Текст книги "Вызов"

35. Тейлор

Саша пишет мне, когда я направляюсь на свой урок в начальную школу. Что-то вроде «эй, стерва, если будет возможность, вытащи на пять секунд из своего рта хоккейную клюшку и напиши мне». Такой вот милый способ сказать, что она по мне скучает.

Я беру на себя всю ответственность за сокращение нашего «девчачьего» общения: после примирения с Конором мы каждый день на этой неделе проводили с ним вместе. Сейчас май, до экзаменов всего пара недель, и мне немного стыдно признаться, что время, которое я раньше тратила на учебу вместе с Сашей в особняке Каппы, теперь стало временем, когда мы с Конором тщетно пытаемся учиться, пока не сдаемся и не раздеваемся.

Оказалось, что секс – это приятно. Мне нравится секс. Особенно секс с Конором.

Хотя, как неожиданно выяснилось, секс ужасно отвлекает. Как бы я ни старалась, мои навыки по усвоению прочитанного сходят на нет, когда он пытается сорвать с меня одежду.

К выборам я все-таки дошла до особняка Каппы. Обошлось без сюрпризов – Абигейл победила. Хотя она, видимо, считает, что ее пожизненно избрали верховным лидером. Я жду, что скоро она в каждой комнате повесит свои портреты, на которых она будет плыть верхом на дельфинах или стрелять лазерами из глаз. Мы с Сашей отдали два из всего лишь четырех голосов «против». Я пессимистка, но все равно думала, что у сопротивления будут цифры побольше. Наверное, нам всем придется привыкнуть покланяться нашему новому верховному лидеру.

От мысли о том, чтобы провести год под господством Абигейл, мое нутро сжимается. Хоть голосование и было тайным, но она чертовски хорошо знает, что один из голосов «против» был мой. И я не сомневаюсь, что она заставит меня заплатить сполна за это проявление инакомыслия. Как – пока точно не знаю, но от Абигейл ничего приятного ждать нельзя.

Если бы не все те усилия и время, которые я вложила в Каппу Хи, я бы задумалась о том, чтобы уйти из сестринства. Но у меня хотя бы есть в союзниках Саша. К тому же быть Каппой значит приобрести сеть профессиональных связей на всю жизнь. Я не для того вливалась в коллектив, чтобы так близко к концу просто разрушить свой будущий капитал.

Так что впереди еще один год. Если Абигейл отправит все под откос, мы с Сашей сможем поднять восстание.

Сейчас, в первом классе миссис Гарднер, я помогаю детям делать коллажи про книги, которые они читали на уроках на этой неделе. Так тихо в классе не было весь день. Все опустили глаза, сфокусировали взгляды. Малыши вырезают картинки из старых журналов и приклеивают свои творения на доску для плакатов.

Слава богу, что есть клей-карандаш. Мне сегодня пришлось отмывать клей с волос только у одной девочки. Миссис Гарднер запретила жидкий клей после большой катастрофы, которая привела к трем срочным стрижкам. Я никогда не пойму, как дети умудряются постоянно находить новые способы приклеить себя друг к другу.

– Мисс Марш? – Эллен за своей партой поднимает руку.

– Здорово выглядит, – хвалю я ее, когда прохожу через всю аудиторию к ее месту.

– Я не могу найти мышку. Я везде посмотрела.

У ее ног лежит стопка выпотрошенных журналов и вырванных страниц. Весь месяц мы с миссис Гарднер прочесывали Гастингс в поисках ненужных журналов. В кабинетах врачей, библиотеках, магазинах подержанных книг. К счастью, кто-то всегда пытается спихнуть тридцатилетнюю коллекцию «Нэшнл Джиографикс» и «Хайлайтс». Проблема в том, что, когда у вас больше двадцати детей читают про мышку, запас грызунов обычно немного истощается.

– Может, мы нарисуем мышку на цветной бумаге? – предлагаю я.

– Я не умею рисовать. – Она надувается, выкладывая на пол еще одну стопку вырванных страниц.

Я знаю это чувство. В детстве я была ранимой перфекционисткой-отличницей, с высоким уровнем самокритики. У меня в голове возникал великий замысел, а потом я слетала с катушек, когда не могла его реализовать. Из-за этого в Кембридже мне закрыли доступ к нескольким местам по росписи керамики.

Не самый лучший момент моей жизни.

– Все могут рисовать, – вру я. – Лучшее в искусстве то, что у всех оно разное. Нет никаких правил. – Я вытаскиваю свежие листы цветной бумаги и рисую несколько простых фигур для примера. – Видишь, ты можешь нарисовать треугольную голову, овальное тело с маленькими ножками и ушками, а потом вырезать их и склеить вместе, чтобы сделать мышку. Это называется «абстрактное искусство» – такое вешают в музеях.

– Можно я сделаю фиолетовую мышку? – спрашивает Эллен, девочка с фиолетовой резинкой для волос и в фиолетовом комбинезоне с фиолетовыми туфлями. Вот это сюрприз.

– Можешь сделать ее любого цвета, какого хочешь.

Она с восторгом принимается за работу со своими цветными карандашами. Я перемещаюсь к другой парте, когда слышится стук в дверь.

Я оглядываюсь и вижу Конора, наблюдающего через окно. Сегодня он заехал за мной на несколько минут раньше.

Пока я иду, он просовывает голову внутрь.

– Прости, – говорит он, оглядываясь вокруг. – Мне очень было интересно, как ты выглядишь в классе.

На этой неделе в нем есть какая-то легкость. Он опять улыбается, энергичен и в приподнятом настроении. Это светлая сторона Конора, хоть я и знаю, что она будет видна недолго. Никто не может быть все время счастливым. И это нормально. Я не против ворчливого Конора. Просто я не могу не наслаждаться осознанием, что у него такой позитивный настрой благодаря мне. И сексу. Может быть, скорее, благодаря сексу.

– В роли учительницы я другая? – спрашиваю я его.

Конор медленно осматривает меня с головы до пят.

– Мне нравится твоя учительская форма.

Не буду врать: я немного перестаралась в начале семестра со всем этим образом Зоуи Дешанель. Множество ретро-юбок и базовых цветов. Наверное, в своей голове я хотела быть в этой роли, потому что, когда ты входишь в комнату, где находится двадцать крошечных существ, а ты одна, важно показывать уверенность. Или они съедят тебя живьем.

– Да? – говорю я, кружась и делая реверанс.

– Ммм-хммм. – Он облизывает губы и сует руки в карманы, что, как я поняла, является его способом попытаться скрыть стояк, пока его посещают грязные мысли. – Будь в этом, когда мы окажемся дома.

Это еще одна вещь, поселившаяся в нашем словаре. Дом. Его жилище или мое, когда мы едем в любое из них или проводим там ночь, – это всегда дом. Разница между ними исчезла.

– Мисс Марш, – зовет одна из девочек. – Это ваш п-а-а-а-а-а-арень?

Остальной класс отвечает охами и смехом. К счастью, миссис Гарднер нет в аудитории, иначе я бы тут же заставила Конора уйти. Когда защита практики так близко, нельзя позволять ей думать, будто я не сосредоточена на детях.

– Ладно, – говорю я ему, – убирайся отсюда, пока мисс Каратез в соседнем классе не вызвала охрану.

– Увидимся на улице. – Он оставляет поцелуй на моей щеке и подмигивает смотрящим на нас детям.

– Иди. – Я практически захлопываю дверь перед его лицом, пряча улыбку.

– У мисс Марш есть парень, у мисс Марш есть парень, – скандируют дети, все громче и возбужденнее в своих насмешках.

Черт побери, если они не перестанут, мисс Каратез ворвется в класс с жалобами на шум. Я подношу к губам указательный палец и поднимаю другую руку. Один за другим каждый ученик повторяет позу, пока все опять не замолкают. Мое второе имя – укротительница детей.

– Миссис Гарднер скоро вернется, а звонок вот-вот прозвенит, – напоминаю я классу. – Надеюсь, вы закончили со своими коллажами, а то сегодня никаких улыбчивых лиц больше не будет.

На этом их головы опускаются, и они с упорством возвращаются к вырезанию и склеиванию. У них осталось всего несколько дней до того, как они заслужат вечеринку с пиццей, если продолжат хорошо себя вести. А у меня осталось всего несколько дней до того, как я защищу свою практику, если буду держать их под контролем. Мы все рабы системы.

* * *

Я не знаю, что сегодня нашло на Конора, но даже по пути к его дому он не может держать руки при себе. Ведя машину одной рукой, другой он лезет мне под юбку, скользит пальцами по моему бедру, а потом гладит мою киску, пока я сжимаю зубы и стараюсь не привлечь внимание парня на мотоцикле, который останавливается рядом с нами на светофоре.

– Следи за дорогой, – говорю я ему, при этом шире раздвигая ноги и сползая вниз по сиденью.

– Я слежу. – Он прижимает пальцы к клитору, гладя его через мое белье.

– Это наверняка считается отвлеченным вождением. – Я хочу, чтобы его пальцы оказались внутри меня. Хочу так сильно, что у меня болит грудь от напряжения, нарастающего в мышцах. Мои глаза закатываются, когда я представляю, как трусь о его руку, пока его зубы кусают мои соски.

– Я всегда отвлечен, когда ты рядом.

Когда мы доезжаем до его дома, мы устраиваем безумную пробежку до его комнаты. Его соседи отсутствуют, поэтому, надеюсь, у нас есть время поиграть до того, как они появятся.

Едва закрыв за нами дверь, Конор прижимает меня к стене и распахивает мой кардиган. Он не расстегивает его до конца, оставив нетронутыми несколько пуговиц, и мой разрез.

Ладно. Может быть, я надела это сегодня, потому что знала, что ему понравится.

Конор лижет и целует мою ключицу, а потом медленно спускает чашечку бюстгальтера, чтобы открыть одну грудь, при этом сжимая и массируя другую. Он лижет и посасывает мой сосок. Мои бедра ерзают от желания почувствовать его внутри себя. Я обхватываю его одной ногой за таз и трусь о его взбухший член.

– Ты чертовски горячая, – бормочет он, отбрасывая мой бюстгальтер подальше и засасывая другой сосок.

Он прижимается ко мне, нетерпеливый и голодный. И я чувствую, как он снимает с себя джинсы. Он расстегивает их ровно настолько, чтобы можно было вытащить член, и берет его в руку, трясь головкой о мою киску.

– Презерватив у меня в кармане, – бормочет он.

Я нахожу его и открываю, а потом надеваю на член. Он глубоко меня целует и сдвигает мои трусы в сторону. Из моего горла звучит счастливый стон облегчения, когда он в меня входит.

Конор трахает меня у стены. Сначала мягко, давая нам обоим привыкнуть к позе. Потом сильнее, глубже. Мои ладони запутываются в его волосах, впиваясь ногтями в его затылок. Он подхватывает мою ногу рукой, чтобы поднять ее выше и шире меня раскрыть. От каждого толчка по моему телу пробегает волна удовольствия. Я перестаю контролировать свой голос, охваченная экстазом.

Внезапно он останавливается. Он поворачивает меня лицом к кровати и нагибает над краем. Я тяжело дышу, запыхавшись, пока он поднимает мою юбку, открывая зад, гладя ладонями мою голую кожу и сжимая ягодицы.

– Так нормально? – тихо спрашивает он, проводя головкой члена по моей заднице.

– Да, – говорю я, отчаянно нуждаясь в том, чтобы он оказался внутри.

Он спускает мои трусы и глубоко погружается, держась за мои бедра. Я стону от ощущения полноты и двигаюсь сама. Желая его, нуждаясь в том, чтобы он облегчил мое состояние.

Мне приходит в голову, что моя задница прямо там, на виду, ее невозможно не заметить в лучах почти вечернего солнца, пробивающихся через раздвинутые жалюзи. Но это, кажется, больше не важно. В процессе всех моих обнаженных контактов с Конором я знала, что этому мужчине все равно на мой мягкий живот и ямочки на заднице.

Черт, да что там «все равно» – он их в упор не замечает. На днях, когда я жаловалась на свой целлюлит на бедрах, он стоял за мной и подкалывал меня пять минут, ища, сжимая кожу и настаивая на том, что он ничего не видит. А потом он меня чуть ли не съел, и я забыла, на что жаловалась.

Наверное, прекрасный секс обладает свойством повышать уверенность в себе. Или, может быть, я повзрослела.

С каждым толчком наши голоса становятся все громче. Я сжимаю пальцами простынь и на дрожащих ногах подаюсь назад, навстречу его резким движениям.

– О черт, детка. С тобой так приятно. – Конор обхватывает меня рукой, чтобы погладить клитор, приближая меня к оргазму.

Хоть и закусив губу, я все равно не могу приглушить звук, когда наконец-то кончаю верхом на его члене.

– Эй! – В дверь спальни ударяют три раза. – Кое-кто тут пытается учиться. Давайте там потише, если только вы не собираетесь пригласить нас присоединиться!

– Иди на хрен, Фостер! – кричит Конор в ответ.

Я тихонько смеюсь, и Конор стонет сквозь зубы, когда мое тело сжимается вокруг него и дрожит. Он выпрямляет меня, сжимая ладонями мои груди и делая короткие, быстрые толчки, чтобы достичь собственного оргазма. И вскоре он тоже начинает трястись, крепко меня обнимая и кончая внутрь.

– Почему с каждым разом только приятнее? – выдавливает он, роняя подбородок мне на плечо.

После того как он снимает презерватив, мы вместе ложимся на его кровать, восстанавливаясь после утомительного наслаждения.

– Похоже, нам надо начать заниматься этим в твоей квартире, – ворчит он. – Мне кажется, они приходят домой пораньше, только чтобы нас застать.

– Да, тебе придется их прогнать, чтобы я могла отсюда выйти. Хммм. Или, может быть, нам надо достать веревочную лестницу, чтобы я могла вылезти через окно.

Мне нравится рисовать маленькие фигуры на животе Конора, пока я лежу на его груди. Его мышцы сжимаются под моим прикосновением, пока я легонько его щекочу. Он ненавидит это, но терпит, потому что знает, что это меня веселит. Но потом я нахожу чувствительное место, и он щипает меня за зад, предупреждая, что не надо начинать то, что я не смогу закончить.

– Не-а, не парься, – говорит он в ответ на мои рассуждения о побеге. – Это не марш позора, а, скорее, гордая прогулка по ковровой дорожке. После сегодняшнего можешь даже ждать аплодисментов.

Я смеюсь.

– Сомневаюсь, что это чем-то лучше.

– Или я могу им пригрозить. – Конор целует мою макушку. – Как хочешь.

Час спустя Фостер опять стучит нам в дверь, чтобы спросить, не хотим ли мы заказать с ними еду из кафе. Я умираю с голоду, поэтому мы по очереди идем в душ, а потом одеваемся.

– Ну что, – говорю я, собирая волосы в пучок, – ты разговаривал еще раз с мамой и Максом?

Конор вздыхает, сидя на краю кровати и натягивая чистую футболку.

– Нет. Ну, я разговаривал с мамой. И она писала мне пару раз, что я должен позвонить Максу. Я оправдывался тем, что у меня пара или я готовлюсь к учебе. Говорил, что сделаю это позже.

– То есть ты его избегаешь. – Я знаю, что Конору нелегко. Признание было огромным шагом в верном направлении, но тяжелая работа еще не закончилась. Сейчас его боязнь поговорить с отчимом одерживает верх над здравым смыслом.

– Я продолжаю думать, что если подожду еще один день, то пойму, как с ним разговаривать, понимаешь? Я буду знать, что сказать. Я просто… – Он трет лицо, яростно зарываясь пальцами во влажные волосы.

– Ты просто нервничаешь, – подсказываю я. – Я понимаю. Я бы тоже была напугана. Но это все равно в конце концов произойдет. Я могу только посоветовать закрыть глаза и осуществить задуманное.

– Мне стыдно, – признается он, наклоняясь, чтобы надеть носки. – Я всегда знал, что Макс невысокого обо мне мнения, а теперь я взял и подтвердил, что он прав. Я не был таким. Тогда, имею в виду. Просто я очень разозлился и облажался.

– Это все, что тебе нужно сказать. – Я встаю между его ног, обхватывая руками его широкие плечи. – Скажи ему правду. Ты совершил тупую ошибку, о которой сожалеешь, все вышло из-под контроля, и ты просишь прощения.

Конор притягивает меня ближе, прижимая к груди.

– Ты права.

– Они говорили про то, что будет с Каем?

– Я не называл его имя. Я сказал Каю, что не буду этого делать, если он оставит меня в покое. Но Макс все равно не хочет выдвигать обвинения, раз уж нам выплатили страховку. Это не стоит такой нервотрепки. Так что, думаю, это небольшая победа.

– Ты все сделаешь правильно. – Я целую его в щеку. Потому что верю в него. И знаю так же хорошо, как любой другой, насколько все меняется, когда есть люди, верящие в тебя. – К другим новостям: в четверг у меня день рождения. Я думала о том, чтобы собрать всех «У Малоуна». Ничего грандиозного. Просто посидим, немного выпьем.

– Все, что хочешь, детка.

– Эй! Идемте! – Фостер опять барабанит в дверь. – Или я войду к вам, и уж тогда держитесь.

36. Конор

Уходя с кампуса после пары в четверг, я вижу два пропущенных звонка от Макса. Я знаю, что больше не могу его избегать, но блин, я продолжаю пытаться. Когда я только признался во всем ему и маме, то был в слепом ступоре вины и паники. Теперь, когда у меня в голове появилась хоть какая-то ясность, я понимаю, что ничто во мне не хочет грядущего разговора. Особенно сегодня.

Я протащил Тейлор через ад из-за этой идиотской истории с Каем. Единственное, что меня сейчас волнует, – как устроить ей идеальный день рождения. Я знаю, что у нее никогда раньше не было серьезных отношений, и из этого я делаю вывод, что всякая типичная романтическая ерунда для нее в новинку. Значит, цветы.

Огромное количество цветов.

Массовый урон экологии.

Я пытаюсь донести до флориста в Гастингсе это задание, но почему-то оно сложнее, чем я ожидал.

– По какому случаю? – спрашивает женщина средних лет. Она похожа на хиппи из Вермонта, и в заведении одурманивающе пахнет. Цветочным наркоманским магазином.

– День рождения моей девушки. – Я хожу по помещению, изучая готовые композиции и букеты в холодильниках. – Мне нужно много цветов. Очень большой букет. Или, может быть, несколько букетов.

– Какие у нее любимые цветы?

– Не знаю. – Мне кажется, розы подойдут, но, возможно, нужно что-то более уникальное. Менее ожидаемое.

Говорящее: «Прости, что я кинул тебя из-за того, что боялся, что ты больше не будешь меня уважать, если узнаешь, что я лжец и преступник, но оказалось, что я тебя люблю, поэтому прими меня обратно, а? А еще секс с тобой просто фантастический, и мне хотелось бы продолжать им заниматься».

– Любимые цвета?

Черт, я не знаю. Она носит много черного, серого, синего. Кроме тех случаев, когда она работает в школе. Тогда все наоборот. Наверное, после двух месяцев отношений я должен такое знать. Чем, черт возьми, я все это время занимался? Лизал ее киску, по большей части.

Видимо, чувствуя мой дискомфорт, женщина говорит:

– Она телец, поэтому розовый и зеленый – хорошее сочетание. Ей понравится что-то земное, но изысканное и утонченное. – Леди Хиппи показывает на разные цветы по всему магазину, касаясь их всех, наклоняясь к ним ухом, как будто прислушиваясь. – Львиный зев, – объявляет она. – Наперстянки и розовые розы. С суккулентами. Идеальное сочетание.

Я не имею ни малейшего представления, что это такое. Но я понимаю слово «розы».

– Звучит здорово. Букет должен быть большим, – напоминаю я ей.

Над входной дверью звенит колокольчик, когда хиппи уходит в заднюю комнату. Я оглядываюсь через плечо и вижу, что вошедший – не кто иной как тренер Дженсен.

– Здравствуйте, тренер.

Он нервничает так же, как на семейном ужине. Странно его таким видеть: в раздевалке или на льду он просто сама уверенность. Вот что с нами вытворяют женщины.

Он издает тяжелый вздох.

– Эдвардс.

Да, наши отношения после печально известного пожара не улучшились. Я понимаю. Когда сезон не в разгаре, тренер предпочел бы не иметь дело со своей неуправляемой бандой отбросов. Натолкнуться на него в городе – словно увидеть учителя в торговом центре на летних каникулах. Как только завершается сезон и заканчивается семестр, они не хотят нас знать.

– Пришли из-за Айрис? – спрашиваю я. – Тейлор говорила мне, что у нее с мамой дни рождения выпадают на одно число. – Что еще больше подтверждает мою теорию о том, что Тейлор – на самом деле продукт русского эксперимента по инженерной психологии, целью которого было создать что-то вроде суперского «крота». Она ни подтверждала это, ни отрицала.

– Нет, – ерничает он, – мне просто нравится заходить сюда несколько раз в неделю, чтобы взять лепестки для ванны с пузырьками.

Мне нравится думать, что сарказм – способ тренера проявить заботу. Или этот парень охренеть как меня не выносит.

– У вас большие планы?

Он поворачивается спиной, изучая композиции в корзинах.

– Ужин в Бостоне.

– Что ж, будьте осторожны, детишки, и не гуляйте допоздна. Не забудьте: вернуться надо живыми.

– Не пытайся быть заботливым, Эдвардс. У меня еще осталось мусорное ведро с твоим именем.

При этих словах мой анус тут же сжимается.

– Да, сэр.

Мы несколько минут стоим в неловком молчании, притворяясь, что осматриваем крошечный магазин, пока ждем, когда вернется флористка. Не представляю, каково парню Бренны Джейку. Ему повезло, что у них отношения на расстоянии, пока он играет за Эдмонтон, потому что тренер представляется мне тем человеком, который может чистить ружье за кухонным столом, когда к его дочери приходит парень. А потом, наверное, Бренна выходит за дверь, поцеловав его в щеку, с полным карманом патронов.

С Айрис было легко, если сравнивать с ужастиками про знакомство с родителями. Ну, что такое небольшой семейный пожар, да?

– Какие у тебя планы с Тейлор? – спрашивает он так резко, что я задумываюсь, не показалось ли мне.

– Сначала ужин. Только мы вдвоем. Потом встреча с друзьями «У Малоуна».

– Ага, – говорит он и откашливается. – Не появляйтесь за столом рядом с нами, ты понял?

– Без проблем, тренер.

Флористка наконец-то возвращается с полной охапкой цветов в огромной вазе. Идеально. Эта чертова штука размером почти с меня. Мне придется пристегнуть ее ремнем.

Тренер переводит взгляд с цветов на меня и закатывает глаза. Композиция такая гигантская и громоздкая, что он в итоге помогает мне пронести ее через дверной проем до припаркованного у бордюра джипа. Только я успеваю пристегнуть цветы к переднему сиденью, как вижу на другой стороне улицы одно лицо. Его обладатель не из местных. И он тоже видит меня.

Блин.

Он ждет, когда проедет пара машин, и бежит к нам. Мое сердце подскакивает до горла, и я всерьез задумываюсь о том, чтобы прыгнуть на водительское сиденье и рвануть.

Слишком поздно.

– Конор, – говорит он. – Наконец-то я тебя застал.

К черту мою жизнь.

Взгляд на тренера.

– Здравствуйте. Рад познакомиться. – Он протягивает тренеру руку, и они оба смотрят на меня в ожидании ответа.

– Тренер Дженсен, – говорю я, чувствуя себя так, как будто сейчас подавлюсь собственным языком. – Это Макс Сабан, мой отчим.

– Очень рад с вами встретиться, тренер. – Макс все время чертовски милый. Я этому не верю. Никто столько не улыбается. Это охренеть как странно. Любой, кто постоянно пребывает в хорошем настроении, что-то скрывает. – Конор много рассказывал о вас своей матери. Он просто обожает вашу программу.

– Чад, – представляется тренер. – Рад встрече. – Он бросает на меня вопросительный взгляд, из которого я могу только сделать вывод, что он чует неловкость этой дерьмовой ситуации и задается вопросом, какого черта его еще сильнее втягивают в мои личные проблемы. – Конор – прекрасное пополнение в нашей команде. Мы рады, что в следующем году он к нам вернется.

Ха. Если бы он знал. Я не могу заставить себя встретиться взглядом с Максом, чтобы понять его реакцию.

– Что ж, мне надо идти, – говорит тренер, оставляя меня одного на этой дрейфующей льдине. – Приятно познакомиться, Макс. Удачи. – Тренер шагает обратно в магазин, и мне больше негде и не за кем спрятаться.

– Когда ты прилетел? – спрашиваю я Макса. Я оставляю тон небрежным, потому что он теперь здесь, и я больше не могу его избегать. Последнее, что я хочу, – чтобы он увидел, как меня кроет.

Поэтому я подавляю нервозность. Я научился этому, когда был ребенком, следуя за Каем по брошенным зданиям и темным переулкам. Ввязываясь в передряги, которые меня пугали, при этом зная, что нельзя показывать слабость, а то мне надерут задницу. Это маска, которую я надеваю каждый раз, когда выхожу на лед, выступая против парня, готового к матчу. Ничего личного, но какую-то смуту мы вносить должны. Боль – часть игры. Если бы мы боялись потерять зубы, мы бы сидели дома и занимались вязанием.

– Этим утром, – отвечает Макс. – Я сел на ночной рейс.

Черт, он взбешен. В своей тихой язвительной манере. Чем мягче он говорит, тем очевиднее, что твоя жизнь в опасности.

– Зашел к тебе домой, но тебя уже не было.

– По четвергам у меня рано начинаются пары.

– Что ж, – говорит он, кивая на кафе в нескольких зданиях от нас. – Я хотел взять кофе, прежде чем попробовать зайти к тебе попозже. Раз уж мы здесь, присоединишься ко мне?

Я же не могу отказать, так ведь?

– Да, конечно.

Мы садимся в кабинку у окна, и официантка тут же подходит, чтобы наполнить наши чашки. Я не люблю кофе, но выпиваю свой слишком быстро, слишком рано, обжигая язык, потому что не знаю, что еще делать со своими руками, и потому что так у меня не дергается колено.

– Наверное, начну, – говорит он.

Вторая самая надоедливая черта Макса – он всегда выглядит так, словно сошел со съемочной площадки семейной комедии начала 2000-х. Он один из тех вечно веселых отцов с модной стрижкой, рубашкой в клетку и жилеткой от дорогого бренда спортивной одежды, хотя ты никогда не видел, чтобы этот мужик ходил в поход.

Может быть, это взаимосвязано: я не могу воспринимать его всерьез, когда он похож на персонажей из сериалов, которые я никогда в детстве не смотрел, потому что у нас не было кабельного телевидения. Один из тех пап, которые заставили нас по-другому взглянуть на настоящих мужчин, отсутствовавших в нашей жизни. Такие дети, как я, были воспитаны на лжи, рассказываемой сценаристами и воплощающей фантазии их собственного поломанного детства.

– Очевидно, я прилетел сюда, потому что у нас с тобой не получалось связаться по телефону, – продолжает Макс. – Еще я подумал, что, возможно, этот разговор нам лучше провести с глазу на глаз.

Это не к добру. Теперь я думаю, что надо было сначала поговорить об этом с мамой. Вполне возможно, что, учитывая мое нежелание идти на контакт, у нее не было другого выбора, кроме как оставить меня на милость Макса. Перестать помогать финансово, больше никакой учебы, больше никакого дома. Перестать плыть по течению на моем самодельном плоту.

– Я знаю, что мы за эти годы не так много общались, Конор. В есть моя вина. – Не совсем такое вступление я предвидел. – Для начала я хочу сказать: хоть я и не одобряю те действия, которые ты предпринял, я могу понять, почему ты сделал такой выбор.

Что?

– Я знаю, как сильно в этом возрасте эмоции берут над нами верх, и иногда, когда давление со стороны оказывается на больной точке, мы принимаем решения и поступаем так, как в другом случае никогда бы не стали. Ты совершил большую ошибку. Ты солгал. Мне, но, что важнее, своей матери. Из твоего первого звонка я понял, как сильно это не давало тебе покоя. Но меня обнадеживает то, что хоть тебе понадобилось для этого намного больше времени, чем нам бы хотелось, ты все же признал свою ошибку. Теперь предстоит самое сложное, – говорит он с нерешительной улыбкой. – Взять на себя ответственность.

– Должен сказать: ты воспринимаешь это лучше, чем я ожидал, – говорю я ему. – Я бы понял тебя, если бы ты сильнее разозлился.

– Признаюсь, моей изначальной реакцией было удивление. Потом, может быть, злость. Затем я вспомнил, как вел себя в девятнадцать. – Официантка возвращается, чтобы опять наполнить наши кружки, и он делает длинный глоток кофе, а мне остается гадать, какие проблемы Макс мог найти на свою голову в Брайаре в дни своей юности. – В общем, я хотел сказать, что мы все имеем, черт возьми, право на несколько проколов.

Я выдавливаю из себя улыбку, услышав, как он ругается. Ты как будто впервые осознаешь, что папа из ситкома «Полный дом» снимался в пошлейшей стендап-комедии.

– Я рад, что ты рассказал нам правду, Конор, и, на мой взгляд, мы можем просто забыть об этом и двигаться дальше.

– И все? Серьезно?

– Ну не может же твоя мать посадить под домашний арест двадцатиоднолетнего парня с другого конца страны, – говорит он с усмешкой.

Это кажется ловушкой.

– Я думал, вы заставите меня уйти из университета или хотя бы перестанете платить за учебу.

– Это было бы контрпродуктивно, ты так не думаешь? Каким образом прерывание твоего высшего образования было бы действенным наказанием?

– Я думал, что у тебя будет желание перестать мне помогать. Финансово. – Это было бы более чем справедливо, учитывая, как я с ним поступил. Все мое благосостояние завязано на банковском счете Макса. Он поддерживает нас всех. Можно было без натяжки предположить, что он пересмотрит эту договоренность.

– Конор, возможно, и был бы прок в том, чтобы велеть тебе найти работу, трудиться восемьдесят часов в неделю, при этом все равно не получая достаточно денег для аренды и завершения учебы, – будь ты кем-то другим. Но тебе не нужно, чтобы кто-то объяснял, какой это сложный мир и сколько стоит доллар. Тем более я. – Он ставит кружку. – Вы с твоей матерью пережили достаточно лишений. Если повесить на тебя еще больше, то никакой пользы это не принесет, и, сказать по правде, какой бы финансовый ущерб ни нанесла твоя ошибка, это незначительная сумма по сравнению с той ценностью, которую имеете для меня вы.

– Я не знаю, что сказать. – Макс раньше никогда со мной так не откровенничал – ни про семью, ни про то, как мы с мамой жили до его появления. Я вообще не уверен, что мы говорили друг другу столько слов за все время нашего знакомства, сколько уже сказано за сегодня. – Я не думал, что ты так считаешь.

– Семья – самое важное в моей жизни. – Он смотрит на свою кружку, и его поведение меняется, на лице проступает торжественность. – Знаешь, у меня умер папа, когда я был в Брайаре. Мне было сложно, но еще сложнее было матери. После этого остались только мы вдвоем и пустоты, которых после папы никто не мог заполнить. Когда кто-то умирает, все становится напоминанием о том, что его тут нет. Праздники и особые случаи, понимаешь? Потом умерла мама, когда я был в аспирантуре, и у меня возникло в два раза больше пустых воспоминаний.

Что-то сжимает мне грудь. Может быть, сожаление. Ощущение родства. Мне никогда не приходило в голову, что мы с Максом можем быть похожи. Да, есть большая разница между сбежавшим отцом и примерным, но безвременно умершим, но мы оба знаем, каково смотреть на мучения своей матери и быть не в силах ничего исправить.

– Я хочу сказать, что, когда я встретил твою мать, я испытывал глубочайшее уважение к тому, сколького она добилась, воспитывая тебя в одиночку. И я сочувствовал твоим невзгодам. Когда мы с Наоми поженились, я пообещал, что моей главной обязанностью будет всегда заботиться о вас обоих. Следить, насколько это в моих силах, за тем, чтобы вы были счастливы. – Его тон смягчается. – Я знаю, что в том, что касается нас с тобой, я не всегда выполнял это обещание.

– Справедливости ради, – говорю я, – я никогда особо не давал тебе для этого шанса. – С самого начала я видел Макса эдаким «инструментом» в костюме. Тем, кому я никогда не буду родным, поэтому незачем и пытаться. – Я думал, что ты пришел за моей мамой, а я был вынужденным компромиссом. Что ты был из совсем другого мира, поэтому считал меня лузером, который не стоит твоих усилий.