Текст книги "Джульетта"

V.II

 
И добродетель стать пороком может,
Когда ее неправильно приложат.
Наоборот, деянием иным
Порок мы в добродетель обратим.
 

С башни Манджия полумесяц Кампо выглядел как рука с веером игральных карт рубашкой вверх. Хороший символ для города, где столько тайн. Кто бы мог подумать, что в таком прекрасном месте могут процветать типы вроде зловещего мессира Салимбени, если, конечно, им ничто не препятствует?

В дневнике маэстро Амброджио не было ничего, что позволило бы предположить наличие у Салимбени хоть каких-то достоинств вроде щедрости Евы-Марии или очарования Алессандро, но, даже если он обладал таковыми, это ничего не меняло. Он жестоко расправился со всеми, кого любила Джульетта, за исключением монаха Лоренцо и ее сестры Джианноццы.

Большую часть ночи я вытирала слезы, читая о злоключениях юных влюбленных. Тощая стопка оставшихся страниц не оставляла надежды. Боюсь, Ромео с Джульеттой не прожили мирно и счастливо до самой старости; не литературные пируэты, но суровая реальность превратила их жизнь в трагедию. Ромео, судя по всему, мертв – заколот в живот моим кинжалом! – а Джульетта в руках подлого врага. Осталось узнать, умрет ли она тоже до окончания дневника.

Возможно, поэтому я была не в лучшем настроении, стоя в девять утра на верху башни Манджия в ожидании своего Ромео на мотоцикле. Или меня не оставляло беспокойство, потому что я отлично знала, что не должна была приходить? Какая женщина согласится на свидание с незнакомцем на смотровой площадке высоченной башни? И какой мужчина проводит ночи в шлеме с опущенным щитком, общаясь с людьми посредством теннисных мячей?

Но я пришла.

Ибо если этот таинственный байкер и впрямь потомок средневекового Ромео, я просто обязана посмотреть, как он выглядит. Прошло больше шести сотен лет с тех пор, как наши предки были разлучены при жестоких обстоятельствах, но до сего времени их трагический роман остается одной из величайших поэм о любви.

Как могла я оставаться равнодушной, когда вдруг появился самый важный (для меня) исторический персонаж! С той самой минуты, как маэстро Липпи впервые просветил меня насчет существования современного Ромео Марескотти, любящего вино, искусство и ночную Сиену, я втайне мечтала о встрече, но когда получила просьбу о свидании – вполне осязаемую, выведенную красными чернилами и с лихо закрученной подписью, – меня охватило волнение, сильно смахивавшее на тошноту. Такую тоскливую дурноту ощущаешь, предавая кого-то, чье доброе мнение о тебе страшно не хочется терять.

Этот кто-то, поняла я, сидя на амбразуре, откуда открывался до боли прекрасный и восхитительно надменный вид на город, был Алессандро. Да, он Салимбени, и нет, он не любит Ромео, но его редкая гостья – улыбка – была такой искренней и заразительной, что я не могла ее забыть.

Но это просто смешно! Мы знакомы всего неделю, и большую часть времени готовы были вцепиться друг другу в глотку, активно подстрекаемые моей предубежденной родней. Даже Ромео и Джульетте не пришлось изначально преодолевать такой вражды! Но госпожа история, при всей своей любви к повторам, хоть и заставила нас плясать под дудку Шекспира, но произвела кардинальную перестановку ролей в любовном треугольнике.

Снисходительно признав влюбленность в Алессандро, я сразу начала жалеть Ромео. По словам кузена Пеппо, он уехал на чужбину, спасаясь от гонений, вынудивших его мать покинуть Сиену. Какова бы ни была цель его возвращения, он сильно рисковал, предложив мне встретиться на башне Манджия. За одно это я должна быть ему благодарна.

Даже если он окажется не ровней Алессандро, я дам ему шанс за мной поухаживать (если у него возникнет желание) и не буду упрямо закрывать свое сердце, как Джульетта от Париса после знакомства с Ромео. А может, я опережаю события и все, чего он хочет, – просто поговорить? Если дело обстоит так, это будет, честно говоря, огромным облегчением.

Услышав наконец шаги на лестнице, я поднялась с каменной амбразуры и пригладила платье одеревеневшими руками, приготовившись к квазилегендарному свиданию. Мне пришлось подождать, пока герой поднимался по длинной винтовой лестнице. Стоя на площадке с твердым намерением почувствовать симпатию, я невольно обратила внимание, что, судя по тяжелому дыханию и сделанным через силу последним шагам, я была в гораздо лучшей форме, чем Ромео.

Наконец мой запыхавшийся преследователь появился, обмахиваясь шлемом, с кожаным костюмом, перекинутым через руку, и я перестала что-либо понимать.

Это была Дженис.

Мне трудно сказать, в какой именно момент в наших отношениях наметилось потепление. В детстве мы жить не могли без ссор, но так бывает у большинства людей, и, однако, почти все достигают зрелости, не утратив расположения брата или сестры.

Но на всякое правило есть свое исключение. Я не могу вспомнить, когда в последний раз обнимала свою сестру или вела с ней разговор, не перешедший в ребяческую перебранку. Всякий раз при встрече мы снова превращались в восьмилетних, затевая привычную (самую примитивную) форму спора. От выражений типа «Потому что я так сказала!» или «Я первая взяла!» большинство людей отвыкают, как от пустышки, но для нас с Дженис это были краеугольные камни философии наших отношений.

Тетка Роуз придерживалась мнения, что со временем все образуется, если поровну распределять любовь и конфеты. Всякий раз, когда мы обращались к ней с просьбой нас рассудить, она обычно не дослушивала до конца – дел у нее других нет, что ли, – и выдавала стандартные рецепты: поделиться либо не ссориться.

«Ну хватит! – говорила она, протягивая руку к хрустальной вазочке с шоколадными крендельками, стоявшей на тумбочке, чтобы легко было доставать с кресла. – Будьте умницами! Джули, не ссорься с Дженис и одолжи ей все, что она хочет: книгу, куклу, пояс, сумку, шляпу, туфли, – чтобы наконец в доме наступила тишина. Бога ради!»

Мы уходили восвояси с нерешенными проблемами, и Дженис давилась от смеха над моим поражением и собственным незаслуженным триумфом. Сестра вечно зарилась на мои вещи, потому что ее собственные ломались или становились старыми, и ей было проще присвоить мои, чем обзавестись деньгами и пойти купить новые. Вот мы и уходили от кресла после очередного перераспределения имущества, когда я лишалась своих вещей, получив взамен черствый шоколадный кренделек из вазы. При всех своих разглагольствованиях о честности тетка Роуз была вечным генератором плохих нечаянных последствий; весь адский путь моего детства вымощен ее благими намерениями.

В старших классах я уже не искала у нее помощи, а бежала на кухню и жаловалась Умберто, который, сколько помню, вечно точил ножи под очередную оперу, включенную на полную мощность. Всякий раз, когда у меня исторгался старый как мир вопль: «Так нечестно!» – он отвечал: «А кто тебе сказал, что в жизни все честно?» И когда я немного успокаивалась, спрашивал: «Так что ты хочешь, чтобы я сделал?»

Став старше и умнее, я поняла, что правильный ответ на этот вопрос звучит так: «Ничего, я сама справлюсь». Я бегала к Умберто не затем, чтобы он проучил Дженис, хотя это было бы неплохо, а потому, что он не боялся по-своему заверить меня, что я лучше ее и заслуживаю от жизни большего. Подразумевалось, что добиваться этого я должна сама. Жаль только, что он ни разу не сказал мне как.

Всю жизнь я бегала поджав хвост в поисках шанса, который Дженис не сможет перехватить или испортить, но где бы я ни закапывала мои сокровища, она всегда разнюхивала заначки и умела изгадить все так, что оставалось только выбросить. Если я берегла новые шелковые балетки для гала-концерта, то, открыв коробку, обнаруживала, что сестрица уже их надевала, оставив завязки запутанными, а однажды, когда я принесла домой коллаж фигуристов, над которым трудилась в школе несколько недель, сестрица тут же приклеила сверху картонного Биг-Берда из «Улицы Сезам».

Не важно, как далеко я уходила или сколько тухлятины разбрасывала, чтобы сбить погоню со следа, младшая сестра вечно прибегала за мной с высунутым языком и скакала вокруг с игривым лукавством, оставляя свой еще горячий «номер два» на моем пути.

На верхней площадке башни Манджия все вспомнилось мне разом – все бесчисленные причины ненавидеть Дженис, словно кто-то запустил слайд-шоу плохих воспоминаний в моей голове, и меня впервые в жизни затрясло от бешенства.

– Сюрприз! – сказала сестрица, уронив кожаный костюм и шлем и разводя руки, как актриса на поклоне.

– Какого черта ты здесь делаешь? – прошипела я срывающимся голосом. – Так это ты разъезжала за мной на этом дурацком мотоцикле? И письмо… – Я выхватила записку из сумочки, смяла в комок и швырнула в нее. – За идиотку меня принимаешь?

Дженис с ухмылкой упивалась моей яростью.

– Но ты же приперлась на эту башню! Ой! – Она скорчила гримасу фальшивого сочувствия, которую усвоила с пяти лет. – Я угадала? Ты плавда думала, что я Ломео?

– Так, – сказала я, стараясь оборвать ее смех. – Пошутила, и хватит. Не зря прилетела, значит. А теперь прошу меня извинить. Чем с тобой оставаться, лучше сунуть голову в биде.

Я сделала шаг, чтобы обойти ее и спуститься вниз по лестнице, но Дженис живо загородила дверь.

– Ну нет, – прошипела она. Гримаса сочувствия превратилась в злобную мину. – Сначала отдай мне мою долю!

Я вытаращила глаза:

– Что-что?

– То-то, – сказала она. Ее глаза подозрительно заблестели. Не знай я сестрицу, решила бы, что она для разнообразия прикидывается потерпевшей стороной. – Я без гроша. Банкрот я.

– Ну так позвони по «горячей линии» помощи миллионерам, – съязвила я, невольно копируя сестрицу. – Ты же вроде недавно унаследовала состояние от человека, которого мы оба хорошо знали?

– Ха-ха! – Дженис криво улыбнулась. – Золотые горы от тетушки Роуз с ее триллионами!

– Вот и не скули, – огрызнулась я. – Насколько я помню, ты сорвала джекпот. Если тебе мало, обращайся к кому побогаче. – Я двинулась к лестнице, не собираясь отступать. – Отошла. С. Моей. Дороги, – чеканя каждое слово, сказала я, и – поразительно! – Дженис подчинилась.

– Гляньте на нее! – с издевкой бросила она, когда я прошла мимо. Другая на моем месте приняла бы выражение ее глаз за зависть. – Принцесса в изгнании!

Я побежала вниз по лестнице, не утруждая себя ответом. Было слышно, как Дженис торопливо подобрала свои причиндалы и поскакала за мной. Всю винтовую лестницу она бежала сзади, крича сперва сердито, потом огорченно, а у подножия башни в ее голосе прорезались такие непривычные нотки, как отчаяние.

– Подожди! – вопила она, используя мотоциклетный шлем в качестве буфера, когда налетала на кирпичную стену. – Нам надо поговорить! Остановись! Джулс! Я серьезно!

Но я не собиралась останавливаться. Если у Дженис действительно было что сказать, почему она сразу не раскололась? Для чего эти выкрутасы на байке и красные чернила? Для чего сейчас было тратить добрых пять минут на кривлянье? Если, как проговорила сестрица в своем куцем монологе, она уже умудрилась промотать наследство, я вполне могу понять ее настроение, но это, черт побери, не мои проблемы!

Спустившись, я решительным шагом пересекла Кампо, оставив Дженис морочить голову себе самой. «Дукати-монстр» стоял перед палаццо Публико, как лимузин у Киноакадемии на церемонии вручения «Оскара», и трое крепких полицейских в темных очках нетерпеливо поджидали крупно попавшего байкера.

Эспрессо-бар Малены был единственным местом, где Дженис меня не сразу найдет, рассудила я. Если вернуться в гостиницу, уже через несколько минут под балконом послышится рев мотоцикла, описывающего восьмерки у фонаря.

Поэтому я буквально бегом побежала по пьяцца Постьерла, оборачиваясь каждые десять шагов, чтобы убедиться в отсутствии мотопогони. Горло все еще стискивал гнев. Когда я ворвалась в бар, с грохотом хлопнув дверью, Малена встретила меня громким смехом:

– Dio mio, что с тобой? Ты как будто выпила слишком много кофе!

Видя, что я не в силах отвечать, она повернулась и налила в высокий бокал воды из-под крана. Пока я пила, она облокотилась на стойку, не скрывая любопытства.

– Тебе кто-то… досадил? – спросила она. Выражение ее лица говорило, что, если дело в этом, у нее есть еще несколько двоюродных братьев, кроме Луиджи-парикмахера, которые будут просто счастливы мне помочь.

– Ну… – начала я, не зная, как продолжать. Оглянувшись, я с облегчением убедилась, что в баре почти пусто, а немногочисленные посетители заняты своими разговорами. Такой возможности я ждала с той минуты, как Малена вчера упомянула семью Марескотти.

– Скажите, я правильно расслышала, – бросилась я как в воду головой, не дав себе времени на колебания, – что ваша фамилия Марескотти?

Вопрос вызвал у Малены широкую улыбку.

– Certamente![42]42
  Конечно! (ит.)


[Закрыть] Я урожденная Марескотти. Теперь я замужем, но здесь, – прижала она ладонь к сердцу, – я всегда останусь Марескотти. Ты уже видела палаццо?

Я кивнула со сдержанным восхищением, сразу вспомнив о весьма мучительном концерте, который посетила два дня назад с Евой-Марией и Алессандро.

– Прекрасный дом. Я тут думала… Мне кое-кто сказал… – Замявшись, я почувствовала, что краснею. Как бы ни сформулировала свой следующий вопрос, я все равно выставлю себя круглой дурой.

Видя мое волнение, Малена ловко выудила из-под прилавка бутылку чего-то домашнего и щедро плеснула мне в бокал.

– Вот, – сказала она. – Особый рецепт Марескотти. Сразу повеселеешь. Чин-чин.

– Но сейчас только десять утра, – запротестовала я, совершенно не желая пробовать мутную жидкость непонятного состава.

– Ба! – сказала Малена. – Может, в Фирензе и десять утра…

Честно проглотив самую отвратительную бурду, какую мне доводилось пробовать с тех пор, как Дженис оставила бродить самодельное пиво у себя в шкафу, я отважилась спросить:

– А у вас есть родственник по имени Ромео Марескотти?

Перемена, произошедшая в Малене, когда она поняла мой вопрос, была почти невероятной. Из лучшего друга, приналегшего на стойку, чтобы выслушать мои проблемы, она превратилась в мегеру, которая выпрямилась с возмущенным фырканьем и резко заткнула бутылку.

– Ромео Марескотти, – сказала она, забирая мой пустой бокал и протирая стойку хлестким движением полотенца, – мертв. – Когда она подняла на меня взгляд, еще секунду назад лучившийся добротой, я увидела в ее глазах боль и подозрение. – Он был моим двоюродным братом. А что?

– О-о. – Разочарование тяжелым камнем упало в желудок, вызвав странное головокружение. Или это все фамильный ликерчик? – Извините, ради бога, зря я… – Вряд ли сейчас стоило говорить о том, что мой кузен Пеппо подозревал Ромео во взломе и краже из музея. – Просто маэстро Липпи, художник, сказал, что знаком с ним…

Малена фыркнула с явным облегчением.

– Маэстро Липпи, – сказала она, понизив голос и покрутив пальцем возле уха, – разговаривает с призраками. Он… – Она поискала подходящее слово, но ничего не придумала.

– Есть еще один человек, – продолжала я, подумав, что надо решить этот вопрос раз и навсегда. – Глава службы безопасности Монте Паски, Алессандро Сантини. Вы его знаете?

Глаза Малены широко раскрылись от удивления, но тут же сузились.

– Сиена – маленький город, – сказала она, и по ее тону я поняла – где-то здесь зарыта вонючая крыса.

– А для чего, как вы считаете, – тихо спросила я, надеясь, что мои вопросы не разбередят старую рану, – кому-то нужно повсюду трубить, что ваш кузен Ромео жив?

– Он так сказал? – Малена пристально смотрела мне в лицо, и во взгляде читалось больше недоверия, чем печали.

– Долго объяснять, – уклончиво ответила я. – В общем, это я его спросила о Ромео, потому что я… Джульетта Толомеи.

Я не рассчитывала, что Малена поймет связь между этим именем и Ромео Марескотти, но шок на ее лице свидетельствовал, что она прекрасно знает, кто такая Джульетта Толомеи – и нынешняя, и историческая. Переварив этот неожиданный поворот, она отреагировала очень мило: протянула руку и легонько ущипнула меня за нос.

– Я знала, что ты не просто так ко мне пришла. – Она помолчала, словно ей хотелось что-то сказать, но она знала, что не должна этого делать. – Бедная Джульетта, – сказала она наконец с сочувственной улыбкой. – Мне хотелось бы подтвердить, что он жив, но я не могу.

Разговор с Маленой заставил начисто забыть о Дженис, поэтому для меня стало неприятным сюрпризом наткнуться на нее сразу на выходе. Сестрица подпирала стенку, как ковбой, убивающий время до открытия салуна.

Увидев ее, сияющую торжеством – выследила меня! – я сразу вспомнила мотоцикл, письмо, башню, ссору, вздохнула и пошла в другую сторону, мало заботясь, куда иду, лишь бы она за мной не увязалась.

– Что у тебя с этой перезрелой красоткой? – Дженис едва не запуталась в собственных ногах, пытаясь меня нагнать. – Хочешь заставить меня ревновать?

Я так устала от нее, что остановилась посреди пьяцца Постерла, резко повернулась и заорала на нее:

– Тебе что, по буквам повторить? Отвяжись от меня!

За прожитые вместе годы я много чего говорила сестрице, случалось, и похлеще, но, видимо, в отсутствие, простите за каламбур, привычной почвы под ногами мой ответ попал ей камнем в лоб и на долю секунды она опешила – можно сказать, чуть не заплакала.

С отвращением отвернувшись, я пошла дальше, но сестрица не отставала, ковыляя на своих высоченных каблуках и то и дело спотыкаясь на булыжной мостовой.

– Ладно! – крикнула она, расставив руки для равновесия. – Извиняюсь за мотоцикл. И за письмо извиняюсь. Я не знала, что ты так к этому отнесешься. – Видя, что я не отвечаю и не останавливаюсь, она застонала и побежала за мной, прихрамывая на обе ноги. – Джулс, я знаю, что ты бесишься, но нам правда надо поговорить. Помнишь завещание тетки Роуз? Оно фальши… Ай-й!

Должно быть, она подвернула ногу, потому что, когда я обернулась, Дженис сидела посреди улицы, держась за щиколотку.

– Что ты сказала о завещании? – спросила я, медленно подходя на несколько шагов.

– Ты прекрасно слышала, – мрачно буркнула она, разглядывая сломанный каблук. – Оно оказалось подложным. Я решила, что это твоих рук дело, поэтому не объявилась сразу по приезде, но так и быть, допускаю скрепя сердце, что ты тут ни при чем.

У моей противной сестрицы неделя тоже выдалась не сахар. Для начала, рассказывала она, хромая рядом, забросив руку мне на шею, она обнаружила, что наш семейный адвокат мистер Гэллахер на самом деле им не был. Как ей это удалось узнать? А объявился настоящий Гэллахер. Во-вторых, завещание, которое лжеадвокат отдал нам на похоронах, оказалось фикцией. Тетке Роуз давно уже нечего было кому-то оставлять – наследник автоматически получал только ее долги. В-третьих, на следующий день после моего отъезда в дом явились два полицейских и страшно наорали на нее за то, что она сорвала желтую ленту. Какую еще желтую ленту? Ну, ленту, которой оклеили здание, ведь внутри находилось место преступления.

– Место преступления? – Несмотря на палящее солнце, у меня по спине пробежал холодок. – Тетку Роуз что, убили?!

Дженис пожала плечами, насколько позволяла ее неустойчивая поза.

– Кто знает. На теле было много синяков, хотя она и умерла во сне.

– Дженис! – Мысли закружились вихрем, но больше всего мне хотелось отчитать сестрицу за легкомыслие. Неожиданная новость, что кончина тетки Роуз могла не быть мирной и естественной, как описывал Умберто, петлей сдавила горло, едва не задушив.

– Что? – яростно ответила она. – Ты думаешь, очень весело целую ночь сидеть в комнате для допросов и… отвечать, действительно ли… – она едва смогла выговорить, – я любила ее?

Я пристально посмотрела на профиль Дженис, не припоминая, когда в последний раз видела ее плачущей. С размазанной тушью и в испачканной при падении одежде она выглядела почти нормальным человеком и плакала скорее всего от боли в ноге и немного от тоски по тетке и накопившегося разочарования. Сообразив, что для разнообразия могу побыть в роли лидера, я перехватила ее покрепче и попыталась переключить внимание с бедной тети Роуз на насущные проблемы.

– Не поняла, а куда смотрел Умберто?

– Ха! – Слезы у Дженис сразу высохли. – Ты хочешь сказать, Лучано? – Она взглянула на меня, проверяя, достаточно ли я шокирована. – Хорошо, что спросила. Старый добрый Бёрди оказался нелегальным эмигрантом, головорезом, гангстером – выбирай. Все эти годы он скрывался в нашем розовом саду, пока его разыскивали и копы, и мафия. Ну, естественно, старые дружки-бандиты его в конце концов нашли, и он… – Она прищелкнула пальцами свободной руки: – Фьюить, драпанул!

Я перестала сдерживать дыхание, несколько раз с трудом сглотнув, чтобы сдержать рвущийся обратно особый ликер семейства Марескотти, который должен был поправить мне настроение, но лишь жестоко разочаровал.

– А фамилия его не Салимбени, часом?

От удивления Дженис даже забыла, что не может наступить на левую ногу.

– Ух ты, господи! – восхитилась она, снимая руку с моей шеи. – Значит, ты все-таки замешана в этом дерьме!

Тетка Роуз часто говорила, что наняла Умберто за вишневый пирог. Он действительно умел готовить невероятно вкусные десерты, но основная причина заключалась в том, что без Умберто тетка была беспомощна. На нем было все: кухня, сад, дом, – и при этом он умел делать вид, что его вклад – сущий пустяк по сравнению с глобальными задачами, которые шутя решает тетка Роуз, вроде составления букета для обеденного стола или отыскания трудных английских слов в Оксфорд ском словаре.

Подлинный гений Умберто заключался в способности заставить нас верить в нашу самостоятельность, словно он потерпел бы неминуемую неудачу, распознай мы его руку во всем хорошем. Он был всесезонным Санта-Клаусом, которому только в радость раздавать подарки крепко спящим.

Как большинство событий нашего детства, первое появление Умберто на пороге нашей американской жизни всегда было окутано покровом молчания. Ни Дженис, ни я не могли припомнить времени, когда его с нами еще не было. Когда изредка под пристальным оком полной луны мы лежали в кроватях и старались превзойти друг друга воспоминаниями о подробностях нашего экзотического детства в Тоскане, Умберто всегда в них присутствовал.

В каком-то смысле я любила его больше, чем тетку Роуз, – он всегда принимал мою сторону и называл меня своей маленькой принцессой. Он никогда не говорил прямо, но все чувствовали его подспудное неодобрение отвратительных манер Дженис и тонкую поддержку всякий раз, когда я решала не следовать ее примеру.

Когда Дженис просила у него рассказать сказку на ночь, то получала короткую нравоучительную моралите, где в конце обязательно отрубали кому-нибудь голову. Когда же я сворачивалась клубочком на кухонной лавке, Умберто приносил мне особое печенье в синей жестянке и рассказывал нескончаемые истории о рыцарях, прекрасных девах и зарытых сокровищах. Когда я подросла и начала что-то понимать, он уверял меня, что Дженис свое получит, и очень скоро. Куда бы в жизни она ни пошла, она потащит за собой свой ад, ибо она сама и есть ад, и в свое время она поймет, что ее характер и есть ее наказание. Я, напротив принцесса, и однажды, если я не поддамся дурному влиянию и удержусь от непоправимых ошибок, встречу симпатичного принца и вручу ему мое волшебное сокровище.

Как же мне было не любить Умберто?

Перевалило за полдень, когда мы с Дженис выложили друг другу все свои новости. Сестрица пересказала все, что узнала в полиции об Умберто, вернее, о Лучано Салимбени, – надо признаться, негусто, а я рассказала все, что случилось со мной после приезда в Сиену.

Мы ели ленч на пьяцца дель Меркато с видом на улицу Недовольных и глубокую зеленую долину. Официант сообщил, что за долиной пролегает мрачная дорога с односторонним движением, улица Врат Правосудия, в конце которой в Средние века казнили приговоренных.

– Прелестно, – сказала Дженис, положив локти на стол и шумно прихлебывая суп риболлито. Недолгая грусть ее развеялась как облачко. – Неудивительно, что старый Верди не хотел сюда возвращаться.

– Все же я не могу поверить, – пробормотала я, вяло ковыряя свою еду. Вид обедающей Дженис всегда начисто лишал меня аппетита, а тут еще такие новости. – Если он действительно убил маму и папу, отчего не прикончил и нас?

– Знаешь, – сообщила Дженис, – иногда мне казалось, что он это планирует. Ей-богу, у него глаза становились как у серийного убийцы.

– Может, он мучился от раскаяния? – предположила я.

– Или, – перебила Дженис, – мы были ему нужны – по крайней мере ты, – чтобы выцарапать мамину шкатулку у мистера Макарони.

– Вот интересно, – продолжала я, пытаясь применять логику там, где простой логики было недостаточно, – мог он нанять Бруно Карреру следить за мной?

– Ну ясное дело! – выкатила глаза Дженис. – Можешь не сомневаться, он и твоим барсиком манипулирует.

Я посмотрела на нее тяжелым взглядом, которого сестрица не заметила.

– Надеюсь, ты говоришь не об Алессандро?

– Ммм, Алессандро, – сказала она, словно пробуя имя на язык. – Ладно, отдаю его тебе, Джулс. Такого и подождать не грех, если только он не в упряжке с Бёрди.

– Ты отвратительна, – сказала я, не позволяя себя расстроить. – И ты ошибаешься.

– Неужели? – Дженис не любила ошибаться. – Тогда объясни, почему он вломился в твою комнату?

– Что?!

– То самое. – Она неторопливо макнула последний ломтик хлеба в оливковое масло. – В ту ночь, когда я спасла тебя от ищейки по имени Бруно и ты в стельку упилась с артмейстером, Алессандро устроил адскую вечеринку в твоем номере. Не веришь? – Она сунула руку в карман, радуясь возможности раскрыть, так сказать, мне глаза. – Тогда сама посмотри.

Вынув сотовый телефон, она показала мне серию нечетких фотоснимков человека, забирающегося на мой балкон. Нигде не было видно, что это именно Алессандро, но Дженис утверждала, что это был он, а я знаю сестрицу достаточно давно, чтобы заметить на ее лице редкие подергивания мышц около рта, начинавшиеся, когда она говорила правду.

– Мне очень жаль, – сказала она почти искренне, – что накрылись твои маленькие фантазии, но тебе нужно знать, что твой Винни-Пух ходит не только за медом.

Я швырнула ей телефон, не зная, что сказать. За последние несколько часов на меня обрушилось слишком много информации, и я, как переполненная водой губка, отказывалась воспринимать что-нибудь еще. Сперва Ромео, мертвый и похороненный, потом Умберто, переродившийся в Лучано Салимбени, а теперь еще и Алессандро…

– Не смотри на меня коброй! – прошипела Дженис, привычно узурпируя стратегическую моральную высоту. – Я тебе услугу оказываю! Представь, что ты влюбилась в этого парня, а потом узнала, что его интересуют только фамильные драгоценности!

– Почему бы тебе не оказать мне еще одну услугу? – Я откинулась на спинку стула, чтобы оказаться как можно дальше от Дженис. – Объясни, во-первых, как ты меня нашла, а во-вторых, для чего этот идиотский спектакль с Ромео.

– Ни слова благодарности, и так всю жизнь! – Дженис снова полезла в карман. – Если бы я не спугнула Бруно, ты, может, сейчас валялась бы мертвой! На, смотри, если тебя волнует, придира чертова. – Она швырнула письмо через стол, едва не попав в миску с соусом. – Сама читай. Это настоящее письмо настоящей тетки Роуз, которое мне отдал настоящий мистер Гэллахер. Да, воздуху в грудь набери – это все, что она нам оставила.

Дрожащими руками она прикурила свою одну-в-неделю сигарету. Я смахнула крошки с конверта и достала письмо. Оно было на восьми листах, исписанных теткиным почерком, и, судя по дате, тетка Роуз оставила его у мистера Гэллахера несколько лет назад.

Вот что там было.

Мои дорогие девочки!

Вы часто спрашивали о своей маме, но я для вашего же блага не говорила вам правды: боялась, что если вы узнаете, какая она была, то захотите во всем ей подражать. Однако я не хочу унести правду с собой в могилу, поэтому решила написать обо всем, что боялась вам открыть.

Вам известно, что Диана переехала ко мне жить, когда погибли ее родители и младший брат, но вы не знаете, как именно они умерли. Это была очень печальная история и огромный удар для нее. По-моему, она так никогда и не оправилась от этой потери. Случилась автомобильная авария – на дороге в предпраздничный день было много машин. Диана рассказывала, что у них с братом вышла ссора и она первая затеяла драку. Кажется, она так и не простила себе. Это был сочельник. Она никогда не открывала свои рождественские подарки. Диана была очень верующей девочкой, гораздо благочестивее своей старой тетки. Я хотела ей помочь, но в те дни люди не бегали по психотерапевтам, как взяли моду теперь.

Диана увлекалась генеалогией и считала, что по женской линии ее семья происходит от итальянской знати. Она говорила, что перед смертью моя мать открыла ей одну тайну. Мне показалось странным, чтобы моя мама сказала своей внучке нечто такое, чего никогда не говорила мне или Марии, своим родным дочерям, поэтому я не поверила ни слову, но девочка упрямо повторяла, что мы ведем свой род от шекспировской Джульетты и что на нас лежит проклятие. Она объяснила на свой лад, почему у нас с моим бедным Джимом не было детей и почему ее родители и брат должны были умереть. Я никогда не расспрашивала, просто не мешала ей выговариваться. А когда ее не стало, я все думала, что должна была что-то сделать, как-то ей помочь, но было уже слишком поздно.

Мы с Джимом убеждали Диану закончить колледж и получить диплом, но у нее был слишком непоседливый характер. Не успели мы оглянуться, как она уехала в Европу с единственным рюкзачком за плечами, а через некоторое время написала, что выходит замуж за какого-то итальянского профессора. Я не была у нее на свадьбе. Бедный Джим был уже очень болен, а после его смерти у меня пропало настроение путешествовать. Сейчас я об этом жалею. Диана была совсем одна, с близнецами на руках, потом в их доме случился ужасный пожар и ее муж погиб, а я с ним так и не познакомилась, мир его праху.

Я забрасывала ее письмами, умоляя вернуться домой, но Диана отказалась, такая уж упрямая она уродилась, прости господи. Она купила для себя и вас маленький дом и поклялась продолжать исследования своего мужа. По телефону она говорила, что ее профессор всю жизнь искал фамильное сокровище, способное остановить проклятие, но я опять не поверила ни слову. Я сказала, нехорошо выходить замуж за родственника, пусть даже очень дальнего, но Диана ответила, что должна так поступить, потому что в ней гены Толомеи от матери и бабки, а он носит имя Толомеи, и, значит, они должны соединиться. Мне все это показалось в высшей степени странным. Вас крестили в Сиене и назвали Джульеттой и Джианноццей. Ваша мать утверждала, что такие имена у девочек – семейная традиция.

Я очень старалась убедить Диану вернуться домой, хотя бы приехать в гости, даже покупала билеты, но она была очень увлечена своим исследованием и повторяла, что совсем близко подобралась к сокровищу и что ей нужно встретиться с каким-то человеком по поводу старинного кольца. А вскоре мне позвонили из сиенской полиции и сказали, что произошла ужасная авария и ваша бедная мать погибла. Полицейский добавил, что пока вы у крестных родителей, но скорее всего и вам угрожает опасность, поэтому мне лучше немедленно вас забрать. Когда я за вами приехала, полицейские начали спрашивать, упоминала ли Диана человека по имени Лучано Салимбени, и это очень меня встревожило. Они хотели, чтобы я осталась на слушание дела, но я так боялась, что сразу поехала с вами в аэропорт и улетела домой, не дожидаясь даже бумаг на удочерение. Я сменила вам имена, перекрестив Джульетту в Джулию, а Джианноццу в Дженис, и дала вам свою фамилию, Джейкобс. Я не хотела, чтобы какие-нибудь чокнутые итальянцы вышли на наш след и попытались вас удочерить. Я даже наняла Умберто, чтобы охранять вас и следить, не появится ли поблизости Лучано Салимбени. К счастью, о нем никто больше не слышал.

Я мало знаю о том, чем занималась Диана в Сиене все эти годы, но думаю, она нашла что-то очень ценное и оставила это в Сиене – для вас. Надеюсь, когда найдете, разделите поровну, по-сестрински. Еще от Дианы остался дом, и мне кажется, ее муж был богат. Если в Сиене вас ожидает большое наследство, надеюсь, вы не забудете о бедном Умберто?

Мне очень неловко признаться, но я не так богата, как вы думаете. Я жила на пенсию бедного Джима, но когда умру, вам двоим ничего не останется, кроме долгов. Надо было сказать вам заранее, но я никогда не умела разговаривать на эти темы.

Мне хотелось бы знать больше о сокровище Дианы. Она иногда говорила о нем, но я не слушала – думала, это ее очередная сумасшедшая выдумка. Но в банке в палаццо Толомеи есть человек, который может вам помочь. Не могу, хоть убейте, вспомнить его имя. Он был финансовым консультантом вашей матери и, по-моему, довольно молодым, так что, вероятно, до сих пор пребывает в добром здравии.

Если решитесь ехать, помните, что в Сиене многие верят в истории, которые считала правдой ваша мать. Я очень жалею, что невнимательно слушала ее рассказы. Никому не называйте ваших настоящих имен, за исключением того человека в банке. Может, он поможет вам найти дом. Мне бы хотелось, чтобы вы поехали вместе. Диана тоже хотела бы этого. Давно надо было туда вернуться, но я боялась, что с вами может случиться что-то плохое.

Теперь вы знаете, что я не оставила вам средств к существованию. Но я надеюсь, что с этим письмом у вас, по крайней мере, будет шанс найти то, что не удалось отыскать вашей маме. Сегодня утром я встречаюсь с мистером Гэллахером. Зачем я так долго живу? Мне давно пора умереть, не оставив ничего, даже воспоминаний. Как я не хотела, чтобы вы узнали! Я боялась, что вы тут же сбежи те, как в свое время Диана, и ввяжетесь в неприятности. Но теперь я убедилась – вы все равно найдете приключения, куда бы ни поехали. Я знаю, что означает это выражение ваших глаз. Так смотрела и ваша мама. Я хочу, чтобы вы знали – я молюсь за вас каждый день.

Умберто знает, где хранятся распоряжения на случай похорон.

Благослови Бог ваши невинные сердца!

С любовью, тетя Роуз.