Текст книги "Джульетта"

– О ком вы говорите? – Я стиснула руку кузена, чтобы не отвлекался. – Вы знаете, кто на вас напал?

Схватив меня за руку, Пеппо впился в меня горящим взглядом.

– Патрицио, твой отец, всегда верил, что однажды он вернется. Он всегда говорил: когда-нибудь Ромео объявится и все себе вернет – свою жизнь, свою любовь, все, что мы у него отняли…

– Пеппо, – сказала я, поглаживая руку кузена, – вам нужно поспать. – Краем глаза я видела, что Алессандро взвешивает кинжал Ромео на ладони, хмурясь, словно ощущая скрытую в нем тайную силу.

– Ромео, – сонно бормотал Пеппо – успокоительное начало действовать. – Ромео Марескотти. Нельзя же вечно быть призраком. Может, это его месть всем нам за то, как мы обошлись с его матерью. Он же был, как это сказать, un fi glio illegittimo? А, капитан?

– Внебрачным сыном, – впервые вступил в разговор Алессандро.

– Вот-вот, – кивнул Пеппо. – Рожденным вне брака! Получился грандиозный скандал. О, какая это была красавица! А он выставил их на улицу…

– Кто? – спросила я.

– Дед Марескотти. Он был человеком старой закалки. Но красавец, просто красавец! Я до сих пор помню его появление в шестьдесят пятом году – тогда впервые победил Асето. Ах, Тополоне, прекрасный конь!.. Таких уже не сыскать. Тогда они не вывихивали ноги, их не дисквалифицировали, и нам не нужны были всевозможные ветеринары и мэры, чтобы услышать: вы не можете участвовать… Уф! – Он с отвращением потряс головой.

– Пеппо, – потрепала я его по руке. – Вы рассказывали о Марескотти. Ромео, помните?

– А, да! Люди говорили, у мальчишки несчастливая рука. Бывало, к чему прикоснется – все, пиши пропало. Лошади терялись, люди умирали. Вот что говорили в Сиене. А все потому, что его назвали в честь Ромео – видишь ли, родовое имя. Шило у парня было в одном месте. Все ему подавай шумно и быстро – он и минуты не мог посидеть спокойно. Вечно какие-то скутеры, мотоциклы…

– Вы его знали?

– Нет, я только знаю, что о нем говорили. Они не вернулись в Сиену, он и его мать. Никто с тех пор их не видел. Ходила молва, что он вырос в Риме как сорная трава, пошел по дурной дорожке и стал наемным убийцей, а потом умер в Нассирии под чужим именем.

Я обернулась к Алессандро и встретилась с его вдруг потемневшими глазами.

– Вы знаете, где эта Нассирия? – негромко спросила я.

Отчего-то мой вопрос неприятно его поразил. Алессандро взглянул на меня с выражением, которое примерно могло означать: «ушам не верю, что вы об этом спрашиваете». Пеппо глубоко вздохнул и продолжил:

– По-моему, это легенда. Люди любят легенды, трагедии, заговоры.

– Значит, вы в это не верите?

Пеппо снова вздохнул, с трудом удерживая отяжелевшие веки.

– Откуда мне знать, чему теперь верить? Ну что же они не присылают нормального доктора?

В это мгновение дверь распахнулась и в палату ввалилось многочисленное семейство Толомеи, окружив павшего героя воплями и сетованиями. Они явно в общих чертах узнали о случившемся от докторши, потому что жена Пеппо, Пия, посмотрела на меня колючим взглядом, отпихнула в сторону и заняла место подле супруга, а остальные не произнесли ни одного слова благодарности. В довершение моего унижения старая Нонна Толомеи приковыляла к двери, как раз когда я собиралась незаметно выйти. У старухи не было сомнения в том, чья преступная голова повинна в этой заварушке.

– Tu! – зарычала она, направив обвиняющий перст прямо мне в сердце. – Bastarda!

Она сказала что-то еще, но я не поняла. Завороженная ее яростью, как олень светом приближающегося поезда, я стояла столбом, не в силах пошевелиться, пока Алессандро, которому семейные разборки стали уже поперек горла, не взял меня за локоть и не вывел в коридор.

– Фу! – выдохнула я. – Ну и темперамент у этой дамы. Верите ли, это моя тетка. Что она сказала?

– Ерунда, – ответил Алессандро, шагая по больничному коридору со сложной гаммой чувств на лице, основным из которых была тоска по отсутствию под рукой хорошей гранаты.

– Она назвала вас Салимбени! – сказала я, гордясь, что практически уже понимаю итальянский.

– Да, и это был не комплимент.

– А как она назвала меня, я не расслышала?

– Не важно.

– Нет, важно. – Я остановилась посреди коридора. – Как она меня назвала?

Взгляд Алессандро отчего-то смягчился.

– Она сказала: «Ты незаконнорожденная, не считай себя одной из нас».

– Ого. – Я замолчала, переваривая услышанное. – Похоже, здесь никто не верит, что я Джульетта Толомеи. Наверное, я это заслужила. Эта форма наказания специально для таких, как я.

– Я вам верю.

Я вскинула на него глаза, не скрывая удивления.

– Неужели? Это что-то новое. И давно это у вас?

Алессандро пожал плечами и пошел к выходу.

– С той минуты, как я увидел вас в дверях своего кабинета.

Я не знала, как реагировать на неожиданную мягкость, поэтому на первый этаж мы спустились в молчании. Из больницы мы вышли в теплый золотистый свет, который знаменует собой конец дня и начало чего-то менее предсказуемого.

– Джульетта, – сказал Алессандро, повернувшись ко мне и как-то по-хозяйски подбоченившись, – что еще я должен знать?

– Ну, – начала я, щурясь против вечернего солнца, – есть еще парень на мотоцикле…

– Санта Мария!

– Но тут другое. Он просто ездит за мной по всему городу. Я не знаю, чего он хочет.

Алессандро вытаращил глаза.

– Вы не знаете, чего он хочет? Вы хотите, чтобы я вам это сказал?

– Да нет же, ничего такого. – Я отчего-то одернула подол платья. – Это даже не проблема. Вот тип в спортивном костюме вломился в мой номер, поэтому я должна срочно переехать…

– Вы так считаете? – без энтузиазма сказал Алессандро. – Я вам вот что скажу: мы сейчас же идем в полицию.

– Только не в полицию!

– Они скажут, кто напал на Пеппо. Я работаю на Монте Паски, у меня нет доступа к полицейскому регистрационному журналу. Не волнуйтесь, я пойду с вами. Я знаю этих парней.

– Ну да, сейчас! – Я чуть не толкнула его в грудь. – Это такая уловка, чтобы в конце концов посадить меня в тюрьму?

Он выставил руки:

– Если бы я хотел вас посадить, вы думаете, я стал бы ходить вокруг да около?

– Слушайте! – Я выпрямилась, вытянувшись как можно выше. – Я еще раз подчеркиваю: мне не по душе ваши разборки!

Он улыбнулся:

– Однако выходить из игры вы не хотите.

Главное полицейское управление Сиены оказалось очень тихим местом. Без десяти семь неведомым утром или вечером в настенных часах села батарейка; одну за другой просматривая фотографии и отпечатки пальцев плохих парней, я начинала чувствовать себя примерно так же. Чем дольше я смотрела на лица на экране, тем отчетливее понимала, что понятия не имею, как выглядит мой преследователь. В первый раз, когда я видела этого урода, он не снимал темные очки, во второй раз было темно хоть глаз выколи, а в третий раз – сегодня утром – я не отрывала взгляд от пистолета в его руке и позабыла разглядеть физиономию.

– Мне очень жаль, – повернулась я к Алессандро, очень терпеливо сидевшему рядом, упираясь локтями в колени в ожидании моего озарения, – но я никого не узнаю. – Я улыбнулась извиняющейся улыбкой женщине-полицейскому, ведавшей компьютерной базой, понимая, что впустую трачу общее время. – Mi dispiace[36]36
  Мне очень жаль (ит.).


[Закрыть].

– Это ничего, – сказала она, улыбаясь мне как одной из Толомеи. – Отпечатки сверить быстро.

В полицейском участке Алессандро первым делом заявил о грабеже со взломом в Музее Совы. Туда немедленно уехали две патрульные машины: четверо полицейских пришли в восторг, что в кои-то веки им попалось настоящее преступление. Если бандит был достаточно глуп, чтобы наследить в музее, особенно оставить отпечатки пальцев, установление его личности лишь вопрос времени, при условии, что его арестовывали ранее.

– Пока мы ждем, – сказала я, – может, имеет смысл поискать Ромео Марескотти?

Алессандро нахмурился:

– Вы поверили тому, что сказал Пеппо?

– А что такого? Может, это действительно он. И следил за мной тоже он.

– В тренировочном костюме? Вряд ли.

– Почему? Вы что, его знаете?

Алессандро набрал воздуха в грудь.

– Да, и в этой базе его нет. Я уже смотрел.

Я изумленно уставилась на него. Заметив выражение моего лица, Алессандро поморщился и покачал головой:

– Лучше радуйтесь, что это не он. Ромео обычно не отступается, пока не получает то, что ему нужно.

Не успела я спросить еще что-нибудь, как в комнату вошли двое полицейских, и один поставил передо мной ноутбук. Они не говорили по-английски, поэтому Алессандро пришлось поработать переводчиком.

– Они нашли в музее отпечаток пальца, – сказал он. – И хотят, чтобы вы посмотрели фотографии и сказали, не узнаете ли вы кого-нибудь.

Я повернулась к монитору. Пять расположенных в ряд мужских лиц смотрели на меня со смесью апатии и отвращения. Через секунду я ответила:

– На сто процентов не поручусь, но, если вы спросите, кто здесь больше всего похож на типа, который меня преследовал, я отвечу – номер четвертый.

После короткого обмена репликами с офицерами Алессандро кивнул:

– Это он и вломился в музей. Теперь они хотят знать, почему он полез в Музей Совы и для чего следил за вами.

– Может, скажете мне, кто он? – с надеждой спросила я, вглядываясь в их серьезные лица. – Это какой-нибудь… убийца?

– Его зовут Бруно Каррера. В прошлом он был связан с организованной преступностью и работал на очень плохих людей. Некоторое время о нем не было ни слуху ни духу, но вот… – Алессандро кивнул на экран. – Вернулся.

Я снова повернулась к фотографии. Бруно Каррера давно миновал свою лучшую пору. Странно, что этот киллер на пенсии взялся за старое, чтобы украсть кусок старого шелка, не имеющий коммерческой ценности.

– Знаете, просто любопытно… – сказала я не подумав. – А не был ли он связан с человеком по имени Лучано Салимбени?

Полицейские переглянулись.

– Очень умно, – прошептал Алессандро, имея в виду как раз противоположное. – А я думал, вы не хотите до утра отвечать на вопросы.

Подняв глаза, я увидела, что полицейские смотрят на меня с нескрываемым любопытством. Их явно интересовало, зачем конкретно я приехала в Сиену и сколько важной информации утаила от следствия по делу о краже в музее.

– La signorina conosce Luciano Salimbeni?[37]37
  Сеньорита знает Лучано Салимбени? (ит.)


[Закрыть] – спросил один из них у Алессандро.

– Скажите им, что о Лучано Салимбени мне рассказал мой кузен Пеппо, – сказала я. – По его словам, двадцать лет назад тот охотился за нашим фамильным имуществом. Судя по всему, это правда.

Алессандро перевел мой ответ как можно убедительнее, но полицейские не успокоились и продолжали выспрашивать подробности. Это было странное противостояние: они явно очень уважали Алессандро, но в моей истории что-то не вписывалось в обычные рамки. В какой-то момент они вышли из комнаты, и я с недоумением повернулась к Алессандро:

– Это все? Уже можно идти?

– Вы действительно думаете, – устало сказал он, – что они отпустят вас раньше, чем вы объясните, каким образом ваша семья связана с одним из самых разыскиваемых преступников в Италии?

– Связана?! Я только сказала, что у Пеппо было подозрение…

– Джульетта, – наклонился ко мне Алессандро, чтобы никто больше не услышал его слова, – почему вы мне раньше это не рассказали?

Не успела я ответить, как вошли оба полицейских с распечаткой дела Бруно Карреры и попросили Алессандро задать мне пару вопросов об одном абзаце.

– Похоже, вы были правы, – сказал он, пробежав текст. – Бруно выполнял разовые поручения Лучано Салимбени. Один раз был арестован и рассказал какую-то историю о статуе с золотыми глазами… – Он пристально посмотрел на меня. – Вы что-нибудь об этом знаете?

Слегка удивленная, что полиции известно о золотой статуе, пусть даже сведения у них не совсем верные, я все же собралась с духом и решительно мотнула головой:

– Абсолютно ничего.

Дуэль взглядов длилась несколько секунд, но я не дрогнула. В конце концов Алессандро снова уткнулся в распечатку.

– Похоже, Лучано был причастен к гибели ваших родителей. Как раз перед своим исчезновением.

– Исчезновением? Я думала, он умер.

Алессандро даже не взглянул на меня.

– Осторожнее со словами. Я не стану спрашивать, откуда у вас такие сведения. Я полагаю, вы не собираетесь открыть больше того, что уже сказали? – Он украдкой взглянул на меня и продолжил: – В таком случае я предлагаю вам прикинуться расстроенной, чтобы мы могли двигать отсюда. Они уже дважды спросили номер вашей социальной страховки.

– Вы не забыли, – буркнула я себе под нос, – что сами меня сюда затащили?

– А теперь я вас отсюда вытаскиваю. – Он обнял меня и принялся гладить по волосам, словно утешая. – Не расстраивайтесь из-за Пеппо, он поправится.

Подыгрывая, я уткнулась ему в плечо и испустила глубокий прерывистый вздох, который прозвучал почти искренне. Видя, что я убита горем, полицейские наконец отвязались, и через пять минут мы в обнимку вышли из отделения.

– Хорошая работа, – похвалил Алессандро, едва мы отошли достаточно далеко.

– Взаимно. Хотя… день у меня не задался с утра, так что салюта не ждите.

Он остановился. На лбу прорезалась маленькая хмурая морщинка.

– По крайней мере, мы узнали личность человека, который за вами следил. Разве вы не этого хотели, когда пришли в Монте Паски?

Пока мы сидели в отделении, уже стемнело, но воздух был по-прежнему теплым, уличные фонари разливали вокруг мягкий желтый свет, и если бы не скутеры, проносившиеся мимо нас во всех направлениях, пьяцца выглядела бы оперной декорацией, когда после отзвучавшей увертюры вот-вот выйдет исполнитель главной партии.

– Что означает «ragazza»? – спросила я. – Что-нибудь гадкое?

Алессандро сунул руки в карманы и пошел вперед.

– Я подумал, если сказать им, что вы моя девушка, они перестанут спрашивать номер вашей социальной страховки. А заодно и номер вашего телефона.

Я засмеялась:

– И они не удивились, что Джульетта встречается с Салимбени?

Алессандро улыбнулся, но я видела, что мои слова его задели.

– Боюсь, в полицейской академии Шекспира не изучают.

Некоторое время мы молча шли без цели, никуда не спеша.

Строго говоря, можно было уже откланяться, но мне отчего-то не хотелось уходить – не оттого, что в номере меня поджидает Бруно Каррера, просто идти рядом с Алессандро казалось мне естественным и правильным.

– Сейчас подходящий момент вас поблагодарить? – спросила я.

– Сейчас? – Он посмотрел на часы. – Assolutamente si[38]38
  Зд.: абсолютно подходящий (ит.).


[Закрыть]. Да, сейчас самое время.

– Как насчет ужина? Я плачу.

Мое предложение его явно позабавило.

– С удовольствием. А кто же будет стоять на балконе в ожидании Ромео?

– Через балкон ко мне в номер вламывались, помните?

– Понятно. – Его глаза чуть сузились. – Вы хотите, чтобы я вас защищал?

Я открыла рот выпалить какую-нибудь дерзость, но вдруг поняла, что у меня пропало желание это делать. После всего, что случилось и еще могло произойти, я ничего так не хотела, как Алессандро с его пистолетом в постоянные спутники на весь оставшийся срок моего пребывания в Сиене.

– Ну, – сказала я, проглотив гордость, – пожалуй, я бы не стала возражать.

IV.IV

 
Но ты влюблен. Займи же пару крыльев
У Купи дона и порхай на них!
 

Сиена, год 1340-й от Рождества Христова

В день Палио Сиена весело плыла по морю песен. Каждая улица превратилась в реку, каждая пьяцца стала водоворотом религиозного экстаза, и омывшиеся в потоке поднимали с мелей брошенные стяги и штандарты и шествовали по скользкому песчаному дну фортуны, поднося знамена повыше к небесной Владычице, дабы ощутить ее нежное прикосновение.

Этот благочестивый прилив давно прорвал шлюзы – городские ворота, затопив сиенские пригороды до самого Фонтебекки, что двумя милями севернее Порта-Камоллии. Здесь волновался целый океан голов, пристально следивших, как пятнадцать всадников Палио вышли из своих палаток в полном боевом облачении, готовые почтить вновь коронованную Деву удалой лихостью юношей на пороге зрелости.

Почти все утро у маэстро Амброджио ушло на то, чтобы выбраться из города, локтями прокладывая себе дорогу через плотную толпу, запрудившую улицы. Не знай художник за собой вины, он бы сто раз сдался и повернул обратно с полпути в Фонтебекки. Но он не мог. Как гнусно чувствовал себя старый маэстро в это чудесное утро! Какой роковой ошибкой стало его непрошеное вмешательство в судьбу молодых людей! Не поспеши он соединить красоту с красотой единственно ради красоты, Ромео не узнал бы, что Джульетта жива, а она бы не откликнулась всей душой на его страсть.

Непостижимым образом любовь к прекрасному в одночасье превратила маэстро в преступника. Как жестоко со стороны Фортуны преподать урок старику ценой счастья молодой пары! Или он заблуждается, ища возвышенные объяснения своему проступку? Действительно ли фальшивая гуманность, а не что-то иное, соединила этот изначально обреченный союз? Возможно ли, чтобы маэстро передал собственное тайное желание прекрасному телу Ромео и что все надежды на счастливый союз молодых были всего лишь способом получить воображаемый доступ в спальню новобрачной?

Маэстро не увлекался мистическими аллегориями, если они не были частью композиции и богатого заказа, но ему пришло в голову, что легкая тошнота, которую он ощущал при мысли о себе как о похотливом старом кукловоде, сродни тому, что ежеминутно ощущает Господь Бог, если вообще что-нибудь чувствует. Ведь он, в конце концов, явление божественное, а божественному полагается быть бесстрастным. В противном случае маэстро искренне сочувствовал Господу, ибо история человечества суть не что иное, как бесконечная река скорби.

С Девой Марией дело иное. Она была человеком и знала, что означает страдать. Она всегда выслушает смиренную жалобу и проследит, чтобы Бог поразил громом и молнией кого следует. Как красавица-жена могущественного властителя, она поможет и похлопочет, зная, как тронуть Божественное сердце. Именно ей Сиена вверила ключи от своих ворот, а Богоматерь особенно снисходила до жителей Сиены, защищая их от врагов, как мать маленького сына, который ищет спасения в ее объятиях от притеснений братьев.

Маэстро один мучился предчувствием неотвратимого апокалипсиса. На лицах зевак, которых он расталкивал в своем крестовом походе на Фонтебекки, торопясь успеть до начала скачек, не лежали мрачные тени, все пировали, никто никуда не спешил. Отвоевав место у дороги, можно было не торопиться на место старта. Конечно, в Фонтебекки сегодня есть на что посмотреть – пышные палатки, традиционные фальстарты, знатные семейства, чьи сыновья принимают участие в скачках, – но что может сравниться с приближающимся громоподобным гулом пятнадцати галопирующих боевых коней, несущих к победе юных рыцарей в сверкающих доспехах?

В Фонтебекки запыхавшийся маэстро направился прямо к штандарту с орлом. Ромео уже вышел из желтой палатки в сопровождении своих кузенов и других родственников-мужчин, сегодня на редкость неулыбчивых. Даже команданте Марескотти, всегда находивший слова поддержки, выглядел как солдат, попавший в засаду. Он сам держал лошадь под уздцы, когда Ромео садился в седло, и только он один обратился к сыну.

– Не страшись, – услышал маэстро слова команданте, поправлявшего бронированный намордник, закрывавший голову коня. – Он стоит как ангел, но полетит как дьявол.

Ромео молча кивнул, неразговорчивый от волнения, и взял поднесенное копье, украшенное флагом с орлом, – с этим копьем ему сегодня предстояло скакать. Если Пресвятая Дева будет к нему благосклонна, на финише он обменяет это копье на палио. Если же паче чаяния Богородица сегодня настроена ревниво, он последним во ткнет свое копье в землю перед собором и получит в руки живую свинью как символ своего позора.

Когда вынесли шлем, Ромео заметил маэстро Амброджио и так удивился, что даже лошади передалось его состояние.

– Маэстро! – воскликнул он со вполне понятной горечью в голосе. – Пришли нарисовать картину моего поражения? Уверяю вас, оно будет весьма зрелищным, с точки зрения художника.

– Вы правы, – покорно отозвался маэстро Амброджио, – насмехаясь надо мной. Я вручил вам карту, приведшую прямо к несчастью, и сейчас ничего так не хочу, как исправить причиненное зло.

– Ну так исправляй, старик! – сказал Ромео. – И лучше поспеши, ибо я вижу, что барьер натянут.

– Я так и поступлю, – сказал маэстро. – Если позволите говорить с вами прямо…

– На околичности нет времени, – согласился команданте Марескотти. – Давай выслушаем его.

Маэстро Амброджио откашлялся. Тщательно отрепетированная речь, которую он готовил все утро, сразу вылетела из головы – он едва мог припомнить начало, но необходимость вскоре пересилила красноречие и он выпалил свои секреты в том порядке, в котором сам их узнал.

– Вы в большой опасности, – начал он. – И если вы мне не поверите…

– Верим! – рявкнул команданте. – Говорите по делу!

– Один из моих учеников, Гассан, – продолжил маэстро, – подслушал разговор в палаццо Салимбени вчера вечером. Он писал ангела на потолке – херувима, кажется…

– К дьяволу херувимов! – взревел команданте Марескотти. – Как Салимбени удумал навредить моему сыну?

Маэстро набрал воздуха в грудь.

– План, если не ошибаюсь, следующий: здесь, в Фонтебекки, не станут делать ничего – слишком много зрителей. Но на полпути, у Порта-Камоллии, где дорога расширяется, сын Толомеи и еще кто-нибудь попытается загородить вам дорогу и столкнуть в канаву. Если сын Салимбени получит над вами преимущество, то удовлетворится тем, что задержал вас. Но это только начало. Когда вы въедете в город, будьте осторожны, проезжая по территории контрад, которые контролирует Салимбени. В Маджионе и Санто-Стефано на башнях будут люди, которым приказано бросать в вас чем-нибудь тяжелым, если вы будете в числе первых трех всадников. В Сан-Донато и Сант-Эгидио будет поспокойнее, но если вы возглавите скачки и у вас будут шансы на победу, то покушения и там не избежать.

Ромео взглянул на отца:

– Что ты об этом думаешь?

– То же, что и ты, – ответил команданте. – Никакой неожиданности, этого я и ожидал. Но благодаря маэстро у нас появились конкретные сведения. Ромео, ты должен вырваться вперед и удержаться в авангарде. Не щади коня, скачи, и все. У Порта-Камоллии ты должен пропустить соперников одного за другим, пока не окажешься четвертым.

– Но…

– Не перебивай меня! Я хочу, чтобы ты ехал четвертым, пока не выедешь из Санто-Стефано. Тогда можешь прибавить и стать третьим или вторым, но не первым. Не лезь в лидеры, пока не проедешь палаццо Салимбени, понял?

– Это слишком близко от финиша! Мне не обогнать первого!

– Обгонишь.

– Слишком мало времени! Это никому никогда не удавалось!

– Разве сей факт, – мягче сказал команданте Марескотти, – раньше останавливал моего сына?

Завывание труб с места старта оборвало разговор. На голову Ромео надели шлем с головой орла и опустили забрало. Семейный каноник наскоро благословил – возможно, в последний раз – юношу, и художник поймал себя на мысли, что всей душой желает успеха нервно гарцевавшему коню. Уповать Ромео оставалось лишь на милость Девы Марии.

Когда пятнадцать верховых выстроились у натянутых канатов, толпа начала скандировать имена своих любимцев и врагов. У каждого клана были свои сторонники и антагонисты; ни одна семья не снискала всеобщей любви или презрения. Даже у Салимбени был кружок преданных прихлебателей-клиентов, и по таким торжественным случаям, как сегодняшний, честолюбивые заимодавцы ожидали за свою круглогодичную щедрость награды – горячей народной поддержки.

Среди всадников, занявших места на старте, мало кто думал о чем-то еще, кроме предстоящей дороги. Одни переглядывались, другие упорно отводили глаза; мобилизованных святых покровителей было как египетской саранчи, последние оскорбления летели как стрелы в закрывающиеся городские ворота. Время для молитв прошло, советов уже не слушали, сделанные ставки отменить стало уже нельзя. Каких бы демонов, добрых или злых, ни вызвала к жизни слившаяся воедино горячая душа сиенцев, они ожили, и только соперничество в скачках могло свершить правосудие. Здесь правил не закон, но судьба, не право, но шанс, и победителей, как известно, не судят.

– Пусть сегодня, – молился про себя маэстро Амброджио, – Ты, Божественная Дева, отпразднуешь Твою коронацию в раю снисхождением к нам, бедным грешникам, молодым и старым. Умоляю Тебя, сжалься над Ромео Марескотти и защити его от зла, разъедающего город изнутри, как червь, пожирающий чрево какого-нибудь бедняги. А я обещаю, буде Ты убережешь его от смерти, посвятить остаток жизни Твоей красоте. Но если он сегодня умрет, значит его толкнула на смерть моя рука, и от печали и позора эта рука никогда больше не возьмется за кисть.

Выехав на старт под знаменем с орлом, Ромео чувствовал, как липкая паутина заговора оплетает его все теснее. Все знали о его дерзком вызове Салимбени и неугасаемой вражде между кланами; видя участников Палио, люди не столько гадали, кто победит, но кто останется в живых после скачек.

Ромео оглядывал других всадников, прикидывая свои шансы. Полумесяц – сын Толомеи, Тебальдо, – явно был в сговоре с Диамантом, сыном Салимбени, Нино, и даже во взглядах Петуха и Быка сквозило предательство. Только Сова кивнул ему со сдержанной симпатией друга, но, с другой стороны, у Совы много друзей.

Когда упали веревочные барьеры, Ромео даже не успел толком въехать на назначенную местом старта площадку. Он был слишком занят, разглядывая других наездников и пытаясь разгадать их игру, чтобы смотреть на магистрата, исполнявшего обязанности судьи. Впрочем, Палио всегда начиналось с десятка фальстартов: судья без долгих колебаний возвращал всех на старт и заново давал отмашку. Это давно стало частью скачек.

Но не сегодня. Впервые в истории Палио горн не протрубил отмену после первого старта. Несмотря на замешательство и одну отставшую лошадь, четырнадцати всадникам позволили продолжать. Скачки начались. Слишком шокированный, чтобы чувствовать что-либо, кроме вспышки ярости из-за нечестного судейства, Ромео наклонил копье вперед, плотно зажав его локтем, пришпорил коня и стрелой полетел догонять остальных.

Основная группа наездников вырвалась так далеко вперед, что невозможно было разглядеть лидера. В щель шлема он видел лишь густую пыль и недоверчивые лица, обернувшиеся навстречу, – лица зрителей, ожидавших увидеть молодого влюбленного в авангарде. Не обращая внимания на крики и жесты – одни ободряющие, другие угрожающие, – Ромео поскакал прямо через взбудораженную толпу, отдав поводья и молясь про себя, чтобы умный конь не подвел.

Команданте Марескотти тщательно просчитал риск, давая сыну жеребца. С кобылой или мерином Ромео имел бы хорошие шансы на победу, но хорошие шансы – это слишком мало, когда на карту поставлена жизнь. Жеребец означал все или ничего. Да, не исключено, что Цезарь начнет грызться с другими лошадьми, увяжется за кобылой или даже сбросит наездника, чтобы показать мальчишке, кто здесь главный, но, с другой стороны, у него есть необходимый запас силы, чтобы набрать скорость в опасной ситуации, а главное, конь по натуре был победителем.

Цезарь обладал и другим ценным качеством, которое в нормальных обстоятельствах было бы совершенно бесполезным для Палио, но сейчас стало для Ромео единственной возможностью нагнать лидеров скачек: конь на редкость хорошо брал препятствия.

В правилах Палио ничего не говорилось о том, что нельзя съезжать с дороги. Если наездник стартовал в Фонтебекки и заканчивал свой путь у Сиенского собора, его вполне могли признать победителем Палио. Не было необходимости оговаривать точный маршрут, потому что еще ни у кого не хватало глупости попытаться срезать путь. Поля по обе стороны дороги были кочковатые, там пасся скот, сушилось сено, да еще их перегораживали разнообразные заборы с калитками. Тому, кто решился бы сократить дорогу по полю, предстояло столкнуться с массой препятствий – пустячных для коня с наездником в тунике, но смертельно опасных для лошади, несущей всадника в полном облачении и с тяжелым боевым копьем.

Ромео колебался недолго. Остальные четырнадцать участников скакали на юго-запад, огибая двухмильную петлю, которую делала дорога и выходившую как раз к Порта-Камоллии. Это был его шанс.

Заметив просвет в орущей толпе, он направил Цезаря туда, свернув с дороги на недавно сжатое пшеничное поле, и напрямик поскакал к городским воротам.

Конь с радостью принял вызов и рванул через поле с большей энергией, чем показывал на дороге. Заметив впереди первую деревянную изгородь, Ромео стянул шлем с орлом и швырнул его в первый подвернувшийся стог. В правилах не оговаривалось, как именно должен быть одет всадник, – обязательным было лишь копье с эмблемой клана. Боевую броню и шлемы всадники носили исключительно в целях самозащиты. Выбросив шлем, Ромео стал уязвимым для тумаков соперников и для предметов, намеренно сброшенных из высоких окон городских башен, но понимал, что если не облегчит Цезарю ношу, то конь, как бы силен ни был, просто не доскачет до города.

Перелетев через первую изгородь, Цезарь тяжело приземлился с другой стороны. Ромео, не теряя времени, сорвал стальной нагрудник с плеч и швырнул его посреди свиного загона, по которому как раз скакал. Следующие два заборчика были ниже первого, и конь легко взял препятствия. Ромео поднимал копье высоко над головой, чтобы оно случайно не застряло в жердях. Уронить копье с цветами Марескотти означало проиграть скачки, пусть даже перед собором он появится первым.

Все, кто видел его в тот день, клялись, что Ромео замахнулся на невозможное. Преимущество в расстоянии практически сводилось на нет многочисленными прыжками; снова выехав на дорогу, он в лучшем случае оказался бы так же далеко позади остальных, как и на старте, не говоря уже о том, какой вред был причинен коню, галопирующему меж скирд и ям, скачущему, как взбесившаяся собака по августовской жаре.

К счастью, Ромео не знал, что у него нет шансов, и не подозревал, что выехал на дорогу впереди группы наездников благодаря не совсем обычным обстоятельствам. Где-то на дороге неизвестный зевака выронил корзину с гусями прямо под ноги лошадям, и в создавшейся суматохе в одного из всадников, принадлежавшего к известному клану из палаццо с башней, прицельно полетели тухлые яйца – в отместку за аналогичный инцидент, имевший место год назад. Подобные проделки традиционно были частью Палио, но, как правило, практически не влияли на исход скачек.

Некоторые во всем видели руку Девы Марии: в гусях, в задержке на старте, в волшебных перелетах Ромео через семь изгородей, – но для четырнадцати всадников, галопировавших привычным путем, неожиданное появление Ромео впереди всех стало подлинными происками дьявола. Они устроили настоящую погоню, кипя ненавистью, а тем временем дорога воронкой сужалась перед аркой Порта-Камоллии.