Текст книги "Исход"

Мы спустились на палубу ниже, коридор которой был лучше освещён. Ковчег напомнил мне бомбоубежище, в котором я выросла, только корабль был куда меньше подземного города. Мы стояли посреди длинного стального коридора, по обе стороны которого светились красным очертания люков кают. Красные лампы потолка убегали вдаль, сливаясь в единую полосу света. Когда заработает генератор, станет светлее и легче, и я привыкну к своему новому дому.

Военный, который вёл нас, представился: он сказал, что его зовут Азаль. Его товарища невысокого роста, но крепкого телосложения, звали Сафджа, а высокого и хмурого брюнета – Рой. Азаль сказал, что знает «Ястребов», и он очень рад, что после того, как перестала работать связь, хоть кому-то из пилотов удалось спастись. «Ястребы» – настоящие герои. Сафджа добавил, что, по его мнению, не обязательно докладывать о моём неповиновении приказу, в результате чего не получилось задраить люки вовремя. Рой нехотя, но согласился.

Азаль отвёл нас на капитанский мостик, в единственное место, где стёкла иллюминаторов не задраили железными створами. Зал управления был большой, с двумя рядами приборных досок и капитанским креслом в центре. Солдаты представили нас капитану и военному руководству, и нам было позволено остаться в рубке.

Я подошла к иллюминатору: за тройным сверхпрочным стеклом бушевала мгла. Мир за окном смешался в единую массу – живую бушующую агонию слившихся воедино моря, неба и дождя. Мне даже казалось, что ковчег ушёл под воду, но стучащие о стекло иллюминатора капли говорили о том, что, корабль всё же над водой. Сверкали молнии, и гремел гром. Обшивка корабля гудела и дрожала.

Прозвучал приказ занять свои места и пристегнуть ремни безопасности: ковчег поднялся на максимальную высоту, и кораблю необходимо отшвартоваться от скалы. Капитан отдал приказ включить основной генератор. Мне, Иофете и пришедшим с нами солдатам приказали сесть в кресла, стоящие у стены. Когда застегнулся автоматический ремень безопасности, мне на мгновение почудилось, что я вновь за штурвалом самолёта. Только истребитель другой: с местом для стрелка позади пилота, летит с невероятной скоростью над мёртвой пустыней. И я понимаю, что нас подбили, что до ковчега мне не долететь, и эта самая пустыня – последнее, что я увижу. Я смотрю на жёлтое море и думаю о далёком северном городе, о занавеске в ромашку. Я пытаюсь вспомнить Рустама, и плачу о собственной дочери. Как же без меня будет Ника? Но видение померкло, и я вновь увидела ковчег. Только неясные образы всё ещё были со мной.

В зале управления свет зажёгся ярче, голос системы объявил, что мощность двигателей выведена на максимум. Корабль тряхнуло, ковчег издал протяжный стон – мы отошли от горы. Двигатели работали на пределе, но корабль всё равно тянуло на скалы. «Арарат» трясло, железо гудело: мы проскребли боком о камень. Система тут же сообщила, что цельность корпуса не нарушена и разгерметизация не произошла. Если ковчег столкнётся с горой ещё раз, он этого не переживёт, об этом знали все. Напряжение сделалось невозможным, когда корабль вновь протяжно застонал. Но вибрации и толчков не было, мы плыли.

Я посмотрела в иллюминатор и обмерла – на нас двигался ковчег с разбитым носом. Тёмная масса останков корабля неслась навстречу с угрожающей скоростью. Мы были зажаты между двух непреодолимых преград: скалой позади и другим ковчегом впереди. Я знала, что это положение безвыходно, и приготовилась умирать. Помню, что в тот момент мне хотелось умереть быстро, чтобы долго не мучится и желательно так, чтобы не тонуть – захлебнуться в воде было очень страшно. Пока я судорожно размышляла, как лучше убить себя до того, как вода ворвётся в зал управления, капитан приказал дать крен и идти на таран. Он рассчитывал, что мы сможем проплыть мимо другого ковчега так же, как только что прошли мимо скалы. Это было самоубийство, и я решила, что удушу себя ремнём безопасности. Но замок не открывался. Я тщетно пыталась открыть его автоматические створки, пока резкий удар по левому борту не вжал меня вправо. Я отпустила замок.

За иллюминаторами выросла стена. «Арарат» выл, стонал и дрожал, но из последних сил шёл вперёд. Я, не глядя на сестру, вцепилась в её руку. Лучше бы я была за штурвалом: сидеть и просто ждать смерти оказалось сущим адом. Когда я находилась в гуще боя, под обстрелом врага, когда возвращалась домой на одном двигателе, мне было легче, потому что я сама управляла своей судьбой. Не знаю почему, но я всегда была уверена в том, что я переживу. Сидя в пассажирском кресле, я впервые так неистово боялась умереть: находиться во власти чужой судьбы оказалось невыносимо. И только когда чёрный борт соседнего ковчега остался позади, я смогла совладать с паникой. Я хотела отпустить руку сестры, но её пальцы всё ещё сжимали мои. Очень сильно сжимали. Я опустила взгляд и поняла, что держит меня не сестра: глядя вперёд стеклянными глазами, Азаль продолжал сжимать мои руки.

Беснующееся море теперь было свободно. Мы плыли. Плыли. И плакали.

Мы плывём до сих пор.

Правда, учёные говорят, что мы не будем плавать вечно, они говорят, что у нас есть надежда. Надежда на мир, в котором не будет страданий, несправедливости и войн: мы сможем построить лучший мир, чем тот, который существовал до.

У нас есть база данных и библиотека – наши скрижали. Заветы будущим поколениям, наша история. История о Великой Войне. О войне, которую нельзя забывать. Об оружии, которое нельзя создавать. И о выборе, который нельзя совершать.

Я люблю выходить на палубу смотреть на звёзды. Да, иногда бывает так, что вечные облака рассеиваются, и можно видеть чистое небо. Почему-то чаще это случается ночью. Тогда я выхожу гулять – смотреть на звёзды и ждать землю. Глупо и наивно: ещё рано. Но душа верит. Верит в то, что случится чудо, и мы найдём землю. Верит в то, что, найдя землю, мы, люди, пережившие конец света, сможем построить новый справедливый мир.

– Берег ждёшь, – шепчет кто-то рядом, и я оборачиваюсь: сестра. Улыбаюсь. Счастье, что она есть у меня, счастье, что она тоже спаслась. У сестры пепельные волосы и синие, как небо, глаза. Сейчас, в свете звёзд, этого не видно. Но когда взойдёт солнце, её волосы будут светиться, словно вокруг неё нимб. Моя сестра – самая прекрасная на ковчеге. Милая Иофета.

– Я всегда его жду, – отвечаю.

Иофета встаёт рядом со мной.

– Мы уже десять лет плаваем, а до сих пор не видели земли, – вздыхает она.

Я знаю. Но жизнь без веры мне видится пустой и бессмысленной. Я не спорю, я говорю: то, что мы живы – уже чудо.

– Что думаешь, как мы будем жить, если, всё-таки, найдём землю? – спрашивает Иофета.

Удивляюсь: сестра впервые решила поиграть в мою игру. Или ей тоже интересно помечтать? Иофета улыбается и говорит, что тоже верит. Говорит, верят все, кто жив. Она спрашивает, как я представляю себе будущее?

Я думаю, что первое время мы всё равно будем жить на корабле, пока исследуем землю. Кто знает, какие опасности таит в себе суша: может, выжил кто из хищников? Иофету это моё предположение веселит, и она уверяет, что зверей после Потопа точно не осталось.

– Знаешь, Руфи, – шепчет она, – если мы и вправду найдём землю, то свою первую ночь я проведу на ней. Даже если все вернутся на корабль, я останусь.

– Я останусь с тобой, – говорю твёрдо.

Она кладёт руку на моё плечо.

– А как же Азаль? – подмигивает. Улыбаюсь: он может остаться с нами.

– Знаешь, – говорит, – мне кажется, останутся все.

Мы смеёмся.

– А что будем делать потом? – спрашиваю я.

Иофета пожимает плечами.

Жить. Потом мы будем жить.

17

Взявшие меч – от меча и погибнут.

Мф. 26:5

Библия. Новый Завет.

Эпоха Исхода.

Шамбала. Золотая страна, в которую верили в горах Тибета. Считалось, что существует несколько порталов, ведущих в легендарную страну. И эти врата сокрыты среди заснеженных гор – у самого неба, на границе миров.

Почти у каждого древнего народа была легенда о чудесном заоблачном мире, о рае. Они верили, что войти в него могут только самые достойнейшие из самых достойных. Лишь чистый душой может познать истинное блаженство. Познать и остаться в нём навеки. Достичь рая, но уйти из мира. Уйти навсегда. Меня же истинное блаженство пугает. Пугает своей тотальностью и какой-то слишком высокой планкой бытия. Те, кто верят, говорят, будто даже без тела – оно в раю не нужно. Нирвана и бренное материальное несовместимы. Может быть, без тела, и правда, легче. Легче быть чистым светом, чем страдать во тьме. Только вот страшно. Очень страшно. Наверное, у меня ещё слишком примитивное сознание, не знаю. Но эти поиски золотого мира, поиски просветления, у меня вызывают лишь непонимание и страх.

Мы идём сквозь лес высоких деревьев: их стволы белые с чёрными пятнышками, а кроны высоко-высоко. Листья шелестят на ветру, и чудится, что деревья шепчутся. А за высокой свежей листвой – пронзительно-голубое небо и яркое солнце. Иногда лучи преломляются сквозь листву, и кажется, будто реет на ветру лёгкий золотой тюль.

– Я очень люблю берёзы, – говорит моя спутница. Она идёт чуть впереди, и от её медных волос отражается солнце. Она говорит, что в Тибете тоже росли берёзы. Я слушаю её и представляю меж стройных берёзовых стволов вход в легендарную страну. Мне приятнее мыслить Шамбалу конкретным мирским местом, нежели соотносить с пугающей Нирваной. Мою Иви Нирвана не пугает. Иви говорит, что если бы освобождение было достижимо, то это было бы возвращение к истоку – истоку жизни, к началу всего. И там мы бы все стали одним. Единым духом. Мы бы вспомнили всё. Я слушаю её и не понимаю. Я никогда её не понимал. Но это не мешает мне любить её. Любить больше всех на свете.

Иви приехала в нашу деревню более полугода назад. Она натягивала свою белую палатку, временное пристанище. Её кудрявые, пружинками, волосы, развевал ветер, она улыбалась. Попросила помочь: сказала, никогда не умела управляться с брезентовыми постройками. Мне это показалось забавным, и я спросил её, что же строила она. Иви пожала плечами и сказала, что ничего. Она – археолог – собирает воспоминания, которые хранит земля. Красиво сказала, глубоко. После того, как мы возвели ей дом, сели у входа в палатку. Иви рассказала, что весь последний год она провела, изучая пещеры. Говорила, странные такие, по всей Земле. На других планетах Солнечной Системы таких нет. Пещеры явно рукотворные, в них прослеживается система помещений и коммуникаций. У Иви есть теория, что пещеры – это бывшие города. Только пока это лишь теория: внутри пещер всё разрушено как от воздействия высоких температур. Камень расплавлен, с железными подтёками. Но Иви обязательно найдёт доказательства своей теории. Ведь если это так, то до Исхода на Земле была ещё и иная жизнь, подземная. Иви говорила, что мечтает найти скелет такого существа – это было бы её триумфом. Я удивился: зачем она приехала в наше захолустье? Ведь в нашем-то селе ни пещер, ни учёных: живём себе в берёзовой роще у реки, обживаем планету – покинутую людьми колыбель цивилизации. Иви улыбнулась и сказала, что, по её сведениям, под нашим поселением находится одна из самых древних таких пещер. Иви сказала, по секрету, что у неё есть карта, даже показала мне голограмму: она незаконно выгрузила её из засекреченных архивов Единой Библиотеки. На этой карте отмечены все пещеры и даже больше. Иви нашла пять пещер, а на карте их – двадцать пять. И одна из них – под нами. Только теперь исследования Иви под запретом, и она здесь находится тайно.

Конечно, под запретом: мы вновь неумело пытаемся переписать свою историю. Иви улыбнулась моим словам. Она заправила за ухо прядь огненных волос и тихо произнесла:

– Тот, кто не помнит своего прошлого, вынужден переживать его снова.

Мы сидели у входа в её белый шатёр. Золотой вечер купал нас в неге умиротворения; легонько шелестели берёзы, в безоблачном небе пели птицы. Рядом с блёклой Луной висела сфера – искусственный спутник Земли, с которого корабли отправляются в безбрежные просторы Вселенной.

Я вновь поразился словам своей новой знакомой. Нет, я уже тогда знал, всегда знал её, знал моего ангела – мою Иви.

– Думается мне, что людям придётся переживать его вечно, – поддержал беседу я.

Иви посмотрела на меня. Тёплый ветер развевал её кудрявые волосы, а солнце ласкало мраморную кожу. Я, сидя рядом, не думая о приличиях, любовался ею, тонул в её зелёных, как море, глазах.

– Я совершила глупость, рассказав вам о своей цели пребывания здесь? – вскинула бровь Иви. Умопомрачительный жест. – Я не знаю, что на меня нашло…

Но я её перебил, взяв за руку.

– Я буду искать с тобой, – прошептал, – буду искать, пока не найду. Буду искать вечно.

Иви тихонько рассмеялась, но руки не убрала.

– Да ты романтик, – покачала головой. – Но это хорошо. Наука без романтики превращается в сухие факты. Ты читал Книгу Исхода?

Чего угодно ждал в продолжение, но только не разговора о Священном Писании.

– Разве историки чтят Книгу Исхода? – спрашиваю. – Я ещё не встречал верующего учёного в наш век межпланетных перелётов.

Иви улыбнулась и покачала головой.

– Опять ты за своё, – она непроизвольно сжала мои пальцы и подвинулась ближе. Нет, мы познакомились не сегодня. Мы встретились вечность назад, не иначе. – Научный прогресс не должен убивать веру, иначе он бессмыслен.

– Боюсь делать тебе замечание, – возразил я робко, – но кажется, история средних веков планеты Земля – не твой научный профиль?

– Инквизиция не имеет отношения к вере, – нахмурилась Иви. – Неважно, какую из Книг ты читал, важно, что ты почувствовал, понимаешь? Они все ведут к Нему, только разными путями. С какой бы планеты ни взлетел твой звездолёт, куда бы ни держал он путь, он всегда остаётся в центре бесконечной Вселенной.

Беседа сводила меня с ума, но я старался не сдаваться. Я не мог потерять Иви, не мог потерять своего небесного ангела, которого так долго искал. Не мог потерять свою Вселенную.

– Куда бы ты ни шёл, ты уже там, – робко предположил я, и Иви, солнечно улыбнувшись, кивнула.

– Всё теряет смысл без веры и любви, – прошептала она. – В Книге Исхода есть глава о Искателе, помнишь? – тихонько спросила.

Помню, родная, помню.

Никогда не забуду наш золотой вечер, когда ты рассказала мне о святом Слепом, что помог Ищущему Без Души обрести Любовь и найти Душу. Обрести самое великое сокровище и стать Светом, дабы остальных вести к Нему. А Любовь Ищущего осталась в Мире, чтобы учить людей безусловной любви. Она могла любить просто так и несмотря ни на что, и её Дар был велик и безбрежен, как Океан. И все, кто не боялись сгорать в Её пламени, становились Светом и возносились к Нему, ибо только отдав самого себя возможно обрести подлинную свободу.

Я слушал Иви и смотрел, как медленно садится солнце. Иви положила голову мне на плечо, и мне казалось, что мы знаем друг друга вечность. Как Слепой следовал Пути, ведомый Ангелом, как Ищущий спустился в Ад в поисках Любви.

И сейчас, когда я иду за Иви по берёзовой роще, я думаю о том же – о вечности наших душ, мой небесный ангел. О том, о чём говорила мне ты, – о возвращении к Истоку. О пути к Нему. Может, если мы станем Светом вместе, Нирвана будет не так ужасна? Может, не так страшно войти в Золотую Страну вдвоём?

Я иду за Иви и спрашиваю, долго ли ещё до предполагаемого входа в Шамбалу. Она со смехом интересуется, чего это я. Я отвечаю, что тоже люблю покопаться в древних архивах Единой Библиотеки, тоже люблю сказки про Тибет, да и вообще, про мир, который существовал на этой планете до нашей эры. Иви смешно фыркает и говорит, что я бы там точно не выжил. Говорит, что мир до Исхода был очень жестоким. А я думаю, что мало что изменилось, да и вряд ли когда изменится. Проблема не в мире, проблема – в нас. И золотая страна не вне, а внутри.

Мы выходим из рощи и идём вдоль реки, к холму. Пронзительно-синее небо отражается в ленте голубой реки. Свежий ветер качает облака, похожие на сахарную вату. А под ногами – море ромашек: их головки тихонько дрожат на ветру. Смотрю на цветы и думаю, что они похожи на маленькие солнышки. Вздыхаю полной грудью: как же хорошо. Лучше не бывает. Иви говорит, что вход находится с другой стороны холма, который и есть пещера. Точнее, её вершина, как у айсберга. Сам подземный комплекс – огромный. У Иви на спине рюкзак с аппаратурой, в руках несёт лопату, другая у меня – копать по её расчётам не глубоко, без тяжёлой техники справимся. Не будем привлекать лишнего внимания односельчан. Главное – снять слой почвы с входа, внутри обычно завалов нет.

Иви искала вход всё время, пока жила на окраине нашей деревни: каждый день уходила за берёзовую рощу со своей техникой и сканировала местность. А я ходил за ней.

В один из таких дней, после того, как мы вновь обследовали сканерами рощу, мы расположились отдохнуть – у нас был настоящий пикник в тени шелестящих берёз. Вдалеке между изящных стволов белели домики деревни – они ярко светились на солнце; свежий ветер наполнял эфир и звенел солнечными лучами.

Иви разложила на траве свою технику и рядом – покрывало с яствами. Пока компьютер обрабатывает данные, говорила Иви, мы можем перекусить. Иви развернула припасы: бутерброды и тюбики с космической едой. Не знаю, как ты, улыбалась Иви, беря один из тюбиков, но я после экспедиции на Европу просто заболела этой космической кухней! Особенно, Иви смеётся, синтетической малиной! Я прошу Иви угостить меня малиной из тюбика – ведь я никогда не покидал Землю.

– Неужели тебе никогда не хотелось отправиться к звёздам? – удивилась Иви, когда я попробовал её деликатес. Но вкус оказался слишком приторным, и я невольно поморщился, от чего Иви тихо рассмеялась.

– Я никогда не думал об этом, – признался. – Я даже из города уехал в деревню, дальше от шума и суеты.

– В космосе нет суеты, – серьёзно ответила Иви. – Поэтому я люблю летать.

– Тогда почему ты стала археологом, а не пилотом космического корабля? – удивился я.

Иви пожала плечами и перевела взгляд в небо.

– У меня такое странное чувство, – признавалась она, скорее небу, нежели мне, – будто я уже летала. Много-много раз. И теперь мне надо найти себя. Найти среди воспоминаний прародины человечества.

– Ты думаешь, это возможно? Найти себя? – спрашивая её, я думал о том, что себя я уже нашёл. Нашёл тогда, когда встретил её, моего ангела.

Иви пожала плечами:

– Я знаю, ты не жалуешь Книгу Исхода, – шептала мне она, – но там очень хорошо сказано об этом. Когда в век Великой Хвори Слепой и Ищущий встретились вновь, Ищущий не знал, зачем он покинул Подземелье Обетованное. Но Ищущий просто шёл – впервые после своих грехов шёл ради того, чтобы идти. Он впервые шёл, а не бежал. Так он стал истинным Искателем. На своём пути он вновь встретил Слепого Странника – того, кто знал, ради чего идёт, даже будучи слепым. Слепой умер на руках Ищущего, прозрев перед смертью. Так Ищущий даровал спасение душе Слепого и стал Свободным – Ищущий понял, ради чего он шёл – он нёс Слепому спокойную Смерть. Поняв это, Ищущий обрёл Душу и вошёл в Шамбалу, где стал Ханом солнечной страны. Он стал Его Ангелом, Ангелом, родившимся во Тьме и познавшим Свет через его отсутствие.

– Ты невероятная, – признался я невольно, и Иви обернулась ко мне. И в то мгновение, мгновение, когда я тонул в её глубоких, как море, глазах, мне показалось, будто всё это – наше с ней знакомство, пикник, берёзовая роща – уже было. Было бессчётное количество раз. И будет ещё столько же. Что мы вечны. Но Иви улыбнулась, и странное давящее наваждение прошло. Я любовался своим небесным ангелом с солнечными волосами. И тогда я почувствовал – в Иви есть нечто такое, что невозможно выразить словами. Она не похожа на других учёных Солнечной Системы. Когда я, читая книги, пытался представить себе людей, живших до Исхода, я представлял их похожими на Иви. Слишком живыми, яркими, с горящими глазами и верой в свои сумасшедшие идеи. Иви, когда услышала меня, рассмеялась. Она сказала мне, что я очень наивный. Она дала мне запрещённые книги по истории, но я не сошёл с ума, читая их. Самое интересное, я всё примерно так и представлял.

Мы поднимаемся на холм, и я оборачиваюсь: безбрежное море зелёной свежей травы, усеянной ромашками, пересекает лента голубой реки. Река упирается в самый горизонт и переливается в небо, будто краска из тюбика. Мягкие белые облака на синем небе. Лёгкий свежий ветер. И вновь кажется мне, что всё это уже было. Да, я много раз поднимался на холм и смотрел на нашу белую деревню, едва видимую сквозь берёзовую рощу. Но именно сейчас этот знакомый, привычный вид предстаёт в ином свете. Будто впервые вижу свои почти родные края. Впервые вижу то, что уже видел. Время застывает, мир сияет, а сердце сковывает невыразимо светлая тоска. Светлая и безбрежная, как море… Я не выдерживаю и закрываю глаза.

За закрытыми глазами – пустота. Чёрная. Вечная.

И она говорит со мной.

Представьте себе пустоту. Закройте глаза и остановите ход мыслей. Это, конечно, сложно, но, если постараться, может получиться даже с первого раза. Остановите внутренний монолог – ни о чём не думайте. Теперь у вас в голове – вечная пустота. Чёрное ничто. Разве вы перестали быть собой? Работа разума приостановлена, но осталось некое интегральное ощущение, что я – это я. Как вы это объясните? Как объясните, что вы – это вы? Осознание человеком себя как личности происходит в контексте окружающей его социальной среды. Но представьте на мгновение, что эта самая социальная среда исчезла, и вы оказались в космосе. Даже не в космосе, а в пустоте. Здесь нет ничего: ни общества, ни Земли, ни Солнца, ни Звёзд, ни Галактик, ни прошлого, ни будущего… Ничего. Есть только вы и чёрная вечная пустота вокруг. Что осталось от вас? Все ваши знания, мысли, привычки, страхи, мечты, амбиции, желания, страдания, ошибки, победы и поражения, характер – всё то, что делало вас личностью, относилось лишь к среде вашего обитания. А теперь этой среды нет. Что же осталось от вас? Вы всё ещё есть?

Он сидит напротив, но я не вижу его лица. Я вижу только силуэт: он похож на фигуру Будды. Фигуру, сотканную из пустоты. За Буддой – окно. За окном тихо кружится снег. Мраморные горы с белыми вершинами теряются в молочной тишине.

Я есть.

Он спрашивает тихо: кто ты?

Я не знаю.

Будда повторяет свой вопрос: кто ты?

– Я – есть вечное ничто, та самая созидательная пустота, которую все так отчаянно стремятся заполнить.

– Заполнить чем?

– Жизнью.

Снег падает, падает, падает…

– Заполнить зачем?

– Чтобы всё потерять и обрести свободу.

– Что такое свобода?

– Это пустота. Отсутствие жизни. Отсутствие я.

– Это страшно?

– Очень.

– Страшнее, чем жизнь?

– Не уверен.

Снег падает. Будда молчит. И я молчу. Вечность спустя лама говорит, что мне нужно продолжать медитировать. Он говорит, что я на верном пути. Он уходит, а снег продолжает падать. Только теперь без него. Снег будет падать и без меня. Снег будет падать без нас всех.

Снег падал и тогда, когда я был маленьким. Почему-то именно сейчас я так явно вижу то, что давным-давно поглотило беспощадное время. Вижу окно с узорами. В этих узорах – целый мир. Я вожу по ним пальцем и представляю, как там, в мире на окне, живут хрустальные человечки. Они живут в хрустальных дворцах, которые сияют в солнечном свете. Страной хрустальных человечков правит алмазный император. Император сидит на алмазном троне в сияющем дворце. А за его хрустальным городом – за стеклом – кружатся снежные хлопья. Большие и лёгкие. Удивительно. Солнце и снег…

И сентябрьский пожар. Даже сейчас, в медитации, не могу забыть его: не могу забыть ужас тех далёких дней. Дней, когда мой город поглотил огонь – когда испытывали испепеляющее атомы холодное излучение… Излучение, которое подарила миру моя великая Теория Всего.

Да, родная, я нашёл в себе силы не жить, но существовать. Существовать ради тебя. Существовать, следуя одной всепоглощающей цели – дождаться нашей встречи там, за горизонтом. Каждое мгновение своей бренной жизни я ждал только одного – того, когда я стану чистым светом, перейду в другую систему отсчёта и встречу там тебя. Даже если бы мне пришлось вечно скитаться по Вселенным, ища тебя, я бы скитался… Я бы всё отдал, лишь бы вновь увидеть твои зелёные, как море, глаза и вдохнуть солнечный аромат твоих золотых волос.

Наверное, поэтому я так быстро объединил все фундаментальные взаимодействия этого мира – мне просто не было до них дела. И Вселенная, видимо, это почувствовала. Почувствовала, что ты открыла её тайну, и ей уже ничего не осталось, кроме как согласиться с тобой. С твой Теорией Всего.

Но если бы я только знал, что люди сделают с нашими открытиями… Хотя, лукавлю. Я знал, что так будет. Но я обещал тебе, мой ангел, обещал, что продолжу работу. И я не мог поступить иначе. Даже если бы моё открытие погубило всех, я бы совершил его. Совершил во имя тебя. Во имя нашей вечной любви.

Я слышу, как падает снег. Каждая снежинка – это застывшая вода. Она упадёт и растает. Растворится в Земле. Сольётся с подземной рекой. Даст жизнь растениям. Побежит соком по стволу дерева, испарится, воспарит в небеса и станет облаком. Примет множество форм. Но когда-нибудь она вернётся в океан. Снова. Чтобы, поднявшись с волной, вновь начать сначала. Но пока она будет океаном, будет его частью, будет в нём – она будет свободной.

Ко мне в келью заходит человек. Я вижу его сквозь закрытые веки. Я уже давно оставил эту вредную привычку – смотреть на мир. Человек кланяется. Ведь он видит древнего старика: седого, с белоснежной бородой, сухим телом. На старике – лишь кашая[31]31
  Кашая – одеяние тибетских монахов


[Закрыть] цвета заходящего солнца, цвета вечности и смерти. А внутри – пустота, которую тут же заполняют воспоминания. Воспоминания из того мира, откуда пришёл человек. Из мира, в котором и я когда-то жил.

В том мире у меня было всё.

Было до тех пор, пока смерть не забрала моего ангела.

Было до тех пор, пока смерть не подарила мне Теорию Всего.

Я надеялся, что больше туда не вернусь.

Никогда.

И Вселенная исполнила мою просьбу: судьба привела меня к Ринпоче. Привела в горы, в тот край, где заканчивается история и начинается вечность. В страну заснеженных вершин и бескрайних просторов. Монастырь был вырезан прямо в скале, как в древних фильмах про искателей приключений. Когда я пришёл, лама понял меня без слов: он отвёл меня в келью, и я стал жить на краю мира. Поселился у входа в легендарную Шамбалу. Но даже за десять лет я так не смог войти в неё. Каждый день Ринпоче говорил мне о том, что я на верном пути. Каждый день я терял себя и обретал вновь. Обретал в пустоте.

Вместе с монахами я вставал до зари, медитировал и шёл за водой. Да, после премии за Теорию Всего мне создали киберпротез для ног, и я вновь смог ходить. Тысячи ступеней до колодца и столько же – обратно. Пахал поле и пас коз. Иногда мы спускались в деревню и собирали подаяние. Всё, что было собрано, – делили поровну и ели. Трапеза – раз в сутки. Поначалу я еле выживал. Но потом… Я вдруг понял, как мало мне нужно: перекатывание молитвенных барабанов и шёпот разноцветных флажков на ветру, да синее-синее небо. Яркое солнце. Баритонное пение на вечерней заре. И образ моего ангела. Я буду помнить тебя всегда, родная, и когда умру, твой образ – единственное, что никогда не поглотит чёрное ничто. И тогда мы встретимся, там, за горизонтом, мы обязательно встретимся. Встретимся для того, чтобы больше не расставаться. Никогда.

Снег падает. Человек садится напротив меня. Садится напротив окна. Он одет в белое, его череп гладко выбрит. Он садится в позу лотоса и говорит, что тест завершающего этапа обучения успешно пройден. Затем пришелец просит меня назвать мой персональный код доступа к системе. Тот самый, который приведёт в действие страшный приговор. Человек кладёт руку на пульт, который принёс с собой. Я называю код доступа, он нажимает на кнопку, и мир поглощает свет.

Свет. Храм заливает свет. Радостный и звонкий. Свет переливается водопадом из высоких арок, на которых покоится голубой купол. Арки настолько изящные, настолько тонкие, что кажется, будто купол парит на лучах света.

Играет орган и поёт хор. Песнь настолько возвышенна, настолько высока, что чудится мне: ангелы поют. Ангелы. Их голоса летят навстречу свету и сливаются с ним под голубым сводом.

Песнь затихает, и мы садимся. Выходит хранитель храма: в белоснежной, сияющей в лучах солнца мантии. Он поднимается на кафедру, и в храме воцаряется тишина. Хранитель кланяется нам, и каждый из нас кладёт правую руку на сердце. За хранителем – белый алтарь. Искусные изразцы обрамляют экраны, в которых светится цифровое небо. Свет алтаря сливается со светом солнца, и кажется мне, будто над пожилым мужчиной в белой мантии – нимб, как у ангела.

– Сегодняшним светлым днём, – говорит хранитель, – мы с вами отмечаем великий праздник, – его голос мягок и спокоен. – Полторы тысячи лет назад завершилось Великое Возрождение. Возрождение после десяти веков упорного труда и службы Господу. И возродилась Земля после Исхода, и начат был новый Век.

До Исхода люди достигли небывалых высот: их железные корабли летали по небу, устремлялись в просторы Вселенной и бороздили моря. Сверкающие города строили выше облаков. Но за своё могущество люди заплатили слишком высокую цену – в погоне за материальными благами и силой человечество потеряло духовность.

Настоятель говорит, а перед моим мысленным взором возникают удивительные образы – картины прошлого, которого я никогда не видел. Фантастические города и странные механизмы. Наши воздухопланы тоже умеют летать, но пока ещё низко. Интересно, каково подниматься выше облаков? И почему за это необходимо платить, как говорит настоятель?

Каждую неделю мы ходим в храм, по четвергам, ведь именно в этот день, по легенде, был начат и завершён Исход. И каждый четверг весь наш городок собирается слушать Священные Писания. Но сегодня день особенный: полторы тысячи лет минуло с тех пор, как завершилась эпоха Великого Возрождения. Три тысячи лет прошло с тех пор, как людям было позволено вернуться на Землю.

– Когда люди отвернулись от Бога и ополчились друг на друга, – продолжает белоснежный хранитель, – была ниспослана на землю Великая Хворь. Великая Хворь – последний дар Небес, призывающий людей обратить свои взоры друг на друга. Великая Хворь – тёмная армия, армия сил другого мира, одержать победу над которой люди могли только объединив силы свои. Но даже перед лицом Страшного Суда людям было сложно забыть свои раздоры. Когда же раскаялись братья и сёстры перед ужасами Тёмного Времени, ниспослано было им спасение – лишь истинно раскаявшиеся и чистые помыслами смогли войти в иной мир, дабы пережить Эру Очищающего Огня.