Текст книги "Вызов"

25. Тейлор

У Конора художественные способности, как у песчанки.

Я узнаю этот пугающий факт, когда он приходит в среду после своего занятия по экономике и находит меня уже в пижаме и по локти в картоне. Дети на уроках миссис Гарднер на этой неделе мастерят бумажные джунгли, и мне надо сегодня вырезать для них около двух сотен бумажных цветов, птиц и других живых существ. Когда Конор предложил помочь, я предположила, что у него есть хотя бы навыки рисования на уровне пятого класса и базовые умения по обращению с ножницами. И просчиталась.

– Что это вообще такое? – спрашиваю я, сдерживая смех. На заднем фоне идут мультфильмы, пока мы сидим на ковре в гостиной. Что мне нравится в работе в начальной школе, так это, среди прочего, то, что она не дает тебе воспринимать себя слишком серьезно.

– Лягушка. – Он любуется своим генетическим уродцем, умилительно гордый этим гротескным существом, которое, будь оно живым, захрипело бы в агонии, а потом бросилось бы под машину.

– Она выглядит, как какашка с бородавками.

– Мать твою, Марш. – С искренне оскорбленным видом он накрывает те места, где у лягушки были бы уши. – Из-за тебя у нее будут комплексы.

– Ее бы прикончить из милосердия, Эдвардс. – У меня вырывается хихиканье, и мне становится немного жалко Конора – подумать только, такая преданность этому убогому созданию!

– В свободное время ты тоже травишь всех крольчат, не соответствующих стандартам красоты?

– Вот. – Я даю ему несколько листов цветной бумаги, где я уже нарисовала цветы. – Просто вырежи их.

Он надувает губы.

– Ты будешь самым противным учителем.

– Пожалуйста, постарайся резать ровно по линиям.

Недовольно проворчав «Плевать» себе под нос, Конор возвращается к безрадостному заданию по вырезанию цветов.

Я не могу не бросать исподтишка на него взгляды, любуясь очаровательно-сосредоточенным выражением, застывшим на его лице.

Как это может быть реальностью? Эти сто восемьдесят восемь сантиметров мышц и мужчина, лежащий на моем полу. Конор постоянно сдувает волосы со лба, пока работает.

Иногда я забываю, какой он привлекательный. Наверное, я привыкла к тому, что он постоянно рядом и стала воспринимать как должное мягкую форму его губ, мужественный изгиб плеч. То, как его кожа касается моей, когда мы не хотим друг друга касаться, заставляет меня нервничать. Как и то, что я чувствую, когда он лежит на мне сверху.

Когда я представляю его внутри себя.

Спустя несколько минут я проверяю его успехи и обнаруживаю, что он потратил все время на то, чтобы вырезать в качестве протеста члены и аккуратно разложить их на полу моей гостиной. Когда он замечает, что я все увидела, он скрещивает руки на груди и гордо улыбается.

– И что же ты скажешь в свое оправдание?

– Это цветы, – говорит он дерзким тоном, и воображение тут же рисует мне более молодую версию Конора, закатывающего глаза от нотаций учителей в старшей школе и показывающего им за спиной средний палец.

– У них яйца! – выпаливаю я.

– И? У цветов есть яйца. Они называются пыльники. Погугли. – Он усмехается, полный нахальства и озорства.

Несправедливо, что он, пытаясь действовать мне на нервы, все равно остается таким очаровательным. Если бы мы встретились в старшей школе, могу только представить, во что бы он меня втянул. Сейчас мы бы уже скрывались от правосудия.

– А если бы один из твоих членов попал в стопку цветов и завтра мне пришлось объяснять учительнице, почему у нее по всему кабинету шестилетки клеят пенисы? – С раздраженным вздохом я собираю члены и бросаю их в мусор.

– Я думал, ты используешь слово «джунгли» как эвфемизм, – неубедительно отвечает Конор, довольный собой. – Знаешь, как пестики и тычинки.

– Это же первоклашки.

– Когда я был в первом классе, мы с Каем один раз спрятались в шкафчике под раковиной на его кухне, чтобы подглядеть, как друзья его брата смотрят диски с «Девчонки обезумели» [15]15
  Girls Gone Wild – шоу, где снимали студенток, откровенно танцующих на вечеринках.


[Закрыть].

– Это очень многое объясняет. – Когда я направляюсь к холодильнику за газировкой, он подходит ко мне сзади и обхватывает за талию, прижимаясь своим телом к моему. Он твердый, и от этого осознания под моей кожей начинает пульсировать ток.

– Вообще-то, – бормочет он мне в шею, – я как раз надеялся, что мы устроим перерыв, чтобы я мог тебя раздеть.

Его ладони путешествуют вверх по моим ребрам, пока губы спускаются поцелуями от уха вниз по плечу, к сползшему рукаву моей короткой оверсайз-футболки. Когда эти твердые руки накрывают и сжимают мои груди, я не могу сдержаться и выгибаю спину.

Со стоном он поворачивает меня к себе и прижимает спиной к холодильнику. Его губы приглушают мой удивленный возглас, а язык проникает в рот.

Его поведение сегодня изменилось. Сегодня он такой ненасытный! Я тянусь к его футболке, но Конор ловит мои руки и поднимает их над моей головой. Придерживая мои запястья одной ладонью, другой он развязывает узел на моих пижамных шортах и дает им соскользнуть вниз. Продолжая меня целовать, он проскальзывает пальцами между моих бедер, под трусы. Нержавеющая сталь холодильника холодит мне спину, пока он нежно гладит мою щель, дразнясь без проникновения.

Я задерживаю дыхание, отстраняясь от его губ, когда он проскальзывает внутрь меня сначала одним, а затем вторым пальцем. Мои колени подгибаются от прекрасного ощущения наполненности и большого пальца Конора, трущего мой клитор.

– Я обожаю доводить тебя до оргазма, – говорит он глухим голосом. – Ты мне позволишь?

Моя кожа покрывается мурашками, когда на меня накатывает волна возбуждения. Мое тело обмякает, сдаваясь под напором Конора. У меня опускаются веки.

– Да, – молю я.

Он резко отстраняется.

Я открываю глаза и непонимающе на него таращусь.

– Что случилось?

– Дай мне на тебя посмотреть.

Я не понимаю, что он имеет в виду, пока не вижу, как он накрывает через ткань джинсов свой возбужденный член. От длинного, крупного очертания, выступающего из-под денима, мое сердце бьется быстрее. Он сжимает ладонь, ожидая, когда я подчинюсь. Мы никогда не пересекали этот барьер, во всяком случае, не с включенным светом. Но я не хочу отказывать. Я больше не хочу чувствовать себя перед ним смущенно или неловко. С Конором я ощущаю себя защищенной, красивой, желанной. И сейчас, здесь, в этот момент, я не хочу быть преградой между нами.

Я медленно стягиваю футболку через голову и бросаю ее на холодный кафельный пол. Спустив трусы, я откидываю их в сторону.

Его страстный взгляд бродит по моему обнаженному телу, будто это его собственность.

– Ты прекрасна, Тейлор.

Он опять поднимает мои руки над головой, открывая мои груди своим наполненным желания глазам. Он наклоняет свою светловолосую голову, обхватывает губами мой сосок и принимается лизать его и посасывать, пока я не начинаю извиваться, требуя внимания и в других местах.

– Кон. Пошли на кровать. Или хотя бы на диван.

– Не-а.

Боже, этот калифорнийский серферский акцент каждый раз меня доводит. Я дрожу, когда он спускается поцелуями по моему животу и встает передо мной на колени, устраивая мою ногу у себя на плече, чтобы я была доступна его рту.

Я стону, как только его язык начинает лизать мою щель. Он касается моего клитора и жадно его сосет. С натренированной точностью он заглатывает меня, и все, что я могу, – держаться за его плечи, пока моя промежность трется о его рот.

Мои бедра сжимаются, когда я чувствую, как внизу живота нарастает оргазм.

– Продолжай, – молю я. – Я убью тебя, если остановишься.

Его хриплое хмыканье вибрирует внутри меня. Но он не останавливается. Зная, что оргазм близко, он омывает клитор своим языком и проскальзывает длинным пальцем внутрь меня, медленно толкаясь и доводя меня до кульминации. Я дрожу, прерывисто глотая воздух, пока удовольствие взрывается в моем теле и разливается по венам.

Еще до того, как я полностью прихожу в себя, Конор поднимается и зарывается лицом в изгиб моей шеи, целуя и всасывая кожу, пока я продолжаю дрожать от последствий оргазма.

– Я охренеть как на тебе помешан, Тейлор. – Его голос неожиданно скрипучий и хриплый. Он поднимает голову, и я вижу, как его глаза блестят от желания.

А потом он внезапно поднимает меня на руки, вызывая у меня протестующий визг.

– Отпусти меня! – кричу я и инстинктивно обхватываю руками его шею, чтобы не упасть на задницу. – Я для тебя слишком тяжелая.

Его смех щекочет мою макушку.

– Детка, я поднимаю штангу с весом в два раза больше твоего.

Я немного расслабляюсь, пока он несет меня в спальню. Я не чувствую себя легкой как перышко в его руках, но ему, похоже, совсем не тяжело, и это радует. Взять на заметку: всегда встречаться с тем, кто может жать штангу с весом в два раза больше твоего.

Он располагает меня в центре матраса, осторожно укладывая мою голову на подушку. После этого он встает в изножье кровати и поднимает руки к воротнику футболки.

– Разрешаете раздеться? – Он очаровательно ухмыляется.

– Разрешаю. – Боже, теперь и мой голос стал хриплым.

Я смотрю прищуренными глазами, как он стягивает с себя футболку, джинсы и боксеры. Никогда не устану за ним наблюдать. Плоскость его груди, тени, которые подчеркивают его мускулистые руки. Его красивая, широкая, атлетическая фигура такая прекрасная, что аж дышать больно. Он само совершенство.

Мой взгляд падает на его длинный толстый член, и мне между ног ударяет жар.

Для него это тоже впервые. Быть передо мной полностью обнаженным. И я благодарна ему за то, что он делает это не из-за того, что для него это сложный шаг, а из-за того, что он хочет, чтобы мне было комфортно.

Конор забирается на кровать и накрывает меня своим телом. Его губы находят мои, и мы начинаем жадно целоваться, пока у нас обоих не сбивается дыхание. Я никогда не лежала вот так, без одежды, под обнаженным партнером. Член Конора упирается между моих ног, едва ощутимо толкаясь в промежность. Было бы так легко просто сказать «да», чуть шире раздвинуть ноги, взять его и направить внутрь.

Его язык снова дразнит мой, и на мгновение я хочу только этого.

Я хочу сказать «да».

Но.

– Мне кажется, я еще не… ну, понимаешь… не готова, – шепчу я ему в губы.

Он поднимает голову. От возбуждения его глаза потемнели.

– Но я хочу быть готовой.

– Ладно. – Конор поворачивается на бок рядом со мной. Его член полностью эрегирован, и от жемчужной капли, собравшейся на кончике, мой рот наполняется слюной.

Сглатывая, я сажусь.

– В глубине души мне очень хочется уже решиться на это и делу конец, но…

– Ты не должна из-за меня торопиться, – спокойно говорит он. – Я не спешу.

– Да? – Я ищу на его лице признаки раздражения.

– Да, – уверяет он, тоже садясь. – Когда ты будешь готова, надеюсь, твой первый раз произойдет со мной. А если нет, сейчас я доволен тем, как все есть. Я серьезно.

Я целую его. Потому что, несмотря на все его заверения, Конор – хороший человек. Он милый и смешной и, по-моему, каким-то образом даже стал моим лучшим другом. Лучшим другом с членопривилегиями.

Отпуская его губы, я беру рукой член. Он еще твердый, пульсирующий. Все его тело напрягается, когда я обхватываю его пальцами и провожу рукой вверх, а потом и вниз.

– Детка, – дышит он, и я не знаю, что он имеет под этим в виду: «детка, стой»? «Детка, продолжай»?

Если это было первое, то оно быстро превращается в последнее, когда я сползаю на пол и становлюсь на колени перед ним. Он вжимается ладонями в кровать и наклоняет вперед голову, когда я провожу языком по всей его длине.

У Конора дрожат ноги, пока я ему отсасываю. Он дышит медленно и глубоко, как будто для этого требуется вся его концентрация.

– Не останавливайся, – бормочет он, когда я беру его глубоко в свой рот. Его бедра начинают двигаться, мягко толкаясь вперед. – Пожалуйста, никогда не останавливайся.

Трудно улыбаться, когда мои губы крепко обхватывают его член, но в душе я улыбаюсь. Я обожаю делать это с ним, обожаю доводить его до грани блаженного отчаяния. Я понимаю, что у меня почти получилось, когда он стонет, тянется руками к моей груди и слегка приподнимает бедра с кровати.

Не знаю, что заставляет меня это сделать, но вместо того, чтобы дать ему кончить себе на живот, я беру его член и глажу, пока он не кончает мне на грудь. Это вызывает во мне трепет, которого я не ожидала, резкий укол порочности. Как только он перестает дрожать, я поднимаю взгляд на его прекрасное лицо и вижу чистую похоть, смотрящую на меня в ответ.

– Мать твою, – говорит он, запыхавшись, и сдувает потные волосы с глаз.

Я неловко смеюсь.

– Пойду помоюсь.

Когда я встаю, чтобы направиться в ванную, на полу вибрирует его телефон. Он отвечает на звонок, пока я жду, когда в душе нагреется вода. Я не слышу, что именно он говорит, но он звучит расстроенным, когда узнает, кто на другом конце.

– Не могу, – кажется, говорит он. – Забудь об этом… Ответ все еще нет.

Это опять Кай, я не сомневаюсь. Что бы ни затеял старый друг Конора, он от этого не откажется.

И Конор не рассказывает никаких подробностей. Когда я выхожу из душа, над ним точно грозовая туча повисла. В итоге он даже отказывается от моего предложения остаться на ночь и уезжает рано домой.

Чертов Кай. Хоть бы он просто отстал. Между этими двумя явно есть что-то еще, какая-то ужасная тайна, разъедающая Конора изнутри. Но, как бы сильно мне ни хотелось, чтобы он со мной поговорил, давить на него я не буду.

Я просто надеюсь, что он найдет способ с этим разобраться, до того, как оно сожрет его без остатка.

26. Конор

Вода ледяная. Даже через гидрокостюм она колет пальцы ног, когда перестаешь двигаться. Я гребу кругами, лишь бы поддерживать температуру тела, но меня это не беспокоит. Ничто меня не трогает, когда я на доске и подо мной проходят волны. Ничто не перебивает рева воды, бьющейся о берег, криков чаек в небе и вкуса соли на моем языке. Я словно внутри снежного шара. Вокруг меня – идеальная сфера спокойствия, отделенная от всего и всех. Безмятежная.

А потом я чувствую, как океан давит на меня, всасывая и затягивая. Я знаю, что идет моя волна, и принимаю нужную позу. Ложусь на грудь. Ногти впиваются в воск. Готовлюсь. А теперь надо просто почувствовать.

Я гребу, чтобы оказаться чуть-чуть впереди, и в итоге встаю, и вибрация взбирается по моим ногам.

Нахожу баланс.

Встречаюсь с волной.

Волны здесь долго не бушуют. Всего несколько секунд, и они ломаются, опадают и мягко омывают на берег.

Мне удается пробыть в воде около часа, пока солнце не на утреннем небе. Я вылезаю из гидрокостюма около джипа, когда вижу, как на своем «Лэнд-Ровере» подъезжает Хантер вместе с Баки, Фостером, Мэттом и Гэвином. Не проходит и минуты, как на парковку заезжает второй автомобиль, везущий Джесс, Бродовски, Алека и Трентона. К девяти вся команда собирается на пляже для уборки с фондом «СерфРайдер».

– Как вас много, – говорит мне Мелани, координатор волонтеров, когда я представляю парней. Они наперегонки здороваются с ней, как будто никогда раньше не видели женщин. – Вы местные?

– Нет, со стороны Гастингса, – говорю я. – Мы из Брайара.

– Что ж, рада, что вы здесь. Мы благодарны за поддержку.

Мы все берем из шатра, который они установили на пляже, ведра, перчатки и палки с острым концом для сбора мусора. Фостер смотрит на группу симпатичных девушек из сестринства Бостонского университета, проходящих мимо, и поднимает руку.

– Эм, да, я новенький и плохо плаваю. Можно мне кого-нибудь в пару? Предпочитаю блондинок.

– Заткнись, придурок. – Хантер тычет его локтем в ребра. – Не переживайте, – заверяет он Мелани. – Я за ним присмотрю.

Она усмехается.

– Спасибо. А теперь за работу, джентльмены.

– Есть, капитан, – говорит Мэтт. Он сверкает улыбкой, и Мелани, хоть она и старше его минимум лет на пять, доказывает, что ямочки на щеках Андерсона действуют на женщин всех возрастов.

Я участвовал в деятельности этого фонда в Хантингтон-Бич, поэтому, когда я увидел, что у них есть местное отделение, присоединился к ним, не раздумывая ни секунды. Но не все воспринимают это позитивно. Уборка длится всего час, но Баки уже устраивает истерику.

– Не помню, чтобы я был судим, – ворчит он, тащась по песку с ведром. – Мне кажется, такое я бы запомнил.

– Хватит ныть, – ругается Хантер.

– И, если подумать, я бы запомнил, если бы меня арестовывали.

– Заткнись, – говорит Фостер.

– Тогда скажите мне, кто-нибудь, почему я в свой выходной на цепи. – Баки наклоняется и начинает бороться с чем-то, зарытым в песок. А мы при этом чувствуем какой-то неприятный запах. Как будто нам встретилось мертвое животное, сваренное в сточных водах.

– Вот черт, что это? – Мэтт морщится и закрывает лицо футболкой.

– Брось это, Бак, – говорит Хантер. – Это, видимо, чья-то собака.

– А вдруг это труп? – Джесс вытаскивает телефон, готовый запечатлеть кровавую находку.

– Оно зацепилось за мою дурацкую палку, – раздраженно говорит Баки. Он продолжает копать песок, дергая, тяня, борясь с ужасной вонючей штукой, которая никак не отцепляется, пока, наконец, он не отлетает назад.

На наши головы сыпется песок. Задница Баки ударяется о землю в тот самый момент, когда полный подгузник, запутавшийся в выброшенной волейбольной сетке, приземляется на него сверху. А в остатках дыры, которую он выкопал, лежат, похоже, несколько выкинутых тушек курицы гриль.

– Охренеть, чувак, ты в детском дерьме! – кричит Фостер, когда мы все отходим от этого кошмара.

– Мать твою, меня сейчас вырвет.

– Это так мерзко.

– Ты весь в нем!

– Уберите его с меня! Уберите! – Баки корчится в песке, пока Хантер пытается зацепить своей палкой подгузник, а Фостер зачем-то кидает на него еще больше песка.

Мэтт гогочет от разворачивающейся перед нами сцены.

– Смой это, тупица, – говорит он Баки.

Мэтт, скорее всего, имеет в виду душ возле парковки.

Но вместо этого Баки снимает с себя все, кроме боксеров, и несется в ледяные волны.

О боже. Температура воздуха сейчас – двенадцать градусов, да еще сильный ветер. Но, похоже, дух побеждает над телом, потому что Баки прыгает в воду головой вперед и, вынырнув, начинает яростно тереть и мыть кожу.

Мы все следим за его успехами. Я чувствую настоящее восхищение этим парнем. Я до этого чуть задницу себе не отморозил в гидрокостюме. Содрогаясь, я думаю о ледяной воде, щекочущей мои яйца.

Когда Баки наконец выбегает обратно, он уже посинел и дрожит, как собака в рекламе американского общества защиты животных. Я быстро снимаю свою футболку и отдаю ему. Гэвин ждет его с полотенцем. А вот с шортами ему охренеть как не повезло.

– Иди погрейся в джипе. – Я отдаю Баки ключи.

Он выхватывает их у меня.

– Ненавижу быть на природе.

Как только он оказывается вне зоны слышимости, парни валятся на колени от смеха.

– У него теперь травма на всю жизнь, – говорит Фостер, сквозь хохот.

– Этот чувак больше никогда не пойдет на пляж, – соглашается Гэвин.

– Я понимаю его. – Усмехнувшись, Хантер неторопливо бросает весь покрытый калом мусор в ведро.

Если не считать Баки, парни с азартом отнеслись к тому, чтобы занять этим свое субботнее утро. И, если честно, для меня многое значит то, что они проявили интерес к тому, что так для меня важно. После переезда на восточное побережье у меня недоставало времени на то, чтобы вернуться к своим увлечениям. Хоккей и пары не оставляли возможности для серфинга или выездов на пляж. Но Тейлор заставила меня задуматься о том, чтобы найти способ снова заняться волонтерством. Она тоже хотела к нам присоединиться, но я подумал, что это хороший повод собрать всех парней вместе. Сезон закончился, и мы теперь почти не бываем вместе в одной комнате. Или на одном пляже.

Не буду врать: отчасти я соскучился по ним. Да, я живу чуть ли не с половиной этих засранцев, но потеть вместе на льду – это другое. Тренировки. Часы в автобусе. Девяносто минут чистой зубодробительной решительности. Я почти не осознавал, что значит для меня хоккей, пока не начал с ними играть. Эта команда заставила меня его полюбить. Эти парни стали моими братьями.

В кармане вибрирует телефон. Я сперва решаю, что это Тейлор, желающая узнать, во сколько я вернусь, но на экране появляется незнакомый номер. Я уже догадываюсь, что это значит.

Кай.

Не надо ему отвечать. Когда доставляешь ему удовольствие, ничего хорошего из этого не выходит. Но внутри просыпается какое-то ноющее чувство, которое мешает мне переадресовать его на автоответчик. Потому что, когда дело касается Кая Тернера, лучше видеть, как он приближается. Худшее, что я могу сделать, – снова подпустить его к себе незаметно.

– Что? – рявкаю я в ответ.

– Полегче, братан. Остынь.

– Я занят.

– Я вижу.

У меня леденеет кровь. Стараясь не привлекать внимания, я оглядываюсь вокруг, осматривая пляж, парковку. Вдалеке я замечаю худого парня, слоняющегося рядом с туалетами. Он похож на маленького мальчика в одежде своего старшего брата, но мне не обязательно видеть лицо вблизи, чтобы его узнать.

– Как, черт возьми, ты меня нашел? – Я делаю несколько шагов в сторону от Хантера и остальных.

– Чувак, у меня везде есть глаза. Разве ты еще не понял?

– То есть ты приехал сюда за мной. – Мать твою. Крыша у него едет все сильнее и сильнее!

Выследить меня до Буффало – это одно. Теперь он добрался до Массачусетса? От Гастингса до этого пляжа рядом с Бостоном. Бог знает, как долго он за мной следит и что у него за игра на этот раз. Но я не решусь назвать Кая опасным. Я никогда не слышал, чтобы его жестокость выходила за рамки драк. Так, ребячество. Подбитые глаза и уязвленное самолюбие.

Но я уже давно его не знаю.

– Мне бы не пришлось этого делать, если бы ты просто поговорил со мной как мужчина, – отвечает он.

Я проглатываю ругательство.

– Мне нечего тебе сказать.

– А мне есть что. Поэтому ты можешь подойти сюда, и мы сделаем все мирно, или я спущусь к тебе и опозорю тебя перед твоими крутыми новыми дружками.

Пошел он на хрен.

Когда я переехал на Хантингтон-Бич, все было так же. Он винил меня в том, что я съезжаю с района, как будто у меня был выбор. Смеялся надо мной из-за того, что я бросил его ради засранцев с трастовыми фондами, как будто у меня тогда вообще были друзья. Издевался надо мной из-за того, что мама покупала мне новую одежду. Мне понадобилось много времени, чтобы понять, что он занимался скрытым психологическим манипулированием. Это было чересчур.

– Ладно, засранец.

Я говорю Хантеру, что отойду отлить, и направляюсь к парковке рядом с туалетами. Я ныряю на минуту в мужской, а потом иду к скамейкам рядом с джипом. Неизвестно, кого он привел с собой, поэтому мне лучше не давать ему заманить меня слишком далеко от толпы. Если он дошел до такого, то явно задумал что-то серьезное. Нельзя верить отчаявшемуся Каю.

– Ты все усложняешь, – говорит он, садясь рядом со мной.

– Сам виноват. Я хочу, чтобы меня оставили в покое.

– Боже, я тебя не понимаю, Кон. Ты был моим корешем. В те дни…

– Мать твою. Хватит. – Я поворачиваюсь, чтобы изучить его, призрака моего детства, который с каждым годом становится все меньше воспоминанием и все больше кошмаром. – Те дни прошли, Кай. Мы уже не дети. Я теперь тебе никто.

Я заставляю себя не отводить взгляд, но вижу в нем все, чего в самом себе терпеть не могу. А потом ненавижу себя за то, что так думаю. Потому что Кай хотя бы знает, кто он такой. Да, он неудачник, но он не расхаживает с иллюзиями, пытаясь впихнуть себя в форму, которая была отлита ровно для того, чтобы не подпускать таких парней, как он, как мы.

– Чего бы ты ни желал, ты это не получишь, – говорю я уставшим голосом. – Я вне игры. С меня хватит твоих драм. Дай мне жить своей жизнью.

– Не могу, братан. Пока что. – Он наклоняет голову. – Выручишь меня, и я уйду. Ты больше никогда меня не увидишь. Сможешь напрочь стереть меня из памяти.

Твою мать. Твою ж гребаную мать.

– У тебя проблемы, – резко говорю я. Ну конечно. Это слышно в его голосе. Не обычная хрень по типу «чувак, я в безвыходном положении, дай в долг». Он напуган.

– Я облажался, ясно? Я должен был кое-что провернуть для одних парней…

– Кое-что.

Кай закатывает глаза, раздраженно качая головой.

– Я продвигал одну штуку.

– Торговал, Кай. – Чертов идиот. – То есть торговал. Что с тобой такое, блин?

– Все не так, братан. Я задолжал услугу кое-каким парням, и они сказали, что если я возьму посылку в одном месте и отнесу в другое, то мы квиты. Все просто.

– Но? – Вся жизнь Кая – это череда легких решений, за которыми следует ряд критических «но». «Но я не знал, что дома кто-то есть. Но этот кто-то проговорился. Но я напился и потерял деньги».

– Я сделал именно то, что мне сказали, – протестует он. – Взял посылку у их парнишки, отнес ее, куда надо, отдал парню…

– А теперь они говорят, что их парень ее не получил.

Кай поникает от очевидности этого ответа. Потому что любой дебил бы это предвидел, а Кай не предвидит никогда.

– В этом и суть, – бормочет он. – Не знаю, кому я не понравился. Кто-то пытается меня поиметь, но я не понимаю, из-за чего такая неприязнь.

– И чего ты от меня ждешь? Если ты ищешь, где бы спрятаться, то двигай дальше. У меня нет такой возможности. У меня соседи.

– Нет, дело не в этом. – Он замолкает, и виновато поникшие плечи тут же все объясняют. – Я должен им заплатить, ясно, или они вернут себе деньги другим способом, понятно? Я сам знаю, мы через такое уже проходили, Кон. Но эти люди думают, что я украл их товар.

Он трет лицо и красными, настойчивыми глазами умоляюще на меня смотрит. Мы снова два ребенка, заключающие сделку в темной комнате. Режущие себе ладони карманным ножом.

– Конор, они убьют меня или еще что похуже. Я уверен.

Будь он проклят. Будь он проклят за то, что постоянно находит способ обесценить себя до стоимости пакетика кокаина или конверта с таблетками. Будь он проклят за то, что дает кучке выскочек со шрамами управлять своей жизнью. Будь он проклят за то, что приставил пистолет к своей голове и говорит, что если мне на него не плевать, то я должен подать ему патроны.

Я не хочу знать ответ, даже когда задаю вопрос.

– Сколько?

– Десять тысяч.

– Черт побери, Кай. – Я больше не могу сидеть спокойно. Я вскакиваю со скамейки и начинаю ходить туда-сюда, пока кровь кипит от волнения. Я бы выбил из него всю эту дурь, если бы это как-то помогло.

– Слушай, я и сам все знаю.

– Сукин сын. – Я пинаю урну, не в силах сдержать кипящих внутри гнева и отчаяния.

Я даже не знаю, почему даю до такого себя довести. Это Кай. Он – кислота. Сильнодействующая, разъедающая кислота, которая пожирает все, к чему прикасается. Как только ты даешь ей прикоснуться к тебе, она просачивается в тебя до костей. Выжигает в тебе дыру.

– Нет, – наконец отвечаю я.

– Братан. – Он берет меня за руку, и я стряхиваю его с себя со взглядом, говорящим, чтобы он больше так не делал. – Ты должен меня выручить. Я не шучу. Они точно за мной придут.

– Тогда беги, чувак. Прыгни на автобус до Айдахо или Северной Дакоты и просто, мать твою, спрячься. Мне плевать.

– Ты серьезно? Ты оставляешь лучшего друга висеть…

– Мы не лучшие друзья. И никогда ими не были. – Я несколько раз качаю головой. – Это твоя проблема, и я не хочу ее решать.

– Прости, чувак. – Его манера поведения меняется. Взгляд становится жестким. И теперь я вспоминаю, почему он меня пугал. – Я не могу тебя отпустить.

– Лучше тебе меня не испытывать, – предупреждаю я, принимая боевую стойку.

Было время, когда я был просто тощим коротышкой на скейтборде, ходящим за ним по району. Больше нет. Теперь я могу поднять этого урода и переломить его об колено. Лучше бы ему это осознать до того, как у него появятся дурацкие идеи.

– Сейчас я тебя отпущу. Но если я еще раз тебя увижу, все может закончиться по-другому.

– Не-а, брат. – Он обнажает зубы в безрадостной улыбке. – Видишь ли, ты забыл, что до сих пор висишь у меня на крючке. Десять тысяч. Сегодня.

– Ты не в себе. У меня нет таких денег. И, даже если бы и были, я бы тебе их не дал.

– Ты можешь их достать, – говорит он, все еще полный решимости. – Иди и спроси денег у своего отчима.

– Пошел на хрен.

Кай усмехается.

– Сомневаюсь, что ты готов к этой игре, Кон. Если не достанешь мне деньги, папочка Макс узнает, что это ты спалил код от сигнализации в особняке и позволил кое-кому влезть и все обчистить. – Он изгибает бровь. – Может быть, я даже скажу ему, что это ты взял пропавшие деньги из его кабинета, как тебе такое?

– Ну и тварь же ты, Кай, ты в курсе?

– Как я сказал, брат, в наших силах все упростить – просто скажи Максу, что тебе нужны бабки для какой-то ерунды. Что-нибудь придумай. Дашь мне наличку, и мы в расчете. Я ухожу с миром, и все счастливы.

Когда ты ребенок, когда твои лучшие друзья – весь твой мир и каждый день в твоей жизни – как первый и последний, когда все кажется безотлагательным и опасным, а каждая мысль и эмоция – это вспышка планетарной мощи, то ты еще не знаешь, что твоя самая страшная ошибка однажды все это обнулит. Что будет еще короткий, ослепительный момент ярости, который обернется виной и сожалением на всю жизнь.

Больше всего я ненавижу в Кае то, насколько сильно я на него похож. Единственное отличие в том, что он может это признать.

Проведя дрожащей ладонью по волосам, я не отвожу взгляда от горизонта и выдавливаю с трудом слова из пересохшего, сдавленного спазмом горла.

– Я достану тебе деньги.