Текст книги "Исход"

– Как мне загладить свою вину? Ваш муж то…

– Довольно! – обрывает меня. – В этом чёртовом мире никто, никто не живёт по сердцу! И поэтому здесь одна скорбь.

Я хочу ответить, но она вновь останавливает меня. Мы, шепчет, мы все – уже в Аду, понимаете? Другого Ада нет, кроме того, что строим сами мы.

Она поднимается, а я, переступая все границы, беру её за руку и в полном бреду шепчу, что она меня очаровала. Баронесса опускает на меня лукавый взгляд.

– Так скажите, зачем вы это с собой сделали?

– Я думаю, вы уже догадались.

Она убирает свою руку из моей и грустно смеётся.

– У вас не хватает духу сказать мне правду, – качает головой. – Вы, право, меня разочаровали.

– Разочаровал? Мы даже не знакомы.

– Когда я вас увидела, то подумала, что вы – настоящий человек. Искатель. На вашем облике – печати разных стран, про которые я лишь читала в книгах. Я мечтала путешествовать, но я – только женщина, и выбор в нашем мире – не мой удел. Я подумала, что вы умеете говорить правду. Подумала, что вы умеете жить. Но я ошиблась. Вам даже не хватило духу сказать, что вы поменяли свой облик ради меня. Можете считать меня слишком самоуверенной, но себе вы не соврёте. Видите? Я сказать могу. А вы – нет. Поэтому вы меня разочаровали. Вы оказались таким же трусливым болваном, как и мой муж.

Я не могу выдавить и слова. Я обескуражен: никогда не мог подумать, что знатная дама может быть настолько… Даже я, прожжённый кутила, не могу подобрать слова. Невразумительной? Импульсивной? Откровенной? Невоспитанной? Я сижу и смотрю на неё, как самый настоящий болван. Ведь я действительно не тот, за кого она меня приняла. Я знаю, правда разочарует её ещё больше. Поэтому я отвечаю ей, что она права. Я надел костюм и постригся ради неё. Баронесса продолжает грустно улыбаться и наклоняет голову набок. Изящно так. Её тонкая шея образует плавный изгиб. Такой грации, грации в каждом движении, я ни у кого не встречал.

– И бежите вы от меня, верно? – спрашивает она грустно. – Ваш экипаж стоит у входа.

Я молча киваю.

Она вдруг опирается на стол обеими руками и испепеляющим взором смотрит мне в глаза. Я нахожусь в таком смятении, что даже забываю о том, что дамам так вести себя совершенно неподобающе. Мне становится за неё неловко. Вдруг всё это безобразие увидит её муж?

– Так бегите, граф, – шепчет она на выдохе. – Бегите как трусливый пёс от своего счастья как можно дальше. Ведь так принято в обществе, да?

Она выпрямляется и смотрит на меня как королева, сверху вниз. У меня в голове самый настоящий хаос. Я не понимаю, что происходит.

– Вы меня не знаете, – я хочу обрести под ногами ускользающую почву. – Вы говорите с самым страшным созданием Господа. Вы не можете представить себе грехи, которые я совершил.

Теперь она смеётся на весь трактир. Я оглядываюсь: одни ли мы? Одни. Она этот непроизвольный жест замечает и смеётся ещё громче. Впервые в жизни мне становится стыдно не за себя.

– Я не могу представить ваши грехи? А вы мои, значит, представляете?

– Нет, но…

– Правильно, нет, – отвечает она громко. – Так не беритесь составлять мнение о том, чего не знаете. Вы не знаете мои грехи, а я не знаю ваши. Может, я – самая ужасная убийца? И в этом случае ваши грехи и не грехи вовсе?

– Прошу вас сердечно, не надо так громко, – обращаюсь к баронессе, заметив, что за действием уже наблюдают трактирщица и пара служанок. Но баронесса, будто назло, ещё сильнее смеётся. Она говорит, что я настолько глуп, что наблюдающие за нами половые волнуют меня куда более, чем её откровение.

– Сударыня, я, право, не понимаю вас, – я всё ещё надеюсь, что происходящее как-нибудь разрешится. – Чего вы хотите от меня?

– Прошу извинить мою жену, – слышу мужской голос и оборачиваюсь: позади меня стоит тот самый барон. Он хмуро смотрит на баронессу, которая взирает на него гордо вскинув подбородок. Всё ясно. Я – лишь пешка в их семейной ссоре. И чем скорее я покину трактир, тем лучше. – Она у меня слишком… эмоциональная.

– Всё хорошо, – говорю я и поднимаюсь. – Я уже ухожу.

Я выхожу из-за стола, стараясь не смотреть на баронессу. Кланяюсь барону, приношу ему извинения, сам не зная за что, и как можно скорее иду на улицу. Хвала Господу, баронесса вслед ничего не говорит.

На улице ливень. Кучер подбегает с зонтом, хочет его раскрыть, но я быстро сажусь в экипаж. Вещи уже ждут меня. Приказываю ехать. Я всё ещё в таком смятении, что даже не могу назвать адрес. Говорю: просто по городу. Там решим.

Смотрю в окно и не вижу мира. Бытие застилает пелена дождя, в которой я вижу печальный лик баронессы… Пытаюсь унять во всём теле дрожь. Я даже не знаю её имени. Но её взгляд… Пронзительный, грустный и надменный одновременно. Будто ей доступна некая тайна, тайна неподвластная остальным. И это знание сводит её с ума. А её грация… Пепельные волосы. Синие глаза. Тонкие изящные изгибы. Господи. Я никогда её не забуду. Никогда не забуду нашу странную встречу. Это мгновение откровения. И чувство, будто я что-то совершил не так. Впервые я чувствую, что действительно ошибся. Боже правый… Я чувствую?

Может, остаться в городе? Остановиться на противоположном конце и отправить баронессе письмо? Какие глупые мысли, она же замужем.

Я прошу кучера довезти меня до одного трактира, который располагается недалеко от города. Плачу ему месячное жалование и дарю экипаж. Забираю одну из трёх запряжённых лошадей, а двух передаю ему. Пожилой кучер смотрит на меня, будто на чумного. Тогда я сам беру свои вещи и улыбаюсь ему. Говорю, что он свободен и иду в трактир. Иду под дождём. С трудом удерживаюсь от соблазна снять комнату и прошу обед. Ведь я так и не смог поесть.

Быстро ем, прошу собрать провизию в дорогу и вновь пускаюсь в путь. Трактирщик пытается меня остановить: на улице непогода, нельзя ехать в такой ливень. Но я пришпориваю лошадь. Я очень боюсь того, что у меня не хватит духу, и я поверну обратно. Пусть лучше будет воспаление лёгких. Ведь я всё ещё вижу её синие, как вечернее небо, глаза. И пепельные волосы. Она смотрит на меня, как королева, а я, как последний трус, бегу. Бегу как можно дальше.

Я смотрю на барона и говорю, что я отказался от всего, что могло бы сделать меня счастливым. Коршун качает головой. На его вопрос я так и не ответил. Что могло бы сделать меня счастливым вопреки всему? Что могло бы сделать меня счастливым сейчас?

– Ладно, – вздыхает барон, видя, что я не знаю, что ответить. – Спрошу иначе. Почему вы отказались от всего, что могло бы сделать вас счастливым?

Мне не хочется отвечать на этот вопрос, но я пересиливаю себя. Я должен ему ответить. Должен ещё больше унизить себя в глазах этого сильного человека.

– Я наказывал себя за грехи, – говорю тихо, но вижу, что Коршун мне не верит. – Я боялся, – добавляю чуть ли не с вызовом.

– Чего же вы боялись? Стать счастливым?

– Нет, я боялся разочарования. Боялся проблем.

– Проблем? У вас счастье ассоциируется с проблемами? – Барон даже наклоняется вперёд: ему становится интересно.

– Нет, – я пытаюсь выразить свою мысль. – Ничего не длится вечно. Счастье – тем более. Я боялся, что когда оно закончится, моя жизнь станет совсем невыносимой.

– Поэтому вы малодушно предпочли оставить всё как есть?

– Совершенно верно.

Коршун откидывается в кресле, глаза его восторженно сверкают. Он улыбается, но не зло, а, скорее, удовлетворённо.

– Брависсимо! – он вдруг всплескивает руками, и я непроизвольно вздрагиваю. – Вы самый, самый потрясающий, самый великолепный циник из всех, кого я встречал. А встречал я, граф, очень много кого.

Барон глухо смеётся, а я с непониманием смотрю на него. Этот человек только что оскорбил меня, но я ничего не чувствую.

– По идее, вы только что оскорбили меня, – говорю неожиданно для себя самого.

Коршун перестает смеяться и внимательно смотрит на меня.

– Но вас это не задело, верно? – шепчет он, приподнимая бровь.

– Ничуть, – отвечаю честно.

Барон вновь кладёт руки на стол. Разглядывает свои украшенные перстнями пальцы – думает, затем поднимает на меня пронзительный взгляд. Мне на ум приходит дикая мысль: так может смотреть только дьявол.

– Так скажите, граф, что может сделать вас счастливым?

Мне кажется, уже ничего. Ничего, кроме вечных скитаний, на которые я сам себя и обрёк. И я вновь бегу. Бегу сквозь города и страны. Постоялые дворы и трактиры – все на одно лицо. Ночи везде – тёмные. И каждую ночь, сквозь мрак, я вижу её глаза. Я очень хочу, чтобы её образ стёрло время, но оно не желает мне помогать. Иногда я молюсь. Прошу Господа помочь мне забыть эту мимолётную встречу. Порой, меня даже мучает совесть: ведь я не молился Богу, когда старался забыть свои грехи. Я не молился, я даже не просил Его отпустить их мне и подарить прощение. Я решил, что простить меня нельзя. А теперь, Боже, я молю Тебя о том, чтобы я смог забыть женщину, которую не знаю. Ну не безумец ли я?

Безумец. Тысячу раз безумец. Мой спутник – ветер, волосы мои вновь заплетаются в косу, а очередное платье превратилось в лохмотья. Каждую ночь я вспоминаю Слепого, который сказал, что ему жаль меня. Порой я думаю, что юродивый странник был намного счастливее меня. Но возможно ли это? Чувствую, как медленно схожу с ума.

Смотрю на своё отражение в зеркале. Зеркало – в моих комнатах, которые я снимаю в одной из лучших гостиниц. Я вновь приличный человек. На мне – костюм; и волосы, чёрные, уже с проседью, собраны в хвост. Уставший взгляд карих глаз. Смотрю на себя и думаю о том, что свою жизнь я успешно промотал. Она прошла быстро, быстрее, чем я мог представить. Всего лишь миг назад я убегал от баронессы. Чуть больше мига – хоронил родных. Два мига назад раздался мой первый крик. И грустно и смешно.

На закате лет необходимо быть честным с собой: я всё время надеялся, что когда случится чудо и я милостью Господа обрету душевный покой, я смогу вернуться и начать сначала. Я надеялся на будущее, которое не наступит никогда. Нет будущего у человека, который избрал настолько бездушный путь: бежать от всего, что пробуждает чувство. Правильно мне говорила шарлатанка с золотыми глазами – я блуждаю во тьме и сказать мне нечего. Видать, видела всю пустоту моего пути и решила так нагло соврать. Конечно, ведь я предложил ей золото за её сказку. Усмехаюсь. Как был болваном, болваном и остался.

Оглядываю фрак: портной постарался на славу. Я вновь живу в роскоши. Кто знает, сколько ещё ходить по земле.

Наведывался пару раз в своё имение, даже удивлялся тому, что оно всё ещё живёт. Дворецкий, конечно, моим приездам был не рад, он там чувствовал себя хозяином. Спал в моих покоях. Но мне было всё равно. Он содержал оба поместья в порядке, и они приносили доход. Это самое главное. Хотя, если бы я вдруг разорился, то страдать бы особо не стал: я привык жить бродягой. Правда, говорил дворецкий, среди крестьян волнения ходят. Предрекал смутное время в начале грядущего века. Но меня это не заинтересовало. Моё время было смутным всегда. Моё время было наполнено ужасами прошлого и синими очами неслучившегося будущего.

Спускаюсь на первый этаж. Гостиница оформлена в стиле пышного барокко. Швейцары с поклоном открывают двери, и я сажусь в автомобиль. Новое изобретение нового века. Интересно, каким будет мир в следующем веке? А через век? Если сейчас экипажи стали ездить самостоятельно, не исключено, что в том далёком времени они будут летать по небу или плавать под водой. Думаю о том, что эти открытия ничего в сущности не изменят. Ведь всё это – атрибуты.

Шофёр везёт меня в игорный дом. В моей жизни всё вернулось на круги своя. Обрести свободу или Бога у меня так и не хватило духу.

В игорном доме швейцары распахивают передо мной врата в родной мир порока. Да, я вернулся к тому, с чего начинал. Так легче. Удовольствия притупляют муки совести и душевные страдания. Вот и весь ответ. Путешествия не обогатили мой дух только потому, что я всегда бежал от любых потрясений.

Меня проводят в золотой зал, где за алым бархатным столом собрались игроки в покер. За столом шесть человек: четыре джентльмена и две дамы. Эдакое общество чахнущих богачей. Джентльмены – во фраках. Одна из дам совсем пожилая и сухая: в чёрном бархатном платье и опаловом ожерелье. Она пьёт вино и смотрит на мир стеклянным взором из-под наплывших век. Смотрю на неё и думаю о том, что в ней я вижу своё безрадостное будущее. Если проживу ещё лет двадцать-тридцать, если не грянет к тому времени война, которую боится даже мой дворецкий, то буду так же смотреть на мир. Равнодушно дожидаться смерти. Вот и весь мой удел. Удел труса.

Я сажусь за стол, и крупье закрывает двери в зал. Мне приносят вино, и дилер раздаёт карты. Я смотрю на стол с недоумением: фишек нет. Не только у меня, их нет ни у кого. Я в растерянности, говорю, что покупал фишки и пришёл играть на деньги.

– Иначе скучно, да? – спрашивает меня седой мужчина с чёрными закрученными усами. Он смотрит на меня пристально, но с интересом. Как коршун на добычу, будто изучает. Его карие с золотом глаза – ясные и живые.

– Скучно, – киваю. – Может, – смотрю на крупье, – дилер принесёт нам, всё же, фишки? Или, – обращаюсь уже к игрокам, – или дамы и господа против азарта в игре?

Пожилая дама смеётся, будто кудахчет. Высоким таким фальцетом. В её рыбьих глазах странным образом появляется интерес.

– Мы за самый, самый азарт в игре, – говорит она заговорщицким тоном и подаётся вперёд. – Мы за тот азарт, который вы, граф, давным-давно растеряли.

Обвожу взглядом игроков. Все пристально смотрят на меня. Чувствую, не для игры они собрались. Странным образом игроки пожаловали по мою душу, не иначе. Встаю, хочу откланяться, но другая дама, чуть моложе меня, в шёлковом тюрбане на южный манер и гранатовом платье, обращается ко мне.

– Вы опять бежите, граф? – кажется, я узнаю её голос и леденею. Смотрю в её чёрные глаза и вновь не понимаю. Её очи должны быть синими. – Может, вас заинтересовало бы наше предложение?

– Предложение? – хмурюсь, но садиться обратно не спешу. Заговор. Не иначе. Сколько лет я мотаюсь по свету, не веду дел. Рано или поздно должны были найтись те, кто обратит свой взор на моё золото в банке и имения. Ведь я даже не составлял завещания.

– Да не бойтесь вы так, граф, – вступает в разговор молодой лощёный юноша. Ему не больше двадцати пяти. Его белые волосы уложены на пробор, а голубые глаза смотрят сквозь очки. – Мы не желаем для вас ничего дурного. У нас деловое предложение, которое вас крайне заинтересует.

– Право, слишком странная обстановка для делового предложения, – сажусь. Смотрю: крупье, подобно средневековому стражу, стоит у закрытых дверей. Кажется, у меня нет иного выхода, кроме как продолжить беседу.

– Согласен с вами, граф, – говорит седой старик, похожий на коршуна. Его взгляд напоминает взор цыганки, которая гадала мне много лет назад. Такой же неистово-пронзительный. – Обстановка наистраннейшая, – старик выдерживает паузу, во время которой обводит присутствующих взглядом. Игроки ему кивают. Думаю о том, почему за столько лет странствий мне не пришла в голову мысль приобрести револьвер? Шесть человек смотрят на меня. Мне хочется исчезнуть. – Обстановка наистраннейшая, – продолжает старик во фраке и испепеляет меня взглядом. – Но и наше предложение не менее странное. Но и не менее интересное.

– Прошу прощения, господа и дамы, – изо всех сил стараюсь сохранять спокойствие. – Но по своему опыту скажу, что все странные и интересные предложения обычно добром не заканчиваются. Поэтому, я предлагаю вам просто отпустить меня.

Игроки смеются. Дамы, улыбаясь, переглядываются. Пожилая разочарованно качает головой.

– Вы вольны уйти, когда вам заблагорассудится, – говорит она. – Но в таком случае вы продолжите своё бесцельное скитание всю оставшуюся жизнь.

Теперь мне кажется, что игроки с сочувствием смотрят на меня. Меня это задевает.

– Вы не трус, – говорит Коршун. – Вы – бесчувственный циник. Вы никогда не сможете научиться страдать, поэтому мы приглашаем вас в свою игру. Вы заранее отказываетесь от нашего предложения не потому, что боитесь, а потому что данное предложение может стать для вас обузой. Проблемой. Вот и вся причина. Вы не хотите усложнять своё беззаботное существование. Но поверьте, то, что мы предложим, вас в крайней степени заинтересует и нисколько не усложнит вам жизнь. Напротив, оно может разжечь в вас азарт. Ведь вас не волнуют человеческие жизни.

Я киплю от негодования. Как этот джентльмен, имени которого я даже не знаю, может выносить на публику свои суждения, даже не будучи знакомым со мной? Весьма оскорбительные суждения. Я гневно отвечаю, что вы обо мне ничего не знаете.

– О, граф, – старик качает головой, – о вас я всё знаю. Ведь вы – это я, только моложе. Вы думаете, что находитесь в поиске? Но ваш поиск затянулся; список стран, в которых вы жили, весьма внушителен. Но вы так ничего и не нашли. Может, стоит прекратить лгать самому себе?

– Это уже переходит границы дозволенного! – я резко встаю, но дама в тюрбане кладёт мне на руку свою ладонь. Она называет дату моего рождения, моё имение, рассказывает о смерти родных и о каждой стране, в которой я побывал. Меня охватывает ужас. А ещё, добавляет она, вы должны помнить одну баронессу. Мимолётную встречу, после которой вы пару раз ездили в своё имение.

Меня тошнит, и я грузно падаю на стул. Невзирая на манеры, залпом выпиваю вино.

– Что вам всем, чёрт возьми, от меня нужно?

– Ваш талант бесчувственного мерзавца, – говорит лысый джентльмен лет пятидесяти. Он, как и его сосед-китаец, до сих пор молчал. – Это очень редкое и крайне важное качество. Без него нельзя править миром.

– Прошу прощения?

– Извинения вам не к лицу. Вы изнываете не от бесчувствия, а от скуки.

Меня посещает странная мысль, может, игроки правы? Вдруг я действительно рожден с таким дефектом?

– Это не дефект, – отвечает дама в тюрбане, и я вздрагиваю. Она читает мысли? – Это великий дар. Великий дар быть свободным от всего человеческого.

– Это проклятие, – я не вдаюсь в подробности того, как она узнала, о чём я думаю. Происходящего и так вполне достаточно, чтобы сойти с ума.

– Нет. Это – великое умение выбирать, – продолжает она. – Вы всегда выбираете себя. Я вам завидую. Я пытаюсь научиться этому всю жизнь.

Она говорит, что я иду не за чувствами души, а за разумом. Мне не интересны заботы высшего света только потому, что в нём я был рождён. Мне не интересны мануфактуры и поместья потому, что я ни в чём никогда не нуждался. Мне не интересны страдания и любовь потому, что оба чувства приводят к гибели. Столько лет я провёл в странствиях, как бродяга, лишь потому, что я всегда хотел быть свободным. Но таким, как я, свобода со временем становится скучна. И вот – я вновь за карточным столом, ищу себя. Ищу развлечений; развлечений, не посягающих на свободу. Я никогда не пойду ва-банк. Но не от страха, как думаю я сам, а от трезвости ума. У меня очень велика тяга к жизни, стремление к выживанию.

Я слушаю её, и мне хочется в это верить. Я думаю, что если бы всё было так на самом деле, это было бы счастьем. А моя жизнь похожа на отбывание тюремного заключения. Неожиданно для себя говорю о своих мыслях вслух. Тогда китаец, чуть наклонившись, произносит, что причина моего состояния в том, что я не могу принять самого себя. Не могу принять себя таким, каким создала меня природа. А такие, как я, рождаются неспроста. Миром нужно кому-то управлять.

Коршун расправляет крылья и смотрит на меня пронзительно. Он говорит, что ситуация в мире выходит из-под контроля, и миру необходимы новые люди. Новые гениальные негодяи. А я – случай особый – повидал почти весь свет, знаю несколько языков и жизнь. Богат и образован. Я одинок: у меня нет никого, кого бы я любил, – значит, на меня невозможно оказать давление. При этом, как уже говорилось за этим столом, обладаю выдержкой и лучшими качествами бесчувственного истукана. И если я соглашусь на предложение, моя жизнь уже не будет прежней. Коршун обещает, что моё состояние, каким бы оно ни было, увеличится вдвое, а игра, в которую я буду играть, превзойдёт все мои ожидания. Это будет интересно. По-настоящему.

Я соглашаюсь, сам не зная на что. Наверное, мне действительно до отвращения всё надоело. Жизнь. Мир. Люди. Синие глаза. Призраки родных, что мучают меня каждую ночь. Воспоминания о Слепом: его пара слов, изматывающих днём. Я сам. Более всего надоел себе я сам.

Пьеса начинается. Крупье выходит и закрывает за собой дверь. Я слышу, как щёлкает замок. Будто выстрел в тишине. Наверное, такой же звук слышат заключённые. И с таким же звуком поворачивается замок в комнате баронессы… Но его я никогда не услышу.

Вместо этого я слышу, слышу разные голоса: дамы с рыбьими глазами, китайца, дамы в тюрбане, молодого щёголя, лысого джентльмена и Коршуна. Все они говорят о том, что ситуация в мире становится неуправляемой. Ранее такого не было. Людей сдерживали страх перед Богом, недостаток ресурсов, эпидемии. Сейчас рационалистические науки процветают, времена инквизиции давным-давно канули в Лету, да и в языческих богов никто не верит. Несмотря на все их усилия, каждая страна стремится к своей собственной цели. Германия хочет расширить свои границы и играть главную роль на мировой политической сцене. Англия желает её уничтожить, как своего главного конкурента в торговле, а также Англия жаждет забрать у Турции богатые нефтью земли. Австро-Венгрия имеет территориальные претензии к Черногории, Сербии, Румынии и России и стремится подавить национально-освободительное движение. Франция жаждет вернуть Эльзас и Лотарингию и завладеть Саарским угольным бассейном. Италия мечтает о господстве на Балканском полуострове. Россия хочет захватить Константинополь, проливы Босфор и Дарданеллы и остановить зреющую революцию.

Коршун говорит, что пришло время довести шахматную партию до конца. Он сказал эти слова тихо, но так, чтобы услышал сам Господь.

– Для этого вам нужен я?

Он кивает.

– Для этой игры нужны новые игроки. Новая кровь и новые идеи.

– Но зачем?

Шестеро молча смотрят на меня. Я медленно перевожу взгляд с одного на другого. И тут понимание накрывает меня ледяной волной. Они видят ужас в моих глазах и улыбаются.

– Вы так и не сказали, в чём смысл вашей партии, – я продолжаю делать вид, что не понимаю. Я искренне хочу ошибаться.

Останавливаю взгляд на Коршуне: мне почему-то кажется, что самый главный – он. Коршун смотрит на меня.

– Правительство управляет народом, а мы – правительством, – наконец, говорит он. – Мы защищаем людей от самих себя.

– Организовывая войны?

– Только так можно сохранить порядок. Вся история человечества – это история войны. Если не направить агрессию в управляемое русло, мы можем оказаться в хаосе. Такова природа человека: ему вечно всего мало.

– А если я откажусь?

Коршун пожимает плечами.

– Вы уже согласились. Но если передумаете, придётся вас убить.

Я вновь смотрю на барона, только уже в его кабинете. Он смотрит на меня.

– Итак, – говорит он, – что может сделать вас счастливым?

– Игра.

Барон довольно улыбается.

– Верно, – кивает Коршун. – А теперь ответьте, каков смысл игры в покер?

Мне кажется, я начинаю понимать.

– Имитация?

Глаза Коршуна загораются огнём.

– Имитация чего?

– Жизни.

– Браво! А теперь, теперь-то вы можете ответить на мой фундаментальный вопрос? Что является первейшей необходимостью для всякого живого существа?

И тут я понимаю. Я понимаю всё. Я ошарашенно смотрю на барона и вижу, как тот улыбается. Его улыбка становится шире и шире. Коршун смеётся. Я смеюсь. Мы смеёмся.

– Я крайне рад тому, что не ошибся в вас – улыбается барон. – Теперь же нам надо решить, с чего начать первый акт нашей партии.

– Первый акт?

– Уж не думаете ли вы, граф, что на Великой Войне мы с вами остановимся? Потребности людей надо удовлетворять. Человечество воевало, воюет и воевать будет. Но играть надо по правилам. Иначе играть будет не с кем, да и негде.

Коршун замолкает, поглаживает свои закрученные усы и вновь спрашивает меня:

– Какие будут предложения?

– Я не силён в политике, тем более в такой.

Барон усмехается.

– Тут вопрос не в политике. Её знать вовсе необязательно. Кажется вчера, во время игры в покер, мы говорили вам, почему обратили на вас своё внимание. Вы самый, самый потрясающий, самый великолепный циник из всех, кого я встречал. Это великий дар – быть свободным от всего человеческого.

Коршун смотрит на меня, а я ещё раз про себя отмечаю, что его взгляд мне до боли знаком. Я его уже видел, пронзительный, неистовый. Только тот взгляд был золотым.

В одной деревне, которую я проезжал ещё на экипаже, стоял цыганский табор. Крестьяне сторонились цыган, магии боялись. Я же ко всем народным предрассудкам относился с иронией. Что может грозить человеку со столь богатым греховным прошлым? Человеку, которому нечего терять?

Я хотел, чтобы мне погадали. Раз моя дорога ведёт в Ад, раз не избежать мне геенны огненной, то почему бы не добавить в мою историю ещё одну страницу того, за что меня, грешника, не будет мучать совесть?

Я оставил экипаж и зашёл в шатёр к цыганке. Она сидела за столом при свечах. В чёрном одеянии, с орлиным носом и золотыми глазами. Она смотрела так, как не смотрел на меня ни один человек. Её взгляд выворачивал душу, резал её и вновь по кусочкам собирал. Я сел напротив, и старая женщина ухмыльнулась. Горделиво вскинула голову, отчего её многочисленные украшения зазвенели.

– Ты блуждаешь во тьме, – её голос был резким, с хрипотцой. В средние века её бы обязательно сожгли. – Мне нечего сказать тебе.

Я до сих пор помню то, как она это сказала. Почти шёпотом, но с нажимом. Таким голосом выдают государственные тайны. От её слов веяло такой всепоглощающей тоской, что у меня замутило в голове. Я молча положил три золотых, и она захохотала. Как коршун. Хотя, тогда я подумал, что так смеётся сам дьявол. Дьявол взял монеты и улыбнулся.

– Хорошо, – прошелестела она.

Её тонкие скрюченные пальцы сняли чёрный бархат со стеклянного шара. Она устремила взор в сверкающее стекло, а я подумал, что она не так дурна собой, как мне подумалось вначале. Цыганка долго смотрела вглубь сферы, затем взяла меня за руки. Водила длинным ногтём, похожим на звериный коготь, по линиям моих ладоней. Долго водила. А я смотрел на её кольца с огромными камнями. В них отражалось пламя свечей, и чудилось мне, что там, внутри её камней, творится нечто… Старуха подняла на меня свои жёлтые глаза. Золотые, как у птицы. Цыганка уже не смеялась. Она прошептала, что я потерял всё. Потерял в огне. Я заперт во тьме. Но моя жизнь – подготовка к тому, что только предстоит. Я должен оставить всё, что связывает меня с прошлым. Я должен перестать быть графом и оставить экипаж; я должен отказаться от роскоши. Я должен стать человеком и продолжить путь как странник. Я должен стать Ищущим. Если у меня хватит смелости оставить прошлое, тогда мой дух обретёт свободу. А когда я обрету свободу, я смогу вернуться. Вернуться в мир, который начнёт своё завершение перед великим горем, в котором ему предстоит воскреснуть.

В глазах барона я вижу её глаза. Глаза цыганки, которая похожа на птицу. Слышу её странные, непонятные слова. Хриплый голос. Вижу крючковатые руки с бугрящимися венами и светящимися перстнями. Я оставил ей экипаж. Отпустил слугу. Сам сел на лошадь и, как в бреду, отправился в неизвестность. В ближайшем трактире снял комнату, и лишь наутро осознал, что сотворил. Я мог вновь нанять слугу, так же, как и купить новый экипаж. Но я решил испытать судьбу.

И эта самая судьба привела меня к тому, о чём я мечтал всю жизнь. К грандиозным и великим замыслам. К людям, которые хотят, а главное, могут организовать мировую войну. Натура у меня такая, натура бесчувственного амбициозного безбожника. Неужели только такие, как я, и могут править миром?

Но… почему сейчас я не испытываю того азарта, что испытывал вчера, когда почувствовал интерес к их игре? Почему сейчас мною овладели смятение и подавленность? Почему чувствую разочарованность, в то время как Коршун ждёт от меня ответа?

Перед моим внутренним взором возникает образ далёкого южного странствия. Странствия, в которое я отправился тогда, когда никто уже не видел во мне господина. Я весь оброс и давно оставил приличные манеры. Таким я прибыл на юг, таким я решил примкнуть к торговому каравану. Объяснил, как мог, что я – путешественник, который хочет посмотреть свет Божий. Купцы сначала с недоверием отнеслись ко мне, но потом посовещались и решили, что моё золото им будет очень даже полезно, ведь я даю его почти просто так. Взамен прошу лишь позволения идти вместе с ними и еду.

Странствие по пустыне было долгим и трудным. Шли мы либо рано утром, либо вечером – идти под палящим солнцем было невозможно. Светило жгло так, что мне казалось, я нахожусь в самом настоящем Аду, только под голубым небом. А ночью бывало так холодно, что, порой, я даже мечтал о дневном пекле. Пилигримы совершали намаз, молились. Я же в это время, сидя в стороне, созерцал пустыню. Она мне напоминала море. Барханы, как волны, переливались до самого горизонта. Вечное море песка. Однажды подумалось мне, что если и есть на нашей земле нечто вечное, то это пустыня – то, что по своей сути мертво, никогда не умрёт.

За время странствия я научился завязывать тюрбан и неплохо держаться на верблюде. Даже что-то молвил на арабском. Когда путешествие подошло к концу, один купец приблизился ко мне. До этого мы почти не разговаривали: плохо друг друга понимали, да и не о чем было беседы вести. Но тот купец был старше всех и тоже держался немного поодаль. Он носил белую галабею и жилет цвета песка; алый тюрбан, из-под которого выбивались седые волосы, и алый пояс. Взгляд этого человека был печален и мудр – я его сразу заприметил, но так и не набрался смелости подойти и поговорить. Хотя, думаю, он был бы не против. Этот пожилой араб спросил меня, почему я никогда не молюсь? Ведь он знает, что мы, люди запада и люди севера, тоже верим в Бога. В ответ я пожал плечами. Тому, кому уготован Ад, говорю, молиться бесполезно. Араб долго смотрел на меня, затем положил ладонь мне на плечо и тихо сказал, что нельзя отворачиваться от Аллаха. Грешен тот, кто от своей души при жизни отвернулся. Пока ты дышишь, пока идёшь, говорит, нельзя отчаиваться. Ибо Всевышний милостив. Ибо Он Всепрощающий.

Я смотрю на Коршуна. Барон всё ещё ждет моего ответа. Я понимаю, что наша встреча сейчас – нечто вроде экзамена в университете. Его первую часть я уже прошёл. Вторая часть проста: я предлагаю какое-нибудь убийство, которое может спровоцировать войну, или убивают меня. Но разве моя смерть остановит их планы? Я действительно самый потрясающий циник. Прости меня, Господи, но я, наверное, сын Дьявола. Значит, так тому и быть.