Текст книги "Исход"

Затем оратор рассказывает, что ещё в двадцатом веке, во времена угрозы ядерной войны, по всему миру были построены подземные базы – убежища. Они не пригодились, и впоследствии многие из них были закрыты. В двадцать первом веке базы переоборудовали, укрепили и превратили в новые совершенные подземные станции, позволяющие полноценно существовать под землёй. Но не все бункера оказались пригодными для модернизации. Тогда было начато строительство новых баз, которые назвали Ковчегами.

Голограмма меняется и показывает выжженную серую Землю – Эдем, который превратился в храм смерти, боли и безмолвия. Третья Мировая Война уничтожила семьдесят процентов биофлоры планеты, говорит Оратор.

Я вижу, как рушатся города и страны. Вижу, как взрываются атомные бомбы. Вижу первых поселенцев ковчегов. Вижу, как подземный мир растёт и развивается. Вижу, как возводят терраформеры, а на орбите собирают настоящий ковчег. Вижу, как на орбитальную станцию отправляют генетический материал и создают единую Базу Памяти. Базу памяти всего человечества. Людей подключат к «Скрижалям», и спасённые будут спать долгим сном, пока на земле будет бушевать огненный ураган.

Я вижу, как в огне погибает мир: вижу, как на Землю с орбиты сбрасывают бомбы. Вижу, как в пламени погибает подземная цивилизация. Вижу огонь – вся Земля стала его храмом. Я знаю, что огонь – результат наших общих действий. Нашей системы, системы, созданной мной, созданной тобой. И все предыдущие загрузки нужны были для понимания этого простого факта. Когда меня отключат, я многое забуду. Многое. Но я надеюсь, что это понимание останется в моей генетической памяти на много поколений вперёд.

И вновь я вижу Зал Памяти, который похож на древний храм. Сервера светятся синим и уходят вдаль.

Скрижали Памяти, поясняет Оратор. «Скрижали» – это компьютерная программа для загрузок и обучения, которая хранит в себе симуляцию истории человечества.

«Иные» – это первая модификация «Скрижалей», говорит компьютер. Целью модификации являлось создание нового сознания человека, человека, который был бы в состоянии построить цивилизацию, кардинально отличающуюся от предыдущих. «Иные» – это программа-чистилище истории, загруженная в «Скрижали» вместо событий Третьей Мировой Войны. Имитация инопланетного вторжения была призвана вернуть человечеству силу общего духа. Симуляция единой угрозы должна была сплотить обучающихся людей.

Но даже эта загрузка не справилась с задачей перестройки сознания. Тогда была введена ещё одна модификация – «Исход», программа, которая позволяет пользователю самому выбирать подходящие загрузки из «Скрижалей», исходя из личного опыта с целью самосовершенствования. Стартовая загрузка выбирается произвольно из Скрижалей Памяти без каких-либо модификаций.

Доступ к информации о модификациях «Иные» и «Исход» открывается на завершающем этапе обучения тем, кто показал высокую психологическую выносливость и прошёл тест завершающего этапа обучения.

Оратор покидает свой пост, компьютер переключает голограмму, чёрные панели стен сливаются друг с другом и превращаются в чёрную бесконечность космоса. На фоне вечного пространства – маленькая голубая планета. Изображение Земли увеличивается, и вновь я вижу, как взрываются ядерные бомбы. Я вижу, как мир погибает в огне. Вокруг меня гремят взрывы и ревут языки пламени. Огонь бушует. И в этом огне воскреснет мир. Когда-нибудь обязательно воскреснет. Но пока – эпоха огня. Огонь обнимает меня, а я смотрю на солнце. Жёлтое солнце на пронзительно-голубом небе. Чудо. Настоящее чудо.

Мир вокруг сияет, искрится, будто тысячи солнц. Тысячи белых солнц. И я купаюсь в этом свете, лечу. Лечу сквозь пространство и время. Лечу и слышу шум моря. Шум самого настоящего моря. Сияющая вода обнимает меня, и я растворяюсь в блаженной неге…

Моргаю. Странно. Если я моргаю, значит, у меня есть глаза. Если у меня есть глаза, значит, у меня есть тело. А если у меня есть тело, значит, я всё еще живу. Как странно.

Сияние угасает, и я вижу белый потолок. Высокий потолок, сияющий в свете ламп дневного света. Ко мне подходит призрак. Его очертания неясны, они дрожат, словно рябь на воде. Постепенно вода успокаивается, и я вижу на призраке белые одежды. Белый комбинезон и защитный шлем. Странно: на ковчегах форма серая. Ковчеги. Что такое ковчеги?

Призрак освобождает мои руки. Почему я пристёгнута?

– Давление в норме, пульс стабилен, – говорит он или она ненастоящим бархатным голосом. Таким голосом общалась система ковчегов. И такой же голос был у компьютерной системы в моём университете. Я училась? Удивительное открытие: я употребляю слова женского рода. Значит, я женщина. Но почему у меня возникли сомнения?

Призрак извлекает из моей головы провода, но я ничего не чувствую. Конечно, ведь на мне шлем. Призрак вынимает провода из шлема. Но призраки не могут взаимодействовать с материальными объектами. Человек, а не призрак, отключает меня. Ещё одно открытие. Если меня отключают, значит, я была к чему-то подключена. К чему?

– Процесс нейронной синхронизации успешно завершён, – человек в белом продолжает говорить в пустоту. – Прошу разрешения на полное отключение объекта для транспортировки в отсек восстановления.

– Отключение разрешаю, объект 12471 стабилен, – откуда-то отвечает такой же мягкий бесполый голос.

Я пытаюсь посмотреть в сторону голоса, но человек в белом не даёт мне пошевелиться. Он руками держит мою голову и просит успокоиться. Я хочу сказать, что спокойна, но вместо звуков выходит лишь бульканье. Я закашливаюсь. Голос сверху говорит, что воду пить мне рано: по данным компьютера, внутренние органы не готовы к приёму пищи. В каюте меня необходимо подключить к капельнице. Человек в белом кладет руку мне на лоб и говорит, что всё хорошо. Не знаю почему, но я ему верю.

Подходят еще два человека в белых одеждах, и все трое продолжают меня отключать: снимают светящийся нагрудник, проверяют пульс, вынимают из вен иглы, освобождают ноги. Я ничего не чувствую. Я молча наблюдаю за ними и думаю, что всё происходящее мне знакомо. Вот только не помню, откуда. Нейронная синхронизация. Телепортация сознания. Странные названия непонятных процессов всплывают в памяти сами собой. А ещё мне кажется, что я когда-то рисовала картины. Писала маслом. Что такое масло? И что такое картины?

Подле меня оказываются носилки на магнитной подушке. Подходят ещё врачи и открывают бок капсулы, в которой я лежу. Доктора аккуратно транспортируют меня на парящие носилки, и я плыву в сторону двери. Краем глаза окидываю пространство огромного белого зала с множеством капсул, в которых лежат люди. Это странное место не вызывает у меня никаких эмоций: мне даже не страшно. А почему мне должно быть страшно? Я вновь смотрю вперёд, на спину идущего впереди доктора, и вспоминаю, как меня катили на инвалидной коляске по коридору больницы. Кажется, тогда у меня были парализованы ноги. Не помню, почему так случилось. Тогда мне было очень страшно. А сейчас я вообще не чувствую тела, но и страха тоже нет. Всё закончилось. Теперь точно всё закончилось. Закончилось что?

Коридор такой же белый, как и зал с капсулами, но узкий. Идти рядом могут только два человека. Я не пытаюсь говорить и задавать вопросов – просто жду. Если меня куда-то везут, значит, пункт назначения уже существует в этом странном месте. Улыбаюсь: какая необычная мысль. Неужели я когда-то могла бояться, что не прибуду в пункт назначения? Да, мне было страшно. Но что такое страх? Почему это понятие так часто всплывает в памяти? Я боялась не поступить в художественное училище. Я очень боялась своего первого полёта на истребителе. Мне было страшно возвращаться в своё имение. Я боялась пыток в военном лагере, нечеловеческих пыток. Меня пугал проигрыш в покер. Покер? Кажется, это карточная игра. Что такое карты? Не важно, что такое карты, сейчас я размышляю о природе страха. Так что же это такое? Что же это за смутное чувство, пробивающееся из чужих воспоминаний? И всё же, что такое карты?

Носилки вплывают в лифт, и со мной остаются только два человека. Я пытаюсь разглядеть их лица, но сквозь защитные шлемы ничего не видно. На ковчегах всё должно быть стерильно – это самое главное правило выживания. Значит, мы выжили? У нас получилось?

Лифт едет, и у меня немного закладывает уши. Так бывает, когда взлетает пассажирский авиалайнер или истребитель, правда в истребителе уши закладывает сильнее. В лифте же – совсем чуть-чуть. Но этого чувства вполне достаточно, чтобы пробудить воспоминания о том времени, когда я ничего не слышала. Когда я жила в тишине. Когда же это было? Почему-то я вспоминаю лес. Берёзовую рощу: высокие изящные стволы белых деревьев тянулись ввысь, до самого неба. Кажется, я любила там гулять и рисовать. Но как это связано с полётами на истребителе?

Лифт останавливается, и меня медленно выносят в другой коридор, более просторный, но не такой светлый. По обеим сторонам коридора располагаются полукруглые двери кают. Почти как в Аркаме Два. Меня везут до одной из таких дверей. Затем идущий впереди меня человек набирает код на голографе, и дверь в каюту с лёгким шипением открывается. Мне кажется, я знаю, что находится в этой каюте: там постель, стол с голографом и экран-окно с ненастоящими деревьями.

Мои носилки вплывают внутрь, и я понимаю, что ошиблась: белоснежные стены, приборы и капсула. Почти такая же, из которой меня только что извлекли. Носилки аккуратно приземляются в капсулу, и доктора подключают меня вновь. Вернее, просто ставят капельницу. На голову и на грудь мне больше ничего не надевают. Доктор говорит, что это временная мера – когда мой организм будет готов, меня переведут на нормальное питание, а затем, когда я полностью окрепну, мне придётся уснуть вновь, только в другой капсуле.

Я не знаю, зачем все эти манипуляции, а доктор не говорит. Я киваю в знак согласия и закрываю глаза. Я уверена в том, что всё происходящее крайне необходимо. Я не знаю, откуда у меня такая уверенность, но меня это не смущает.

Я не знаю, что такое карты. Я не знаю, что такое страх. Я не знаю, где я, и что со мной происходит. Кажется, я даже не знаю, кто я. Я ничего не знаю. Нет. Я знаю. Я знаю, что всё правильно, всё – как надо. Я, правда, не знаю, что такое это «всё», и что такое «надо». Но это и не важно. Моё знание, простое, интуитивное знание – самое главное знание на свете. Я это знаю. И этого знания мне вполне достаточно для того, чтобы спокойно уснуть. Уснуть впервые в жизни. Уснуть сном без сновидений.

Через много часов, а может, и дней, я просыпаюсь. Рядом со мной доктор в защитном костюме. Он держит стакан воды и говорит, что мне уже можно пить. Я принимаю стакан и делаю маленький глоток – вода словно нож режет внутренности. Морщусь и возвращаю ему стакан. Но человек качает головой. Доктор говорит, что я должна заставить себя пить, должна перетерпеть боль. И я терплю. Потому что так надо. Пью, и с каждым глотком становится легче. Наконец, я чувствую вкус – вода начинает доставлять мне удовольствие. Я улыбаюсь и говорю «спасибо». Доктор принимает стакан и говорит, чтобы я отдыхала. Он подходит к капельнице, хочет снова усыпить меня. Но я касаюсь его руки и прошу подождать. Человек спрашивает меня, что случилось? Я себя плохо чувствую после приёма воды?

– Нет, – я с наслаждением слушаю собственный голос. Я могу говорить. Вот чудо. – Я хочу спросить вас.

– Спрашивай, – кивает врач.

– Почему я ничего не помню?

– Тебя это пугает?

– Нет.

– Это самое главное. Всему своё время.

Врач вводит снотворное мне в вену, и я засыпаю. Когда я пробуждаюсь, меня вновь поят водой и спрашивают о самочувствии.

Через некоторое время мне дают кашу: белое безвкусное месиво. Врач говорит, что белковые каши содержат все необходимые для организма элементы и при этом легко усваиваются, что важно для неокрепшего организма. Со временем каши начинают сдабривать джемом. Самый вкусный джем – малиновый.

Наконец, врач сообщает, что мои внутренние органы полностью функционируют, и мне пора начинать учиться сидеть самостоятельно, не опираясь на спинку койки. Поначалу спина почти не держит, но постепенно я привыкаю к новому образу жизни. Когда я справляюсь с самостоятельным сидением, меня учат ходить. Сначала я просто стою у своей капсулы, доктора аккуратно держат меня под руки, спине помогает корсет. Через минуту стояния мне становится невыносимо, и я падаю. На следующий день всё повторяется. Я не знаю, сколько проходит времени перед тем, как я делаю первый шаг. Кажется, меня учат держаться на ногах целую вечность. Мне больно. Очень больно. Но я терплю. Я иду по своей каюте, опираясь на костыли, а из глаз сами собой катятся слёзы. Врач говорит мне, что всё хорошо, что я большая молодец. Я научилась ходить.

Мне в каюту поставили стол, и теперь я ем сидя. Я самостоятельно хожу и мне почти не больно. Я начинаю делать простые физические упражнения. Но я ничего не помню. Каждый день я засыпаю сном без сновидений, и каждый день доктор говорит мне, что ещё не время. Ещё не время вспоминать.

Наконец, мне хватает смелости признаться себе и доктору, что мне стало страшно. Я наконец-то поняла то смутное чувство, преследующее меня в обрывках странных воспоминаний. Безмятежность и спокойствие уступили место волнению.

Врач кивает и говорит: «Пора».

– Пора? – тихо переспрашиваю и чувствую, как сжимается сердце.

– Твои воспоминания скоро откроются тебе, – отвечает доктор мягко. – Поэтому тебе пора уснуть, только в другой капсуле.

– Тогда зачем меня будили?

– Тебя не будили, – качает головой врач. – Тебя создавали из сохранённого предками в Зале Памяти генетического материала: создавали твой мозг и твоё тело. Затем в течение года твоё тело готовили к функционированию. Сейчас тебя поместят в капсулу, которая посредством электростимуляции мышц и основных систем организма, позволит твоему телу оставаться в рабочем состоянии в течение длительного времени пребывания в анабиозе. До тех пор, пока капсулы не вернутся на Землю с орбиты.

От ужаса у меня начинает кружиться голова, но я ничего не успеваю сделать: доктор вкалывает снотворное, и мир тает в белой пелене.

Белое ничто, всё же, лучше чёрного ничто сна без сновидений. Оно живое, пульсирующее, мягкое и безмятежное. Если присмотреться внимательнее, среди белой пелены можно разглядеть неясные очертания. Если смотреть ещё внимательнее, очертания постепенно становятся чётче, ярче, насыщеннее. Наконец, я вижу перед собой стол. Напротив меня, за столом с голографом, сидит Аватар системы загрузочного обучения. На ней белое одеяние, она улыбается.

– Меня же отключили, – удивляюсь.

– Отключили, – соглашается она.

– Тогда почему я снова здесь?

– Чтобы вспомнить.

– Вспомнить? То есть, я могу спрашивать тебя о чём угодно? – удивляюсь.

– Конечно.

– Что такое карты?

– Карта – от греческого слова «картос»[32]32
  «χάρτης»


[Закрыть], которое означает «бумага». В двадцать втором веке у этого слова было множество значений: географическая карта, геологическая карта, голографическая карта…

Я начинаю смеяться. Аватар замолкает.

– Я знаю всё это? – спрашиваю. – Всё то, что ты говорила о картах?

– Конечно знаешь.

– Тогда скажи мне, что такое карты, которыми играют в покер?

– Это игральные карты, – спокойно отвечает Аватар. – Игральные карты – это прямоугольные листы из картона или тонкого пластика, которые используются для карточных игр. Полный набор карт для игры называется колодой карт.

Я вновь смеюсь. Теперь мне хочется спросить, что такое покер, что такое игра и что такое картон. Я знаю, она мне ответит. Но её ответ пробудит во мне ещё множество вопросов. И так до бесконечности. Поэтому я не спрашиваю. Мне кажется, она здесь не для того, чтобы рассказывать о том, что такое тонкий пластик.

И тут я вспоминаю. Вспоминаю всё. Осознание, подобно ледяной волне, накрывает меня с головой: каждая из прожитых жизней проносится передо мной, будто кинокартина. Но мои ли это жизни? Жила ли я их все?

Женщина в белом предлагает мне воды, и я пью. Вода успокаивает меня, и я понимаю, что могу думать дальше.

– Каждого из вас подключали к «Скрижалям» для того, чтобы история осталась в вашей генетической памяти, – говорит Аватар бархатным голосом. Я обращаю внимание на то, что её голос – не мужской и не женский. Этот голос я так часто слышала в своих снах.

И я решаюсь спросить. Спросить, как мне кажется, самое главное.

– Загрузки были по-настоящему?

– Конечно.

Дышу глубоко.

– То есть, мои воспоминания – это жизни, которые прошли в реальности, а не симуляции компьютерной программы?

Аватар чуть наклоняет голову набок.

– Что ты называешь «реальностью»? – спрашивает она.

Её вопрос обескураживает.

– То, что существует по-настоящему, – пытаюсь подобрать слова для своего ответа.

Женщина улыбается:

– Что значит «существует по-настоящему»?

Я замолкаю.

– То, что есть в материальной действительности, – тихо говорю. – То, что можно потрогать, ощутить, то, что существует само по себе и независимо от меня.

Кладу руки на стол и говорю Аватару, что, например, стол, за которым мы сидим, – существует в реальности. И она тоже может до него дотронуться. Следовательно, стол – объективно существующий предмет, существующий по-настоящему.

Аватар кивает, дотрагивается до стола, и он исчезает. Аватар мягко улыбается, а я от потрясения не могу говорить.

– Как ты думаешь, этот стол существовал в реальности или являлся симуляцией?

Я пытаюсь совладать с нахлынувшим чувством ужаса. Я видела стол, я даже трогала его – он был здесь, передо мной, мгновение назад. Но теперь его нет, он исчез. Растворился. Был ли он? Существовал ли?

– Он существовал в реальности, – нерешительно предполагаю я.

– Почему ты так решила?

– Потому что я его чувствовала. Он точно был здесь, передо мной.

– Ты чувствовала загрузки?

– Да.

Белая женщина смотрит на меня и улыбается. Её улыбка истинна, и кажется мне, что она светится. И тут я понимаю. Понимаю то, что не могу выразить словами, ибо слова уничтожат само понимание.

Кажется, я плачу.

– Третья Мировая Война тоже была? – вопрос вырывается у меня сам.

– Тоже.

– И эта война почти уничтожила Землю?

– Да.

Перевожу дыхание. Аватар терпеливо ждёт.

– Зачем всё это было в загрузках? Все эти ужасы… – спрашиваю тихо.

– Чтобы вы вспомнили друг друга. Чтобы вы вспомнили Бога.

Ответ меня поражает.

– Бога? Но истории… даже сами «Скрижали» были созданы людьми!

– Кончено, всё создали вы сами.

– Тогда при чём здесь Бог?

– Ничего не совершается без Его ведома.

– Если Он допустил такое, тогда Он отвернулся от нас.

– Он никогда не отворачивается.

– Но тогда почему Он позволил всё это?

– Позволил – что?

– Страдания. Несправедливость. Смерть.

– Только потому, что это выбрали вы.

– Мы это не выбирали.

– Нет, вы выбрали.

– Я не понимаю….

Я пытаюсь вспомнить, чтобы понять, но воспоминания ускользают от меня. Чем сильнее я пытаюсь сосредоточиться на переживании прошлого, тем более размытым оно становится. Но я вновь и вновь силюсь прорваться сквозь пелену белёсого тумана к своим воспоминаниям, пока, наконец, я не вижу картину будто из сна.

В том сне мне очень страшно идти к миротворцам. Но я говорю Рустаму, что надо попробовать пройти отбор вниз, ведь это правильно. Я говорю любимому, что нельзя упускать возможность. Но я ведь чувствовала, я знала, что такой выбор совершать нельзя… Почему я не послушала голос своей души?

Во сне, в котором я была художником, во сне, когда я жила в тишине… Я сама забрала документы из художественного училища. Я сама не разрешила себе творить. Я сама решила, что никогда не буду принадлежать миру. Я сама ушла из кафе с большими окнами.

Вспоминаю время, когда мечтала телепортировать сознание. Мои теории легли в основу того, что сейчас происходит со мной. Невероятно. У меня получилось! И тут я делаю ещё одно важное открытие: в ту пору я сама выбрала не лечить свою болезнь. Меня сковывает ужасом.

Я сама выбрала войну. Я сама поднимала пистолет. Это я убила Сару, Ханаана и ещё многих, очень многих погубила я, когда была пилотом… Когда летала выше облаков.

Слёзы душат меня. Я не выдерживаю и позволяю рыданиям вырваться из груди. Осознание собственной свободы становится невыносимым.

– Но даже если и так, то почему Он позволил нам так с собой поступить? – шепчу сквозь потоки слёз.

– Потому что Он – Создатель.

– Но разве Он не управляет всем сущим?

– Конечно управляет. Он – Творит. И вы тоже можете творить. Например, счастье.

– Мы пытались.

– Вы даже не пробовали. Поэтому новый человек должен иметь запас памяти выживания.

– Память выживания?

– Да, самые сильные переживания. Переживания, которые могут побудить задуматься о счастье или дерзнуть испытать его. Вы их называете «страдания».

– Но как страдания могут принести счастье?

– Страдания заставляют просыпаться.

– Просыпаться?

– Да, просыпаться: осознавать себя и свою жизнь.

– Разве я сейчас не осознаю себя?

– Нет.

– Я не согласна.

– Хорошо. Где ты?

Я окидываю взглядом светящуюся комнату. Не представляю, где такое может находиться.

– Не знаю, – отвечаю растерянно.

– Кто ты?

Задумываюсь. Почему-то мне кажется, что мои воспоминания принадлежат не мне: словно череда картин из чужих историй, которые я неведомым образом чувствую. Но, несмотря на это странное чувствование не моих картин, везде, в каждой есть я. Я ощущаю себя. Я чувствую себя. Даже сейчас. Но кто я?

– Не знаю, – признаюсь.

– Как ты можешь осознавать себя, если даже не знаешь, кто ты, где и зачем ты находишься?

– Я не знаю. Но я чувствую, что я – это я.

– Ты чувствуешь, но не осознаёшь. Если бы ты осознавала, тебя бы здесь не было.

– Почему?

– Потому что ты бы пробудилась.

– Это всё – сон?

– И да, и нет.

– Я не понимаю. Тогда это реальность?

– И да, и нет.

– Я не понимаю.

– Всё зависит от того, что ты выберешь. А выбор зависит от твоей осознанности. Чем она выше, тем яснее понимание происходящего.

– Я всё равно не могу понять тебя.

– Поймёшь. Со временем. Для этого и нужны страдания. Чтобы чувствовать и осознавать одновременно.

– А чтобы страдать, нужно жить, верно?

– Верно.

– И чтобы прийти к счастью и осознанию, нужно жить, верно?

– Верно.

– Тогда зачем Вселенная, зачем Бог позволяет губить созданную Им жизнь?

Белоснежная женщина качает головой и устало вздыхает. Она с грустью смотрит на меня, а я переспрашиваю:

– Для чего?

– Чтобы ещё раз начать сначала.

– Ещё раз?

– Да, ещё раз. И ещё, если потребуется. И так до бесконечности, пока существует эта Вселенная. Пока существуете вы.

– Так кто же мы?

– Вопрос поставлен не верно.

– Тогда, кто ты?

– Я – твоё отражение.

– Кто я?

– Ты – Единая Версия Абсолюта человеческого сознания. Ева.

– В скольких версиях я существую?

– Твоих версий бесконечное количество – столько, сколько миров во Вселенной.

– Зачем я существую?

– Чтобы жить.

– Зачем жить?

Ангел улыбается и смотрит на меня, как на неразумного ребёнка.

– Жизнь – фундаментальное свойство Вселенной, – говорит он. – Этот вопрос равен вопросу о смысле существования всего бытия.

– На этот вопрос нельзя получить ответ?

– Можно. Только ты его не поймёшь.

– Я хочу его услышать.

– Смысл жизни – жить. Смысл бытия – быть. В этом и есть самая великая, самая простая, самая непостижимая тайна.