Текст книги "Мир меняющие. Книга 1. Том 2"

Глава 3. В Блангорре

Кастырь купеческого клана, Януар Голдман, был ярчайшим представителем своей крови. Коренастый, невысокий, всегда сутулящийся, шапка волос цвета соли с перцем, навечно скрутившихся в мелкие кудри, мясистый нос, полноватые губы, всегда улыбающиеся собеседнику. Известен своей неподкупной честностью, вернейшим глазомером – навскидку знал, сколько и какого качества товар лежит перед ним, с ходу мог определить и цену. Януар никогда не мечтал быть доверенным лицом своего клана и представлять его интересы в правительстве, с детства бредил путешествиями в далекие миры и установлением дружеских контактов с иноземцами. Но, человек предполагает… За кристальную честность и мастерство кровники избрали его верховным кастырем. О чем клан купцов никогда не сожалел.

Этой темной ночью г-н Голдман добрался до своей резиденции в глубокой задумчивости. В безотказной памяти крутились имена, звания, проступки – вспоминаемые кандидатуры тщательно рассматривались со всех сторон. К тому моменту, когда купец переступил порог, в уме уже выстроился список тех, кто может стать верховными кастырями для своих кровников. Каста купцов не гналась за внешним лоском и поэтому не строила Дворцов Торга. Главы каст жили и управляли в обычных Торговых домах, в которых днем шла бойкая торговля. Кастырь общался с желающими попасть к нему на прием в небольшом, хотя и украшенном всяческими редкостями, кабинете, что располагался на самом верхнем этаже. На входе стояли два дюжих охранника, которые препятствовали вход нежелательным лицам. За всю историю Мира на купцов не было покушений, по крайней мере, до недавнего времени – они могли договориться, наверное, даже с Хроном, но бывали назойливые господа, от которых лучше отгородиться. После окончания дневной торговли, Торговый дом превращался в жилье для кастыря, и другие двое амбалов охраняли его раздумья и сон.

Голдман прошел в свои покои, приготовил большую кружку кафэо покрепче – предстояло работать остаток ночи, чтобы взвесить все кандидатуры и написать всем избранным приглашения проследовать в Блангорру – а поутру отправить приготовленное Приму. Да, еще может понадобиться его присутствие на Совете кастырей – неизвестно, какие сведения добудет неутомимая повитуха. Взбодрившись, Януар, взял кипу чистых листов и на каждого кандидата составил преподробнейшую характеристику. Пальцы, привыкшие к письму за долгие годы переписки с иноземцами, проворно управлялись с пером – без ошибок, помарок и исправлений. Купец всегда писал сразу набело – экономя дорогую, даже по купеческим меркам, бумагу, экономя свое время и просто уже по привычке.

Список получился внушительный, пересортировал еще на раз и решил, что после теперь может предоставить троих кандидатов на пост Маршалла и двоих – Магистра. Итак, в кастыри весовщиков претендовали: от южан – Северн де Балиа, с Севера – Димир де Балиа, на Западе – Мург де Балиа. Все трое – истинные весовщики – спокойные, неподкупные следопыты, соответствующие каждой букве Кодекса Веса, с их потрясающим чутьем, обонянием, слухом и зрением. И определить самого достойного можно будет тогда, когда они доберутся до столицы. На пост Магистра кандидатов было меньше – пастыри редко принимали участие в торговых сделках и жили своей тайной жизнью, редко вступая в близкие отношения с мирянами, будь то кровники других кланов или свободнорожденные, поэтому информации было мало. Двоих подходящих на высокий пост купец все же вспомнил. Первый – отец Юлиан Благовест из города Юстига, что на берегу Великого Брона; второй – отец Георг Стилом с берегов Большого океана из цветущего города Зордань. Всем выбранным купец написал на своей именной бумаге приглашения пожаловать в Пресветлый дворец не позднее, чем через три дня после получения письма, по прошествии же оных дней – могут не беспокоиться. Купцы, исколесившие весь Мир, знали, сколько времени требуется на дорогу из того или иного пункта.

Ночной полумрак медленно становился не таким густым и плотным, предвещая скорое наступление рассвета. Купец сложил приготовленные для отправки бумаги в специальное отделение для почты, чтобы пришедшие вскоре собратья немедленно переслали их адресатам. Для Прима был составлен подробнейший доклад, в котором описывались кандидаты, и умозаключения, которые привели его к такому выбору. Идти в спальню было уже поздно, кафэо действовать перестало, поэтому уставший донельзя купец примостился тут же в кабинете на диванчике и моментально уснул, не раздеваясь. Его не разбудил гул голосов, доносящийся снизу из торговых рядов, он крепко спал, и снились ему всякие сумбурности, не связанные друг с другом – лишь пугающий свет – багрово-черный сводил с ума, заставляя беспокойно метаться, обливаясь потом, в желании проснуться. И, когда его первый посетитель постучал в двери, г-н Януар с вздохом облегчения открыл глаза. Посетителем оказался курьер от Пресветлого, явившийся за бумагами. Кастырь купцов извинился, ненадолго зашел в личную комнатку, находящуюся за неприметной дверцей – там была кухня, небольшая ванная и туалет. Привел себя в более-менее приличный вид, вышел, вновь извинился за ожидание, вручил требуемое и распрощался с курьером. После этого поставленную задачу можно было считать выполненной и заняться своими неотложными делами. Купец потянулся, с удовольствием слушая, как захрустели, расправляясь, усталые руки-ноги и решил позволить себе немного личного времени. Выглянул за дверь, попросил принести завтрак через минут сорок, а до того времени никого не пускать, перенести приемное время на часок позднее.

Остаток ночи был более чем напряженным и для троицы, отправившейся в Храм повитух, чтобы добыть сведения, скрытые в голове Лентины. Прибыв в храм, мать Оливия распорядилась прислать чертежника, писца, приготовить кафэо и не тревожить до особых распоряжений. Запершись в ее личном крыле – повитухи не имели личных жилищ, обеспечивались покоями в храмах, в которых трудились – очень удобно, всегда можно быстро прибыть на работу. Семьи их селились с ними – обязательное условие брачного контракта повитух – не покидать храмового жилья. Выходили замуж в основном за свободнокровных – их кровь лишь усиливала мастерство и кастовые навыки. Мать Оливия пережила своего супруга, и Вита не послала ей детей, благословив заботиться обо всех мирянах. Повитуха без единой жалобы приняла такую жизнь. И назначение ее верховным кастырем было закономерным – она выходила всех рожениц, что попадали к ней, родившиеся младенцы выживали и вырастали крепкими и сильными, а те, кто умирал на ее руках от неизлечимых болезней или старости, благословляли ее и уходили с умиротворенной улыбкой на устах, победив боль. Казалось, что одно лишь ее присутствие отгоняет Безумие и Боль, посланниц Хрона. У матушки Оливии были потрясающие руки – она могла, лишь прикоснувшись к больному, обнаружить больной орган без всяких анализов, пол ребенка определяла, едва взглянув на раздувшийся живот. Операции она обычно делала с повязкой на глазах. Принимая ключ касты, она отчетливо проговорила слова клятвы: «Клянусь матерью Витой исполнять честно свои обязанности, воздерживаясь от причинения страждущим всякого вреда и несправедливости. Я не дам никому просимого смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла. В какой бы дом я ни вошла, я войду туда для пользы больного, будучи далека от всякого намеренного, неправедного и пагубного. Что бы при лечении – а также и без лечения – я ни увидела или ни услышала касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной. Клянусь проявлять высочайшее уважение к жизни человека, быть милосердной и не причинять своими действиями вреда – как умышленного, так и непредумышленного».# (Примечание: основано на клятве Гиппократа). Кроме всего вышеперечисленного, мать Оливия обладала еще и очень развитыми навыками, позволяющими вводить человека в глубокий сон, в котором он не чувствовал боли, и мог вспомнить или забыть то, что ему было сказано когда-то.

Ди Астрани должен был следить за состоянием девушки в процессе выполнения процедуры. Повитуха села неподалеку на стул со спинкой – она была уже немолода и, спасая жизни других, частенько забывала позаботиться о себе. Прикрыла рукой утомленные за долгий день глаза, потом заговорила:

– Я слышала о твоем пути – через что вам пришлось пройти, это просто немыслимо. Теперь все вы, вернувшиеся, знаете, на что способны. Лентина, доченька, ты снова должна мне довериться. Ложись, расслабься и выполняй мои указания как можно точнее.

Девушка подчинилась без расспросов – Аастр, помнится, тоже говорил, что ее вновь подвергнут процедуре извлечения того, что было заложено. Голос Аастра слышался так ясно и отчетливо – словно он тоже был здесь, хотя вся поездка в Турск и та тоска, которая сопутствовала ей, уже начали изглаживаться из памяти, затмеваемые безмерной радостью обретения пропавших детей. Мать Оливия продолжила:

– Закрой глаза. Руки положи вдоль тела, ладонями вверх. Представь, что твое сознание перемещается в твои ноги. Ноги покрывает одеяло – красное одеяло из Прогали, легкое, теплое и пушистое. Одеяло давит тебе на ноги, и ты не можешь их поднять. Я буду считать до семи и когда закончу, ты уснешь и сможешь ответить на те вопросы, которые я буду задавать. Один, два, три…

На «трех» Лентина отключилась и не слышала далее ничего, уснув так крепко, как уже давно не спала – с детства, наверное. Мать Оливия начала говорить:

– Давай вернемся в то время, когда ты жила с родителями, и каждый день был наполнен открытиями. Твоя мать еще жива. Я и она стоим рядом. Мы зовем тебя в дом, ты бежишь к нам из сада. Твои волосы заплетены в смешные косички, на бегу они легонько ударяют тебя по плечам, солнечный свет слепит твои глаза и тебе приходится щуриться, чтобы увидеть нас отчетливо. Ты подходишь к дому – пахнет свежим хлебом, озером. Ты собирала персики и несешь корзинку с плодами в руках. Ты отдаешь корзинку матери, и мы с тобой идем в дом.

Лентина лежала, не шелохнувшись, как ей было приказано, но щеки были мокры от льющихся безостановочно слез – такие воспоминания хранятся в самых глубинах памяти, как редкая драгоценность. Они достаются из этих глубин изредка, когда никто не может подсмотреть, как усилиями памяти ты воскрешаешь тех, кто любил тебя, и кого любила ты. Вспоминая те светлые времена, когда все, казалось, будет прекрасно, когда ты думаешь, что это счастье будет продолжаться вечность – и запах свежего хлеба, и прикосновение бархатистых персиков, и ласковые руки тех, кого уже не вернешь никогда…

Впрочем, понимая причину слез, мать Оливия даже не пыталась остановить их, процедуре они не мешали, а девушке лишь на пользу пойдет встретиться с дорогими ее сердцу воспоминаниями перед непосильной работой, которая ей еще предстоит. А пока лились слезы, Лентина заговорила, спокойно диктуя то, что ей вложили в память в далекой-далекой безоблачной юности. Она рассказала со всеми подробностями о потайных спусках, которые приводят ищущих и знающих к семи башням Мира, сооруженных для борьбы с давно ожидаемой катастрофой. Предки мирян, чья кровь носила божественные печати, не сидели, сложа руки, заранее зная, что им предстоит пережить. Каждый клан вложил душу и сердце в эту борьбу. Каменщики построили башни, купцы дали денег, пастыри вдохновляли в трудные годы, когда руки просто опускались. Повитухи приветствовали рождающихся и лечили страждущих, помогая уходить без боли умирающим, весовщики охраняли покой разумов, астрономы стали сторожевыми псами времени и звезд, и в силу своих способностей, хранителями точного времени. Прим, несущий божественные знания из самой глубины веков, хранил ключи. Ключи к механизмам обороны – придуманные повитухами, переходили от одного к другому самому яркому представителю касты, который становился предводителем – верховным кастырем своих кровников. У Прима хранились лишь дубликаты ключей. При замене верховного кастыря вступающий в права кандидат привозил ключ для подтверждения смены и проверки идентичности, присягал на верность и посвящался в кастыри, так и не узнав, зачем служит этот ключ – символ, и не более того. Да и зачем лишний раз приносить кому-то лишние печали от знаний, которые то ли пригодятся, то ли нет.

Странное и страшное это было зрелище – Лентина с остановившимися глазами, невидяще уставившись на пламя светильника, с мокрым от пролитых слез лицом, сосредоточенно чертила планы потайных ходов, схемы секретного оружия, порядок его запуска и применения, ни разу не проведя неверной линии, не ошибаясь ни в едином знаке. Ее недавняя попытка изобразить то же самое в Турске пошла на пользу, схемы стали более подробными, линии – уверенными и точными. Накопился уже целый ворох бумаг, которые громоздились на столе, лежали под ним, а девушка рисовала, чертила и писала без остановки. И вот последняя буква описания была запечатлена, и она упала бы без сил на ворсистый серый ковер, если бы Ди Астрани не успел ее подхватить. Он всю ночь просидел настороже, следя, чтобы одной из его новоявленных любимиц не нанесли вреда – самого малейшего даже в этом благословенном приюте. Мать Оливия, глядя на него, усмехнулась, с нежностью глядя на кастыря астрономов:

– Из тебя получился бы замечательный отец. Жаль, что не пришлось. А сейчас – положи ее на лежанку, мне нужно закончить процедуру.

Кастырь отошел, и повитуха подошла к девушке, взяла ее руку, легонько сжала прохладные пальцы, перемазанные чернилами:

– Сейчас я досчитаю до семи, и ты проснешься, исполненная сил, отдохнувшая. Образы, дорогие твоему сердцу, останутся живыми перед твоим внутренним оком, а горечь уйдет. Ты все совершила правильно. Раз, два, три…

Повитуха досчитала до семи – но девушка никак не прореагировала. Мать Оливия насторожилась – такое случалось, но очень редко. Что-то или кто-то пытался вмешаться в процедуру – с хорошей или плохой целью – неважно, потому что любое вмешательство могло оказать непоправимый вред тому, кто находился в стране снов. Мать Оливия велела Ди Астрани держать девушку за руки как можно крепче, чтобы она не причинила себе вреда. Началась процедура возвращения сознания, которая иногда могла приводить к странным последствиям – возвращенные не помнили себя, иногда теряли способность разговаривать, некоторые становились буйными и неконтролируемыми и при любом удобном случае стремились размозжить голову – много странностей происходило в таких случаях. Говорили, что их души похищал Хрон. Мать Оливия достала из шкафчика, закрытого на несколько замков, жидкость в темном пузырьке, смочила тампон – по комнате распространился жгуче-терпкий аромат, смутно напоминающий о цветущих горных лугах. Смочила виски, протерла девушке руки от плеч и до кончиков пальцев, склонилась низко-низко над гладким лбом и забормотала какие-то свои мольбы-просьбы – быстро-быстро и невнятно. Потом снова начала отсчет: один, два, три. На трех время словно остановилось – неподалеку роженица, кричавшая с самого начала процедуры, снова начала свои рыдания, и крик ее замер на одном звуке; капли воды, скапывающие с мокрого полотенца, брошенного у изголовья кровати, замедлились и остановились, остановившись в воздухе. Над девушкой затемнели багрово-черные тени.

Спящая Лентина видела себя бегущей по приозерным лугам, среди остро благоухающего разнотравья. Надвигающиеся тучи не пугали – сезон дождей еще не начался, так что, если и польет, то ненадолго. Девочка добежала до огромного дерева, росшего возле самой воды. Присела у его корней, начав сооружать сокровищницу – это была одна из ее любимых игр – выкопать в укромном месте ямку, сложить туда красивые камешки, лепестки, мелкие стёклышки – все, что имело ценность и особую красоту в глазах ребенка; потом это накрывалось стекляшкой побольше, желательно цветной. Старательно закапывалось и, через несколько дней можно было раскопать аккуратное окошечко и рассматривать свои сокровища, которые теперь становились совершенно другими: таинственными, приобретающими вид настоящих ценностей, зарытых давно для сохранности от злыдней. Злыдней тогда Лентина видела очень мало за свою коротенькую счастливую жизнь, но слышала о них предостаточно, когда помогала на кухне, где любили посудачить о всяких таких нехорошестях…

Потом Лентина начала падать в темную бездну. Ей лет пять, она умудрилась свалиться со старой яблони в колодец, который был старше растущих в саду деревьев, края обваливались, а садовник забыл закрыть крышку. Воды в колодце уже почти не было, туда, во влажную темноту, пахнущую мхом и плесенью, сбрасывались ветки, сорная трава, камни. Срезанные ветки и спасли Лентину – они спружинили и не позволили ей со всего маху удариться о камни на дне. Падая, она кричала, что есть мочи – звонко, почти срываясь на визг от ужаса. На эти вопли сбежались все, кто тогда был рядом. Перепуганный отец спустился с крыши в неурочный час, прервав дневные наблюдения, что ранее не случалось никогда…

Падение в темноту остановилось, она увидела себя сидящей – той же маленькой пятилетней девочкой, которая зарывала свои сокровища на берегу озера и однажды упала в колодец, но видя себя словно со стороны, зная, что она – взрослая женщина. Она сидела на пушистом облаке и болтала ногами, не опасаясь сорваться вниз, и не боясь рядом сидящего – темнобородого, с лицом и телом трупа, который был обожжен, а потом утоплен – такого странного цвета была у него кожа. Она нисколько его не боялась, с детской непосредственностью задавала множество вопросов, которые только успевали приходить на ум, и срывались тут же с языка:

– Куда деваются дохлые жуки? А откуда берется рыба? И ветер когда перестает дуть, куда пропадают качания деревьев? А кто ты такой? Кто такие драконы? Почему ты молчишь? Мои сокровища, которые я зарыла под деревом, их потом найдут?..

Темный человек молчал и лишь покачивал всклокоченной головой. Так продолжалось вечность – вопросы не иссякали, но и ответов не было, а от этого любопытство лишь набирало силу. Вопросы становились совсем нелогичными, гримаса легкого недоумения на полуразложившемся лице сменилась негодованием, потом с раздраженным воплем: «Нет, ну я не могу так работать!», темный человек сорвался с облака и пропал в тумане. Облако и туман перестали быть белыми и начали темнеть в грозовом свете, исходящем от одной-единственной темной тучи, которая постепенно заполняла все пространство сна. Лентина вскрикнула и вновь начала падать, но теперь было страшнее, чем тогда, в детстве – скорость падения была поистине ужасающей и приближающаяся равнина означала неминуемую смерть. Сковывающий страх заставлял цепенеть, не пытаясь спастись. Сквозь муть и туман, проносящиеся мимо, она услышала слабый голос: «Три, четыре, пять, шесть, семь – просыпайся. Ты можешь вернуться, тут тебя ждут, ждут друзья, которые помогут. Возвращайся…». Голос, сначала слышавшийся едва-едва, теперь грохотал, перекрывая вой разыгравшегося урагана, заполняя пространство. Лентина вдохнула последний раз воздух своего ускользающего детства и проснулась. Сначала попыталась резко сесть, но обнаружила, что ее руки крепко стиснуты кем-то. Начала отбиваться от этих оков, очнулась уже окончательно. Мокрые ресницы затрепетали, и она открыла глаза. Увидела Ди Астрани, бледного до серости, мать Оливию, у которой от усталости подрагивали руки. Выдохнула и села:

– Получилось? Я сделала, то, что должна была?

Повитуха прижала дрожащие руки к покрасневшим глазам, пытаясь скрыть поток слез:

– Девочка моя, мы тебя едва не потеряли. Прости, прости меня. Тогда, давно, я, наверное, ошиблась, посчитав тебя достаточно сильной для этого бремени, – повитуха прижала ничего не понимающую девушку к себе. Лентина начала вырываться, оскорбленная недоверием:

– Ха! Почему это я недостаточно сильная? Что ты, запертая среди своих больных-рожениц-младенцев и лекарств, знаешь о моей силе? Я смогла выжить там, куда вы меня отправили, я смогла выжить после того, как родила не совсем обычного ребенка, которого твои сестры посчитали клумбой, которая сможет лишь есть, спать и испражняться, я смогла выжить после того, как узнала истинное лицо того, за кого вышла замуж. В конце концов, я еще маленькой девчушкой смогла выжить там, где никто не смог! И в этом сне – он не мой сон, он навеян твоим мастерством, я смогла заставить уйти того, кого ты боишься так, что не всегда можешь даже назвать его имя!

Капли воды, наконец, упали на пол, растекались, собираясь в небольшую лужицу. Роженица, кричавшая за стеной, благополучно разрешилась от бремени, и ее вопли сменил писк новорожденного.

Лентина огляделась по сторонам, не узнавая место, где находилась, потом быстро-быстро заморгала. Спустила ноги с кушетки, исподлобья поглядывая то на повитуху, то на астронома:

– Простите меня, я не хотела говорить всего этого, – начала вставать и упала на пол, потеряв сознание, чудом избежав удара головой о край кушетки.

Кастыри вскочили, одновременно приблизившись к упавшей девушке. Она была без сознания, дышала часто-часто и сомкнутые веки трепетали, силясь открыться. Вроде бы придя в себя, Лентина открыла глаза, Ди Астрани облегченно вздохнул, но, всмотревшись в побледневшее лицо девушки, отпрянул. На него и сквозь него смотрели пустые глаза, полные багрового пламени, из странно раздувшегося горла раздался хриплый мерзкий смех, и тихое пение на каком-то неизвестном языке… Повитуха взяла Лентину за локоть и начала ей что-то шептать на ухо, невзирая на то, что та с недюжинной силой пыталась вырваться. Мать Оливия взглядом попросила астронома о помощи – вдвоем смогли удержать тело, выгибающееся в немыслимую дугу. Повитуха зачастила, зашептала – песня Виты, праматери повитух, могла помочь, а могла и погубить. Песнь эту исполняли только посвященные, и только в случаях, когда другой надежды на спасение не оставалось. Мать Оливия, закончив молитву, едва дышала от усталости – слишком много сил уходило на мольбы о помощи. С каждым взмахом отвращающего жеста повитухи Лентина вздрагивала, выпрямляясь и начиная дышать спокойнее. Повитуха вновь начала отсчет, прищелкивая пальцами. На счете «три» Лентина открыла глаза, огляделась и зашлась в безудержных рыданиях:

– Что это, что со мной было?

– Поплачь, деточка, поплачь, лишняя водица в глазах твоих ни к чему ныне. Вылей ею, потому как силы понадобятся тебе и стойкость. Слез твоих потом никто не должен видеть, – повитуха ласково гладила растрепавшиеся волосы девушки.

Мать Оливия отперла дверь и велела принести завтрак, отпустила всех непосвященных, кто присутствовал при процедуре. Втроем торопливо прожевали принесенную пищу, запивая дымящимся кафэо. Потом начали собирать исписанные листы, стараясь складывать их в нужном порядке. Под столом лежало несколько свернувшихся в трубочку чертежей, Лентина решила залезть и забрать их оттуда, не видя, что с другой стороны за ними уже пробирается мать Оливия. В полумраке, под накрытым темной скатертью столом, со всего размаху стукнулись лбами так, что обеим показалось – стало гораздо светлее от посыпавшихся из глаз искр. Одновременно сели на пол рядом, потирая полученные шишки. Взглянули друг на друга, натянутость и холодок после случившегося, сковавшие их обоюдную приязнь, начали таять – они рассмеялись во все горло, несмотря на то, что устали, что были на краю гибели – весь Мир был рядом, на краю. Смех очищал и заставлял взбодриться, найти какие-то силы, встать и идти. Ди Астрани, аккуратно сворачивающий чертежи и перевязывающий их лентой, остановился на некоторое время, потом понимающе улыбнулся и продолжил – бумаг оставалось еще немало. Отсмеялись, работа стала спориться быстрее, с их помощью все написанное и нарисованное за ночь было быстро упаковано. Ди Астрани предложил матери Оливии остаться и отдохнуть, сказав, что если в ней будет надобность – за ней отправят кого-нибудь. Повитуха с благодарностью согласилась, признавшись, что вымоталась донельзя. Астрономы ушли из Храма Виты, отправившись сразу в Пресветлый дворец.

По прибытию в замок, Лентина первым делом осведомилась о Кире – хотела его увидеть немедленно. Ее проводили в покои Примы, где гостили дети и Селена. Дети еще спали. Селена сидела возле окна, забравшись с ногами на мягкий диванчик. Уют и мягкая постель – все то, от чего она давно отвыкла, поэтому проснулась очень рано. Решив никого не беспокоить, привела себя в порядок и сидела так уже не первый час, вслушиваясь в приглушенные звуки просыпающегося дворца. Лентина вошла в гостевую комнату, едва слышно открыв резную дверь. Селена, чутким ухом уловив этот звук, напряглась, готовая к любым неожиданностям – если все обойдется, ох, как нескоро забудется эта привычка, если вообще забудется. Кровницы поприветствовали друг друга. Лентина выглянула из комнаты и, увидав проходящую мимо горничную, попросила подать завтрак и побольше кафэо. Прошла к кровати, которую занял Кир – мальчик крепко спал, свернувшись калачиком, тихонько посапывая.

Девушки устроились за небольшим столиком в нише у окна. Лентина кратко обрисовала подруге состояние дел. В глубине спальни началась какая-то возня – Кир, запутался в простынях и одеялах, и теперь пытался выбраться. Лентина подошла к постели, помогла освободиться из мягкого плена. Мальчик, плохо соображая спросонья, тер глаза кулаками. Потом увидел, кто стоит перед ним, и прижался к матери, крепко-крепко ее обнимая, потянул за руку, заставив наклониться к нему, и расцеловал в обе щеки, заглядывая в глаза. После приветствия схватил за руку и ходил за ней, как хвостик, не отпуская ни на миг, опасаясь, что она снова может исчезнуть. Проснулись и остальные дети. В комнате поднялся гвалт – все требовали внимания, все хотели что-то рассказать, все просили что-нибудь. Лентина с улыбкой озиралась по сторонам. Селена же, вечером уже столкнувшаяся с этим гомоном, быстренько разобралась со всеми просьбами: Марка и Эйба отправила умываться, Вальда попросила передать горничным, что гости проснулись, сама начала расчесывать спутанные после сна густые кудри Мирры. Набежавшие горничные были умелыми и быстрыми – вскоре завтрак для всех был на столе, кровати застелены, в комнате прибрано, а гости, умытые, причесанные и должным образом принаряженные, сидели на соответствующих росту стульчиках. В замке Примов едва ли хоть в каком-то уголке царил беспорядок – не то место, где можно расслабляться.

О, этот замок, о нем ходили легенды – залы с высокими потолками, украшенные величайшими мастерами. Вход в каждую залу начинался с дверей, изготовленных из редких пород деревьев. Высокие окна, занавешенные пенным кружевом или темным тяжелым шелком портьер для холодных сезонов – едва колышущиеся от дворцовых сквозняков; чудесные запахи, витавшие в воздухе бесконечных анфилад, бесценные ковры, покрывавшие еще более ценный паркет; богатейшее убранство гостевых комнат. Что было в покоях правителей – оставалось лишь домыслами. Там бывали только те, у кого имелся особый допуск, а они не склонны болтать. Вокруг замка раскинулся сад – такой, в котором хотелось жить вечно – деревья, кусты, клумбы с прекраснейшими цветами, бабочки, птицы, изумительные жуки, небольшой отряд садовников, холивший и лелеявший все это великолепие.

Каждый получил такой завтрак, о котором мечтал – детям было вдоволь мягких свежих булочек со сладкой начинкой, которой было так много, что она выпадала на стол, если зазеваешься. Фрукты, привезенные со всех сторон Мира, в изобилии благоухали в экзотических вазах, свежевыжатый фруктовый сок в высоких кувшинах манил сладкой прохладой, дымящийся кафео – свежайший, темно-синий, мерцающий голубыми искорками – обещал бодрость и равновесие на весь день. Разнообразные блюда прикрыты сияющими металлическими крышками, чтобы кушанья, что лежат под ними, не остыли. Гости воздали должное этому изобилию. Мирра даже умудрилась отпить немного кафэо, воспользовавшись тем, что сидящая рядом Лентина отвлеклась, уговаривая Кира попробовать невиданный им ранее фрукт – огромных размеров грушу, медового цвета, такую сочную и спелую, что кожица казалась прозрачной, и в глубине плода виднелась слабым контуром сердцевина. Девочка не растерялась, быстренько подтянула к себе чашку с интересным напитком, умудрившись не обжечься, и храбро глотнула. Лентина повернулась в этот момент и увидела такую картину – все за столом замерли, ожидая, что же будет сейчас – дети затихли, опасаясь наказания, Селена – не зная, какие будут последствия. Мирра сидела, вытаращив глазенки – сказочно выглядевший напиток не был таковым на вкус – для нее он показался таким горьким, что слезы навернулись на глаза. Но воспитанные девочки купцов не могут вот так просто взять и плюнуть на стол, и она проглотила противную горькую жидкость, после чего, взвыв от неприятных ощущений, залилась слезами. Еще мгновение за столом царила тишина, потом всех словно прорвало – заливисто смеялись Вальд и Кир, хрустальными колокольчиками вторили им Марк и Эйб, крепко сдружившиеся в последнее время, девушки сдерживаясь из последних сил, проверили, не обожглась ли Мирра. Потом переглянулись и присоединились к всеобщему веселью. Мирра, прокашлявшись и прорыдавшись, подозрительно оглядела всех, нахмурив маленькие бровки. Веселье не стихало, и она не смогла долго оставаться серьезной – вот уже уголки губ поползли вверх, и ее смех присоединился к всеобщему хору. В самый разгар веселья стремительно распахнулась дверь, и вошла чета Пресветлых. Смех тут же стих, завтракавшие вскочили со своих мест, приветствуя правителей. Примы не внушали страх, лишь уважение и любовь – ни одно из повелений не было во вред народам Мира. Поэтому каждый гражданин Мира, даже самый завалященький, из тех, что предпочитают не работать, а похрапывать в тени, даже они в случае опасности приложат все усилия, чтобы быть полезными Примам. Свободнокровые граждане признавали их власть, которая была милосердна и справедлива для всех, будь то богатый кастырь или самый нищий свободнокровый гражданин.

Прима пожелала доброго утра и прекрасного здоровья, осведомилась, всем ли довольны гости, удобно ли, сытно ли. Гости дружно закивали, благодаря за приют. Прима отметила осунувшееся лицо Лентины, предложив ухаживальщиков из дворцового салона, в котором помогут вернуть ее сияющий вид. Девушка засмущалась от внимания владетельных особ, и, потупив глаза, кивнула. Прим продолжил: