Текст книги "Исход"

– Я понял, о чём вы говорили в башне, – говорит он на нашем наречии и смотрит мне в глаза. Мне становится страшно. – Благодаря ему, – он показывает на свой обруч, – я смог понять ваш язык. Компьютер разведчиков, в него загружены основные языки, которые были на земле до Катастрофы.

– Так ты разведчик с ковчега? – я останавливаюсь, но мужчина продолжает идти.

– Давай не будем привлекать внимание, – говорит, и я иду за ним. – Твои правители могли отправить за нами слежку, – он смотрит на меня. – Меня зовут Халне. Мой ковчег действительно погиб, как и твой. Возможно, старейшины правы, и нам надо готовиться к войне.

Я останавливаюсь, но Халне вновь окликает меня: впереди на дороге люди. Мы идём мимо женщин в длинных цветных платьях с корзинами на головах. Халне улыбается им, крестьянки смеются и смущённо отводят взгляд. Когда их звонкий смех остаётся позади, я вновь обращаюсь к Халне:

– Я не понимаю, зачем воевать, ведь людей на земле почти не осталось. Какой смысл жителям ковчега убивать тех, кто выжил на земле?

– Ковчеги тонут, потому что оборудование не было рассчитано на столько лет работы. Учёные прошлого не смогли оценить весь масштаб катастрофы: вода уйдёт ещё не скоро, ресурсов суши на всех не хватит.

– Но на ковчеге не миллион же человек, я не думаю, что…

Теперь останавливается Халне и сурово смотрит на меня.

– Ты слишком много думаешь.

Я пытаюсь спрашивать дальше, но Халне не отвечает мне. Он говорит, что хочет научиться деревенской жизни. Может, мы сможем прожить целую жизнь до прибытия ковчегов, а может, корабли никогда не приплывут. Халне просит меня больше не спрашивать о войне.

Я отвожу Халне в свой дом, рассказываю о нашем быте, о своей работе на пашне. Халне слушает внимательно, так, будто от моих слов зависит его жизнь. Вместе мы идём к колодцу за водой, наполняем чашу для умывания и кувшин для питьевой воды. Халне благодарит меня и заверяет, что станет хорошим работником. Только ему окрепнуть надо да научиться.

Вечером приходит Ефер. Он приносит свежих овощей, и мы ужинаем втроём. Халне сам рассказывает мальчику легенду о себе, которую придумал мой отец. Ефер сочувствует ему, ведь быть отвергнутым наследником очень печально. Но Халне уверяет, что он даже рад своему новому положению: теперь он свободен. Эти слова он произносит, глядя на меня, и я понимаю, что это правда. Самая настоящая правда.

После ужина Халне зовёт нас на улицу, смотреть на звёзды. Мы выходим, обходим дом и садимся на вершину небольшого холма, что располагается у задней стены моего дома. Высокая трава серебрится под светом звёзд и мягкими волнами сбегает к небольшой рощице: поле похоже на волнующееся море, только оно не шумит, а мягко шелестит. За темнеющими силуэтами деревьев видны ещё домики, среди которых мерцают тёплые огни.

Я боюсь, что Халне начнёт рассказывать мальчику истории о ковчеге, но человек из другого мира молчит. Мне кажется, он плачет. Мне тоже хочется плакать. Плакать о маме. Плакать о папе. Плакать о потерянном «мы».

Я поднимаю взгляд на бескрайнее небо: серебряные звёзды сияют в чёрной вышине. Много лет назад, когда я сам жил на корабле, мы с папой, с моим настоящим папой, смотрели на звёзды на самой верхней палубе ковчега. Я сидел у отца на коленях, а он рассказывал мне о созвездиях. У отца был мягкий низкий голос, от которого мне становилось спокойно и тепло. Я смотрю на звёзды, и кажется мне, что папа и сейчас со мной говорит, что в это самое мгновение я сижу у папы на коленях и слышу его голос, самый родной голос на свете.

– Мама тоже любит смотреть на звёзды, – говорит Ефер. Он не выдержал нашего молчания.

– А ты? – тихо спрашивает Халне.

– Не очень. Мне становится грустно.

– Мне тоже. Поэтому я люблю.

– Ты любишь грустить?

– Наверное.

– Как и моя мама. После того, как умер папа, она часто смотрит на звёзды.

– А твой папа любил смотреть на звёзды?

– Нет. Он тоже не любил грустить, как и я.

Я улыбаюсь: Халне понравился Еферу. Мальчик даже прильнул к моему гостю, а тот обнял его, будто родного. До сего момента я почему-то не думал, что Халне мог потерять кого-то там, на затонувшем ковчеге. Мне холодный тон Халне казался тоном мессии, которому всё человеческое чуждо оттого, что ему известны все тайны бытия. А теперь я вижу, как ошибался: в его чёрных глазах – целая Вселенная. Вселенная печали, тоски и горя. Его горе столь велико, что он готов принять своё новое бытие со всей покорностью. Покорностью человека, которому нечего терять. И теперь передо мной – лишь двое людей, потерявших целый мир, людей из разных эпох, людей, объединённых светом звёзд. Звёзд, которые светили до Потопа, и которые будут светить, когда откроется земля. Звёзд, которые будут светить вечно.

Халне остаётся у меня, и я больше не спрашиваю его о ковчегах. Я учу Халне готовить и доставать из колодца воду. Когда Халне становится лучше, я беру его с собой в поле: показываю, как обирать насекомых и как выдёргивать сорняки; учу держать мотыгу и лопату. Теперь он ходит со мной на пашню, работает.

Я познакомил Халне с Сарой. Сара сказала мне, что у Халне очень грустные глаза. Глаза человека, потерявшего надежду. Сара призналась, что раньше думала так только обо мне. Теперь же она видит, что на земле есть ещё более одинокое существо. Она это произнесла с такой теплотой, что я разозлился: мысль о том, что я могу вызывать жалость, задела мою гордость. Я предложил Саре обратить внимание на него вместо меня, ведь ей по нраву всех жалеть. Сара посмотрела на меня. И мгновения её глубокого, как небо, взгляда синих очей хватило для того, чтобы я раскаялся в сказанном. Она ушла. А я не смог попросить прощения. Если бы у Сары были родители, семья, если бы она не была прислугой в доме тётки, которая её ненавидела, если бы за неё было кому заступиться, я бы не посмел вести себя подобным образом. Я это знаю. Я бы испугался возмездия. Вот что было в её взгляде. Я действительно жалок.

Что совсем сокрушает меня, так это то, что после этой истории она продолжает общаться и со мной, и с Халне. Здоровается с нами и спрашивает о самочувствии. Халне действительно становится лучше. Иногда я думаю, что в каторжном труде он находит спасение. Спасение, которое я так и не нашёл. Зато теперь я чувствую, что страх, который всю жизнь был моим спутником, страх вспомнить прошлое, постепенно покидает меня. Может быть, когда-нибудь он покинет меня навсегда.

Мы с Халне навещаем старейшин, показываем им результаты наших занятий: делаем вид, что Халне учится нашему языку и обычаям. Про компьютер решили совету не говорить. Отец доволен мной, старейшины тоже. В деревне на появление Халне не обратили особого внимания – он искренне старается вести себя как все. Халне говорит мне, что до сих пор не может привыкнуть к тому, что земля под ногами не движется. Для него бытие на настоящей земле – чудо.

Ефер часто ходит к нам, они с Халне очень хорошо ладят. Смотреть вечерами на звёзды стало нашим обычаем: после ужина мы выходим на задний двор, садимся на холм, и Халне рассказывает мальчику о созвездиях. Ефер слушает сказки с интересом, он полагает, что Халне всё выдумывает сам.

Со временем воспоминания о ковчеге всё больше открываются мне. Появление в моей жизни Халне, человека, который пережил подобное, позволило мне больше не бежать от прошлого. Теперь я не одинок в своих страхах. Мне тяжело, но я стараюсь вспоминать так, чтобы не разрушить свой настоящий мир. Некоторые воспоминания рассказываю отцу, чтобы сохранить его расположение и доверие.

Порой воспоминания кажутся похожими на сон. Далёкие, неясные и будто не обо мне. Наверное, все воспоминания похожи на сон. Даже день вчерашний утрачивает свою яркость в течение дня сегодняшнего. Возможно ли видеть картины прошлого так же ярко, как и бытие настоящее? Возможно ли там, в прошлом, ощутить вечернюю прохладу или дневной зной? Остро почувствовать вкус блюда, как во время настоящей еды? Разве можно вспомнить узор облаков на вчерашнем небе? Или сплетение ветвей кустарника, у которого мы обедали в поле? Поглощаемое временем бытие становится призрачным, несуществующим. Прошлое подобно сну, который тает в пробуждении нового дня. Важно ли помнить его? Тот, кто забыл своё прошлое, вынужден переживать его снова.

Наверное, чтобы не забывать, нужна великая сила духа. Ибо то самое, что поглощено вечностью, своим незримым присутствием разрушает настоящее. Дух должен быть ещё более сильным, чтобы помнить и не разрушать. Но истинное величие духа в том, чтобы помнить и создавать. Идти дальше. Мне кажется, это искусство я никогда не смогу постичь.

Я даже не могу попросить прощения.

Об этом думаю я, когда сижу рядом с Халне и Ефером под светом звёзд. Думаю о своём детстве, которое я провёл среди бескрайних вод на корабле. Пытаюсь вспомнить маму, её облик, хочу увидеть среди звёзд папу. Нашу каюту и своих друзей. Кажется, на ковчеге у меня были друзья. И кажется, там я был счастлив.

Так проходят месяцы, я привыкаю к Халне и к своему прошлому. Визиты к старейшинам становятся похожими на дружеские встречи. Отец нас угощает горячим чаем или крепкой настойкой и зовёт жить в башню. Но Халне отказывается так же, как и я: изнурительный труд облегчает ношу.

Теперь Ефер иногда приглашает Халне в гости, мальчик чаще гуляет с ним, нежели со мной. Мне становится спокойно за них обоих. Теперь Халне иногда улыбается.

Халне признается мне, что мать Ефера, Харуним, нравится ему, и поэтому он больше не будет посещать дом Ефера. Говорит мне, что запутался, что он не думал, что сможет жить среди нас. И тогда я вновь решаюсь спросить Халне о ковчеге, о том, что он оставил среди вод.

Мы обедаем в поле, в тени кустарника. Халне сидит напротив меня, он невидящим взором смотрит вдаль. Через некоторое время он шепчет, что оставил на корабле всё, даже себя. Как и я когда-то. Правда, мне легче: моё крушение произошло, когда мне было всего пять лет.

Тогда я задаю ещё один вопрос, который мучил меня всё это время.

– Почему ковчеги должны напасть на нас?

– На ковчегах уверены, что на кораблях спаслись избранные – генетически совершенные поселенцы новой земли. Граждане ковчегов верят в то, что суши не осталось, – говорит мне Халне, – и что людей больше нет. Если кто и мог выжить на суше, так это потомки тех, кто повинен в войнах прошлого, и им нет места в новом совершенном мире.

– А это правда?

Халне смеётся.

– Нет, конечно. Это ложь, которая была придумана для нашего выживания. Глупая надежда на то, что идея нового человека может нас сплоить. Если жители ковчегов узнают правду, то случится анархия. Ведь в таком случае все их страдания были бессмысленны. Поэтому, по закону, перед тем как корабль причалит к земле, на эту самую землю сначала высадятся миротворцы для устранения биологической угрозы.

Биологическая угроза. Я плохо понимаю эти слова, но от них сжимается сердце. Мы – биологическая угроза. И нас надо будет устранить, устранить для нового мира. Халне говорит, что эта легенда существовала на ковчегах не всегда. Когда полвека назад оборвалась связь с орбитальными спутниками, и на ковчегах поняли, что они не смогут найти землю, нужно было придумать нечто такое, что вернёт надежду жителям ковчегов. Идея о том, что они – избранные, оказалась очень действенной, ведь избранные не могут умереть, усмехается Халне.

Мне становится страшно.

– Ты, наверное, уже и не помнишь, – продолжает свой рассказ Халне, – мир на ковчегах. У нас есть отсеки терраформирования, в которых растут деревья и живут животные. Каждый житель корабля уверен в том, что от его действий зависит будущее его корабля и, следовательно, всего человечества. Гражданин ковчега – один перед лицом вечной стихии, перед беспощадным океаном. Он каждый день ждёт на горизонте землю, ждёт, когда вода станет отступать. Он верит своему капитану, он верит своему брату, он верит каждому человеку на ковчеге, только потому, что это – всё, что у него есть. И он верит в то, что он – избранный, избранный Богом для великой миссии – создания нового мира. Поэтому однажды случится чудо и, когда страдания очистят дух жителей ковчега, ему откроется земля, на которой он построит лучший мир во Вселенной. Он готовится сотворить Рай. И ради этого он терпит все невзгоды.

– А если рассказать ему правду? – тихо спрашиваю я. – И не убивать нас, выживших на земле?

Халне смотрит на меня так, будто я не понимаю какой-то простой и очевидной истины.

– Никто не поверит. А если кто и поверит, то этот человек убьёт своего капитана, и всех тех, кто лгал ему. Он не поймёт, зачем его обманывали, даже если ему и попытаются об этом рассказать. И так начнётся война. Всё равно начнётся война.

Мне становится дурно. Я замолкаю.

Халне говорит, что надеется, что если и остались в море корабли, то они причалят к другой земле. Вся планета, говорит Халне, не могла стать океаном. Но даже он не думал, что цивилизация может сохраниться на суше.

Спутники. Планета. Биологическая угроза. Слова далёкого мира, давно ставшего мне чужим. Но мне это не важно. Взгляд его чёрных глаз для меня куда важней. Халне здесь не просто так.

– Откуда ты всё это знаешь?

– Я – капитан «Геона». Я посадил ковчег на мель.

– Ты убил их?

– Они убили себя сами больше века назад, когда взрывали тепловые бомбы по всей планете, – Халне замолкает. Он смахивает навернувшиеся слёзы.

Я от потрясения не могу говорить. Халне потопил свой корабль, он погубил свой дом. Я помню своё крушение как самый страшный кошмар, кошмар, с которым я не мог справиться всю жизнь. Да и вряд ли когда-нибудь справлюсь. У меня не укладывается в голове, что капитан мог так поступить….

– Почему ты сделал это? – наконец спрашиваю я.

– Потому что мой ковчег был последним кораблём.

Его слова эхом отзываются в пространстве, гремят подобно грому. Я с ужасом смотрю на плачущего Халне, не могу произнести и слова. Халне смотрит в небо. В вязкой жаре над кустарником, в тени которого мы расположились, жужжит муха.

– Я монстр, да? – тихо спрашивает он то ли небо, то ли меня.

Я молчу. Я не знаю, что сказать ему.

– Да, я и сам это знаю, – шепчет вновь. – Я не должен был остаться жив. И я не должен был найти вас.

– Ты уверен, что кораблей больше не осталось? – наконец, спрашиваю я.

Халне пожимает плечами и вытирает слёзы.

– Мы десять лет слушали только шум моря по всем радиочастотам. Я не думаю, что выжил кто-нибудь ещё.

Мы вновь замолкаем.

– Если ты выжил, значит, в этом был смысл, – решаюсь сказать я. Халне истерически смеётся.

– Я надеюсь, ты не будешь говорить мне о Господе? – он поворачивается ко мне. В его глазах – отчаянье и боль.

– Не буду. Я скажу тебе о Харуним.

Халне предупреждающе поднимает руку и качает головой:

– Этого тоже не надо.

– Неужели ты хочешь жить в своём аду до конца дней?

– Мне и жизни не хватит, чтобы искупить всё, что я сотворил.

– Халне, скажи, зачем ты потопил свой корабль? Я не думаю, что ты спасал нас, живущих на земле. Скорее, ты хотел уничтожить человечество. Почему?

– Ты действительно хочешь услышать мою историю, Ханаан?

– Да.

– Я был ребёнком, когда наш ковчег участвовал в войне. Мой отец, капитан «Геона», обнаружил землю и хотел причалить к ней: сойти на берег, никого не убивая. Он не хотел докладывать об этом другим кораблям, чтобы не заниматься устранением биологической угрозы. Он хотел закончить мучения своего народа и не убивать тех, кто мог выжить на суше. Но его предали: кто-то из команды рапортовал об этом по всем частотам. На нас напали. В той битве кто-то уничтожил координаты найденной суши. «Геон» выжил, но над нами установили слежку: мы должны были раз в три года швартоваться с другими кораблями и отчитываться обо всех своих действиях. Жителям кораблей эту войну преподнесли как битву за ресурсы.

Так прошло десять лет. Последняя наша швартовка была с «Араратом», одним из самых грандиозных ковчегов. Мне было пятнадцать, когда мы отмечали этот праздник… Да, за десять лет регулярные швартовки стали называться праздниками. Даже мне нравились они. Ханаан, ты помнишь хоть одну швартовку своего корабля?

– Нет.

– На палубе играли музыканты, – улыбается Халне, его взгляд становится светлее. – И я гулял по «Арарату». Это было удивительно, побывать где-то ещё, кроме своего ковчега. Но удивительнее всего была одна юная особа с огненными волосами. Я никогда не видел её прежде: «Геон» впервые швартовался с флагманским судном. Ей было лет десять, наверное, может, меньше. Девочка пришла на праздник с мамой. Я старался не смотреть на неё, но у меня было такое чувство, будто я её уже видел раньше. Даже не просто видел, я знал её много лет.

Халне замолкает, его взгляд теряется в вечности.

– А дальше?

– Дальше? – Халне спотыкается о слово. – Дальше… – вздыхает он. – А дальше наши корабли разошлись. Швартовка длится дня три обычно, так…

– Ты с ней не познакомился?

– Нет. А зачем? Она намного младше меня, да и наши корабли больше никогда не встретятся.

– Кто знает. Ты ведь тоже не думал, что останешься жив.

– Не думал.

Халне замолкает. И я вновь спрашиваю о его истории. Лицо Халне принимает страдальческое выражение, он не хочет говорить об этом.

– Через пару лет после швартовки с «Араратом» был шторм, страшная буря, – продолжает сквозь муку. – Не знаю, затронула ли катастрофа ваш остров, только после неё море замолчало. Все радиочастоты оказались погружёнными в тишину. Мы сканировали воду ещё пять лет. Ни души. Тогда отец вновь предложил отправиться на поиски суши. Но ему не поверили: команда решила, что это он виноват в вечной тишине. Что он перепрограммировал бортовой компьютер так, чтобы мы не могли найти другие корабли, а они не могли найти нас. Ведь только в таком случае его давняя мечта могла осуществиться.

Они убили его.

– А потом ты убил их?

Халне кивает.

– Да, – шепчет. – Я убил их всех. Я хотел уничтожить этот порочный круг. И себя в том числе.

Вновь между нами тишина. Я пытаюсь представить весь ужас, который пережил Халне, и не могу. Я бы не смог поступить так, как он. У меня не хватило бы духу уничтожить мир собственными руками, убить всех, даже если бы эти все поступили так несправедливо. Я боялся даже собственного прошлого: они пугало меня, сводило с ума. Лишь появление Халне позволило мне вспомнить. Я вновь подбираю слова, чтобы спросить его.

– Ты не думал о том, что твой отец действительно перепрограммировал компьютер? – спрашиваю тихо, боюсь, что Халне услышит мой вопрос.

– Думал, – Халне слышит меня. – Я даже уверен, что это так.

– И ты всё равно погубил весь ковчег?

– Отец хотел спасти нас. Но этого никто не понимал. И знаешь что, Ханаан? – Халне отрывается от созерцания неба и переводит взгляд на меня. – Я очень надеюсь, что ковчегов действительно не осталось. Ведь в таком случае у этой земли есть будущее.

– А как же рыжая девочка?

Халне грустно улыбается.

– Она слишком прекрасна для нашего мира. Я не думаю, что она всё ещё здесь.

– Эй! – к нам подходит Сара. – Ваш обед скоро превратится в ужин. Поработать ещё не желаете?

– Конечно, желаем, – Халне встаёт и берёт свою лопату. – Пошли, Ханаан. Забудь всё, о чём я рассказал тебе. Ведь ты так хорошо умеешь забывать. Я тоже хочу научиться этому.

– Ты правда хочешь научиться? – спрашиваю и поднимаюсь следом.

Халне кивает.

– Тогда после сегодняшних работ отправляйся к Харуним.

Халне отворачивается и идёт за Сарой. Мы больше не говорим, весь день работаем молча. Вечером в поле приходит Ефер и приглашает нас в гости на ужин. Я-то знаю, что он зовёт Халне, поэтому соглашаюсь на свидание с Сарой. Халне сердито смотрит на меня, но берёт мальчика за руку: он не может ему отказать.

Когда они уходят, Сара говорит мне, что она понимает, почему я согласился встретиться с ней. Говорит, что я могу не исполнять своего обещания, что она не будет обижаться на меня, ведь она видит мою трагедию: я совсем не умею любить.

Мы идём по дороге в деревню. На высоком небе загораются первые звёзды. Пока нет луны, можно любоваться: звёзды мерцают, как драгоценные камни предков. Ночь тиха и прекрасна; стрекотание кузнечиков и пение птиц разливаются по миру, от чего кажется мне, что воздух будто дрожит от музыки ночи. Дорога взбегает на холм, с высоты которого деревня похожа на стайку светлячков: домики светятся тёплым светом факелов и лучин. Мне никогда не было так спокойно и хорошо. Покой – вот, к чему я всегда стремился, вот почему так отчаянно старался забывать. И именно потому я не умею любить. Ведь любовь всегда нарушает покой.

Сара идёт рядом молча. Она хорошая красивая женщина. Она умеет принимать – то, что не умею я. Если бы я был другим, она могла бы мне понравиться. Знаешь, говорит Сара, когда мы доходим до деревни, я тоже не умею любить. Если хочешь, мы можем просто быть вместе.

Я останавливаюсь и поворачиваюсь к ней: её пушистые пепельные кудри отражают звёздный свет, и мне чудится, будто Сару окружает нимб. Её большие глаза смотрят на меня с надеждой. Я кладу руки ей на плечи.

– Не обманывай себя, – шепчу тихо, так, чтобы даже не слышали звёзды. – Ты умеешь любить, и ты надеешься, что сможешь научить этому меня.

– Мои надежды настолько глупы? – Сара отстраняется.

– Они погубят тебя, – я опускаю руки. – Тебя, а не меня.

Она хмурится и молча смотрит на меня. Я не тороплю её, я думаю, что она очень похожа на мою маму. Маму, которую я не видел тридцать лет. Мне кажется, когда мы жили на ковчеге, мы тоже гуляли под звёздами.

Наконец, Сара протягивает мне руку.

– Можно я попробую? – шепчет.

Я беру её мягкую ладонь и пытаюсь улыбнуться. Я всё ещё не могу извиниться перед тобой. Я не хочу, чтобы ты была здесь, но, родная моя, ты сама решила разбить себе сердце.

Сара остаётся у меня. В её объятиях я забываю о ковчегах, о Халне, о старейшинах. Я не думаю о своём детстве, не пытаюсь вспомнить: всё это уходит далеко. Я благодарю Сару, и она засыпает на моем плече с блаженной улыбкой на устах. Я молюсь, чтобы Халне не вернулся домой. И он не возвращается.

Через некоторое время Сара переезжает ко мне, а Халне – в дом Ефера. Это решение даётся ему тяжело, но он искренне старается забыть. Харуним ему помогает. Она редкая красавица – у неё тёмные волосы и голубые глаза. Длинные ресницы. Пока не было Халне, я, бывало, думал о ней, только подойти так и не решился – Харуним и так много страдала по своему мужу. Я не могу любить, и я никогда не смогу стать таким, как покойный муж Харуним, или таким, как Халне. И почему я не пожалел Сару?

Отец рад моему новому положению женатого мужчины, несмотря на то, что от свадьбы я отказался. Сара приняла моё решение покорно, она больше не говорит со мной о любви. Старейшины довольны мной за хорошие отношения с Халне, и тем, что у Халне теперь есть семья. Теперь он тоже среди нас, и теперь ему есть что защищать. Отец сказал мне, что гордится мной как родным сыном.

Правду о ковчегах старейшинам я так и не поведал. Как и не сказал о том, кем на самом деле является Халне.

С Халне о ковчегах мы больше не говорим. Мы вместе работаем в поле, торгуем на рынке, семьями ходим друг другу в гости. Халне смотрит на Харуним с нежностью и теплом, улыбается Еферу. Но, порой, в его глазах такая глубокая печаль, такая тоска, что мне становится страшно. Он никогда не сможет забыть.

Халне избегает моря, но всё ещё любит звёзды. Он говорит, что, когда смотришь в бесконечность, когда осознаёшь себя среди этого чёрного пространства, становится легче. Ведь перед вечностью жизнь кажется совсем неважной. Не важной, но и не пустой: в этом состоянии бытие обретает смысл – перед вечностью все равны.

Проходят годы. У Ефера появляется брат. Мы всё реже встречаемся с Халне: после рождения сына он с Харуним переселился ближе к городу, стал учителем в башне, уважаемым человеком. А я всё так же живу на отшибе и хожу в поле, просто потому что не хочу обременять себя лишними заботами. Жизнь пахаря тяжела, но и очень проста. Отец много раз звал меня в город, но я настолько привык к свободе, что так и не вернулся. Видения наконец-то меня покинули. То, что пугало меня, постепенно стало привычно и, в конце концов, растворилось в ежедневных хлопотах жизни на последней земле.

Нахор умер, теперь вместо него его сын – Февра. Он такой же спокойный, как и его отец, хорошо ладит с Халне. Халне же теперь частый гость собраний: у него спрашивают совета, уважают его мнение. Отец мне как-то сказал, что если я откажусь от места в совете, он передаст его Халне. Я не против. Я лучше буду гулять вечерами с Сарой. Сара, бедная моя Сара. Ты смирилась с тем, что я так и не полюбил тебя, но ты не покинула меня. Я тебе за это очень благодарен.

* * *

Вечернее море тихо и спокойно, стеклянные волны медленно накатываются на золотой берег. В хрустальной вышине неба летают серебристые чайки. Край солнечного диска уже утонул в море, и дорожка золотой краской протянулась по воде до самого берега.

Я снимаю с ног сандалии и опускаю ступни в воду. Хорошо. Прохладная вода забирает боль прошедшего дня изматывающей работы в поле. Чувствую, всё тяжелее даётся мне труд пахаря – годы постепенно берут своё. В такие мгновения я вспоминаю слова отца о том, что умственный труд старейшины более долог, чем труд крестьянина. Я не хочу об этом думать, но время пугающе быстро в своём течении.

Сара сидит рядом. Она как всегда молчит. Мне жаль ее: она могла бы встретить того, кто сделал бы её счастливой.

– Ты часто ходишь на берег, – говорит Сара, – смотреть на море. После того, как Халне ушёл в город.

Мне стыдно признаться, но теперь я боюсь увидеть на горизонте корабль. Страх вновь вернулся ко мне: страх перед старостью, перед смертью, страх потерять покой. И все эти страхи слились в один самый мучительный страх – страх всё потерять. Корабль, которого я так боюсь, что жду каждый вечер на закате, есть олицетворение всех ужасов моего бытия.

– Халне не твой двоюродный брат, – продолжает Сара, и моё сердце сжимается. – Он пришёл из-за моря, да?

Страх расправляет крылья: я не знаю, что ответить ей. Никогда не думал, что Сара может говорить со мной об этом. Но Сара просит правду. Я собираюсь с духом и киваю. Спрашиваю, откуда она узнала. Сара мягко улыбается: я уже говорила тебе, молвит она, что Халне такой же, как и ты, только тогда ты меня не услышал. А ты всегда был из другого мира.

Я смотрю на неё. У Сары мягкая улыбка и на щеках ямочки. Мягкие такие; странно, что я никогда не замечал её ямочек. И бездонных, как небо, синих глаз. Сара по-прежнему смотрит на меня с преданностью и теплом, и ураган чувств обуревает меня. Я с ужасом вспоминаю, что за столько лет даже не извинился перед ней, а она тем временем обещает сохранить мою тайну. Она кладёт свою мягкую ладошку на моё плечо и целует меня. Мне хочется плакать.

– Ты расскажешь мне свою историю? – шепчет.

И я рассказываю. Рассказываю всё: о детстве на ковчеге, о смерти родителей и о том, как я нашёл свой новый дом. О приёмном отце и о старейшинах. Рассказываю о Халне, о том, как он встретил рыжего ангела и потопил свой корабль. О том, что ковчегов, скорее всего, больше нет, и мы – последние люди на этой земле. Но я всё равно боюсь увидеть на горизонте корабль.

Сара слушает, положив голову на моё плечо.

– Я всегда верила, что кроме нас остались люди, – говорит Сара, когда я завершаю свой рассказ.

– Но эти люди могут быть враждебны нам.

– Да, могут. Но если выжили мы, выжили они, то мог выжить кто-нибудь ещё. А это значит, Ханаан, что Господь не отвернулся от нас. Это значит, что мы выживем. Не обязательно ты и я, но люди переживут эту эпоху, этот миг, Ханаан. Но что есть миг по сравнению с вечностью?

Сара смотрит за горизонт, а я смотрю на неё и думаю, почему я не говорил с ней раньше? Все долгие пятнадцать лет, что мы провели вместе… она была лишь незримой тенью.

Холодная волна достаёт до моих рук и оставляет в моей ладони перламутровую ракушку. Я смотрю на неё: она заворачивается спиралью, сужаясь к центру и исчезая в самой себе. Мне на ум приходит странное слово: наутилус. Пустая ракушка моллюска наутилуса. Я не знаю, что это такое, поэтому быстро забываю странные слова. Ракушка очень красива, и мне хочется подарить её Саре. Только сначала я сделаю из неё подвеску.

На следующий день я отправляюсь к ремесленнику в башню и прошу вставить ракушку в оправу. Старый мастер предлагает оплести ракушку тонкой проволокой – украсить филигранью. Говорит, что так будет красивее, нежели делать из неё обычную подвеску. Кулон я забираю через три дня, отдаю мастеру плату зерном. Выхожу из башни и любуюсь украшением в свете дня. Железные вензельки блестящим узором оплетают перламутр. В самый центр, где ракушка скручивается в себя, ювелир вставил жемчужину, скрыв ею крепление металлического оплёта. Вторая жемчужина, на ребре раковины, скрывает крепление цепочки. Я отдал за украшение целое состояние: металлы стоят очень дорого. Их получают из переплавленнных реликвий, которые остались от предков. Помню, когда я показал Халне сокровищницу отца, где хранилась часть таких реликвий, он назвал их микросхемами. Халне пытался объяснить мне их назначение, но я так и не понял. Скорее всего, мой наутилус теперь оплетают остатки какой-то микросхемы. Я думаю, кулон понравится Саре. Как жаль, что я никогда ничего ей не дарил.

Иду домой по тропинке через рощу, которая окружает ближайшую к башне деревню. Сквозь яркие зелёные листья пробиваются солнечные лучи – они похожи на лёгкий тюль, который развевается на ветру. Чудится мне, что лучи звенят, нежно и солнечно. Я иду сквозь молодую рощу, и странное тяжёлое чувство разбивает моё хрустальное утро. Будто ничего этого нет. Сейчас нет. Наверное, всё это – было. Или будет. Смотрю на сверкающий наутилус в ладони: я подарю его Саре, и мы отправимся жить в город. Она красивая, моя Сара. Добрая и умная. Она всё принимает с покорностью, и лишь во взгляде её синих, как небо, очей иногда светит глубокая печаль. Она любит меня, а я её, кажется, нет. Хотя, наверное, я её тоже люблю. Без душевного надрыва, но люблю.

Я люблю…

Эта непрошеная, возникшая сама собой мысль, останавливает меня. Я замираю – я люблю… Это невозможно. Как так случилось? Когда? Когда я открыл ей свою тайну на берегу? Когда согласился жить с нею? Когда обидел её? Или когда впервые увидел?

И тут оглушительной силы гром сотрясает бытие. С веток, крича, взлетают испуганные птицы. Поднимаю голову: в просветах между кронами деревьев небо безоблачное. Мне становится страшно – в громе было нечто зловещее, смертельное. Как в моём признании самому себе. И тут вереница резких звуков, коротких и острых, как иглы, пронзает мир.