Текст книги "Исход"

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает. В огромных зелёных глазах – искреннее сочувствие и боль.

– Как человек, который никогда не будет ходить, – отвечаю резко и отворачиваюсь. У меня нет никакого желания притворяться.

– Нельзя отчаиваться! – слышу её твёрдый голос и инстинктивно сжимаю кулаки. Злость душит меня. – Я нашла одну замечательную клинику в…

– Нет! – обрываю её. – Ты не понимаешь! – Я вновь поворачиваюсь к ней. Марита смотрит на меня с таким отчаяньем, будто это она стала инвалидом. Только вот жалости мне не хватало. Беру себя в руки. – Прости, – шепчу тихо, хотя хочется кричать. – У меня раздроблены позвонки, повреждён спинной мозг. У меня парализован весь пояс нижних конечностей. Я никогда, никогда не буду ходить. Я – калека, инвалид на всю оставшуюся жизнь. Марита, ты это понимаешь? Чудес не бывает, и ни одна клиника не поможет мне! И тебе лучше уйти. Уйти как можно скорее.

Марита хмуро смотрит на меня. Я с вызовом гляжу на неё, надеясь, что мой взгляд поможет ей уйти.

– Нет, – говорит она даже с какой-то злостью. – Я не уйду, даже если ты будешь прогонять меня вновь и вновь. Даже если ты будешь оскорблять меня или проклинать. Мне всё равно, что ты там о себе думаешь. Я всё ещё твоя невеста, и я выйду за тебя замуж.

От этих её прямых и простых слов мне становится не по себе, и я смеюсь. Юная Марита совсем не понимает, что её ждет. Я её люблю, как и любил. Нет, даже больше. После этих слов – больше. В тысячу, в миллионы раз больше. И именно поэтому я не могу принять её жертву.

– Это не жертва, – вдруг говорит она, и я уже не смеюсь. Я ошарашенно смотрю на неё. – Это мой выбор, который ты должен уважать. Уважать потому что любишь меня, как и я люблю тебя. Всегда любила и любить буду. Такое вот у меня проклятие.

Марита не смеётся. Она серьёзна и искренна. Мне становится стыдно.

– Прости, – шепчу, и Марита берёт меня за руку. – Прости, родная.

– Я понимаю тебя, – говорит тихо. – Я бы сама, как и ты, поступила. Я бы не хотела, чтобы ты страдал, как не хочешь ты, чтобы страдала я. Но я буду страдать только в том случае, если покину тебя.

Марита мягко улыбается и плачет. Кажется, я тоже.

– Как там твоя работа? – хочу сменить тему. – С квантовыми парадоксами?

– Ты хочешь говорить о физике? – удивляется Марита.

Киваю – Разговоры о науке меня успокаивают.

Марита садится на мою постель.

– А мне сейчас совсем не хочется раскрывать тайны Вселенной, – шепчет она и целует мою руку. – Вселенная подождёт. У неё впереди целая вечность. А у нас с тобой – только маленькая жизнь.

– А твои амбиции? Как же мечта?

– Помню, моя мечта на третьем курсе чуть не сломала меня, – смеётся. – Сейчас уже первый год аспирантуры, и она пока всё ещё мечта. Я помню наш с тобой разговор в парке. И знаешь что?

– Что? – хмурюсь.

– Теперь я понимаю тебя. То, что тогда не понимала, теперь понимаю.

– Что именно?

– Спокойствие. Одержимость проходит, и это очень даже хорошо. Вселенная не терпит суеты. Тем более, когда судорожно пытаются раскрыть её тайны.

Я улыбаюсь: столько лет мы знакомы, а она продолжает поражать меня. Как жаль, что я не попросил её руки раньше. Ведь тогда всё могло сложиться иначе, история могла быть другой.

– Хочешь, я расскажу стихотворение? – спрашивает Марита: она видит, что я задумался. Киваю.

Марита гордо, как самый настоящий поэт, поднимает подбородок и читает:

 
Среди далёких звёзд Вселенной,
В одном из множества миров,
Дворец построил хан, нетленный
Собрав из душ его покров.
 
 
И плакала Земля под сводом
Небесной равнодушной тьмы.
Пока мы умирали, долго
Сдаваясь милости судьбы.
 

Марита замолкает и смотрит на меня. Читает она великолепно.

– Красиво, но совсем печально, – шепчу через некоторое время.

– Да, наверное, не надо было, – Марита сконфужена, но теперь я глажу её руку и говорю, что всё хорошо. – Просто это стихотворение – открытие для меня.

– Ты его сама написала?

– Нет, – улыбается. – Его сочинила Анна Безмолвная.

– Твоя любимая художница?

– Да, непризнанный гений двадцатого века, – вздыхает Марита. – Она была глухонемой и почти никогда не выходила из дома. Так, по крайней мере, пишут в книгах по истории искусства. Эти четверостишия были написаны на обратной стороне её последней картины «Аллегория огня». Анна закрасила их краской, и долгое время никто не знал об их существовании. Совсем недавно картину реставрировали, и, когда её просвечивали рентгеном, обнаружили закрашенные строки. Удивительно да?

– Я думаю, ещё много неразгаданных тайн хранит история.

– Марк, Анна Безмолвная никогда не слышала звуков! Она никогда не слышала своего голоса. И она написала стихотворение. Она сотворила невозможное.

Марита смотрит на меня с такой же страстью, с какой на первом свидании рассказывала о своих безумных теориях. Нет, с большей страстью. Мне кажется, я стал понимать, к чему Марита ведёт нашу беседу.

– Давай не будем…

– Будем! – говорит она безапелляционным тоном. Для бо́льшего эффекта наклоняется и целует меня. Теперь мне уж точно придётся быть. Быть ради неё.

Марита приходит каждый день, даже отменяет лекции в университете. Я сначала пытался с ней спорить, но понял, что это бесполезно. Навещают меня и родители. Я всё ждал, когда кто-нибудь из них начнёт корить меня за губительное увлечение скоростью, но этого, хвала высшим силам, а точнее, Марите, так и не произошло. Хотя, укоров я больше ждал от неё самой, ведь она уговаривала меня остаться дома в тот вечер. Марита будто чувствовала, что должно произойти нечто неладное. Сейчас я понимаю, что чувствовал то же: необъяснимую тревогу не только в её словах, но и в мире. Но я не мог не пойти на мотовстречу. Я до сих пор не знаю, что помешало мне остаться дома. Будто меня вела некая сила, сила, которой я не мог сопротивляться. Неужели я должен был стать инвалидом? Неужели моя соседка, которая отправилась выносить мусор, тоже должна была? Что за нелепые мысли лезут в голову перед выпиской.

Марита везёт меня по коридору больницы на новой инвалидной коляске. Она купила дизайнерскую, со встроенным компьютером, интернетом и голосовым управлением. Когда я только увидел подарок Мариты, то поинтересовался, летает ли это инвалидное кресло в космос? Марита рассмеялась и сказала, что летающие в космос инвалидные коляски станут темой её докторской диссертации. Ведь сконструировать такую коляску будет намного проще, чем построить квантовый телепорт сознания. Я улыбнулся: не коляска, а целое «Феррари». «Феррари» может ездить сама, но Марита попросила разрешения вывезти меня на волю. Я не стал сопротивляться, хотя предпочёл бы передвигаться самостоятельно.

Марита рассказывает, что пьяница, которого я объезжал на мотоцикле в тот злосчастный вечер, погиб в тюрьме: непостижимым образом в камере случился пожар. Я пожимаю плечами – в трагедии виноват только я сам: надо было слушать Мариту и остаться дома. Марита отвечает, что я слишком строг к себе.

Врачи прощаются со мной, будто с кинозвездой. Конечно же, ведь я – знаменитый физик, популяризатор науки. Вот к чему я пришёл. Начал со стремления открыть тайну мироздания, а закончил автором мировых бестселлеров для гуманитариев и ведущим естественнонаучных передач.

А начиналось всё совершенно безобидно – с приглашения на радиостанцию. Это был второй год моего преподавания в университете, с Маритой мы уже встречались официально. Мне не был интересен радиоэфир, мне хотелось произвести впечатление на неё.

Дебют в сфере ненавистных СМИ оказался на удивление удачным, и я стал постоянным гостем на радио. Тогда я решил, что деньги не бывают лишними, а потратить часа четыре в неделю на болтовню в микрофон вполне безобидно.

Через полгода мне позвонил менеджер одного из федеральных каналов и предложил поучаствовать в передаче. Я сразу отказался. Я не мечтал стать звездой экрана. Работая на радио можно оставаться незаметным, в то время как телевидение снимает с тебя все маски. А я совсем не хотел становиться нагим. Никогда не понимал всеобщего стремления попасть в ящик. Но менеджер оказался на удивление упёртым в своем неведомом желании заполучить мою персону: он даже дозвонился на кафедру. Меня вызвал к себе заведующий и отчитал за нежелание участвовать в общественной деятельности. Ведь участие в популярной передаче – бесплатная реклама всему университету, а они как раз расширяют коммерческое отделение, студентов не хватает. Так что, хочу я или нет, а на передачу идти мне придётся.

Так я попал на телевидение. Через некоторое время после моего появления на экране ушёл на пенсию ведущий программы «Наука: просто о сложном», и меня пригласили на его место. На кафедре мне не оставили выбора: я должен был согласиться вести эту абракадабру по воскресным дням.

Я боялся, что новое дело негативно скажется на моей научной деятельности, на моих отношениях с Маритой. Но этого не произошло. Наоборот, в университете я стал настоящей звездой: студенты обожали меня, а профессора уважали за пропаганду науки в СМИ. Конечно, не за пропаганду, а за рекламу вуза, но у меня хватало ума держать свои мысли при себе. В итоге докторскую я защитил даже раньше, чем планировалось: веское слово доктора наук намного ценнее, чем кандидата. Но на саму науку времени оставалось всё меньше и меньше: приходилось ходить на светские вечера, участвовать в ток-шоу и прочей лабуде. Марите тоже доставалась моя слава, и, надо сказать, в новой роли спутницы Джеймса Бонда она чувствовала себя вполне комфортно. Это удручало меня, но я никому об этом не говорил. Я полагал, что жизнь ведёт меня не туда, но я ничего не мог поделать. И тогда я нашёл себе отдушину – скорость. Когда городские огни сливаются в единую массу, а ветер шумит в ушах, я чувствую себя свободным. Только тогда, когда адреналин зашкаливает, я начинаю хотеть жить. Скорее, выжить. Наверное, именно этого нам всем и не хватает – стремления выживать. Мы просто слишком хорошо живём.

Марита вывозит меня на улицу: утреннее лето солнечно и свежо. Высокое и чистое небо. За узорчатой оградой госпиталя сверкает стеклянный город: по многоуровневым дорогам едут разноцветные точки автомобилей, как шарики в казуальной игре.

У ворот толпятся журналисты, и я прошу Мариту быстрее идти в машину. Я не хочу давать интервью, и на телевидение я больше не вернусь. Говорю, хочу заняться наукой. Снова. По-настоящему. Марита кивает и помогает мне сесть в автомобиль. Она складывает мою коляску, убирает её в багаж и садится за руль.

Мы выезжаем со стороны входа для персонала, но даже там нас ждут журналисты. Ощущаю себя голливудской звездой, и мне это ощущение не нравится. Как вообще может нравиться такое вмешательство в личную жизнь? Марита едет медленно и аккуратно, и кто-то стучит нам в окно. Но Марита не останавливается. Она мягко выводит машину на проезжую часть, и мы сливаемся с общим потоком автомобилей. Я обращаю внимание на то, как легко и уверенно она водит – она бы стала профессиональным пилотом. Удивляюсь своей странной мысли, но тут же забываю её.

Мы едем по эстакадам, спускаемся под землю и вновь взмываем ввысь. Над нами проносятся скоростные поезда на магнитных подушках и пролетают аэротакси. Голографические экраны в несколько этажей рекламируют всё: от крема для рук до туристических полётов на орбиту. Я и не думал, что за время пребывания в больнице я успел отвыкнуть от всего этого шума. Второе июня две тысячи шестьдесят первого года – день, когда я вернулся из своего почти трёхмесячного заключения в больнице.

Мы приезжаем домой. За время моего отсутствия Марита наняла рабочих и превратила лестницу на второй этаж квартиры в мини-эскалатор, чтобы мне было удобно подниматься. Умудрилась переделать для меня ванную и кухню, поменяла в нашей спальне постель на более низкую. И ничего мне об этом не говорила. Я даже представить не могу, когда она всё это успела: она же днями была у меня.

Я смотрю на неё и понимаю, что никаких слов у меня не хватит для того, чтобы описать всё, что я чувствую. Марита никогда не перестанет удивлять меня, никогда. Она улыбается, целует меня и отправляется готовить обед. Я остаюсь один и плачу. Чёрт возьми, но кажется, я счастлив. Неужели такое возможно?

Летние дни моей домашней реабилитации проходят чудесно: лекций в университете нет, и мы оба дома. Поздно встаём, завтракаем и идём гулять. Точнее, едем на автомобиле до парка. В парке мы проводим целый день, до вечера. Иногда даже до середины ночи. Тёплой звёздной летней ночи. Мы гуляем под звёздами и говорим обо всём на свете, даже о физике. Я вновь готовлюсь серьёзно заняться наукой: всем телевизионщикам мы отказали. Мне по этому поводу даже звонили с кафедры, ведь я расторг контракт на передачу. Но я сказал, что так больше не могу – не могу заставлять себя делать то, что ненавижу всем сердцем.

Мы гуляем под звёздами, и Марита рассказывает мне о своей работе. Она её пишет по теме квантовой сцепленности. Кандидатскую работу по теме квантовой телепортации сознания ей писать, конечно же, не разрешили, объявив эти идеи антинаучными. Но, говорит Марита со спокойной уверенностью, я обязательно создам свой телепорт. Сейчас надо мной смеются, но потом будут мной восхищаться. Я слушаю и улыбаюсь: почему-то я уверен, что всё будет именно так – она станет великим ученым. Чего, к сожалению, не могу сказать о себе. Почему-то в отношении себя самого интуиция пребывает в гробовой тишине. Но я не хочу об этом думать, я хочу гулять под звёздами и слушать Мариту. Слушать Мариту вечно.

Иногда мы остаёмся дома, чтобы просто побыть вдвоём. Надо сказать, вопрос интимной жизни, так мучавший меня в больнице, Маритой был успешно решён. Наверное, моя периферийная нервная система пострадала не сильно.

А ещё мы готовимся к свадьбе. Мы решили пожениться в конце августа, когда я лучше восстановлюсь.

К нам иногда приходят гости: друзья, родители, коллеги. И мне кажется, что это лето – блаженное счастье, подаренное мне наперёд. Никогда не отличался сентиментальностью, но чувствую, что надо ценить каждое мгновение этой чудесной тёплой поры. Ведь она закончится. Не знаю, почему я так думаю. Впервые в жизни я почувствовал счастье и теперь настолько боюсь потерять его, что, порой, уверен в том, что так оно и будет. И чем острее я чувствую этот странный финал, тем сильнее хочу задержаться в тепле удивительного лета.

Незадолго до свадьбы Марита приглашает меня на выставку. Персональную экспозицию Анны Безмолвной, её любимой художницы. Марита говорит, что именно с «Аллегории огня» и началась её любовь к физике. Я удивляюсь: как картина могла заинтересовать физикой? Марита улыбается и обещает, что на выставке я пойму сам. Любимая говорит, что если бы не увидела эту картину, то не увлеклась бы наукой, и не встретила бы меня. И именно последнее событие из всей цепи не устраивает её более всего. Я возражаю, говорю, что мы могли бы встретиться, только при других условиях. Нет, качает головой Марита, как говорил Эйнштейн: «Бог не играет в кости». Даже самая маленькая случайность может изменить ход истории. Потому что это – не случайность. То, что мы подразумеваем под случайностью, на деле – лишь следствие, причины которого нам неизвестны. Мы могли бы встретиться, но мы могли бы даже не заметить друг друга.

Пройти мимо. Она – своей дорогой, а я – своей. Может, я бы продолжал всё так же одержимо заниматься наукой и ходил бы на своих двоих. Может, вписал бы своё имя в историю человечества, а не стал шутом на экране. Ведь на радио я пошёл из-за Мариты… Если бы я не встретил её, кто знает, может, я бы создал теорию, описывающие все известные фундаментальные взаимодействия. Хотя, может, у меня бы ничего не получилось. Тогда с возрастом я превратился бы во вредного профессора физико-математических наук, вымещающего свои неудачи на студентах. А может… Да всё что угодно может. Всё было бы иначе, если бы век назад глухонемая художница не написала картину.

Как странно. Я никогда не задумывался, что все мы настолько… связаны?

Связаны.

Марита держит меня за руку. А я смотрю на «Аллегорию огня». Я никогда не увлекался живописью, но этот шедевр мирового искусства я уже видел. Правда, не помню где. Наверное, репродукцию в Сети. Картина достаточно большая. На фоне светлого звёздного неба – безбрежный океан серого песка. Барханы уходят до самого горизонта, сливаются с небом. А на горизонте, ровно посреди картины, алеет вертикальная полоса зарева, будто узкая дверь в иной мир. Зарево тускнеет кверху и книзу и двумя еле видимыми лучами убегает за края. Если присмотреться внимательнее, становится видно, как вокруг этой полосы вращаются шары. Синеватые, отражающие песок и звёзды, и именно поэтому незаметные вначале. Если смотреть ещё внимательнее, то в каждом шаре можно увидеть ещё шар, ещё и ещё… Фракталы! Озарение шокирует: вся картина состоит из фракталов, настолько искусно вписанных друг в друга, что сначала их просто не замечаешь, а видишь пустыню, звёзды и вертикальное зарево далёкого огня.

В «Аллегории огня» скрыта бесконечность.

– Это божественно, – шепчу.

– Да, – соглашается Марита. – Когда я первый раз её увидела, будучи школьницей, не могла отойти. Экскурсовод сказала мне, что картина состоит из фракталов. А фракталы – это обладающие самоподобием множества. Я тогда ничего не поняла, но первое, что я сделала, когда закончилась экскурсия – посмотрела в Интернете, что такое фракталы.

– И так ты пришла к физике?

– Да, – кивает Марита.

Марита подходит чуть ближе к картине, и её рука выскальзывает из моей.

– Бесконечное подобие подобий, – непрошенная фраза вырывается у меня сама.

Марита замирает. Стоит неподвижно, будто статуя. Затем медленно оборачивается.

– Что ты сказал? – она большими сосредоточенными глазами смотрит на меня, будто впервые видит.

– Бесконечное подобие подобий, – повторяю растерянно. Я никогда не видел Мариту в таком состоянии – словно ко мне повернулся другой человек.

– Точно, – шепчет она и запрокидывает голову верх. – Конечно же!!! – кричит. На неё оборачиваются посетители, я прошу её быть тише, но Марита не слышит. – Конечно! Это же так просто – бесконечность в бесконечности! – она падает передо мной на колени, берёт меня за руки. Я непонимающе смотрю на неё и спрашиваю, что случилось?

– Я поняла, – она почти плачет. – Я поняла, в чём моя ошибка… Я поняла, чего не хватает в твоей теории всего, Марк! Мы, наша планета, чёрт возьми, да вся наша Вселенная – это лишь система отсчета, понимаешь? Мы сталкиваемся с парадоксами макромира, мы сталкиваемся с парадоксами квантовой механики и не можем их решить только потому, что пытаемся перейти в другую систему отсчёта. Это ограничение наложено самой природой. Но для информации бесконечность – не предел. Сознание – вне времени. Я работала не в том направлении, Марк, я пыталась найти выход там, где его быть не может. Нельзя телепортировать сознание как единый монолит запутанных частиц, потому как ничего нельзя переместить в другую систему отсчёта! Но можно телепортировать информацию о взаимодействии частиц, образующих сознание! Передавать набор состояний, создав глобальную связь между отдельными массивами взаимодействующих частиц даже разных систем отсчёта. О, Марк! Созданный таким образом канал связи будет обратным – он позволит не только передавать, но и принимать информацию! Я бы назвала это загрузками…

Марита смотрит на меня полными ужаса глазами, её грудь тяжело вздымается. К нам подходит смотритель музея и делает замечание. Я извиняюсь за нас обоих, потому что Марита совсем далеко. Я глажу её по голове и говорю, что никогда в ней не сомневался. Она почти плачет от своего озарения. А меня сковывает тоска: я её потерял. Потерял навсегда. Я знаю такое состояние – это одержимость. В её гениальном мозгу только что свершилось открытие, понимание которого сводит её с ума. Она больше не будет гулять со мной в парке – она будет писать. Она больше не будет смотреть со мной вечерами кино. Она будет решать уравнения, искать способ доказать всем свою теорию. И она докажет, я не сомневаюсь. А когда она докажет, то получит грант. И наши с ней пути разойдутся. Разойдутся навсегда. Вот почему я так остро чувствовал это лето. Наше последнее лето.

Я поднимаю взгляд на «Аллегорию огня». Мир погибает в огне и воскресает вновь. Символ бесконечности. Фрактал. Эта картина подарила мне любовь, и именно она её отнимет.

– Кажется, ты тоже хотел заняться наукой? – спрашивает Марита, продолжая смотреть в голографический монитор. Синеватое свечение голограммы отражается от её медных волос и мраморной кожи, и мне чудится, будто вокруг любимой нимб, как у ангела.

Две недели прошло с тех пор, как мы посетили выставку. Мои опасения сбываются – Марита с головой ушла в работу. Окружающий мир перестал для неё существовать. Нет, она, конечно, помогает мне, спрашивает о самочувствии, занимается со мной любовью. Мы даже пару раз ходили гулять. Но теперь она далеко. Все её мысли – там, за горизонтом. Её брови всегда нахмурены, а руки никогда не выпускают планшет. Она не шутит и не улыбается. Если мы и говорим, то о физике и Вселенной, даже утреннюю беседу Марита умудряется свести к своим теориям.

– Хотел, – отвечаю. – Вернусь в университет и займусь.

Марита не слышит моего ответа: её пальцы скачут по сенсорной клавиатуре.

– Марита, ты всё ещё хочешь стать моей женой?

Даже на этот вопрос она реагирует не сразу. Марита поворачивается ко мне, и я вижу, как привычная сосредоточенность её лица медленно проясняется, словно рассеивается тяжёлая и мрачная туча. Марита с удивлением смотрит на меня. Не с ужасом, а с удивлением. И когда это я стал таким знатоком человеческих эмоций?

– Ты чего, Марк? – удивляется. – Конечно хочу.

– Марита, я буду тебе обузой, – говорю, но она качает головой, подбегает ко мне и садится на кровать рядом. Но я продолжаю: – ты должна сотворить своё открытие.

– Я хочу сотворить его рядом с тобой! – она целует меня, но я отстраняюсь.

– Послушай меня, пожалуйста. Я серьёзно, – Марита уже с ужасом глядит на меня. Я продолжаю говорить: – Ты должна быть свободной. Представляешь, если твоими исследованиями заинтересуются? Кто-нибудь серьёзный, вроде «Space International», и тебе надо будет переехать? Неужели из-за меня ты откажешься от такого шанса?

В её глазах мелькает сомнение.

– Мы поедем вместе, – через некоторое время отвечает Марита.

– Не всегда работодатели рады учёным с родственниками-инвалидами.

– Тогда я останусь с тобой.

– Не останешься. Я знаю.

– Я стану твоей женой, – говорит она со слезами на глазах, и я вновь вижу свою любимую. – Давай мы больше не будем это обсуждать?

Мы и не стали. Мы поженились тридцать первого августа две тысячи шестьдесят первого года. В тёплый солнечный день, в последний день нашего лета.

Марита прекрасна. В белом платье, с маленькими белыми цветочками в волосах. Ромашки усеяли её огненные волосы, будто маленькие солнышки. И они светят ярче тысячи солнц. Светят моему мимолетному счастью. Но что может быть важнее мгновения?

Наш праздник великолепен. Мы даже танцуем. Кто бы мог подумать, что в инвалидном кресле можно танцевать и чувствовать себя счастливым.

А вечером нас освещает грандиозный салют. К нашей свадьбе на берегу реки подготовили белые шатры, в которых праздник продолжается ночью. Играет живая музыка, и танцуют гости. Мы танцуем. Танцуем под звёздами.

Я держу Мариту за руку и думаю о том, что это самый счастливый день в моей жизни. День, который я никогда не забуду.

А утром мы улетаем на море. Мы договорились о дополнительном отпуске и продлили своё лето на неделю. На целую неделю счастья. Марита даже старается не говорить о физике, борется со своей одержимостью. И у неё это получается. Получается до тех пор, пока мы не возвращается домой.

Дома всё постепенно возвращается на круги своя. Мы вновь выходим на работу. Надо сказать, я переживал, как моё новое состояние отразится на преподавательской деятельности. Ведь полгода назад я покидал свой пост в статусе кинозвезды, а возвращаюсь инвалидом. Но, кажется, на это никто не обращает внимания. Я больше не значимая фигура, да и люди, надо сказать, вопреки всеобщему мнению, очень быстро забывают то, что не касается их лично.

Марита с головой уходит в работу. Сначала она, конечно, старается. Сдерживается. Но озарение мучает её, не даёт жить. Поэтому я ей не мешаю. Не мешаю погружаться в тайны мироздания. Кода-то она уже была такой, много лет назад, когда мы познакомились. А ещё раньше таким был я. Может, в таком состоянии и надо жить?

Я тоже пытаюсь вернуться к теории всего – к своей мечте, которая столько лет не давала мне покоя. Но то ли я настолько изменился, что поверил в невозможность её создания, то ли моё новое состояние настолько подавило меня. Не знаю. Мгновения счастья проходят быстро, быстро тает радость в серой пелене рутины. Праздник закончился, лето прошло. Сейчас я – преподаватель-инвалид. Казалось бы, самое время заняться наукой, как Марита. Ведь я столько лет, пока писал свои мировые бестселлеры и снимался в телепередачах, об этом мечтал. Но я не могу. Мироздание больше не занимает меня. Будто я пересытился этим миром.

И всё равно я пытаюсь писать. Заставляю себя через силу делать хоть что-то кроме своих обязанностей. Но даже за полгода я не могу сдвинуться с мёртвой точки. За год тоже ничего не выходит. И за два.

Марита получает докторскую степень. Параллельно с преподавательской деятельностью и работой над своей теорией телепортации она умудрилась написать и защитить диссертацию. Я искренне этому рад. Мы отмечаем её повышение: сначала в университете, а потом вдвоём в кафе. Уютное такое кафе, недалёко от университета, сделано в духе двадцатого века. С большими витражными окнами и деревянной мебелью.

Марита сидит напротив меня. Её медные волосы горят в свете вечернего солнца, и чудится мне, будто над ней нимб. Марита говорит, что работу над квантовыми парадоксами она почти закончила. Пьёт очередную таблетку от головной боли, и просит не переживать – переутомление. Через пару месяцев Марита хочет предать огласке свой труд. Тогда и голова перестанет болеть, смеётся она. Будет конференция в университете, где выступает моя любимая. Марита улыбается, а я чувствую, как леденею. Будто предстоящая конференция – некая точка невозврата. Может, я слишком давно этого жду? Вернее, боюсь, что всё закончится. Ведь нам внушают с детства, что у всего есть конец. Значит, у счастья тоже.

Марита смотрит на меня и спрашивает, что случилось? Я улыбаюсь: ты. Со мной случалась ты.

Два месяца проходят быстро. Быстрее, чем я думал.

Марита в строгом деловом костюме стоит напротив зеркала. Её длинные медные волосы собраны в пучок. Она репетирует речь, приводит доказательства теории своему отражению. Я сижу на диване и любуюсь ею. Марита говорит, что волнуется, ведь на кону стоит её научная репутация и карьера. Я ей обещаю, что у неё всё получится. Хотя про себя мечтаю, чтобы это было не так.

Она много рассказывала о своей работе. Я понял её идеи, правда, в общих чертах: в её рыжей голове родилось нечто действительно запредельное. Ей будет очень тяжело пробиться – новое всегда вызывает предубеждение и неприятие. Особенно, если это новое посягает на укоренившееся мировоззрение. Даже я не до конца понимаю её теорию.

Марита стоит на сцене в свете софитов. За ней – большой голографический экран, на котором мерцают уравнения. В зале – гробовая тишина. Марита механически поправляет рукой прядь волос в своей безукоризненной причёске и продолжает речь. Даже отсюда я чувствую её волнение.

– На основании приведённых выше решений, – усиленный микрофоном голос Мариты дрожит, – а также на основании процесса аннигиляции частиц, из которого следует, что не существует неделимых частиц и одна форма материи может превращаться в другую, можно допустить рассмотрение каждой отдельной частицы как временного носителя информации. Это принципиально иной взгляд на Вселенную, который потребует ещё множества практических опытов для подтверждения решённых уравнений. Но практический интерес может быть извлечён из теории и в настоящее время. Теорема Белла гласит, что не существует изолированных систем. Согласно теории Хаффермана-Пенроуза активность мозга можно рассматривать как квантовый процесс. В действительности, квантовые процессы лежат в основе всех остальных процессов. Во время классического примера спутанности частиц, измерение параметра одной из частиц приводит к мгновенному прекращению запутанного состояния. Квантовая телепортация передаёт состояние от одной спутанной частицы к другой: расстояние значения не имеет, Подобным образом можно передавать и набор состояний, создав глобальную связь между отдельными массивами частиц.

Таким образом, используя феномен квантовой спутанности и телепортации и задав направление с помощью самих же носителей информации, например, частиц-носителей электрического потенциала, с помощью которых взаимодействуют нейроны головного мозга, информацию можно перенести в любую точку Вселенной. При таком подходе частицы-приёмники определяются произвольно. До образования единого канала связи с исходным объектом – носителем информации – принимающая сторона находится в состоянии суперпозиции.

Подобным образом можно создать и обратную связь между источником информации и исходным объектом – человеческим мозгом. В таком случае, в человеческий мозг можно будет телепортировать, то есть загрузить, информацию без вреда для той совокупности психофизических качеств, которые образуют личность.

– Вы хотите телепортировать сознание человека? – не выдерживает профессор, сидящий справа от меня. – Это полный абсурд! Антинаучная ерунда!

Я знал, что ей будет непросто.

– Прошу прощения, но я ещё не закончила свою речь, – быстро берёт себя в руки Марита. – Новым идеям всегда приходится пробивать монолит устоявшегося. Но как сказал Галилей: «И всё-таки она вертится». Моё предположение включает в себя и разработки для практических экспериментов.

– Вы хотите ставить опыты на людях? – не унимается профессор.

– Начать с виртуальных экспериментов, – спокойно отвечает Марита. – Я начала работу над созданием программы, основанной на программе-симуляторе мозга. Вторая моя программа – компьютерная симуляция окружающего мира. Подключённый к ней пользователь сможет попробовать себя в роли путешественника сквозь пространство и время.

В зале поднимается волнение, Марите не дают закончить: перебивают вопросами об этичности, морали. Говорят об антинаучных выводах из вполне достойного математического аппарата. Какофония заканчивается тем, что ведущий выходит на сцену и с трудом успокаивает зал. Но Мариту почти не слушают – каждое её слово сопровождается новой бурей эмоций.