Текст книги "Тайна, не скрытая никем (сборник)"

III

Беа задала Кенни и Лайзе кучу вопросов. Какую телепередачу они больше всего любят, и какой цвет, и какое мороженое, и какими животными они стали бы, если бы могли превращаться в животное, и что самое раннее помнят из своей жизни.

– Как я ем козявки, – сказал Кенни. Он вовсе не старался нарочно их рассмешить.

Ладнер, Лайза и Беа засмеялись – Беа громче всех. Потом Беа сказала:

– А знаете, у меня это тоже одно из самых ранних воспоминаний!

«Она врет, – подумала Лайза. – Врет ради Кенни, а он этого даже не понимает».

– Это мисс Дауд, – сказал детям Ладнер. – Будьте с ней вежливы.

– Мисс Дауд, – повторила Беа так, словно проглотила что-то неожиданное. – Беа. А, бэ. Меня зовут Беа.

– Кто это такая? – спросил Кенни, когда Ладнер и Беа ушли вперед. – Она что, будет с ним жить?

– Это его подружка, – ответила сестра. – Наверно, они поженятся.

К тому времени, как Беа прожила у Ладнера неделю, Лайзе было страшно подумать, что Беа может когда-нибудь уехать обратно.

В тот день, когда Лайза и Кенни впервые забрались на участок Ладнера, они пролезли в щель под забором – вопреки всем развешанным вокруг объявлениям и запрету собственного отца. Дети углубились в лес так далеко, что Лайза уже не знала, в какую сторону идти обратно, и вдруг услышали резкий свист.

– Эй, вы! – крикнул Ладнер. Он вышел из-за дерева с топориком, как разбойник в телевизоре. – Вы что, читать не умеете?

Им в это время было шесть и семь лет. Лайза ответила:

– Умеем.

– Значит, вы читали мои объявления?

– Сюда лиса прибежала, – слабо сказал Кенни.

Как-то раз, когда они ехали по дороге с отцом, они видели, как рыжая лиса перебежала дорогу и исчезла в лесу на земле Ладнера. Отец тогда сказал: «Эта сволочь живет у Ладнера в кустах».

Сейчас Ладнер объяснил детям, что лисы не живут в кустах. Он повел их смотреть, где на самом деле живет лиса. Они увидели дыру и рядом – кучку песка на склоне холма, покрытом сухой жесткой травой и маленькими белыми цветочками.

– Эти скоро превратятся в землянику, – сказал Ладнер.

– Кто превратится? – спросила Лайза.

– Ну вы и тупые детишки, – сказал Ладнер. – Чем вы занимаетесь весь день – телевизор смотрите?

С тех пор они проводили все субботы – а когда настало лето, то и вообще почти все дни – у Ладнера. Отец сказал, что это ничего, если уж Ладнер такой дурак и готов с ними возиться:

– Только слушайтесь его, а то он с вас шкуру сдерет. Как он со зверями делает. Видали?

Они знали, чем занимается Ладнер. Он позволял им смотреть. Они видели, как он очищает череп белки и как закрепляет перья птицы тонкой проволокой и шпильками так, чтобы они смотрелись красивей всего. Убедившись, что дети стараются, Ладнер позволил им вставлять чучелам стеклянные глаза. Дети смотрели, как он обдирает тушки животных, выскабливает и просаливает шкуры и растягивает их, чтобы полностью просохли, прежде чем отправить кожевнику. Кожевник дубил эти шкуры – пропитывал их ядом, чтобы они не потрескались и мех не облез.

Потом Ладнер закреплял шкуры на теле, в котором не было ничего настоящего. Птичье тело могло быть вырезано из цельного дерева, но тело зверя – побольше размером – было удивительной конструкцией из проволоки, мешковины, клея, бумажной каши и глины.

Лайза и Кенни брали в руки освежеванные тушки – жесткие, как канаты. Трогали потроха, похожие на пластиковые трубки. Давили глазные яблоки, превращая их в желе. Они рассказывали об этом отцу. «Но мы от этого не заболеем, – уверяла отца Лайза. – Мы моем руки борным мылом».

Впрочем, дети узнавали всякое не только о мертвых телах. Что кричит красноплечий черный трупиал? «Компани-я!» А щегол? «Пить-пить-пить!»

– Да неужели! – отвечал отец, когда дети ему об этом рассказывали.

Скоро они уже знали много больше. Во всяком случае, Лайза. О птицах, деревьях, грибах, окаменелостях, планетах Солнечной системы. Она знала, откуда взялись разные горные породы и что во вздутии на стебле золотарника живет маленький белый червячок, который больше нигде в мире жить не может.

Она знала, что не должна болтать обо всем, что знает.

Беа в японском кимоно стояла на берегу пруда. Лайза уже плавала. Она кричала Беа: «Идите в воду, идите в воду!» Ладнер работал на том берегу пруда – срезал тростники и выдирал водоросли, которые заболачивали пруд. Кенни предположительно ему помогал. Лайза подумала: «Совсем как настоящая семья».

Беа сбросила кимоно и осталась в желтом шелковистом купальном костюме. Она была миниатюрная, темные волосы с легкой проседью падали на плечи тяжелой волной. Брови – темные, густые, дугами – и мило надутые губы словно молили о доброте, утешении. От солнца кожа Беа покрылась тусклыми веснушками, а сама Беа была вся какая-то чересчур мягкая. Когда она опускала голову, под подбородком и под глазами появлялись маленькие мешочки. Беа вообще страдала от мешочков и дряблостей, апельсиновой ряби на коже и плоти, разбегающихся, как лучи солнца, сплетений крохотных багровых сосудиков, легкой пятнистости во впадинах тела. Лайза особенно любила именно это сборище недостатков, призрак тления. Еще ей нравилось то, что глаза у Беа часто были на мокром месте, а голос, хрипловатый и неестественный, дрожал, заигрывая и словно в шутку умоляя. Лайза не мерила и не судила Беа так, как мерила и судила других людей. Впрочем, любовь Лайзы к Беа не была ни легкой, ни спокойной – нет, она была полна ожидания, но Лайза сама не знала, чего именно ожидает.

Беа входила в пруд. Она это делала в несколько приемов. Решение, несколько быстрых шагов, пауза. Уже по колено в воде Беа обхватила себя руками и взвизгнула.

– Вода не холодная, – заверила ее Лайза.

– Нет, нет, она очень приятная! – подхватила Беа.

И продвинулась, издавая радостные звуки, до места, где ей было по пояс. Затем развернулась лицом к Лайзе, которая заплыла ей за спину, чтобы побрызгаться.

– Не надо, не надо! – закричала Беа.

И принялась прыгать на месте, буравя воду руками с растопыренными пальцами, собирая ее горстями, словно розовые лепестки. Она стала неумело кидаться водой в Лайзу.

Лайза перевернулась на спину и задрыгала ногами, чуточку побрызгав Беа водой в лицо. Беа все подпрыгивала, стоя в воде и уворачиваясь от брызг, поднятых Лайзой, и при этом напевала какую-то дурацкую радостную песню. «Ох-ух, ох-ух, ох-ух!» Что-то в этом роде.

Даже лежа на спине на поверхности воды, Лайза видела, что Ладнер перестал работать. Он стоял по пояс в воде на другой стороне пруда у Беа за спиной. И наблюдал за Беа. Потом тоже начал прыгать в воде, вверх-вниз. Тело у него было прямое и не гнулось, но голову он резко поворачивал вправо-влево, хлопая по воде растопыренными трепещущими пальцами или будто снимая с нее верхний слой. Он то красовался, то дергался, словно в восхищении от собственной красоты.

Он передразнивал Беа. Он делал то же, что делала она, но глупо и безобразно. Он совершенно преднамеренно и целенаправленно выставлял ее дурой. Посмотрите, как она тщеславна, как бы говорил Ладнер своими скачками. Посмотрите, какая она фальшивая. Притворяется, что не боится глубины, притворяется, что счастлива, притворяется, что не знает, как глубоко мы ее презираем.

Это зрелище завораживало и шокировало. Лайза изо всех сил старалась не смеяться – от усилия у нее дрожало лицо. Она хотела, чтобы Ладнер перестал, прекратил немедленно, пока не случилась беда. И одновременно хотела, чтобы эта беда случилась – чтобы пришла боль, которую может причинить Ладнер, чтобы все обнажилось. Восторг на краю бездны.

Кенни радостно заухал. У него-то мозгов не было.

Беа заметила, как Лайза переменилась в лице, а теперь еще услышала уханье Кенни. И обернулась посмотреть, что там у нее за спиной. Но Ладнер уже опять опустился в воду и дергал водоросли.

Лайза тут же принялась дрыгать ногами, устраивая бурю, чтобы отвлечь Беа. Когда та не отреагировала, Лайза поплыла на глубину и нырнула. Глубоко-глубоко – туда, где темно, где в придонном иле живут карпы. Лайза просидела под водой сколько смогла. Она заплыла так далеко, что запуталась в водорослях у того берега пруда и вынырнула, задыхаясь, всего в ярде от Ладнера.

– Я запуталась в водорослях, – сказала она. – Я могла утонуть!

– Не с нашим счастьем, – ответил Ладнер. И схватил руками воздух, притворяясь, что нападает на Лайзу – что пытается ухватить ее между ног. И в то же время состроил благочестивое, шокированное лицо – словно человек, сидящий у него в голове, приходил в ужас от того, что творили его руки.

Лайза притворилась, что не замечает:

– А где Беа?

Ладнер взглянул на противоположный берег:

– Может, в дом пошла. Я и не видел, куда она делась.

Лайза изо всех сил поплыла прямиком через пруд. Она с плеском вырвалась из воды и тяжело вскарабкалась на берег. Она пробежала мимо сов и орла, которые смотрели на нее из витрины. Мимо таблички с цитатой «Природа ничего не делает без пользы».

Беа нигде не было видно. Ни впереди, на дощатых мостках через болото. Ни на прогалине между сосен. Лайза пошла по тропе к задней двери дома. На середине тропы стоял бук, который нужно было обходить, с вырезанными на гладкой коре инициалами: Л – Ладнер, еще одно Л – Лайза и К – Кенни. Примерно на фут ниже располагались буквы: НССТ. Когда Лайза впервые показала Беа эти инициалы, Кенни треснул кулаком по нижней надписи. «Ну-ка Снимай Свои Трусы!» – завопил он, прыгая на месте. Ладнер притворился, что отвешивает ему серьезную затрещину. «Это значит „Не сходите с тропы“». Он указал на выцарапанную стрелку, обвивающуюся вокруг ствола. «Не обращай внимания на этих юных хулиганов, у них одна грязь на уме», – обратился он к Беа.

Лайза не осмеливалась постучать в дверь. Она чувствовала себя виноватой и ждала самого плохого. Ей казалось, что Беа теперь обязательно уедет. Разве она может остаться после такого оскорбления? Как она будет смотреть им всем в глаза? Беа не понимала, что за человек Ладнер. Да и как ей понять? Лайза сама не могла бы никому объяснить, что он такое. В их совместной тайной жизни с Ладнером ужасное всегда было смешно, плохое мешалось с дурачеством и вечно приходилось подыгрывать, делая дурацкое лицо и дурацкий голос и притворяясь, что Ладнер – чудовище из мультфильма. Вырваться было нельзя – даже захотеть вырваться было нельзя. Так же невозможно, как прекратить колотье в отсиженной ноге.

Лайза обогнула дом и вышла из тени деревьев на солнце. Босая, она перешла нагретый гравий дороги. Вот и ее дом – он стоит посреди кукурузного поля, и к нему ведет недлинная дорожка. Дом был деревянный – верхняя часть выкрашена в белый цвет, а нижняя в ядовито-розовый, цвет губной помады. Это придумал отец Лайзы. Может, надеялся оживить общую картину. Может, думал, что розовый цвет создаст впечатление, будто в доме живет женщина, хозяйка.

В кухне кавардак – на полу рассыпаны кукурузные хлопья, на столе киснут лужицы молока. Куча стираного белья, привезенная из прачечной-автомата, почти закрыла кресло в углу. Посудное полотенце – Лайза знает, даже не глядя, – валяется в раковине, загаженное остатками еды. Чистить и убирать все это должна Лайза, причем убрать надо до прихода отца.

Но пока что можно об этом не беспокоиться. Лайза поднимается наверх – там, под скатом крыши, жарко, как в духовке, – и вытаскивает свой мешочек сокровищ. Она прячет его в мыске резинового сапога, который ей мал. Об этом тайнике никто не знает. Кенни уж точно.

В мешочке лежит платье для Барби, украденное у девочки, с которой Лайза когда-то играла (оно уже разонравилось Лайзе, но все равно для нее это важная вещь, потому что краденая), синий футляр с защелкой (внутри лежат очки Лайзиной матери) и раскрашенное деревянное яйцо (Лайза получила его как приз за лучший рисунок на тему Пасхи во втором классе; внутри яйца прячется другое, поменьше, а внутри него еще одно, совсем маленькое). И еще – серьга со стразами, которую Лайза нашла на дороге. Она очень долго верила, что это – бриллианты. У серьги сложный изящный узор: стразы в форме капель подвешены к выступам и фестонам, усаженным другими камушками, и когда Лайза крепит серьгу на собственное ухо, подвески почти касаются плеча.

На Лайзе из одежды только купальный костюм, поэтому ей приходится нести серьгу в кулаке – пылающий узел. Голова у нее словно разбухла от жары, оттого, что она склонялась над тайным сокровищем, от решимости. Лайза жаждет окунуться в тень, которая стоит под деревьями Ладнера, словно пруд с черной водой.

У Лайзиного дома нет ни единого дерева и куст только один – сирень с корявыми, отороченными бурой каймой листьями у заднего крыльца. Вокруг – ничего, кроме кукурузы; только в отдалении торчит покосившийся старый сарай, в который Лайзе и Кенни строго-настрого запрещают заходить, потому что он может обрушиться в любую секунду. Здесь нет ни границ, ни тайных мест – все голо и просто.

Но стоит пересечь дорогу – как делает Лайза сейчас, топча ногами гравий, – стоит перейти на территорию Ладнера, и словно попадаешь в мир, состоящий из других, разительно непохожих стран. Здесь есть болотная страна, непроходимая, заросшая джунглями, полная слепней, недотроги и скунсовой капусты. В ней таится неясное ощущение тропической жары, опасности, осложнений. Потом идут сосновые лесопосадки – в них торжественно, как в храме, ветви смыкаются высоко над головой, ноги бесшумно ступают по хвойному ковру и хочется говорить шепотом. А еще есть темные залы под склоненными к земле ветвями кедров – полностью скрытые от солнца, тайные, с голым земляным полом. В других местах солнечные лучи падают по-другому, а куда-то не проникают вообще. В некоторых местах воздух густ и словно замкнут, а в других ощущаешь бодрящий ветерок. Запахи – пугают или манят. Некоторые тропы внушают, что надо вести себя прилично, а в других местах камни лежат на расстоянии прыжка друг от друга, словно призывая скакать и дурачиться. Есть тут места для серьезного усвоения знаний – там, где Ладнер учил их отличать дерево гикори от серого ореха, звезду от планеты. Есть и места, где они бегали и прыгали, вопили и раскачивались на ветках, выкидывали всевозможные дикие коленца. И еще другие места – Лайзе кажется, что там на земле остались синяки, а в траве прячется стыдное щекотание.

НССТ

Выжмем масло из мальчишки

Трем-трем, моем-моем

Когда Ладнер схватил Лайзу и прижался к ней, она ощутила таящуюся где-то глубоко внутри него опасность – механическое тарахтение, словно вся его энергия сейчас вырвется одной вспышкой света и от Ладнера останется только черный дым, запах гари и обугленные провода. Но вместо этого он упал – тяжело, как падает шкура животного, лишенная мяса и костей. Он лежал, такой тяжелый и бесполезный, что Лайзе и даже Кенни показалось: смотреть на него сейчас – большой грех. Ему пришлось разыскать голос где-то у себя в утробе и с силой вытолкнуть его наружу, чтобы сообщить Кенни и Лайзе, что они – гадкие детишки.

Он слабо цокал языком, и глаза его светились из засады, жесткие и круглые, как стеклянные глаза чучела.

Гадкие-гадкие-гадкие

– Какая прекрасная вещь! – воскликнула Беа. – Скажи, Лайза, это принадлежало твоей матери?

Лайза сказала, что да. Она уже понимала, что этот подарок – единственная серьга – мог показаться детским и жалким, причем, может быть, намеренно жалким. Даже то, что она хранила эту серьгу как сокровище, могло выглядеть смешно. Но если серьга принадлежала ее матери, то хранение обретало смысл и подарок становился важным.

– Вы можете носить ее на цепочке. Если продеть цепочку, можно носить на шее.

– Но я как раз об этом и подумала! – воскликнула Беа. – Я как раз подумала, что эта серьга будет прелестно смотреться на цепочке. На серебряной, как ты думаешь? О, Лайза, мне так лестно, что ты мне ее подарила!

– Можешь в нос продеть, – буркнул Ладнер, но не зло. Он уже разрядился в игре и был настроен благодушно. Про нос Беа он сказал так, словно ему было приятно думать об этой части ее лица.

Ладнер и Беа сидели под сливами позади дома. Они сидели в плетеных креслах, которые Беа привезла из города. Она мало что привезла – получились островки кое-где среди шкур и инструментов Ладнера. Вот эти стулья, несколько чашек, подушку. Винные бокалы, из которых они сейчас пили.

Беа переоделась в темно-синее платье из очень тонкого, мягкого материала. Длинное, свободное, оно спадало складками с плеч. Она пропускала стразы сквозь пальцы, роняла их и смотрела, как они мерцают в складках платья. Она в конце концов простила Ладнера – или сама с собой договорилась все забыть.

Беа могла распространять вокруг себя безопасность – если бы захотела. Конечно могла. Для этого ей всего-то нужно было стать другим человеком – деловитой женщиной, которая умеет быть жесткой, обозначать границы, начисто выметать негодное. Энергичной и нетерпимой. «Ну-ка хватит. Так нельзя делать. Ведите себя хорошо». Стать такой женщиной, которая их спасет – сможет снова сделать их всех хорошими и не допустит, чтобы они опять стали плохими.

Но Беа не видит, зачем она сюда послана.

Это видит только Лайза.

IV

Лайза заперла дверь, как положено, снаружи. Положила ключ в полиэтиленовый пакет, а пакет – в дупло. И направилась к снегоходу, а когда Уоррен не последовал за ней, спросила:

– Что с тобой такое?

– А как же окно у задней двери? – сказал Уоррен.

Лайза шумно выдохнула:

– О, какая же я идиотка! Десять раз идиотка!

Уоррен вернулся к окну и пнул ногой нижнее стекло. Потом взял полено из поленницы у сарая и выбил осколки.

– Такой дырки хватит подростку пролезть, – сказал он.

– Как же это я сглупила! Ты спас мою жизнь.

– Нашу общую жизнь, – поправил Уоррен.

Сарай оказался не заперт. Внутри обнаружились картонные коробки, обрезки дерева, простые инструменты. Уоррен оторвал кусок картона нужного размера и с огромным удовлетворением заколотил только что выбитое им же окно.

– Чтобы звери не забрались в дом, – пояснил он Лайзе.

Закончив эту работу, он обнаружил, что Лайза пошла по снегу меж деревьями. Он последовал за ней.

– Я хотела проверить, на месте ли еще медведь, – сказала она.

Уоррен хотел сказать, что медведи, наверно, не заходят так далеко на юг, но не успел.

– Ты умеешь узнавать деревья по коре? – спросила она.

Уоррен сказал, что даже и по листьям не умеет.

– Ну, кроме кленов. Клены и сосны – умею.

– Кедр. Ты должен знать кедр. Вот он – кедр. Это – дикая вишня. Вон там – береза. С белым стволом. А это дерево, видишь, с корой вроде серой кожи? Это бук. Видишь, на нем вырезаны буквы, но они расплылись и стали похожи на какие-то пятна.

Уоррену это было неинтересно. Он хотел скорей попасть домой. Было только начало четвертого, но сумерки уже сгущались, поднимаясь меж деревьев, как холодный дым, исходящий от снега.