Текст книги "Тайна, не скрытая никем (сборник)"

В глуши

I

Мисс Маргарет Крессуэлл, заведующая Дома трудолюбия в Торонто, – мистеру Саймону Херрону, Северный Гурон

15 января 1852 года

Поскольку к Вашему письму присовокуплена рекомендация священника, я с радостью отвечаю. Мы часто получаем запросы подобного рода, но без соответствующих рекомендаций не можем быть уверены в добрых намерениях лица, пославшего запрос.

У нас в Доме нет девушек, достигших брачного возраста, поскольку наши воспитанницы, как правило, покидают нас в четырнадцать или пятнадцать лет и начинают работать. Однако мы поддерживаем с ними связь в течение нескольких лет, обычно до их замужества. В случаях, подобных вашим, мы иногда рекомендуем одну из этих девушек просителю и устраиваем их встречу, после чего, конечно, две заинтересованные стороны сами решают, подходят ли они друг другу.

Среди девушек, с которыми мы по-прежнему поддерживаем связь, есть две восемнадцатилетние. Обе устроены в ученицы к модистке, но, вероятно, брак с подходящим кандидатом покажется им предпочтительней долгих лет подобного труда. Это все, что я могу сказать, – остальное зависит от самой девушки и от того, насколько она Вам понравится (или не понравится).

Девушки, о которых я упомянула, – мисс Сэди Джонстон и мисс Энни Маккиллоп. Обе – законнорожденные дочери родителей-христиан и попали к нам в Дом вследствие смерти родителей. Ни пьянство, ни безнравственное поведение не было причиной этих смертей. В семье мисс Джонстон, однако, фактором послужила чахотка, и хотя из них двоих эта девушка более хорошенькая, пухленькая и розовощекая, я считаю своим долгом предупредить Вас, что ей, возможно, не по силам окажется жизнь поселенца и тяжелая работа в глуши. Другая девушка, мисс Маккиллоп, крепче сложением, хотя и более худощава, и цвет лица у нее похуже. Она косит на один глаз, но ее зрение от этого не страдает – она прекрасно шьет. Темный цвет ее волос и глаз и смуглость кожи отнюдь не указывают на примесь туземной крови – и отец ее, и мать происходят из Файфа. Она вынослива и, думаю, свыкнется с жизнью, которую сулит ей брак с Вами. Я поговорю с ней, ознакомлю с Вашим замыслом и буду ждать Вашего сообщения о том, когда Вы сможете прибыть, чтобы познакомиться с ней.

II

Карстэрская газета «Зоркий страж», юбилейное издание к 50-летию газеты

3 февраля 1907 года

Воспоминания мистера Джорджа Херрона

В первый день сентября 1851 года мы с моим братом Саймоном уложили в сундук постели и домашнюю утварь, погрузили сундук в фургон, запряженный лошадью, и отправились из округа Холтон искать счастья в диких лесах округов Гурон и Брюс, ибо тогда те места считались дикими лесами. Пожитки, которые у нас были, дал нам Арчи Фрейм, хозяин, на которого работал Саймон, в счет заработков Саймона. Дом мы тоже арендовали у Фрейма, и его сын, парень примерно моих лет, пришел, чтобы принять у нас дом и забрать обратно телегу.

Здесь надо сказать, что мы с братом рано остались сиротами – сначала умер наш отец, а потом и мать, не прошло и пяти недель, как мы сошли с корабля на берег в этой стране. Мне было три года, а Саймону восемь. Саймона определили на работу к Арчи Фрейму, двоюродному брату нашей матери, а меня взяли на воспитание школьный учитель и его жена, у которых не было своих детей. То было в Холтоне, и я бы охотно остался там, но Саймон, живя лишь в нескольких милях оттуда, продолжал меня навещать и все время повторял, что как только мы вырастем, то пойдем возьмем себе земли и будем там хозяйничать сами, как и намеревался сделать наш отец. Все время, покуда Саймон жил у Арчи Фрейма, его никогда не посылали в школу, в отличие от меня, и поэтому Саймон всегда хотел уехать. Когда я достиг возраста четырнадцати лет и стал таким же крепким парнем, как старший брат, он сказал, что мы должны пойти и взять надел королевской земли к северу от Гуронского тракта.

В первый день мы добрались только до Престона, так как дороги через Пушлинч и Нассагевею были неровные и плохие. На следующий день мы оказались в Шекспире, а под вечер третьего дня – в Стратфорде. Чем дальше на запад, тем дороги становились хуже, поэтому мы решили послать свой сундук в Клинтон дилижансом. Но дилижанс не ходил из-за дождей, и теперь надо было ждать, пока дороги замерзнут. Так что мы велели сыну Арчи Фрейма поворачивать вместе с телегой, лошадью и нашим добром обратно в Холтон. А сами мы вскинули топоры на плечи и пошли пешком в Карстэрс.

Мы туда явились, можно сказать, первыми. Карстэрс только начинался – там была грубо срубленная изба, совмещавшая в себе лавку и постоялый двор, да немец по фамилии Рём строил лесопилку. Одним из поселенцев, что прибыли туда раньше нас и уже срубили себе крепкое просторное жилье, был Генри Трис, впоследствии ставший моим тестем.

Мы поселились на постоялом дворе, где спали на голом полу. У нас было одно одеяло на двоих. Наступала ранняя зима, уже пришли холодные дожди и сырость, но мы были готовы к трудностям. Во всяком случае, Саймон был готов. Он рос в более суровых условиях, чем я. Но он сказал, что надо терпеть, и я терпел.

Мы принялись расчищать в кустарнике дорогу к нашему наделу, а потом разметили, где строить, нарубили деревьев на бревна для стен и большие балки, чтобы покрыть крышу. Генри Трис одолжил нам быка, чтобы переволочь бревна. Но Саймон с неохотой одалживался и не любил принимать чужую помощь. Он хотел, чтобы мы построили хижину сами. Но когда мы поняли, что у нас ничего не получится, я пошел к Трису, и вместе с ним, его двумя сыновьями и мельником мы поставили сруб. На следующий день мы принялись замазывать глиной щели меж бревнами и нарубили лапника, чтобы больше не тратиться на ночлег на постоялом дворе, а спать в собственном доме. Для двери у нас была большая толстая вязовая доска. Мой брат слышал от каких-то французских канадцев, заходивших к Арчи Фрейму, что в лагерях лесорубов печь всегда ставят посреди жилья. Он сказал, что нам тоже надо так сделать, и мы взяли четыре шеста и построили печь, как в доме, – мы собирались потом обмазать ее глиной изнутри и снаружи. Мы развели хороший огонь и легли спать, но, проснувшись среди ночи, увидели, что деревянные опоры горят и крыша занялась. Мы мигом раскидали печь, а крышу оказалось нетрудно погасить, поскольку балки были из непросушенной липы. Когда рассвело, мы принялись строить печь у стены, как всегда делают, и я решил, что лучше промолчать.

Расчистив подлесок и кусты, мы принялись рубить большие деревья. Мы срубили большой ясень и распилили его на доски для пола. Наш сундук еще не приехал из Холтона, и Генри Трис прислал нам очень большую и удобную медвежью шкуру – накрываться вместо одеяла, но мой брат не пожелал принять этот подарок и отослал шкуру обратно, сказав, что она нам не нужна. Потом, через несколько недель, прибыл наш сундук, и нам пришлось просить у соседа взаймы вола, чтобы привезти сундук из Клинтона, но брат сказал, что это в последний раз мы одалживаемся и больше ничего ни у кого просить не будем.

Мы пошли пешком в Уэлли, купили муки и соленой рыбы и понесли их на себе обратно. Лодочник перевез нас через реку у Манчестера за большие деньги. Мостов тогда не было, но сильные морозы еще не ударили, и река не замерзла.

Под Рождество мой брат сказал, что, по его мнению, мы уже хорошо обустроились и теперь он может привезти сюда жену, чтобы стирала и убирала, и еще она будет доить корову, когда мы скопим денег на корову. До этого он ничего не говорил ни про какую жену. Я сказал, что не знал о его знакомстве с девушкой. Он ответил, что и не знает никого, но слыхал, что можно написать в сиротский приют и спросить, нет ли у них там девицы, чтобы хотела выйти замуж и чтобы они могли ее рекомендовать. И если такая найдется, он поедет на нее посмотреть. Он хотел, чтобы девушка была не моложе восемнадцати и не старше двадцати двух лет, чтобы она была здоровая и не боялась работы. Он хотел девушку, выросшую в приюте, а не взятую туда недавно, – чтобы она была непривычна к роскоши, не ожидала, что ей будут прислуживать, и не вспоминала другую жизнь, легкую. Я уверен, что нынешним людям такой способ искать жену покажется странным. Брат был хорош собой и, конечно, мог бы ухаживать за девушками и сам найти себе невесту, но не имел на то ни денег, ни желания – он думал только о том, как обустроить наше хозяйство. Кроме того, будь у девушки родители, они, скорее всего, не захотели бы отпустить ее так далеко, в суровую жизнь, где много работы и мало удобства.

Недавно приехавший в наши края священник, мистер Макбейн, помог Саймону написать письмо и присовокупил несколько слов от себя, чтобы за него поручиться. Это подтверждает, что мой брат действовал похвальным и разумным образом.

И вот пришел ответ, что есть девушка, которая может подойти, и брат поехал за ней в Торонто. Ее звали Энни, но ее девичью фамилию я забыл. Саймон и Энни сошли с дилижанса в Клинтоне, и потом им пришлось переходить вброд ручьи в Халлете и тащиться по глубокому мягкому снегу. Когда они добрались до места, Энни была совсем измучена. Осмотревшись кругом, она очень удивилась и сказала, что никогда в жизни не видела столько кустов и даже не воображала, что их может быть так много. Она привезла сундук с постельным бельем и кое-какой посудой, и в нашем доме стало чуточку уютнее.

В начале апреля мы с братом пошли рубить лес в дальнем углу нашего надела. Пока Саймон ездил жениться, я расчистил немного земли в другую сторону, в направлении Трисов. Но Саймон хотел расчищать землю вдоль границ нашего участка, а не там, где до этого рубил я. С утра было тепло, и среди кустов еще лежал толстый слой мягкого снега. Мы стали рубить дерево там, где хотел Саймон, и вдруг – я даже не могу сказать отчего – сверху свалился большой сук, которого мы совсем не ожидали. Мы только услышали, как трещат мелкие веточки, подняли головы, чтобы посмотреть наверх, и вдруг этот сук упал на Саймона и убил его на месте.

Мне пришлось тащить его тело к нашей хижине. Он был высокий, хотя и не мясистый, так что мне пришлось тяжело и я очень устал. К этому времени похолодало, и, добравшись до просеки, я увидел, что ветер швыряется снегом, – похоже было, что начинается метель. Наши прежние следы все замело снегом. Саймона тоже всего замело, и снег на нем уже не таял, и его жена, выглянув из двери, очень удивилась – ей показалось, что я тащу бревно.

Я втащил тело в хижину, и Энни обмыла его, и мы посидели некоторое время, не зная, что делать. Священник в это время жил на постоялом дворе, потому что у нас еще не построили ни церкви, ни дома при ней. Постоялый двор был всего в четырех милях от нас, но метель разгулялась не на шутку, так что мы не видели даже деревьев на другом краю просеки. Ветер дул северо-западный, и по всему похоже было, что метель продлится дня два-три. Мы знали, что оставлять тело в доме нельзя, и вынести его наружу тоже не могли – до него добрались бы рыси, так что у нас не было другого выхода, как похоронить его. Земля под снегом не промерзла, так что я вырыл могилу недалеко от хижины, а Энни зашила тело в простыню, и мы положили его в могилу, но не стали долго стоять рядом, а только прочитали «Отче наш» и один псалом из Библии. Я не помню который – помню только, что он был ближе к концу Псалтири и очень короткий.

Это было третьего апреля 1852 года.

То был последний снегопад зимы, и чуть позже приехал священник и прочитал заупокойную службу, а я поставил над могилой столбик с табличкой. Потом, когда нам дали участок на кладбище, мы поставили там могильный камень, но он не лежит под этим камнем, потому что я считаю – глупо таскать мертвые кости с места на место, ведь это всего лишь кости, а душа уже давно предстала перед Предвечным Судией.

Я остался один расчищать подлесок и валить лес и скоро начал работать бок о бок с Трисами, которые относились ко мне с подлинной добротой. Мы работали все вместе то на моем участке, то на их, не различая, где чья земля. Я начал столоваться и даже спать у них дома и познакомился с их дочерью Дженни, которая была одних лет со мной, и мы с ней договорились пожениться, что и выполнили со временем. Мы прожили вместе долгую жизнь и притом нелегкую, но если вдуматься, неплохую и вырастили восьмерых детей. У меня на глазах мои сыновья приняли хозяйствование и над моими землями, и над землями моего тестя, поскольку его сыновья уехали из наших краев на запад и там преуспели.

Жена моего брата не осталась жить в наших местах, но отправилась сама по себе в Уэлли.

Теперь в наших местах проложены посыпанные гравием дороги во все стороны, на север, на юг, на запад и на восток, и меньше чем в полумиле от моей фермы проходит железная дорога. Кустарника вовсе не осталось, если не считать лесных угодий, и я часто вспоминаю деревья, которые рубил в молодости: будь у меня теперь на участке такой строевой лес, я был бы богатым человеком.

Преподобный Уолтер Макбейн, священник Свободной пресвитерианской церкви Северного Гурона, – мистеру Джеймсу Маллену, секретарю мирового суда, Уэлли, объединенные округа Гурон и Брюс

10 сентября 1852 года

Досточтимый сэр!

Пишу, чтобы уведомить Вас о возможном прибытии в ваш город молодой женщины из наших мест по имени Энни Херрон, вдовы и моей прихожанки. Эта молодая женщина оставила свой дом, расположенный здесь, в окрестностях Карстэрса (тауншип[13]13
  Административная единица, объединение нескольких расположенных рядом поселков или ферм.


[Закрыть] Холлоуэй). У меня есть основания полагать, что она отправится пешком в Уэлли. Возможно, она явится в острог и потребует, чтобы ее определили в число заключенных, поэтому я счел своим долгом сообщить Вам, кто она такая, что собой представляет и какова была ее история в продолжение нашего знакомства.

Я приехал в эти места в ноябре прошлого года – первый священник, отважившийся поселиться в здешних краях. Мой приход до сих пор большей частью покрыт кустарником, и мне не нашлось пристанища, кроме постоялого двора в Карстэрсе. Я родился на западе Шотландии и был послан в Канаду под эгидой миссии в Глазго. Я молился, чтобы Господь открыл мне Свою волю, и Он велел мне отправиться на служение туда, где нужда в священнике наибольшая. Я рассказываю Вам все это, чтобы Вы поняли, кто я и какое касательство имею к делам этой молодой женщины.

Она перебралась в наши края в конце прошлой зимы, выйдя замуж за молодого человека по имени Саймон Херрон. Он по моему совету написал в Дом трудолюбия в Торонто с просьбой рекомендовать ему подходящую христианку, желательно пресвитерианской конфессии, и ему порекомендовали эту девицу. Он сразу же взял ее в жены и привез в хижину, которую до того построил вместе с братом. Эти двое юношей приехали сюда, чтобы взять земельный надел, расчистить его и вступить во владение, так как были сиротами без надежд на наследство. Однажды в конце зимы они как раз трудились, расчищая землю, когда их постиг несчастный случай. Они валили дерево, и один сук отломился и упал на старшего брата, убив его на месте. Младший умудрился дотащить тело до хижины, и поскольку в это время разразилась снежная буря, они оказались отрезаны от всего мира и кое-как похоронили покойного сами.

Господь суров в Своем милосердии, и мы должны видеть в посылаемых Им ударах знак Его забот о нас и Его доброты, каковыми они непременно окажутся со временем.

Оставшись без помощи брата, юноша нашел приют в семье соседей, также усердных прихожан из числа моей паствы, и они приняли его как сына, хотя он продолжает трудиться на своей земле, чтобы получить право владеть ею. Эта семья взяла бы к себе и молодую вдову, но та не пожелала воспользоваться их предложением и, кажется, воспылала отвращением ко всем, кто хотел ей помочь. Особенную нелюбовь она, по-видимому, питала к деверю, который утверждал, что никогда ни в малейшей степени не ссорился с ней, и ко мне. Когда я с ней разговаривал, она не отвечала мне и ни малейшим знаком не показывала, что душа ее готова смириться. Это моя вина, так как я не умею разговаривать с женщинами. Во мне нет той непринужденности, которая нужна, чтобы завоевать их доверие. Их упрямство – совершенно иного рода, чем у мужчин.

Я хочу сказать, что мне не удалось обратить ее к добру. Она перестала посещать богослужения, и хозяйство ее пришло в упадок, отражая упадок ее души и ума. Она не стала сажать картофель и горох, хотя то и другое дали ей, чтобы растить среди пней на вырубке. Она не рубила дикие лианы, заплетающие дверь ее хижины. Она редко разводила огонь в очаге, чтобы испечь овсяные лепешки или сварить кашу. Поскольку деверь уже не жил в доме, она не должна была соблюдать какой-либо внешний распорядок. Когда я приходил, то видел открытую дверь и свидетельства того, что в дом беспрепятственно забредают животные. Если сама хозяйка и была в это время дома, то, видимо, пряталась в пику мне. Те, кому доводилось ее повстречать, говорили, что одежда у нее грязная и рваная от лазанья по кустам, а тело исцарапано шипами и искусано летающими насекомыми и волосы висят нерасчесанные и не заплетенные в косы. Питалась она, как я полагаю, соленой рыбой и лепешками, что оставлял ей деверь или соседи.

Я все еще гадал, как бы найти способ защитить ее тело от наступающей зимы, а душу – от более серьезной опасности, но тут узнал, что она исчезла. Оставила дверь нараспашку и ушла без плаща и чепца, написав на досках пола хижины обугленной палкой два слова: «Острог, Уэлли». Я понял эти слова так, что она собирается идти в острог и там сдаться властям. Ее деверь полагает, что ему не имеет смысла пускаться за ней вдогонку из-за ее враждебного к нему отношения, а сам я сейчас не могу отправиться в путь, так как должен окормлять одного из моих прихожан, лежащего на смертном одре. Посему я и прошу Вас известить меня, когда она прибудет и в каком состоянии и как Вы с ней поступите. Я все еще считаю ее в числе душ, вверенных моему попечению, и если вы оставите ее у себя, постараюсь навестить ее до зимы. Она – дитя Свободной церкви и Завета и как таковая имеет право на окормление священником своей собственной конфессии, поэтому не думайте, что можно направить к ней какого-нибудь англиканского священника, баптиста или методиста и счесть это достаточным.

В случае если она не явится в острог, но будет блуждать по улицам, сообщаю, что она высокая и темноволосая, скудного телосложения, не красавица, но и не дурнушка, за исключением того, что один глаз у нее косит.

Мистер Джеймс Маллен, секретарь мирового суда, Уэлли, – преподобному Уолтеру Макбейну, священнику Свободной пресвитерианской церкви Северного Гурона

30 сентября 1852 года

Позвольте выразить Вам благодарность за Ваше чрезвычайно своевременное письмо ко мне, касающееся молодой женщины по имени Энни Херрон. Она благополучно завершила свой путь в Уэлли, не понеся тяжелого урона, хоть и была слаба и истощена, когда явилась в острог. На вопрос, что она здесь делает, она отвечала, что пришла сознаться в убийстве, чтобы ее посадили под замок. Начались совещания, послали за мной, а так как время близилось к полуночи, я согласился, что лучше всего будет, если эту ночь она в самом деле проведет в камере. Назавтра я посетил ее и, сколько мог, выведал подробности.

Ее рассказ о том, как она выросла в сиротском приюте, была отдана в ученицы к модистке, потом вышла замуж и приехала в Северный Гурон, вполне согласуется с Вашим повествованием. Расхождения начинаются лишь после смерти мужа. Вот что рассказывает она.

Как-то в самом начале апреля муж с братом пошли рубить лес, а ей велели состряпать обед, но так как она не успела все приготовить ко времени их выхода из дому, то согласилась принести обед прямо на вырубку. Соответственно, она испекла овсяные лепешки, взяла соленой рыбы, пошла по следам мужа и деверя и нашла их за работой на некотором расстоянии от дома. Но когда муж развернул принесенную еду, то весьма оскорбился, поскольку Энни завернула ее таким образом, что жир от соленой рыбы впитался в лепешки и они все искрошились и стали неприятны на вкус. Будучи разочарован, муж Энни вспылил и пообещал на досуге отколотить ее. Затем он повернулся к жене спиной и сел на бревно, и тут она схватила камень, швырнула в него и попала ему в голову, так что он упал без чувств, а точнее говоря, замертво. Затем она и брат мужа понесли или потащили тело к дому. Тут началась метель, и они оказались отрезаны от мира. Брат сказал, что правду следует скрыть, так как Энни не нарочно убила мужа, и она согласилась. Затем они похоронили покойника – в этой части ее рассказ опять совпадает с Вашим, – и на том бы все кончилось, но Энни стала все более и более мучиться душой, убежденная, что нанесла мужу удар преднамеренно. По ее словам, если бы она не убила мужа, он бы сильно побил ее, а зачем она стала бы так рисковать? Так что она в конце концов решила сознаться. Засим она – вероятно, желая подтвердить свои слова – вручила мне локон волос, пропитанный засохшей кровью.

Таков ее рассказ, и я не верю ему ни на йоту. Камень, который эта девушка способна поднять, в сочетании с силой, с которой она способна его швырнуть, ни в коем случае не мог бы убить человека. Я спросил ее об этом, и она изменила свой рассказ – теперь из ее слов следовало, что камень был большой и она не бросала его, а с силой опустила на голову мужа, сидевшего к ней спиной. Я спросил, почему же брат мужа не помешал ей, и она ответила, что он в это время смотрел в другую сторону. На это я сказал, что где-то в лесу, вероятно, лежит окровавленный камень, и ее ответ был, что она вымыла камень снегом. (На самом деле весьма неправдоподобно, что она могла так вовремя найти подходящий камень, притом что вокруг лежал глубокий снег.) Я попросил ее закатать рукав, чтобы оценить, крепкие ли у нее мускулы на руке, и она сказала, что все это было несколько месяцев назад и тогда она была крепче.

Мой вывод таков: она лжет или находится во власти заблуждения. Но на сегодняшний день я не вижу никакого иного способа поступить с ней, кроме как оставить ее в остроге. Я спросил, что, по ее мнению, должно случиться с ней теперь, и она сказала: «Разумеется, вы будете судить меня, а затем повесите. Но зимой людей не вешают, так что я смогу остаться тут до весны. А может быть, вы позволите мне работать. Возможно, вы захотите, чтобы я работала здесь, в остроге, и тогда не повесите меня». Я не знаю, откуда она взяла, что зимой людей не вешают. Я в замешательстве и не знаю, что мне с ней делать. Как Вы знаете, у нас новое и весьма хорошее здание, где заключенным тепло и сухо, их сытно кормят и гуманно с ними обращаются. На нас уже жаловались в том смысле, что кое-кто не боится – а в это время года даже рад – попасть к нам в камеру. Но очевидно, что сию молодую женщину нельзя отпускать на новые скитания, а судя по Вашему рассказу, она не желает поселиться у друзей и знакомых и не может пристойно вести хозяйство, живя одна. Наш острог в настоящее время служит для содержания не только преступников, но и безумцев, и если в отношении ее будет вынесен вердикт о безумии, я мог бы подержать ее здесь в течение зимы, а весной, возможно, отослать в Торонто. Я пригласил врача, чтобы осмотрел ее. Я говорил с ней о Вашем письме и о том, что Вы, возможно, приедете ее навестить, но она весьма неблагосклонно отнеслась к этому. Она просит, чтобы к ней не допускали никаких посетителей, за исключением некой мисс Сэди Джонстон, живущей где-то далеко.

Я прилагаю к своему письму другое письмо, адресованное деверю этой женщины, чтобы уведомить его о показаниях невестки и спросить, что может он сам сказать по этому поводу. Заранее благодарю Вас за передачу этого письма ему, а также за хлопоты, предпринятые Вами, чтобы информировать меня так полно. Я принадлежу к Англиканской церкви, но придерживаюсь весьма высокого мнения о других протестантских деноминациях за их усилия по привнесению размеренности и порядка в жизнь людей в этой части света. Можете быть уверены, я сделаю все от меня зависящее, чтобы спасти душу этой молодой женщины, но, возможно, лучше подождать, пока она станет к этому благорасположена.

Преподобный Уолтер Макбейн – мистеру Джеймсу Маллену

18 ноября 1852 года

Я немедленно отнес Ваше письмо мистеру Джорджу Херрону, и, насколько мне известно, он ответил на него и дал Вам свой отчет о происшедших событиях. Он изумился заявлению своей невестки, поскольку она ни разу не говорила ничего подобного ни ему, ни кому-либо другому. Он утверждает, что это чистый вымысел или фантазия, так как ее даже не было в лесу, когда все случилось, да ей и не было нужды там находиться, поскольку они с братом взяли с собой обед с утра, выходя из дому. По его словам, случай, когда брат упрекал жену за лепешки, испорченные соседством с рыбой, действительно имел место, но в другой день, а не в этот. Также в том месте, где они находились, не было подходящих камней, чтобы совершить подобное действо под влиянием минутного порыва, даже если бы невестка была там и пожелала его совершить.

Я прошу прощения за задержку с ответом на Ваше письмо – она вызвана моим нездоровьем. У меня был приступ каменной болезни и ревматизм желудка, по мучительности превосходящие все испытанное мною когда-либо. Сейчас мне отчасти легче, и если я и дальше пойду на поправку, то к следующей неделе смогу исполнять свои обязанности, как обычно.

Что касается душевного здоровья этой молодой женщины, то я не знаю, что скажет приглашенный Вами врач, но я испросил руководства свыше и вот к какому мнению пришел. Возможно, что в ранние дни ее замужества она подчинялась мужу не всецело – не блюла его удобства, или допускала резкие слова и сварливое обхождение, или ранила его чувства, дуясь на него и не разговаривая с ним, как часто делают представительницы ее пола. Затем муж погиб до того, как она успела испросить у него прощения, и, что вполне естественно, ее обуяло жгучее раскаяние и так глубоко проникло в ее душу, что она сочла себя на деле виновной в смерти мужа. Я думаю, так сходят с ума многие. Иные сначала надевают безумие, как маску в игре, но за свою дерзость и недалекость потом расплачиваются, обнаружив, что это уже не игра и что Дьявол преграждает все пути к спасению.

Я все еще надеюсь побеседовать с молодой женщиной и донести это до нее. Сейчас, впрочем, сему препятствует не только моя несчастная бренная оболочка, но и то, что я вынужден жить в зловонном и шумном месте и круглые сутки слушать омерзительные вопли, которые не дают мне ни спать, ни заниматься по книгам и порой даже мешают моей молитве. Пронизывающий ветер свистит в щели меж бревен, но, спускаясь вниз, к теплу очага, я становлюсь свидетелем того, как посетители постоялого двора хлещут спиртные напитки и горланят непристойности. А снаружи нет ничего, кроме деревьев, что преграждают все входы и выходы, да ледяного болота, способного поглотить всадника вместе с лошадью. Мне обещали построить церковь и при ней жилье для меня, но обещавшие погрязли в собственных делах и исполнение своих слов отложили. Я, однако, даже в болезни не оставляю проповедь и проповедую там, где придется, – в предоставляемых мне для этого сараях и домах. Я укрепляюсь мыслями о великом человеке, великом проповеднике и толковнике Господней воли Томасе Бостоне, который в последние дни своей телесной слабости проповедовал Божие величие из окна спальни толпе в две тысячи человек, собравшейся внизу во дворе. Так и я намереваюсь проповедовать до конца своих дней, хоть моя конгрегация и будет не столь многочисленной.

«И ежели выпадает на долю человека удар судьбы, сие есть перст Божий». Томас Бостон.

«Сей мир есть дикий лес, в коем мы воистину можем искать изменения своей участи, но оное изменение сводится лишь к переходу из одной хижины в глуши лесов – в другую».

Там же.

Мистер Джеймс Маллен – преподобному Уолтеру Макбейну

17 января 1853 года

Пишу Вам, чтобы сообщить, что молодая женщина вполне здорова, уже не похожа на огородное пугало, ест с аппетитом и содержит себя в чистоте и опрятности. По-видимому, она также отчасти умирилась духом. Она взялась чинить белье острожников и исполняет эту работу хорошо. Но я должен сказать, что она по-прежнему твердо настроена ни с кем не видеться, а потому я не могу рекомендовать Вам визит сюда, так как может оказаться, что Вы вернетесь ни с чем. Зимой путешествовать очень тяжело, и эти тяготы могут повредить Вашему здоровью.

Деверь молодой женщины написал мне весьма любезное письмо, в котором подтвердил, что в ее рассказе нет ни слова правды, так что я удовлетворен на этот счет.

Возможно, Вам будет интересно узнать, что сказал врач, навещавший молодую женщину. Он считает, что она страдает заблуждением, характерным для особ женского пола, – мотивом к нему является желание придать себе важности, а также избежать тяжкой работы, неизбежной для сословия, в котором они родились. Они порой воображают, что одержимы силами зла, совершили разнообразные ужасные преступления и тому подобное. Иногда они заявляют, что вступили в связь со множеством любовников, но эти любовники оказываются фантазмами, а женщина, считающая себя воплощением греха, – совершенно целомудренной и непорочной. Он, доктор, винит во всем книги, доступные этим женщинам, будь то повести о призраках, демонах или любовных эскападах с герцогами, лордами и тому подобное. Для многих подобные книги – лишь временный этап, и когда женщина приступает к несению обычного для ее удела жизненного бремени, чтение поневоле прекращается. Для других оно – удовольствие, коим наслаждаются время от времени, как сластями или хересом. Но некоторые полностью погружаются в вымышленный мир и живут в нем, словно во сне, навеянном курением опиума. Доктор не смог добиться от молодой женщины ответа на вопрос, какие книги она читала. По его мнению, она могла забыть прочитанные когда-то книги или же не признаваться из упрямства.

Однако при расспросах доктора на свет выплыло нечто ранее нам неизвестное. На вопрос, не боится ли она виселицы, молодая женщина ответила, что нет, ибо есть причина, по которой ее не могут повесить. «Вы хотите сказать, что вас признают безумной?» – спросил он, и она ответила, что, возможно, и так, но разве не правда, что женщину, которая находится в тягости, повесить не могут? Доктор затем осмотрел ее, чтобы узнать, правда ли это, и она согласилась на осмотр, а значит, сама верила своим словам. Доктор, однако, обнаружил, что она заблуждается. Признаки, которые якобы указывали на ее положение, на самом деле были следствием длительного голодания и истощения, а позднее, возможно, истерии. Доктор сообщил молодой женщине о своих выводах, но неизвестно, поверила ли она ему.