по общественным заведениям, по барам и ресторанам, знакомясь с местными и туристами. Я уже давно уяснил, что в нашем мире залог успеха не талант, а связи. И женщина, которая имеет дерзость вести себя столь экстравагантно для современного мира, могла быть достаточно значимой фигурой. Я сел рядом с ней, обратился по-английски. Она повернулась ко мне, и я забыл все свои корыстные цели: она была красива, очень красива. Но её красота не кричала, она завораживала. От Паулы исходило некое совершенно особенное ощущение внутренней силы. И эта сила была её естеством, её сутью. Она была свободной – свободной в полном смысле этого слова. Я так остро почувствовал её, что забыл, что хотел сказать. Паула улыбнулась, обнажив жемчуг безупречно ровных зубов. Улыбнулась искренне и широко, так, как улыбаются по-настоящему сильные личности. Без притворства, без жеманности и без надменности.

– Мне кажется, вы хотели что-то сказать, не так ли? – её английский был безупречен, чего я не мог сказать о своём.

– Хотел, но вы лишили меня дара речи, – сказал я прежде, чем успел подумать.

– Жаль, что это свойство распространяется только на вас, – ответила она, продолжая смотреть мне в глаза. – Как бы я хотела научиться лишать дара речи тех, кого мне совершенно не хочется слушать. А вы мне интересны. И я жду, когда вы вновь обретёте способность говорить.

– Как я могу быть вам интересен, если вы меня совсем не знаете?

Она рассмеялась:

– Именно поэтому вы мне и интересны!

Я безуспешно пытался привести в порядок мысли: настолько обескураживающий диалог был в моей жизни впервые. И тогда я решил пойти за Паулой, за её сумасшедшей искренностью, и сказал ей, искренне признался, что сконфужен. Она понимающе кивнула, представилась и спросила моё имя. Предложила вместе выпить мартини. Я согласился и когда сделал первый глоток алкогольного напитка, понял, что пропал. Я никогда не верил в этот бред сумасшедшего – в любовь с первого взгляда. У меня были женщины, много женщин, но ничего кроме лёгкой симпатии и физического наслаждения я никогда не чувствовал. Но сидя напротив этой необычной девушки, я вдруг осознал, что влюбился. Влюбился окончательно и бесповоротно. И уже тогда, в тот самый момент я так же ясно осознал, что это новое чувство не для меня: человек, который столько всего совершил, не имеет права на любовь, не имеет права быть счастливым. Понимание этого сверкнуло в моей голове подобно молнии и тут же угасло. Угасло до того времени, когда я, слушая её мерное дыхание у себя на груди, понимал, что она любит того человека, которого никогда не существовало. Понимал, что у меня никогда не хватит духу рассказать ей правду о себе. А пока она сидела напротив меня, пила мартини и улыбалась. Сейчас я думаю, что хотел бы остаться в том мгновении навечно: вновь и вновь пить крепкий напиток, чтобы собраться с мыслями и назвать её по имени. Ведь в то самое мгновение я и сам поверил в то, что всё возможно изменить.

– Этот номер в вашем распоряжении, – говорит Александр Николаевич, пока портье открывает дверь в мой люкс. Я не заметил, как меня привезли в город и доставили в гостиницу. Будда говорит, что мы улетаем через три дня, а пока я волен делать всё, что хочу. Но если я попытаюсь сбежать или применить свои способности в корыстных целях, меня ждёт участь Эдуарда. Я молча киваю: мог бы и не говорить, я и так всё знаю.

Я знаю, что через три дня мой самолёт улетит навсегда. Я знаю, что там, где мы приземлимся, не будет ничего, кроме вечного кошмара. И я знаю, что пути назад нет.

Александр Николаевич уходит, оставляя меня одного в роскошном номере. Думаю о том, что так же поступали с гладиаторами в Древнем Риме: бойцов хорошо содержали, кормили, тренировали и даже давали женщин. Давали вкусить жизни вельмож, чтобы потом, на арене, рабы показали себя в наилучшей форме. Чтобы кровавый спектакль оказался по нраву высшему свету Рима. Кажется, с веками ничего не меняется. Человеческая натура остаётся звериной, хотя научный прогресс и пытается облачить её в приличную форму. Я сам прекрасное тому подтверждение.

Медленно иду по двухкомнатному номеру. Моё временное пристанище напоминает музей: гостиная в духе летящего барокко с огромным голографом в центре; проектор голографического экрана, встроенный в пол, украшен золотыми вензелями. По четырём его сторонам поддерживают колонки маленькие пухленькие амурчики. С моим приходом система оживает, и над амурами появляется голографическая греческая статуя. Система гостиницы «Адамант» приветствует меня. Дева бархатным голосом рассказывает о возможностях гостиничного комплекса – на минус первом этаже раскинулся спа, лестница из которого поднимается к каскаду бассейнов под открытым небом; на верхних этажах есть всё: от магазинов и салонов красоты до кинотеатра системы IMAX. Если у меня нет настроения подниматься в кинотеатр, я могу посмотреть кино в своём номере. Голограф оборудован новейшей системой полного погружения в виртуальную реальность. Трёхмерный звук обеспечивает потрясающее восприятие. Стены люкса шумонепроницаемы, поэтому я могу смотреть кино или слушать музыку на любой громкости. Мини-бар находится в тумбочке у дивана. Греческая богиня продолжает говорить, а я иду дальше. Я мог бы её выключить, но не хочу оставаться один – её мягкий голос создаёт приятную иллюзию общества.