Текст книги "Джульетта"

– Ползучие твари, – сказала я, забирая у нее зажигалку, – сейчас самая меньшая наша беда. Расходуй экономнее. Может, мы здесь всю ночь пробродим.

Некоторое время мы шли молча – я первая, Дженис позади, бормоча что-то о том, что пауки любят сырость, – пока я не споткнулась о каменный выступ и не грохнулась на неровный пол, ободрав колени и ладони так сильно, что в другое время заплакала бы, но нужно было проверить, как перенесла падение зажигалка.

– Ты в порядке? – спросила Дженис испуганно. – Идти можешь? Я тебя не потащу!

– Я в полном порядке, – буркнула я, нюхая кровь на пальцах. – Твоя очередь идти первой. Вот, – ощупью сунула я зажигалку ей в руки. – Иди ломай ноги.

Пропустив Дженис вперед, я немного расслабилась и смогла наконец подумать о своих травмах, физических и душевных, пока мы дюйм за дюймом продвигались в неизвестность. Сбитые колени кровоточили, но ничто не могло сравниться с моим душевным состоянием.

– Джен! – Я коснулась ее спины кончиками пальцев. – Может, он не открыл мне свое настоящее имя, потому что хотел, чтобы я влюбилась в него за его качества, а не только из-за имени?

Решив не обижаться на ее раздраженный стон, я продолжила:

– Хорошо, значит, он утаил, что он Ромео, потому что ему меньше всего хотелось, чтобы какая-то въедливая виргитарианка раскрыла его инкогнито…

– Джулс! – Дженис ощупью выбирала путь в полной опасностей темноте, и терпение у нее было на исходе. – Когда ты перестанешь заниматься самоедством? Мы даже не знаем, настоящий он Ромео или нет. Учти, я все равно ему задницу наизнанку выверну за то, что он так с тобой обходился.

Несмотря на агрессивный тон, я в который раз удивилась, услышав в голосе сестры искреннюю заботу о моих чувствах. Неужели это что-то новое, или я просто не замечала раньше?

– Ты понимаешь, – продолжила я, – он ведь ни разу сам не представился Салимбени. Это я всякий раз… у-упс! – Я чуть не упала и схватилась за Дженис, чтобы удержаться на ногах.

– Дай догадаюсь, – сказала она, щелкая зажигалкой, чтобы я увидела ее приподнятые брови. – Он ни разу не сказал ничего об ограблении музея?

– Музей же ограбил Бруно Каррера! – воскликнула я. – Которого нанял Умберто!

– О нет, Джульетта, – засюсюкала Дженис, очень непохоже изображая Алессандро. – Я не воровал палио Ромео. Кому нужна эта старая тряпка? Ой-ой, осторожнее с этим острым ножиком, не пораньтесь. Как вы его назвали?.. Кинжал?

– Все было не так, – буркнула я.

– Милая, да он же тебе лгал! – Дженис наконец выключила зажигалку и снова пошла вперед. – Чем быстрее ты вобьешь это в свою маленькую Джульеттину головку, тем лучше. Чувств у него к тебе все равно ноль. Все это просто хитроумный план, чтобы добраться… Ай-й! – Судя по звуку, она ударилась обо что-то головой, и мы снова остановились. – Что это за зараза? – Дженис несколько раз щелкнула зажигалкой, которая зажглась лишь на третий или четвертый раз, и увидела мои слезы.

Опешив от непривычного зрелища, через мгновение сестрица обняла меня с неуклюжей нежностью:

– Извини, Джулс. Пойми, я стараюсь облегчить тебе будущие сердечные страдания.

– Я же, по-твоему, бессердечная?

– Похоже, в последнее время ты неожиданно вырастила себе сердечко, – одобрительно ущипнула меня Дженис. – Очень жаль, без него над тобой было смешнее прикалываться. – Потрепав меня за подбородок липкой рукой, которая до сих пор пахла мокко и ванилью, сестрица продолжала более великодушно: – В любом случае это моя вина. Я должна была предвидеть, что этим кончится. У него же «альфа-ромео», в конце концов!

Не остановись мы на том месте при слабом огоньке опустевшей зажигалки, могли и вовсе не заметить отверстия в стене слева от нас. Дыра была всего лишь полтора фута шириной, но, насколько я разглядела, встав на колени и сунув голову внутрь, там начинался наклонный туннель по меньшей мере тридцати-сорока футов длиной, вроде воздуховода в пирами де, который наверху заканчивался крошечным полукруглым пятнышком голубого неба. Мне даже показалось, что я слышу шум транспорта.

– Слава тебе, Мария! – возликовала Дженис. – Мы снова в игре! Иди первая. Красота уступает очередь возрасту.

Травмы и страх от передвижений по темному туннелю не шли ни в какое сравнение с клаустрофобией, охватившей меня, когда я ползла по узкой шахте и терла о камни и без того ссаженные колени и локти. Всякий раз, когда я, сжав зубы, подтягивалась вверх на полфута на мысках и кончиках пальцев, тут же съезжала вниз на несколько дюймов.

– Шевелись! – зудела сзади Дженис. – Два часа, что ли, будем лезть?

– Что ж ты первая не полезла? – огрызнулась я. – Ты же у нас скалолаз хоть на балкон, хоть к черту в задницу!

– Пробуй так, – сказала она, поддерживая рукой мою босоножку на каблуке под подошву. – Упирайся и отталкивайся.

Медленно и мучительно мы добрались до верха шахты, и хотя к концу она значительно расширилась, все равно воздуховод показался мне отвратительным местом.

– Фу-у-у! – сказала Дженис, оглядывая мусор, который люди накидали через решетку. – Гадость какая… Это что, чизбургер?

– Ну, я даже не знаю… Если там есть сыр…

– Ой, смотри! – Она что-то подобрала. – Сотовый! Подожди… Нет, облом. Он разряжен.

– Если ты закончила копаться в мусоре, может, полезем дальше?

Буквально на брюхе мы проползли по помойке, слишком омерзительной для описания, и наконец добрались до вычурной крышки вертикального люка, отделявшей нас от поверхности земли.

– Где это мы? – спросила Дженис, прижавшись носом к частой бронзовой решетке и разглядывая ноги спешащих по делам прохожих. – Какая-то площадь. Огромная!

– Елки зеленые! – вырвалось у меня. Я же видела это место много раз, правда под другим углом. – Это же Кампо! – Я стукнула по крышке. – Ого! Твердая.

– Эй! Э-эй! – Дженис вытянулась, чтобы слышнее получилось. – Меня кто-нибудь слышит? Есть здесь кто-нибудь?

Через несколько секунд недоверчивое юное личико с зелеными губами и рожком мороженого появилось за решеткой макушкой вниз.

– Чао! – сказала она, улыбаясь, как в скрытую камеру. – Меня зовут Антонелла.

– Привет, Антонелла, – сказала я, пытаясь вывернуть голову и встретиться с девочкой взглядом. – Мы тут типа застряли. Ты не могла бы… найти кого-нибудь, кто поможет нам выбраться?

Через двадцать бесконечных минут Антонелла вернулась с парой голых ступней в мужских пляжных шлепанцах.

– Маэстро Липпи?! – Я так изумилась, увидев моего друга художника, что у меня почти пропал голос. – Здравствуйте, вы меня помните? Я спала у вас на кушетке!

– Конечно, я вас помню! – просиял маэстро. – Как поживаете?

– Кгхм… Вы не посмотрите, можно ли снять эту штуку? – Я просунула пальцы сквозь частую решетку. – Мы здесь вроде как застряли. А это моя сестра, познакомьтесь.

Маэстро Липпи опустился на колени, чтобы лучше нас разглядеть.

– Вы ходили туда, куда не следовало?

Я нерешительно улыбнулась:

– Боюсь, что да.

Художник нахмурился.

– Вы нашли ее могилу? Украли ее глаза? Разве я не сказал вам оставить их там, где они есть?

– Мы ничего такого не делали! – Я украдкой покосилась на Дженис проверить, достаточно ли невинный у нее вид. – Мы заблудились, вот и все. Как вам кажется, мы могли бы как-то… – я снова стукнула по крышке люка, и снова она оказалась очень жесткой, – отвинтить эту штуку?

– Конечно, – не колеблясь, ответил он. – Это очень легко.

– Вы уверены?

– Уверен ли я! – патетически воздел руки маэстро. – Да я сам ее сделал!

Ужином в тот вечер стала паста примавера из банки, приправленная веточкой розмарина с подоконника маэстро Липпи, а на закуску – большая упаковка пластырей на наши ссадины. Мы насилу уместились за столом в его мастерской, разделив столешницу с картинами и растениями в горшках в разной степени увядания, но все равно художник и Дженис весело болтали, как старые друзья.

– Вы сегодня очень молчаливы, – сказал мне маэстро, отсмеявшись и подливая нам вина.

– Джульетта поссорилась с Ромео, – объяснила за меня Дженис. – Он сравнил ее с луной и сильно промахнулся.

– А! – сказал маэстро Липпи. – Он приходил сюда вчера вечером с несчастным видом. Теперь я понимаю почему.

– Он был здесь вчера? – переспросила я.

– Да, – кивнул художник. – Сказал, что вы не похожи на картину, что вы гораздо красивее и куда более – как он выразился? – ах да, фатальны. – Маэстро игриво улыбнулся и поднял бокал.

– А он случайно не упоминал, – резко сказала я, не успев смягчить тон, – почему играет со мной в чокнутые игры, вместо того чтобы прямо сказать: «Я Ромео»? Я же принимала его за другого!

Маэстро Липпи удивился.

– Но разве вы его не узнали?

– Нет! – Я горестно схватилась за голову. – Не узнала. Кстати, как и он меня.

– А что вы можете нам рассказать об этом парне? – спросила Дженис. – Многие знают, что он Ромео?

– Все, что мне известно, – пожал плечами маэстро Липпи, – он не хочет называться Ромео. Его только родственники так зовут. Это большой секрет, не знаю почему. Он взял себе имя Алессандро Сантини…

Я судорожно втянула воздух:

– И вы с самого начала знали его имя? Почему же мне не сказали?

– Я был уверен, что вам это известно! – парировал маэстро. – Вы же Джульетта! Может, вам нужны очки?

– Извините, – перебила Дженис, потирая ссадину на локте. – А откуда вы знаете, что он Ромео?

Маэстро Липпи остолбенел:

– Я… я…

Дженис вытянула из упаковки новую полоску пластыря.

– Только не говорите, что знали его в прежней жизни.

– Нет, – нахмурился маэстро. – Я узнал его по фреске в палаццо Публико. А потом увидел у него на руке орла Марескотти… – Взяв меня за руку, он указал на внутреннюю сторону предплечья: – Вот здесь. Разве вы не замечали у него татуировку?

На несколько секунд я погрузилась в воспоминания и вновь оказалась в подвале палаццо Салимбени, куда пришла жаловаться, что меня кто-то преследует, и где старалась не обращать внимания на татуировку Алессандро. Даже когда я узнала, что это у него не просто сувенир с буйных весенних вылазок в Амстердам, в отличие от двусмысленных картинок на животе Дженис, мне не пришло в голову, что это готовый ответ на загадку. Я слишком увлеклась поисками дипломов и предков на стенах его кабинета, чтобы понять, что этот человек не выставляет свои добродетели в серебряных рамочках, а повсюду носит их с собой в той форме, которую они принимают.

– Ей не очки нужны, – заключила Дженис, потешаясь над моим приступом самоанализа и глазами в кучку, – а новая голова.

– Не подумайте, что я меняю тему, – сказала я, потянувшись за сумкой, – но не могли бы вы нам кое-что перевести? – Я подала маэстро Липпи текст на итальянском из маминой шкатулки, который уже несколько дней таскала с собой в надежде найти добровольного переводчика. Сперва я собиралась обратиться к Алессандро, но что-то меня удержало. – Это может оказаться небезынтересным для нас.

Маэстро взял листки и прочел заголовок и первые абзацы.

– Это, – сказал он не без удивления, – трактат «La Maledizione sul Muro», «Проклятие на стене». Довольно длинный текст. Точно будете слушать?

VI.II

 
Чума, чума на оба ваши дома!
Я из-за них пойду червям на пищу…
 

ПРОКЛЯТИЕ НА СТЕНЕ

Сиена, год 1370-й от Рождества Христова

Существуют малоизвестные легенды, участниками которых стали видные люди, поэтому дело замяли прежде, чем оно получило огласку. Наша легенда начинается со святой Екатерины, которая с раннего детства прославилась необычайными способностями. Калечные и увечные шли к ней со всей Сиены, и всех она исцеляла своим прикосновением. Став взрослой, Екатерина посвятила себя уходу за больными в лечебнице при Сиенском соборе Санта-Мария делла Скала, где у нее была маленькая келья с кроватью.

Однажды за святой Екатериной прислали из палаццо Салимбени. Придя, она заметила, что весь дом охвачен страхом. Четверо суток назад, сказали ей, здесь состоялось пышное венчание. Невестой была красавица Мина из рода Толомеи. Хозяева задали великолепный бал, ибо женихом был сын Салимбени, и два семейства пировали вместе, празднуя долгий мир песнями и обильными возлияниями.

Но когда в полночь жених вошел в спальню, невесты там не оказалось. Он спрашивал слуг, но никто ее не видел, и Салимбени встревожился. Что случилось с Миной? Сбежала ли она по доброй воле или похищена врагами? Но кто осмелится оскорбить благородных Толомеи и Салимбени? Немыслимо, неправдоподобно! Жених обегал весь дом, обыскал каждый закоулок, спрашивал слуг и стражников, но ничего не узнал. Мина не могла покинуть дом незамеченной, да и сердце молодого человека уверенно говорило «нет» подобному предположению. Он был красивым юношей с добрым сердцем, девушка никогда не убежала бы от него. В конце концов молодой Салимбени вынужден был открыть правду отцу и тестю, и вскоре Мину уже искал весь дом.

Ее искали много часов – в спальнях, в кухне, даже на чердаке, – пока не раздалась утренняя песнь жаворонка. Тогда поиски прекратили. Но когда забрезжил новый день, старейшая женщина клана, монна Сесилия, спустилась в зал к горевавшим гостям, предрекавшим новую войну с теми и этими, послушала их и сказала:

– О, мои скорбящие господа, пойдемте со мной, и я найду вашу Мину. Ибо есть в доме место, где вы не искали, и чует мое сердце, что она там.

Монна Сесилия повела их вниз, в глубокое подземелье, где находились старинные казематы, и показала, что все двери были открыты хозяйскими ключами, связку которых невесте вручили во время брачной церемонии. Монна Сесилия сказала, что сюда не ходят много лет, боясь кромешного мрака. Старики, приглашенные на свадьбу, пришли в ужас, что юной невесте отдали ключи от этих тайных дверей, и спускались, распаляясь от злости и холодея от страха. Ибо они знали, что под домом Салимбени много мрака, что всякое происходило там еще до Великой чумы и лучше это предать забвению. И они шли за старой монной Сесилией с факелами, все эти знатные, великие мужи, и не верили своим глазам.

Наконец они подошли к комнате, которая в старину служила камерой для наказаний. Старая монна Сесилия остановилась, остановились и все мужчины, и до них донесся слабый звук, похожий на чей-то плач. Заслышав его, молодой жених вбежал в камеру первым. Когда пламя факела осветило дальний угол пыточной, все увидели невесту, сидевшую на полу в тонкой голубой ночной сорочке. Она дрожала от холода и была так напугана, что завизжала при виде мужчин, не узнавая никого, даже своего отца.

Конечно, ее на руках отнесли наверх, в светлые комнаты, и завернули в шерстяную накидку, и дали ей воды и лакомств, но Мина только дрожала и отталкивала угощение. Отец пытался поговорить с ней, но она отворачивалась и не глядела на него. Наконец несчастный взял ее за плечи и ласково спросил:

– Разве ты не помнишь, что ты моя малышка Мина?

Но Мина оттолкнула его руки и сказала странным, чужим, мрачным как смерть голосом:

– Нет, я не ваша Мина. Меня зовут Лоренцо.

Можно представить себе ужас обоих семейств, когда они увидели, что Мина помешалась. Женщины начали молиться Деве Марии, мужчины – обвинять друг друга в том, что они плохие отцы и братья и что они нашли бедняжку слишком поздно. Только старая монна Сесилия осталась спокойной. Она села рядом с Миной, погладила ее по волосам и постаралась снова разговорить.

Но Мина лишь раскачивалась взад-вперед и ни на кого не смотрела, пока монна Сесилия не сказала:

– Лоренцо, дорогой мой Лоренцо, я знаю, что они с тобой сделали!

И тогда Мина посмотрела на старуху и снова залилась слезами. Старая монна Сесилия обняла ее и так сидела долго-долго. Спустя много часов они уснули на брачном ложе. И теперь три дня Мина спит, и ей снятся сны, ужасные сны. Она будит весь дом своими воплями, поэтому оба семейства решили позвать святую Екатерину.

Выслушав эту историю, святая Екатерина поняла, что монна Мина одержима духом. Но она не испугалась. Она пришла и села на кровать молодой женщины, и провела там всю ночь, беспрестанно молясь, и к утру монна Мина очнулась и вспомнила, кто она.

И настала в доме великая радость, и все воздавали хвалу святой Екатерине, хотя она и бранила их за это, говоря, что хвалить должно только Христа. Но даже в этот радостный час монна Мина не была весела. Когда ее спросили, что ее тревожит, она ответила, что у нее есть послание от Лоренцо и она не сможет успокоиться, пока не передаст его. Можно представить, в какое уныние пришли домашние, когда молодая госпожа снова заговорила о вселявшемся в нее духе, однако сказали ей:

– Хорошо, мы готовы выслушать твое послание.

Но монна Мина не могла вспомнить послание и снова зарыдала. Все пришли в ужас. Неужели, шептались вокруг, она снова потеряет рассудок?

Но мудрая святая Екатерина вложила в руку монны Мины перо, обмакнутое в чернила, и сказала:

– Дорогая моя, пусть Лоренцо напишет свое послание твоей рукой.

– Но я не умею писать! – вскричала Мина.

– Пусть, – ответила святая Екатерина. – Зато Лоренцо умеет писать, и его рука будет двигать твоей.

Монна Мина взяла перо и некоторое время сидела, ожидая, чтобы ее рука двинулась, а святая Екатерина молилась за нее. Наконец монна Мина встала без единого слова, вышла из комнаты, словно сомнамбула, и направилась к лестнице, и стала спускаться вниз, вниз, в глубокое подземелье, и все последовали за ней. И когда она пришла в каземат, где ее нашли, то подошла к стене и стала писать на ней пальцем. Пока она писала, мужчины подходили к ней с факелами и смотрели, что она делает. Они спрашивали ее, что она пишет, но монна Мина отвечала:

– Читайте!

А когда ей говорили, что она пишет невидимое, она возражала:

– Нет, все здесь, разве вы не видите?

Тогда святая Екатерина послала мальчика в мастерскую своего отца принести краску для одежды, и обмакнула пальчик монны Мины в эту краску, и попросила обвести написанное. И монна Мина исписала всю стену – женщина, которая никогда не училась писать и читать, – и начертанное ею повергло доблестных мужей в великое смятение. Вот какое послание дух Лоренцо вывел рукой монны Мины:

 
Чума на оба ваши дома,
Огонь на ваши кровли,
Вы будете брести по колено в крови,
Ваши дети будут вечно стенать под безумной луной,
Пока вы не исправите содеянного, на коленях
покаявшись перед Пресвятой Девой,
И Джульетта проснется и увидит своего Ромео.
 

Закончив послание, монна Мина без сил упала на руки жениха, назвала его по имени и попросила увести ее прочь из этой ужасной комнаты, ибо ее зарок исполнен. Так он и сделал и, плача от счастья, понес ее наверх, в светлые комнаты, и монна Мина никогда больше не говорила голосом Лоренцо. Но она не забыла, что с ней случилось, и решила узнать, кто был этот Лоренцо и почему говорил через нее.

Отец и свекор сделали все возможное, чтобы скрыть от нее правду, но монна Мина была большой упрямицей – настоящей Толомеи. Когда молодой супруг уезжал по делам, она долгие часы сидела со старой монной Сесилией, и слушала истории давних лет, и спрашивала, спрашивала без конца. И хотя старуха сначала побаивалась, она все-таки решилась облегчить душу признанием, чтобы страшная правда не умерла вместе с ней.

Монна Сесилия рассказала монне Мине, что в той камере, где она написала на стене ужасное проклятие, молодой монах по имени Лоренцо много, много лет назад написал эти слова своей кровью. В этом каземате его держали и пытали, пока он не умер.

– Но кто?.. – спросила монна Мина, перегнувшись через стол и взяв узловатые руки старой монны Сесилии в свои. – Кто сделал с ним такое и за что?

– Это сделал человек, – поникнув головой, ответила старая монна Сесилия, – о котором я давно перестала думать как о моем отце.

Этот человек, рассказывала монна Сесилия, был главой клана Салимбени в эпоху Великой чумы и правил единовластно, как деспот. Некоторые защищали его, объясняя, что, когда он был маленьким, нанятые Толомеи бандиты убили мать на его глазах, но это не оправдывает взрослого, поступавшего так же. Салимбени был жесток к врагам и суров к домашним; когда ему надоедала очередная жена, он запирал ее в одной из своих крепостей и наказывал слугам лишь изредка ее кормить, а после смерти супруги женился на следующей. Он становился старше, а жен выбирал все моложе, но под конец даже юность уже не прельщала его, и в своем безрассудстве он воспылал нечестивым желанием к молодой женщине, чьих родителей он сам приказал убить. Ее звали Джульетта.

Несмотря на то что Джульетта уже была тайно обвенчана с другим и что сама Пресвятая Дева, как считали люди, благословила молодую пару, Салимбени силой добился брака с ней и этим деянием нажил себе самого страшного врага, какого только может иметь смертный, ибо все знают – Дева Мария не любит, чтобы человек мешал ее планам. Исход был самым печальным: насильственный брак принес лишь смерть и страдания. Не только молодые любовники покончили с собой, но и старший сын Салимбени пал в безнадежной схватке, защищая честь своего отца.

Обезумев от оскорблений и выпавших ему горестей, Салимбени схватил и подверг пыткам брата Лоренцо, который тайно помогал юным любовникам в их злополучной связи. Салимбени пригласил дядю Джульетты, мессира Толомеи, засвидетельствовать наказание наглого монаха, сорвавшего благородный план объединения враждующих кланов путем брака. Этих двоих и проклял брат Лоренцо в своем последнем письме на стене: мессира Салимбени и мессира Толомеи.

Когда монах умер, Салимбени велел закопать тело под полом каземата, как было у него принято, а слуги смыли кровавое послание и заново побелили стену. Но вскоре обнаружилось, что этого отнюдь не достаточно, чтобы поправить дело.

Несколько ночей спустя брат Лоренцо явился ему во сне и предостерег, что ни вода, ни мел не уничтожат проклятие. Салимбени преисполнился страха и закрыл старую пыточную, где на стене остались злые чары. Вскоре до него дошли людские толки, что он проклят и что Дева Мария ищет для него наказание. Об этом говорили везде – на улицах, на рынке, в церкви; даже оставаясь один, Салимбени продолжал слышать голоса. Когда в палаццо произошел большой пожар, Салимбени не усомнился, что это действует проклятие Лоренцо, призвавшего «огонь на ваши кровли».

Примерно в то же время до Сиены дошел слух о «черной смерти». Пилигримы, возвращавшиеся с Востока, рассказывали об ужасной чуме, выкосившей больше городов и деревень, чем могущественная армия, но большинство сиенцев считали, что чума поражает только язычников. Они были уверены, что Дева Мария раскроет над Сиеной свой благословенный покров, как делала уже много раз, и что молитвы и свечи не подпустят к городу чуму, если она все же придет из-за моря.

Салимбени слишком долго жил иллюзией, что все хорошее в его жизни происходит исключительно благодаря его незаурядности. Теперь, когда беда была на пороге, он привычно подумал, что и это дело его рук. И он стал одержим идеей, что он, и только он сам, причина всех своих несчастий и что по его вине чума надвигается на Сиену. В своем безумии он велел извлечь тела Джульетты и Ромео, закопанные на пустыре, и похоронить в самой священной земле, какая только есть, чтобы заглушить молву, или, точнее, голоса в его голове, обвинявшие его в смерти юной пары, чью любовь благословили Небеса.

Он так хотел помириться с призраком Лоренцо, что провел много ночей, глядя на проклятие, переписанное на кусок пергамента, ища способ «исправить содеянное и на коленях покаяться перед Пресвятой Девой». Он даже посылал за самыми знающими профессорами университета и просил совета, как заставить Джульетту «проснуться и увидеть своего Ромео». И в конце концов именно профессора подсказали ему решение.

Чтобы избавиться от проклятия, сказали они, Салимбени должен прежде всего осознать, что богатство есть зло и что человек, владеющий золотом, не может считаться счастливым. Осознав это, Салимбени без всякого сожаления сможет отдать большую часть своего огромного состояния тем, кто, не жалея сил, борется с проклятием, то есть им, университетским профессорам. И пусть Салимбени закажет дорогой памятник, это наверняка покончит с проклятием и вернет страдальцу здоровый сон без потусторонних визитеров. Салимбени будет спать спокойно, зная, что, расставшись с нечестивым богатством, он купил прощение целому городу и остановил эту якобы грозящую всем чуму.

Памятник, растолковали ему, нужно установить на могиле Джульетты и Ромео и покрыть чистым золотом. Это должна быть скульптура, изображающая молодую пару, как описано в последних строках проклятия Лоренцо. Нужно вынуть драгоценные камни из тиары Джульетты и вставить в глаза фигурам: изумруды – Ромео, голубые сапфиры – Джульетте. На подножии статуи надлежит высечь слова:

 
Здесь лежит стойкая и верная Джульетта,
Которую силой любви, с милостью Божьей,
Разбудит Ромео, ее законный супруг,
В час неизреченной милости.
 

Таким образом Салимбени сможет искусственно воссоздать момент воскресения, позволив двум юным любовникам снова увидеть друг друга и соединиться навеки, а жители Сиены, увидев скульптуру, будут называть Салимбени щедрым и благочестивым человеком.

Для поддержания этого мнения Салимбени нужно распространять историю о своем добросердечии и заказать пьесу, в которой он предстанет невинным как агнец. Пьеса должна быть о Ромео и Джульетте и содержать, как всякое талантливое произведение, побольше стихов и путаницы, ибо люди скорее станут слушать краснобая-сочинителя с трогательными враками, чем честного зануду.

Тех, кто не уймется и будет трубить о виновности Салимбени, нужно заставить замолчать золотом либо железом. Только вырвав злые языки, Салимбени сможет когда-нибудь обелить себя в глазах сиенцев, и его снова начнут поминать в молитвах и говорить про него Небесам.

Таковы оказались советы университетских ученых мужей. Выслушав их, Салимбени рьяно взялся за дело. Прежде всего, он вырвал языки профессорам, чтобы они не успели возвести на него клевету. Во-вторых, нанял местного поэта накропать историйку о двух злополучных любовниках, чья трагическая гибель была виной исключительно их самих, и приказал читать ее на уроках чтения – не как выдумку, но как позорно замалчиваемую правду. Наконец, Салимбени нанял великого маэстро Амброджио наблюдать за работой над двойной золотой статуей, а когда она была готова – с драгоценными камнями в орбитах глаз, – поставил в часовне четырех вооруженных стражей защищать бессмертную пару.

Но ни золото, ни железо не смогли отвратить «черную смерть». Больше года в Сиене свирепствовала ужасная чума, покрывая здоровые тела черными нарывами и убивая все, к чему прикасалась. Половина горожан умерли – на каждого выжившего приходился один покойник, и вскоре стало не хватать живых, чтобы хоронить мертвых. Улицы были во власти разложения и нечистот, и те, кто еще мог есть, голодали от отсутствия еды.

Когда чума наконец отступила, мир изменился. Доска людской памяти была начисто вымыта, стерлись воспоминания и о добрых делах, и о худых. Выжившие были слишком заняты насущными нуждами, им было не до искусства и старых сплетен, и история Ромео и Джульетты превратилась в слабое эхо иного мира, иногда вспоминаемое, но в основном отрывками. А могила пропала навек, исчезла под огромным курганом умерших от чумы, и мало кто помнил о ценности статуи. Маэстро Амброджио, лично вставлявший драгоценные камни и знавший им цену, как и многие, умер во время чумы.

Выслушав все, что старая монна Сесилия знала о монахе Лоренцо, монна Мина решила, что кое-что все-таки можно сделать, чтобы умиротворить мятежный призрак. Поэтому в день, когда молодой супруг был особенно нежен с Миной, перед тем как отбыть по делам, она приказала шестерым сильным слугам следовать за ней в подземелье и поднять полы в старинной пыточной камере.

Слуги повиновались с неохотой и отвращением, но хозяйка терпеливо стояла рядом, пока ломали пол, и улещивала их обещаниями пирожных и всяких лакомств, поэтому они не осмелились пожаловаться.

За утро они нашли кости не одного, но нескольких человек. Сперва от зрелища смерти и разложения слугам свело желудок, но когда они увидели, что монна Мина даже не дрогнула, хотя и побледнела, преодолели свой страх и вновь взялись за работу. День шел, и слуги прониклись невольным восхищением к молодой женщине, проявляющей несвойственную ее полу твердость, чтобы избавить дом от злых чар.

Когда все останки были найдены, монна Мина приказала завернуть их в саваны и отнести на кладбище, кроме костей, выглядевших как будто не такими старыми, как другие. Она была уверена, что это брат Лоренцо. Не зная, как лучше поступить, она некоторое время просидела рядом с останками, глядя на серебряное распятие, зажатое в кулаке покойного, пока у нее не родился план.

До свадьбы у монны Мины был исповедник, праведный человек с юга, из города Витербо, который часто рассказывал о тамошнем городском соборе Сан-Лоренцо. Вот прекрасное место для останков монаха, подумала Мина. Святые братья помогут ему упокоиться вдали от Сиены, где он познал невыразимые страдания.

К возвращению мужа у монны Мины все было готово. Останки брата Лоренцо были уложены в деревянный гроб, готовый к погрузке на телегу, и к ним прилагалось письмо к священникам Сан-Лоренцо, кратко объясняющее, что в земной жизни этот человек много страдал и заслужил покой. Единственное, чего ей недоставало, чтобы осуществить задуманное, – это разрешения мужа и пригоршни монет, но монна Мина была умной женщиной и всего через несколько месяцев брака поняла, что хорошая ночь наутро делает мужчину на удивление покладистым.

На следующее утро, когда у палаццо Салимбени еще не рассеялся ночной туман, монна Мина стояла у окна своей спальни, слушая мирное дыхание спящего супруга, и смотрела, как телега с гробом уезжает в Витербо. На шее у монны Мины висело серебряное распятие брата Лоренцо, почищенное и отполированное. Первым побуждением молодой женщины было положить его в гроб вместе с останками монаха, но потом она решила сохранить крест как залог их мистической связи.

Она не знала, почему брат Лоренцо объявился через нее и заставил ее руку вывести на стене старое проклятие, навлекшее чуму на род Толомеи, но у нее было чувство, что он сделал это из доброты, намекнув Мине, что в ее силах найти средство все исправить. И пока она не найдет такой способ, то будет хранить у себя распятие, чтобы всегда помнить о строках на стене и о человеке, чья последняя мысль была не о себе, но о Ромео и Джульетте.