Текст книги "Исход"

14

Ибо никто из нас не живёт для себя, и никто не умирает для себя.

Библия. Рим.

14:7

Азия, средние века.

Жив?

Жив.

Хвала Аллаху.

На зубах скрипит песок. Дышу, медленно. Закашливаюсь, пытаюсь встать и чувствую, как от моего движения песок ссыпается с тела.

Сажусь и стряхиваю с себя песок. Колени ещё утопают в пустыне, раскинувшейся до самого горизонта. Вечернее солнце освещает барханы золотом, а с противоположной закату стороны небо тёмно-синее.

Аллах Всемогущий! Сколько же времени прошло… Неужели выжил только я?

Поднимаюсь и пытаюсь найти в песке свои вещи. Кажется, я прятался за своим мешком. Разгребаю песок руками, и он просыпается сквозь пальцы, оставляя пустоту. Ищу долго: в том мешке – вода, там моё спасение.

Кружится голова, силы уже покидают меня, когда руки нащупывают мешок. О, Аллах! Спешно освобождаю мешок от песка и понимаю, что спасаю человека. Только бы он был жив, только был бы жив… Начинаю работать ещё быстрее и переворачиваю мужчину на спину. Пожилой человек без сознания, весь в песке, его галабея изорвана, белый тюрбан съехал на бок. С трудом переваливаю мужчину через своё колено и помогаю его лёгким освободиться от песка. Но он не дышит. Вновь пытаюсь привести его в чувство, но тщетно. Меня душит отчаяние, и я бью его по спине, пытаясь выбить из его лёгких песок. С каждым ударом старик издаёт сиплый звук, от которого у меня катятся слёзы. Мне страшно остаться одному, очень страшно.

И тут вздох, больше похожий на хрип, врывается из его груди. Старик закашливается и упирается в меня руками. Я помогаю – поддерживаю его. Он тяжело дышит и медленно садится. Я не отпускаю его спину до тех пор, пока он жестом не просит об этом сам. Старец поднимает на меня пронзительные, будто у джинна, глаза. Отмечаю, что они очень ясные для старика. Он пытается что-то сказать, но приступ кашля душит его. Спустя несколько безуспешных попыток, я понимаю, что старик просит воду. Я шепчу ему, что у меня нет воды, что я так и не нашёл в песке свои вещи. Старик пытается подняться, но тут же заваливается обратно: он слишком слаб, песчаная буря истощила его.

Тогда старик показывает в сторону и кивает. Я понимаю, что он просит меня продолжить поиски. И я продолжаю. Если я не найду мешок, мы оба погибнем. Мне страшно быть свидетелем чужой смерти.

Молюсь.

Солнце уже почти скрылось за барханами, когда я обнаруживаю в песке чьи-то вещи. Мешок не мой, поэтому я подношу его замершему старику. Он сидит с прямой спиной, закрыв глаза и скрестив ноги. Странная поза для умирающего. Его тюрбан теперь держится на голове ровно, из-под него выбиваются несколько серебряных пружинок волос. Старик медленно открывает глаза, будто просыпается. Завидев меня с находкой, он широко улыбается и жестом просит открыть мешок. Я повинуюсь, развязываю сумку и наощупь достаю бурдюк с водой. Протягиваю его старику, но он показывает, чтобы я пил первым. Я делаю маленький глоток и, несмотря на то, что хочется выпить всё, вновь протягиваю ему. Но старик качает головой и жестом показывает мне пить. Принимает бурдюк после моих четырёх глотков. Сам он делает глоток, откашливается и после двух глотков закрывает воду. Он вновь улыбается мне и говорит «спасибо». Его голос мягкий, хоть и со старческой хрипотцой. Я же ничего не могу ответить ему – такого человека я встречаю впервые. Его одежды явно дорогие, как и золотые серьги в ушах. Наверное, он был важным человеком нашего каравана, в то время как я шёл слугой. Только почему я его не помню?

– Меня зовут Амир[23]23
  Амир – с араб. «принц»


[Закрыть], – молвит он. – Тебя как звать, спаситель?

От такого обращения мне становится неловко. Амир замечает мою скованность и говорит, что мы – незваные гости пустыни, и она – наш хозяин сейчас.

– Гафур[24]24
  Гафур – с араб. «прощающий»


[Закрыть], – отвечаю.

– Благое у тебя имя, – улыбается Амир.

– Спасибо, – киваю.

– Это мне надо благодарить тебя, Гафур, – говорит Амир. – И всем тем, кого ты ещё спасёшь.

– Мой хозяин, наверное, умер, – я не знаю, что ещё ответить этому учёному человеку.

Мы сидим в молчании. Солнце село, и на фоне алой полосы горизонта застыли тёмные силуэты барханов. На высоком небе зажигаются первые звёзды.

– Моя дочка тоже умерла, – говорит Амир через некоторое время.

– Сожалею. Она тоже была в караване?

Амир качает головой и смотрит в небо.

– Нет, её не стало раньше, – он поворачивается ко мне. – Но наш путь ещё не окончен, Гафур. Раз Аллах сохранил наши жизни, значит, Он сделал это не просто так.

– Как думаете, для чего?

Амир пожимает плечами: чтобы узнать, для чего, надо идти.

Амир поднимается, я встаю следом и помогаю ему. Но он мягко отстраняется и говорит, что справится сам; просит меня нести мешок с вещами. Когда я поднимаю ношу, Амир улыбается и жестом приглашает следовать за ним.

– Хорошо идти ночью, – говорит Амир. – Жара не будет сковывать движения, а холод легче переносить на ногах.

– Вы, наверное, праведник? – спрашиваю робко. – Вы – дервиш?

От моего вопроса Амир останавливается и с удивлением смотрит на меня.

– Я совершил много дурных поступков, – хмурится он. – Очень дурных поступков. Аллах свидетель.

Мне его слова кажутся ненастоящими.

– Вы не похожи на такого человека, – возражаю.

Мы вновь идём.

– Значит, ты плохо знаешь людей, – вздыхает Амир. – Конечно, ты ещё слишком юн.

Мне кажется, Амир больно строг к себе, и его дурные поступки не дурные вовсе.

– Я всю жизнь был слугой своего господина, – я хочу, чтобы дервиш не думал о своих деяниях скверно, поэтому вновь рассказываю ему о своих размышлениях. – Мой господин относился ко мне не так плохо, как мог бы. Но вы не похожи даже на него. То, как вы сидели, пока я искал мешок…

Но Амир перебивает меня.

– Вот видишь! – восклицает он. – Я сидел, а ты искал. Подумай теперь, кто ты, а кто я?

– Вы укрепили мою веру! – не оставляю попыток я. – Когда я увидел вас в таком положении, я почувствовал, что Аллах смилостивился надо мной!

Но Амир качает головой.

– Я просто старался не двигаться, я берёг силы, – говорит он.

– Нет, вы молились Аллаху за нас обоих. Вы – праведник.

Амир смеётся:

– Когда-то я был ханом, но не праведником.

Его слова кажутся мне невероятными.

– Разве ханом можно перестать быть? – спрашиваю.

– Конечно. Так же можно перестать быть слугой и стать господином.

Теперь я позволяю себе смеяться.

– Слуга никогда не станет господином, – качаю головой.

Амир оборачивается: мне кажется, что даже в темноте я вижу пронзительный взгляд его карих глаз. Возможно всё, говорит он тихо, но шёпот его громом звучит в тишине, никому не ведом замысел Всевышнего.

Дервиш отворачивается, и мы идём молча. Я даже не знаю, куда мы идём, я просто следую за этим человеком.

Всходит луна, и пустыня освещается тусклым серебром. Барханы, словно волны, уходят в бесконечную темноту. Кажется, они сливаются с небом.

Сотни шагов спустя на нашем пути предстаёт диковинная скала, похожая на большую каменную плиту, врезавшуюся под углом в песок. Других камней или скал поблизости нет, поэтому она кажется странной. Когда мы доходим до неё, Амир предлагает отдохнуть.

Мы располагаемся у её подножия, опираемся спинами о камень. Сидеть прохладно, и я ищу в сумке то, чем можно развести огонь. Если есть еда, вдруг будет и кремень? И я нахожу аккуратно завёрнутые кремень и кресало, и мешочек с кизяком. Амир тихо смеётся: веток для костра где возьмёшь? Навоз сгорит быстро. Давай поедим. Амир достаёт из сумки лепёшку и разламывает её пополам. Остальное убирай, говорит. Неизвестно сколько ещё нам идти.

Послушно убираю вещи, откусываю лепёшку и понимаю, насколько я, оказывается, голоден. Жадно начинаю есть, но Амир останавливает меня. Ты даже не поблагодарил Аллаха за пищу, качает головой. Но раз уж сразу начал есть, то ешь, как подобает человеку: медленно и неторопливо, наслаждайся каждым кусочком. Впитай всю силу пищи. Когда ты быстро ешь, ты не используешь силу пищи сполна, когда же ты жуёшь основательно и не спеша, берёшь силу всю.

Я следую его советам. Жую медленно и тщательно, несмотря на то, что для этого мне надо сдерживать себя. Но через несколько кусочков я понимаю, о чём молвил дервиш. Мне становится сытнее, будто я съел намного больше, чем то, что имелось у меня. Когда я заканчиваю есть, Амир съел не более четверти своей порции. Я благодарю его и говорю, что его совет – настоящее сокровище для тех, кто не имеет много пищи. Тогда дервиш отрывается от еды и говорит, что его совет для всех. И когда пищи у меня будет много, есть мне надо будет так же. И не забывать молиться.

Я благодарю его и тянусь за водой, но Амир останавливает меня. Пить будем завтра, качает головой. Сегодня, хвала Аллаху, вода у нас была.

Чувствую, как закрываются глаза – сон овладевает мной. Но Амир кладёт ладонь на мою спину и шепчет, что нельзя упускать такую светлую ночь. Отдыхать будем днём, в тени какой-нибудь скалы. Я возражаю: тени для отдыха мы можем не найти. Тогда дервиш оборачивается и показывает на огромный камень, подле которого мы сидим. Его, говорит Амир, мы тоже не могли найти. Он из страны джиннов.

От его слов я тут же просыпаюсь и вскакиваю. Амир смеётся и поднимается следом. Голодных духов, говорит, сейчас здесь нет: были бы они – мы бы не завершили свой обед.

Озираясь, поднимаю мешок, и мы идём: Амир впереди, а я за ним.

Идём мы долго, Амир иногда останавливается, сверяется со звёздами и продолжает путь. Делает он это так спокойно и непринуждённо, что думается мне, будто он похож на джинна, хотя духов, хвала Аллаху, я не встречал. Тишина звенит, и наши ноги проваливаются в песок непозволительно громко. Чтобы развеять волнение, я начинаю говорить.

– Почему вы перестали быть ханом? – спрашиваю. – Вас предали?

На этот раз Амир не останавливается, и слышу я, как с тоской вздыхает он.

– Да, – отвечает тихо.

– Кто же сделал это?

Амир оборачивается:

– Это сделал я.

Его слова удивительны и невероятны.

– Разве возможно предать самого себя? – я догоняю Амира, и мы идём рядом.

– Обычно люди именно так и поступают.

– Я не понимаю.

Амир молчит. Песок под нашими ногами шуршит.

– Предавать самого себя – поступать не по сердцу, – через некоторое время молвит Амир.

– Но ведь правители никогда не поступают по сердцу!

– И не только они. Великое мужество нужно для того, чтобы идти за сердцем, – он замолкает. – У меня его не было, – добавляет Амир, спустя несколько шагов.

Я чувствую, что не могу поддержать беседу. Я – всего лишь слуга, и я умею делать только то, что мне велят. Но я чувствую потребность продолжать беседу, ибо в молчании мне становится страшно.

– Где вы правили? – спрашиваю я.

Амир молчит: мне кажется, он ожидал от меня другого вопроса, но я не могу его задать.

– Это не имеет значения: этого места уже нет, – наконец, отвечает дервиш. – И я более не хан. Я – твой спутник в руках пустыни. Ты спас меня. Ты напоил меня. И если я встретил тебя, человек солнца, значит, Аллах дарует мне ещё одну возможность перед тем, как я предстану перед Ним.

Его речи вгоняют меня в смятение более чем ночная тишина.

– За что Он должен вас простить?

Мы молчим долго, прежде чем Амир отвечает мне.

– Ты очень неумело пытаешься узнать мою историю. Моих грехов не счесть, и я не хочу говорить о них, – шепчет он.

– Простите меня. Но позвольте мне сделать замечание?

Амир кивает.

– Все мы грешны. Но из всех грешников, которых я встречал, вы – наиболее безгрешен.

– Моя дочь, мой любимый ребёнок, полюбила слугу и хотела с ним сбежать, потому что она знала, что я никогда не одобрю этот брак, – сухо начинает свой рассказ Амир, убыстряя шаг. Его грудь тяжело вздымается. – Но стража поймала их, и я казнил слугу на глазах дочери. Перед смертью я заставил его признаться в прелюбодеяниях, что он не совершал. На следующей день моя дочь выбросилась из окна комнаты дворца, где я запер её в наказание. Но падение не убило её: она осталась жива. Моя дочь умирала долго и мучительно, умирала у меня на глазах. А я умирал вместе с ней. Я просил у неё прощения, но перед смертью она прокляла меня, – Амир замолкает надолго. – Я ушёл странствовать в пустыню, оставив править старшего сына, – говорит он вновь. – И теперь, – Амир останавливается и смотрит на меня, – моя жизнь в твоих руках, в руках слуги другого господина. Ты всё ещё считаешь меня праведником, Гафур?

Я молчу. Откровение Амира опустошило меня, и я не знаю, что сказать.

Не дождавшись ответа, Амир усмехается и вновь начинает идти. Но не успевает он сделать и пару шагов, как хватается за сердце. Я подбегаю к Амиру, помогаю ему сесть. Амир дышит тяжело, даже в тусклом свете ночи я вижу, как боль исказила лицо бывшего хана. Я сажусь подле старого человека, достаю бурдюк и прошу Амира пить. Сначала старик отказывается, но после нескольких моих попыток напоить его, делает глоток.

– Не надо тратить на меня воду, – хрипит он. – Ты же слышал мою историю. В ней содержатся не все мои грехи.

– Судить вас будет Всевышний, а не я, – отвечаю и помогаю Амиру лечь. Подкладываю под его голову мешок. – А сейчас вам надо отдохнуть.

– Иди, – шепчет Амир. – Вон, смотри, держи эту звезду всегда справа от себя, – показывает на небо. – Днём отдыхай. Так ты выйдешь к людям.

– Я вас не брошу! – отвечаю резко. – Сейчас вы отдохнёте, а завтра, как спадёт жара, мы вновь отправимся в путь.

Но Амир качает головой:

– У меня болит сердце, так болит, что чувствую, не встану я. У тебя же времени нет.

Но я не слушаю его и ложусь рядом.

– Глупый ты, – вздыхает Амир, но я не отвечаю. Я смотрю на звёзды, и чудится мне, будто они кружатся, а я сам плыву по волнам бескрайнего моря.

Меня будит яркое утреннее солнце. Я не сразу понимаю, как оказался среди пустыни. Вспоминаю, что шёл вместе с караваном своего господина, и нас настигла буря. Буря налетела настолько внезапно, что никто не успел должным образом спрятаться. Выжили только я и Амир, господин, которого я так и не вспомнил. Оборачиваюсь: Амир всё ещё спит, держась за сердце.

Очень хочется есть и пить. Приподнимаюсь и бужу Амира. Он говорит, что пока ещё не так жарко, надо идти. Пообедаем, говорит, в полдень, и воду будем пить тогда же, ибо жажда настоящая не жажда вовсе по сравнению с той жаждой, что ждёт нас впереди.

Я помогаю Амиру встать, он держится за сердце, но ничего не говорит. Я поднимаю мешок и иду следом.

Мы идём в молчании, идём долго. День разгорается, а вместе с ним всё более властвует жара. Я смотрю под ноги, как мои ступни проваливаются в песок, и стараюсь не думать о воде. Голод мутит живот и кружит голову, но Амир говорит, что ещё не время обедать. Ещё не время…

Солнце делается беспощадным, и спасительной тени нет даже на горизонте. Жажда становится настолько невыносимой, что я не выдерживаю, достаю бурдюк и пью. Амир от своей порции отказывается. Он говорит, что надо найти тень, дабы остановиться на отдых. И мы вновь идём. Медленно.

Со временем раскалённое золото пустыни делается зелёным, солнечные лучи разлетаются сверкающими искрами, а песок движется на меня. Я пытаюсь его остановить, но у меня не хватает сил. Пустыня застилает меня, я пытаюсь бороться, но она оказывается сильнее. Теперь песок жжёт мою спину нестерпимым пламенем, а я смотрю на пронзительное небо. Как так вышло, что песок победил меня?

Амир склоняется надо мной, но я не могу различить его лица. В ореоле света я вижу джинна. И мне кажется, что я уже видел этого джинна, видел давным-давно… Аллах всемогущий! Передо мной же голодный дух! Испуг пронзает холодом, и невыносимый жар тает в белой пелене.

И в этой дрожащей пелене я вижу миражи. Пугающи видения мои: чудится мне, что среди песка стоят разрушенные мёртвые города – таких страшных городов я не видел прежде. И даже пустыня сделалась ещё мертвее, и всё наполнено тоской. А на том самом месте, где я лежу, молодая девушка с рыжими волосами смотрит в небо. Она болезненно худа, как призрак. Призрак поворачивается ко мне и улыбается. Она очень красива. Она мне что-то говорит, но я её не слышу. Я очень хочу услышать её голос. И тут я понимаю, что на фоне мёртвых городов джинн сидит подле меня. Когда я умру, говорит джинн о себе, я стану духом за все деяния свои. Но мы ещё встретимся с тобой, и я спасу тебя. Я выведу тебя из царства смерти. Ведь в стране джиннов ты спас меня – спас Искателя – а я спасу тебя. И ты переживёшь.

Что переживу?

Всё переживешь. И напишешь обо мне историю, которая будет звучать вечно, как твоя музыка Весны.

Джинн подносит мне воды, и я пью. Среди светящихся искр вижу старое лицо Амира, это он поит меня.

– Ты слабее, чем старик с больным сердцем, – улыбается Амир. – Я же говорил тебе, что у тебя времени нет. Тебе надо идти ночью.

– Я не оставил вас, и вы спасли меня. Один бы я погиб.

– Если бы ты шёл ночь, ты бы успел догнать караван паломников. Теперь они уже далеко.

– Откуда вы это знаете?

Амир достаёт лепёшку и протягивает мне половину. Ешь, говорит. Я беру хлеб и повторяю свой вопрос. Но хан отворачивается.

Я пытаюсь есть, но меня тошнит. Я съедаю четверть, остальное протягиваю Амиру. Он медленно жуёт.

– Накройся тем платком, что есть в мешке, – велит. – Когда тебе станет легче, мы вновь отправимся в путь.

Я медленно поднимаюсь и достаю из мешка шёлковый платок. Голова кружится так, что кажется мне, будто нахожусь я не в пустыне, а в море. Золотые волны качают меня, и чудится мне, что я вижу настоящий бескрайний океан, и его воды светятся под пронзительным солнцем.

Амир протягивает мне бурдюк: только один глоток, говорит. Пустыня зовёт тебя, я вижу. Не отвечай ей.

Я пью тёплую воду, борясь с искушением выпить всё, и убираю бурдюк. Ложусь и закрываю голову платком. Сквозь тонкий шёлк смотреть легче, и даже очертания Амира, застывшего с прямой спиной, кажутся чёткими.

– Вы – джинн? – спрашиваю, дабы не заснуть.

Амир пожимает печами.

– Не знаю, – отвечает. – Я никогда не встречал джиннов, хвала Аллаху.

– Но вы даже воды не пьёте. Я пил, однако, умираю от жажды.

– Поэтому я и не пью, – по голосу слышу, что Амир улыбается.

Лёгкий ветерок колышет платок, и сквозь тонкую ткань видится мне, будто плывут барханы. И дрожит воздух над волнами песка – волнуется ткань мироздания… И в этих волнах сияют миражи. Оазис с зелёными пальмами и журчащей в их тени водой. Я слышу журчание ручья так явно, будто бежит он прямо передо мной.

– Не тони в пустыне, – говорит Амир, но я не могу отвести взгляда от чудесного видения. Я вижу, как благоухают в раю цветы, и птицы над ручьём поют свои звонкие песни.

– Она прекрасна, – шепчу.

– Не смотри, погибнешь.

– Почему? Это лишь мираж.

– Он зовёт тебя. Когда ты полностью увидишь его, когда окажешься там, ты забудешь о том, что ты – умираешь в пустыне. Мираж поглотит тебя, и ты окажешься в стране джиннов, в стране вечно голодных духов.

Теперь среди пальм я вижу белые шатры: ветер поднимает их края, и они светятся на солнце. В этом сиянии я слышу, как играют барабаны. И мне кажется, что ещё немного, и я увижу прекрасный танец девы… Но приходит караван, и люди располагаются в подготовленных шатрах. Они наполняют фляги водой, готовят пищу. Приходит ещё караван, ещё и ещё… У новых людей не верблюды, а какие-то очень страшные повозки, а в руках…

– Не засыпай! – одёргивает меня Амир, и чудесное видение тает. И вновь сквозь шёлк платка я вижу лишь дрожащие барханы.

– Почему? – спрашиваю. – У меня ещё есть время, перед тем, как отправиться в путь.

– Времени у тебя нет, – сухо отвечает джинн. – Вставай.

Я замечаю, что солнце опустилось ниже, и его свет сделался мягче. Амир снимает с меня платок, и помогает сесть. Я спрашиваю его о сердце, но хан отмахивается. Амир помогает мне встать, и я удивляюсь выносливости старого человека. Точно джинн, думаю.

Мы вновь идём, идём медленно, держась друг за друга.

– Когда ты дойдёшь, – говорит тихо Амир, – помолись за мою дочь.

– Мы дойдём вместе.

– Я уже дошёл, – вздыхает Амир.

– Как же, мы же ещё идём.

– Ты идёшь, а я тебе помогаю. Я помогаю путникам солнечной страны и жду свою дочь.

Я смотрю на Амира: его взгляд устремлён вдаль. Наверное, он слишком утомлён. Я предлагаю ему остановиться и отдохнуть, выпить хоть немного воды. Но хан отказывается, и мы продолжаем идти.

Мы идём, и Амир рассказывает о своей дочери. Говорит, девушка была удивительной красоты и доброго сердца. Звали её Асма[25]25
  Асма – с араб. «красивая», «возвышенная»


[Закрыть], и в её волосах светило солнце. Представляешь, говорит, у моей дочери были волосы цвета меди, редкий дар. Аллах наградил её не только красотой и добротой, но и умом. Она знала наизусть Коран и любила каллиграфию. Она прекрасно шила, такие картины вышивала… А вечерами Асма пела: вся семья собиралась слушать её песни у фонтана. И девушкой она была кроткой и очень спокойной.

– Как я хотел найти ей достойную пару! – восклицает Амир и плачет. – Если ты встретишь её, то передай, пожалуйста, от меня подарок, – Амир останавливается и достаёт из маленького мешочка, закреплённого у пояса, подвеску в виде ракушки.

Но я не принимаю кулон, он меня пугает.

– Как же я могу встретить её, если она умерла? – спрашиваю я.

– Это было очень давно, – вздыхает хан. – В те времена, когда вместо пустыни здесь были дивные леса, а среди лесов стояли города из золотого камня и сверкающей слюды. И люди в те времена летали по небу.

Мне кажется, Амиру стало дурно от жары. Старик от горя и болезни теряет здравый ум.

– Ты же говорил мне, что ты – слуга, – Амир будто просыпается от наваждения и кладёт руку на моё плечо. – Послужи немного мне, возьми, пожалуйста, кулон.

Я нехотя принимаю подвеску: ракушку, оплетённую тонкой изысканной филигранью.

– Спасибо, – кланяется мне Амир. – Теперь я стал свободным, дабы предстать перед Всевышним. Теперь я смогу помогать другим.

Амир начинает идти, а мне становится страшно. Его речи испугали меня, и я стою, не в силах следовать за ним. Джинн оборачивается. Не бойся, говорит, нам пора. Его слова будто толкают меня, и я, ступая следом, молюсь Аллаху.

И мы идём.

Идём долго: идём, и пустыня вновь окрашивается медью заката, идём, и в небе загораются звёзды, идём, и в измождении встречаем рассвет.

Днём Амир накрывает меня шёлковым платком, сквозь который я вижу миражи, а вечером мы вновь идём, идём до утра. Я не знаю, сколько проходит дней. Наверное, много. Целая вечность.

Я молюсь Аллаху.

Заканчивается еда. Заканчивается вода. У меня не остаётся сил нести мешок, и я оставляю только шёлковый платок. Меня вновь накрывает платком Амир. Хан просит меня не смотреть на мираж, говорит, доверил мне своё спасение. Ведь история, говорит мне джинн, началась очень давно. Настолько давно, что невозможно представить это. Эта история, говорит мне Амир, вечная. Но я не могу более слушать его: чувствую, будто солнце испепеляет меня, и вместе с жарой забирает жизнь мою. Пришёл мой час предстать перед Всевышним.

Амир зовёт меня идти, но я не могу пошевелиться – я слился с пустыней. Я стал песком, вечным, мёртвым морем печали и тоски. И вновь в дрожащем воздухе вижу ханские дворцы. Я вижу дивную страну, которой правил хан. Я вижу его жизнь, жизнь правителя, который был наказан своим гневом. И в видении этом я будто слышу странные слова о том, что сказанное однажды начинает существовать всегда. И кажется мне, что худая девушка, прислонившись к моему плечу, слушает вечную сказку про хана. Я смотрю на её волосы и вижу, как сияет солнце. Нестерпимым, испепеляющим пожаром вечной утраты.

Не грусти, говорит хан, конца не бывает. Конец – это всего лишь начало. Начало чего, спрашиваю сквозь свет. Начало нового, отвечает хан. Когда закрываются одни врата, открываются другие.

Мне пора, молвит дервиш, я теперь свободен. Свободен благодаря тебе.

Я позволяю свету забрать меня. Я лечу на волнах золотого моря и молюсь Аллаху.

Я слышу, как вдалеке, среди волн, играют барабаны. Они играют вместе со светом, то тише, то громче, а свет то разгорается, то затухает. Звук вбирает в себя свет и сужает его до тех пор, пока свет не становится узкой полосой над полом.

Полы тента поднимаются, и свет делается ярче. Солнце достаёт до кувшина с водой, что стоит подле меня, и исчезает. Со следующим лучом я слышу голоса. Кто-то смеётся. И всё ещё играют барабаны.

Вдруг солнце заполняет всё пространство, и тут же исчезает, оставляя тёмную тень, похожую на человека. Человек опускается рядом со мной и открывает лицо. После яркого света мне всё видится зелёным, но постепенно туман рассеивается, и я вижу перед собой молодого мужчину. Он подаёт мне кувшин с водой, помогает пить и говорит, что он – купец, и зовут его Ирфан[26]26
  Ирфан – араб. «знание», «познание»


[Закрыть]. Ведёт караван своего отца, с товаром. Ирфан говорит, что я едва не умер под палящим солнцем, и он с сестрой выхаживал меня три дня.

– Мой спутник жив? – спрашиваю и возвращаю Ирфану воду. Он удивляется. Ирфан говорит, что я лежал один. Буря, говорит, была, но его караван успел укрыться. Твоему каравану, видимо, уцелеть не удалось, говорит он мне, а тебя спас Аллах.

Я не верю Ирфану. Я рассказываю об Амире, о хане, который помогал мне выживать в пустыне. Рядом со мной должен был лежать человек.

– Кроме тебя никого не было, – качает головой Ирфан.

– И рядом не было следов?

– Не было, – отвечает Ирфан. – Джинны не оставляют следов.

– Но он был человеком!

– Ханом, который оставил собственное ханство? – улыбается Ирфан.

– Да.

– Брат мой, ты рассказал очень красивую сказку, – Ирфан поднимается. – А сейчас отдыхай, – он поворачивается к выходу.

– Амир дал мне подарок, который я должен отдать девушке с рыжими волосами, – я приподнимаюсь на локте. Ирфан останавливается и оборачивается.

– Какой подарок? – удивляется он.

Я показываю ему ракушку на цепочке, и Ирфан улыбается. Конечно, говорит, настоящий ханский подарок. Ни на одном берегу таких нет, смеётся он и покидает шатёр.

Я смотрю на ракушку и думаю, что это самый дорогой подарок на свете. Подарок надежды от великого хана солнечной страны. Когда я найду его дочь, ангела с рыжими волосами, я подарю его ей, и тот, кто спас меня, станет свободным, и простит его Аллах.