Текст книги "Джульетта"

VIII.III

 
О, сердце змея, скрытого в цветах!
Так жил дракон в пещере этой дивной?
 

Дженис всегда утверждала – нужно хотя бы раз остаться с разбитым сердцем, чтобы повзрослеть и понять, кто ты есть. Для меня эта суровая доктрина всегда была еще одной веской причиной не влюбляться – до недавнего времени. Стоя на галерее и глядя, как Алессандро и Умберто что-то замышляют против меня, я мгновенно поняла, кто я есть. Шекспирова ослица.

Несмотря на все, что я узнала об Умберто за последнюю неделю, первое, что я ощутила, увидев его, – радость. Нелепую, бурную, абсурдную радость, которую смогла обуздать лишь через несколько секунд. Две недели назад, после похорон тетки Роуз, я считала Умберто единственной близкой мне душой и улетала навстречу моим итальянским приключениям не без некоторой вины, что оставляю его одного. Конечно, теперь все изменилось, но это не значит, что я перестала любить Умберто.

Его присутствие повергло меня в шок, но я сразу поняла, что удивляться особо нечему. Едва Дженис обрушила на меня новость, что Умберто не кто иной, как Лучано Салимбени, я догадалась, что, несмотря на дурацкие телефонные расспросы и притворное недоумение по поводу маминой шкатулки, он всегда опережал меня на несколько ходов. Я любила его и защищала от Дженис, настаивая, что она что-то неправильно поняла в своей полиции или у них там какая-то путаница, и его предательство поразило меня в самое сердце.

Как бы ни пыталась я объяснить его присутствие, сомнений быть не могло: Умберто действительно Лучано Салимбени. Он нанял Бруно Карреру, чтобы завладеть палио, а если вспомнить, что люди мерли как мухи, стоило Умберто оказаться неподалеку, именно он удавил несчастного ворюгу его же шнурками.

Больше всего меня поразило, что Умберто выглядел совершенно как всегда. Даже выражение лица было в точности как я помнила – слегка надменное, с толикой приятного удивления, никогда не выдававшее истинных чувств и мыслей.

Это я изменилась.

Я наконец убедилась, что Дженис все эти годы была права: Умберто – психопат, который рано или поздно окончательно свихнется. И насчет Алессандро она не ошиблась, утверждая, что он нисколько в меня не влюблен и все его ухаживания – лишь часть хитроумного плана с целью завладеть сокровищем. Надо было слушать умного человека, а теперь слишком поздно. Как круглая дура, я стояла в галерее, чувствуя, словно кто-то кувалдой грохнул по моему будущему.

Сейчас, думала я, глядя на них через дверь, самое подходящее время заплакать. Но я не могла. Слишком много всего случилось за последние сутки. У меня не осталось в запасе эмоций, и лишь горло сжимал тугой обруч – отчасти от невозможности поверить в происходящее, отчасти от страха.

Тем временем в комнате Алессандро соскочил со стола и что-то произнес Умберто. Я уловила слова «Лоренцо», «Джульетта» и «палио». В ответ Умберто достал из кармана маленький зеленый пузырек, что-то сказал – я не поняла – и энергично встряхнул содержимое, прежде чем отдать флакон Алессандро.

Затаив дыхание и поднявшись на цыпочки, я не могла оторвать взгляд от зеленой склянки, закупоренной пробкой. Что это – яд, снотворное? Для кого? Для меня? Умберто и Алессандро собираются меня убить? Вот когда я по-настоящему пожалела, что не знаю итальянского!

Что бы ни было во флаконе, это стало для Алессандро полной неожиданностью. Он повертел пузырек в руке, и глаза его сделались совершенно демоническими. Отдав его Умберто, он бросил что-то презрительное, и на кратчайший миг я поверила, что, каковы бы ни были гнусные планы Умберто, Алессандро никогда не станет ему помогать.

Умберто пожал плечами и осторожно поставил пузырек на стол, а затем протянул руку, явно ожидая чего-то взамен. Алессандро нахмурился и отдал ему книгу.

Я с первого взгляда узнала потрепанный томик «Ромео и Джульетты» из маминой шкатулки, который позавчера исчез из номера, пока мы с Дженис изображали доморощенных спелеологов в Боттини или сидели в мастерской маэстро Липпи. Неудивительно, что Алессандро названивал в отель: явно хотел убедиться, что меня нет в номере, чтобы без помех взять книгу.

Без единого слова благодарности Умберто принялся жадно листать книгу, не в силах скрыть самодовольство, а Алессандро сунул руки в карманы и подошел к окну.

С трудом сглотнув, чтобы сердце не выскочило из груди, я смотрела на мужчину, который всего пару часов назад повторял, что чувствует себя заново родившимся и очистившимся от всех грехов. Он уже предавал меня, и не с кем попало, а с единственным на свете человеком, которому я доверяла.

В тот момент, когда я решила, что с меня достаточно, Умберто захлопнул книгу и небрежно бросил ее на стол рядом с пузырьком, отпустив замечание, которое я легко поняла и без итальянского. Как и мы с Дженис, бывший дворецкий пришел к выводу, что сама по себе книга не содержит указаний на местонахождение могилы Ромео и Джульетты, а вторая часть шифра отсутствует.

Без всякого предупреждения он пошел к двери. Я едва успела метнуться в тень и спрятаться, как Умберто вышел на галерею и нетерпеливо поманил за собой Алессандро. Вжавшись в нишу в стене, я наблюдала, как они прошли к лестнице и стали спускаться в парадный зал.

Тут наконец к моим глазам подступили долгожданные слезы, но я сдержалась, решив, что я скорее зла, чем опечалена. Прекрасно. Значит, Алессандро ввязался в эту историю исключительно из-за денег, как Дженис и предрекала. В таком случае он мог бы проявить порядочность и не тянуть руки куда не надо. Что касается Умберто, то во всем большом Оксфордском словаре тетки Роуз не хватило бы слов описать мое бешенство. Он манипулировал Алессандро, заставлял следить за мной в оба – а заодно и держать меня обеими руками, целовать своим жадным ртом и делать много чего еще.

Тело приступило к исполнению новорожденного многоходового плана, не дожидаясь одобрения мозга. Кинувшись в комнату, из которой они только что вышли, я схватила книгу и флакон – последний исключительно из вредности – и побежала в комнату Алессандро, где завернула добычу в рубашку, лежавшую на его кровати.

Оглядевшись в поисках вещей, которые можно было интерпретировать как причастные к совершенному надо мной обману, я решила, что наиболее полезным из того, что можно стянуть, будут ключи от «альфа-ромео». Рванув на себя ящик прикроватной тумбочки, я увидела лишь пригоршню мелких иностранных денег, четки и карманный нож. Не закрыв ящик, я принялась обыскивать комнату, стараясь сообразить, куда бы я положила ключи на месте Алессандро.

– О, мессир Ромео, где ж вы изволите хранить ключи от машины?

Наконец мне пришло в голову посмотреть под подушками, и моя догадливость была вознаграждена не только ключами от «альфа-ромео», но и большим черным пистолетом. Не дав себе времени на колебания, я схватила и то и другое, поразившись весу оружия. Не будь я так расстроена, посмеялась бы над собой. Посмотрите на эту пацифистку: куда только делись ее розовые мечты о мире всеобщего равенства без оружия? Пистолет для меня теперь любо-дорого уравнивал шансы.

Вернувшись к себе в комнату, я быстро побросала добычу в свою дорожную сумку. Когда я начала застегивать молнию, мое внимание привлек блеск золотого кольца на пальце. Да, печатка литого золота принадлежит мне, но ведь кольцо символизирует мой духовный – а теперь еще и физический – союз с человеком, дважды вламывавшимся в мой номер и укравшим половину моей карты сокровищ, чтобы отдать ее двуличному негодяю – возможно, убийце моих родителей. Я безжалостно тянула изо всех сил, и наконец кольцо поддалось. Я оставила его на подушке как мелодраматичное последнее «прости» недолгому супругу.

Спохватившись, я сдернула с кровати палио, с трепетом сложила священный стяг и сунула в сумку к остальному. Я не собиралась его как-то использовать – не представляла, как можно даже пытаться его продать, особенно в его теперешнем состоянии, – просто мне не хотелось оставлять знамя им.

Подхватив награбленное, я выскользнула через балконную дверь, не дожидаясь аплодисментов.

Побеги старого винограда, поднимавшегося по стене, оказались достаточно цепкими, чтобы выдержать мой вес. Сначала я сбросила сумку, метя в упругий кустарник, потом, убедившись, что она благополучно приземлилась, приступила к собственному нелегкому спасению.

Продвигаясь по стене дюйм за дюймом, несмотря на трясущиеся руки и ноги, я медленно приблизилась к освещенному окну. Вытянув шею, чтобы убедиться, что в комнате пусто и никого не насторожат шорохи и царапанье по стене, я с изумлением увидела брата Лоренцо и трех монахов, сидевших очень тихо, положив руки на колени, в четырех креслах, повернутых к камину, украшенному свежими цветами. Двое братьев клевали носом, но Лоренцо выглядел так, словно ничто не заставит его смежить веки до наступления утра.

Я висела у окна, держась за лозу, задыхаясь и уже приходя в отчаяние, когда из комнаты надо мной донеслись взволнованные голоса. Судя по звукам, кто-то шумно, в сердцах, выскочил на мой балкон. Сдерживая дыхание, я повисла совершенно неподвижно, пока человек надо мной не ушел в комнату. Однако длительное напряжение оказалось чересчур для винограда. Стоило мне перехватить руки, как лоза затрещала и медленно отошла от стены, отправив меня в головокружительный нырок в густую зелень внизу.

К счастью, я падала с высоты не более десяти футов; к несчастью – попала прямо в розовый куст. Но испуг пересилил боль: выдравшись из колючих веток, я схватила сумку. Саднящие царапины на руках и ногах не шли ни в какое сравнение с колючим предчувствием неудачи, которое я тщетно пыталась прогнать, быстро похромав прочь от лучшей из ночей и ужас нейшего из кошмаров.

Пробравшись через росистую темноту сада, я выпала из цепких кустов на тускло освещенную подъездную дорожку, прижимая сумку к груди. И тут же поняла, что не смогу уехать на «альфа-ромео»: машину закрывали несколько черных лимузинов, которые могли принадлежать только братству Лоренцо. Как ни мало привлекала меня эта перспектива, похоже, обратно в Сиену придется идти пешком.

Стоя на дорожке и умнея на глазах от невезения, я услышала далеко позади захлебывающийся собачий лай. Расстегнув сумку, я на всякий случай достала пистолет и побежала по гравийной дорожке, посылая задыхающиеся молитвы дежурному ангелу-хранителю. Если повезет, я добегу до шоссе прежде, чем меня догонят, и уеду на попутной машине. А если водитель сочтет мой романтический наряд приглашением к дорожному роману, пистолет его быстро урезонит.

Высокие ворота кастелло Салимбени были, разумеется, заперты, и я не стала терять время на переговоры с интеркомом. Просунув руку между прутьями, я осторожно положила пистолет на гравий с другой стороны и перебросила через ворота сумку. Глухой звук внутри сумки дал понять, что флакон лопнул при ударе о землю. Но мне, оказавшейся между высокими воротами и лающими собаками, было некогда об этом переживать: счастье, если конец сегодня придет только пузырьку.

Я схватилась за железные прутья и неуклюже полезла наверх. Однако, не взобравшись и наполовину, я услышала за спиной шорох торопливых шагов по гравию. В панике я попыталась ускорить подъем, но металл был холодным и скользким, и не успела я подтянуться повыше, как твердая рука схватила меня за щиколотку.

– Джульетта! Подожди! – Это был Алессандро.

Сверху я испепелила его взглядом, едва не ослепнув от страха и ярости.

– Отпусти меня! – крикнула я, брыкаясь изо всех сил, чтобы сбросить его руку. – Негодяй! Гореть тебе в аду вместе с твоей треклятой крестной мамашей!

– Спускайся! – Алессандро явно не собирался вступать в переговоры. – Спускайся, пока не разбилась!

Мне наконец удалось высвободить ногу и взобраться повыше.

– Ага, сейчас! Скотина! Да я скорее шею сломаю, чем буду и дальше играть в ваши идиотские игры!

– Да спускайся ты! – Он полез за мной и ухватил меня за юбку. – Дай мне все объяснить! Пожалуйста!

Я замычала от страшной досады. Больше всего мне хотелось выбраться из замка. Что он там может мне сказать? Но Алессандро крепко держал меня за прочный бархатный подол, а я брыкалась в бешенстве и отчаянии.

– Джульетта, пожалуйста, выслушай меня, я все могу объяснить…

Мы были так заняты друг другом, что ни он, ни я не заметили третьего участника сцены, пока с той стороны ворот не прозвучало:

– Так, Ромео, а ну убери лапы от моей сестры!

– Дженис?! – От удивления я чуть не выпустила прутья.

– Лезь наверх! – Дженис опустилась на колено и подняла пистолет с гравия. – А ты, мистер, покажи-ка мне свои ладошки!

Через решетку она наставила пистолет на Алессандро, и он тут же меня отпустил. Дженис всегда держалась крайне авторитарно, независимо от аксессуаров; с пистолетом же в руке она превратилась в форменное воплощение феминистского «„Нет“ означает „нет“».

– Осторожно! – Алессандро попятился от ворот. – Пистолет заряжен!

– Конечно заряжен! – с издевкой согласилась Дженис. – А ну задрал клешни, любовничек!

– И у него очень легкий спуск!

– Весь в хозяина!.. Но это твоя проблема. Ты же на мушке.

Тем временем я с превеликим трудом перебралась через ворота и, торопясь изо всех сил, спустилась к Дженис, подвывая от боли.

– Господи, Джулс, что с тобой? Ну-ка держи. – Дженис сунула мне в руку пистолет. – Я сейчас подъеду… Да нет же, идиотка, на него направь, а не на меня!

Наверное, мы простояли так несколько секунд, но для меня время остановилось. Алессандро печально смотрел на меня из-за решетки ворот, а я, собрав всю силу воли, держала его на мушке, смаргивая слезы и понимая, что все кончено.

– Отдай мне книгу, – только и сказал он. – Это все, что им нужно. Они не отстанут, пока книга у тебя. Поверь мне. Пожалуйста, не…

– Давай быстрее! – крикнула Дженис, подъехав на мотоцикле и резко затормозив, так что гравий полетел во все стороны. – Сумку бери и садись! – Видя мою нерешительность, она нетерпеливо газанула: – Руки в ноги, мисс Джульетта, приколы кончились!

Через секунду «дукати-монстр» гулко вспорол темноту, унося нас прочь от замка, и когда я в последний раз оглянулась, Алессандро стоял, прижавшись к прутьям ворот, как человек, опоздавший на самый важный в жизни рейс из-за глупого просчета.

IX.I

 
Смерть, как мороз безвременный, убила
Прекраснейший из всех цветов в саду.
 

Целую вечность мы летели по темным сельским дорогам, в гору и с горы, через долины и спящие деревеньки. Дженис не останавливалась и не говорила, куда мы направляемся, а мне было все равно. Довольно было того, что мы движемся и от меня пока не требуется принимать решения.

Когда мы наконец свернули на разбитую подъездную аллею на краю деревни, я так вымоталась, что готова была рухнуть на первую подвернувшуюся клумбу и проспать целый месяц. Освещая себе дорогу только фарой «дукати», мы пробирались через разросшиеся кусты и высоченные сорняки, пока не остановились наконец перед совершенно темным домом.

Резко повернув ключ, Дженис сорвала шлем, тряхнула головой и оглянулась на меня через плечо:

– Это мамин дом. Вернее, теперь уже наш. – Она вынула из кармана маленький фонарик. – Электричества нет, поэтому вот, прихватила. – Первой подойдя к боковому входу, она открыла дверь и придержала ее для меня: – Добро пожаловать под отчий кров.

Узкий коридор вел в помещение, которое могло быть только кухней. Даже в темноте ощущались грязь и пыль и воняло затхлостью, словно мокрые тряпки гнили в мусорном ведре.

– Переночуем здесь, – решительно сказала Дженис, зажигая свечи. – Воды нет, и немного грязновато, но наверху еще хуже. Входная дверь разбухла, не открыть.

– Каким же образом, – начала я, на секунду забыв, как я устала и замерзла, – ты его нашла?

– Это было нелегко. – Дженис расстегнула карман и вытащила сложенную карту. – Когда ты вчера уехала, я пошла и купила карту. На, попробуй найди адрес по улице в этой стране! – Когда я не взяла листок, она направила луч фонарика мне в лицо и покачала головой: – Ну и видок у тебя… И знаешь что? Я тебя предупреждала! Я знала, что так и будет! Но ты же никогда не слушаешь! Вот так всегда быва…

– Нельзя ли на этом закончить? – оборвала я сестрицу, не имея сил терпеть ее злорадство. – Что ты знала, из какого хрустального шара? Что какой-то эзотерический культ… Что меня опоят и…

Вместо того чтобы наорать на меня в ответ, как ей, без сомнения, хотелось, Дженис лишь коснулась кончика моего носа уголком карты и серьезно сказала:

– Я сразу поняла, что твой итальянский жеребец – темная лошадка. Я же тебе говорила, Джулс, я же сказала – этот тип…

Оттолкнув карту, я закрыла лицо руками.

– Хватит, я не желаю об этом говорить! По крайней мере сейчас! – Нащупав в темноте ее руку с фонариком, я резко отвела ее в сторону. – И прекрати светить мне в лицо, у меня голова раскалывается!

– О боже, – сказала Дженис очень хорошо знакомым мне саркастическим тоном. – В Тоскане едва удалось избежать крупной катастрофы. Спасенная своей сестрой американская виргитарианка жива, но серьезно пострадала от головной боли.

– Валяй-валяй, – устало пробормотала я. – Смейся надо мной, я заслужила.

Ожидая дальнейшего града насмешек, я удивилась, так ничего и не услышав. Осторожно отведя руки от лица, я встретилась с любопытным взглядом сестры. Через мгновение ее челюсть отвисла, а глаза стали идеально круглыми.

– О нет! Ты с ним переспала?

Не дождавшись возмущенного опровержения и видя мои слезы, Дженис глубоко вздохнула и подошла меня обнять:

– Ну, ты сама сказала – пусть лучше тебя поимеет он, чем я. – Она поцеловала меня в волосы. – Надеюсь, тебе было неплохо?

Устроившись на кухонном полу на битых молью пальто и подушках, слишком взвинченные, чтобы заснуть, мы несколько часов лежали в темноте, разбирая по косточкам мою эскападу в замке Салимбени. Хотя комментарии Дженис были пересыпаны необязательными, но уже, похоже, рефлекторными шуточками, в конце концов мы пришли к консенсусу по многим вопросам, кроме одного: нужно мне было или нет, как выразилась Дженис, играть в постельку с орленком.

– Ну, это твое мнение, – сказала я наконец, поворачиваясь к сестре спиной. – Даже если бы я знала все наперед, все равно пошла бы на это.

– Аллилуйя! – отозвалась Дженис. – Хоть что-то ты получила за наши деньги.

Чуть позже, когда мы еще лежали спинами друг к другу и упрямо молчали, она неожиданно вздохнула:

– Я скучаю по тетке Роуз.

Не вполне понимая, к чему она клонит – подобные признания были не в характере Дженис, – я хотела съязвить, что это у нее тоска по привычной поддержке: тетка бы сразу согласилась, что лишь законченная идиотка могла принять приглашение Евы-Марии. Но вместо этого у меня вылетело:

– Я тоже.

И все. Через несколько минут дыхание Дженис стало медленным и ровным, и я поняла, что она заснула. Я осталась наедине со своими мыслями, завидуя, что не умею с ходу вырубаться подобно сестре и уплывать на ореховой скорлупке, оставив на берегу тяжелое сердце.

На следующее утро – вернее, когда давно перевалило за пол день – мы разделили на двоих бутылку воды и батончик гранолы, сидя на крошащемся пороге нашего дома и время от времени щипая друг друга, дабы убедиться, что все это не сон. Дженис искала дом чертову прорву времени, как она выразилась, и если бы не приветливые местные жители, указавшие нужное направление, никогда не нашла бы спящую красавицу-развалюху в этой чаще, которая была когда-то подъездной аллеей и двором.

– Я чуть не надорвалась, пока открыла ворота, – рассказывала сестрица. – Приржавело там все одно к другому, а уж входная дверь!.. Можешь представить, что сюда никто двадцать лет не входил и не заявлял права на эту собственность?

– Это же Италия, – пожала я плечами. – Двадцать лет здесь не срок, сто лет – не проблема. Как может быть иначе, если каждый окружен бессмертными духами? Чистая удача, что нам позволили задержаться на этом свете, делая вид, что мы живые люди.

Дженис фыркнула.

– Надоело им бессмертие. Вот почему они так любят играть с вкусненькими маленькими смертными, – она плотоядно облизнулась, – вроде тебя.

Видя, что я не улыбаюсь, Дженис смягчилась, и ее улыбка стала более сочувственной, почти искренней.

– Ты давай лучше думай о том, что тебе удалось сбежать! А если бы они тебя поймали? Да они бы… Я не знаю… – Даже Дженис не хватило воображения описать ужасы, которые мне грозили. – Сиди да радуйся, что твоя крутая сестричка вовремя тебя вытащила!

Угадав в ее лице скрытую надежду, я крепко обняла сестру.

– Я и радуюсь, можешь мне поверить, просто не понимаю, откуда ты взялась. Отсюда до кастелло Салимбени добираться-то сколько. Ты могла оставить меня.

Брови Дженис поехали на лоб.

– Ты что, шутишь? Эти крысиные выкормыши украли нашу книгу! Что мне, смолчать? Если бы ты не выбежала на дорогу, как будто у тебя платье на заднице горит, я бы вломилась в кастелло и обыскала весь чертов замок с крыши до подвала!

– Ну, значит, сегодня у тебя счастливый день. – Я встала и прошла на кухню взять свою сумку. – Вуаля! – Я швырнула ее к ногам Дженис. – И не говори, что я не умею работать в команде.

– Иди ты!.. – не поверила она, жадно дергая молнию, и принялась рыться в сумке, но через несколько секунд с отвращением отпрянула: – Фу-у, что это?

Мы обе уставились на ее руки, испачканные кровью или чем-то очень похожим.

– Господи, Джулс! – ахнула Дженис. – Ты кого-то кокнула? Убила и съела? Блин, да что это? – Она принялась нюхать свои пальцы. – Кровь, я тебе говорю, кровь настоящая! Только не говори, что это твоя, иначе я сейчас поеду назад и сделаю из этого урода шедевр абстрактного искусства!

Ее воинственная мина заставила меня рассмеяться – я никак не могла привыкнуть, что сестра меня защищает.

– Ну слава богу! – сказала она, сразу забыв свой гнев, когда я заулыбалась. – А то я чуть не испугалась. Не делай так больше!

Вдвоем мы взялись за сумку и перевернули ее вверх дном. На крыльцо выпали мои вещи, одежда и томик «Ромео и Джульетты», к счастью не очень пострадавший. В отличие от него таинственный зеленый пузырек разбился вдребезги – видимо, когда я перебросила сумку через ворота.

– Что это? – Дженис подняла зеленый осколок и перевернула его на ладони.

– Пузырек, – отозвалась я. – Флакон, о котором я тебе говорила. Который Умберто отдал Алессандро, чем здорово его разозлил.

– Хм, – сказала Дженис, вытирая ладони о траву. – По край ней мере, мы знаем, что там было, – кровь. Может, они все и правда вампиры, а это типа утреннего йогурта…

Минуту мы сидели, придумывая возможные версии. Потом я взяла палио и с сожалением посмотрела на него:

– Жалость какая. Как прикажешь отстирывать кровь с шестисотлетнего шелка?

Дженис взялась за углы, и мы бережно растянули стяг, осматривая ущерб. Честно признаться, знамени досталось не только от флакона, но я не собиралась в этом признаваться.

– Святая Мария, матерь Божия! – вдруг сказала Дженис. – Вот же в чем дело: у тебя крови не было, а они хотели, чтобы палио выглядело именно так. Не понимаешь?

Она взволнованно уставилась на меня, но я твердо решила не подавать виду.

– Это же как в старину, – объяснила сестрица, – когда наутро женщины осматривали простыню новобрачной. И вот спорю на кенгуру… – Дженис подняла пару осколков разбитого флакона, включая пробку, – что тут (было, по крайней мере) то, что мы, свахи, называем между собой девственностью быстрого приготовления. Не просто кровь, а смесь со многими ингредиентами. Это целая наука, поверь мне… – Заметив выражение моего лица, Дженис расхохоталась: – Да, так до сих пор делают. Не веришь? Думаешь, люди проверяли простыни только в Средневековье? А вот и нет. Некоторые культуры до сих пор живут в феодализме. Представь: вот собираешься ты домой в свой Ближний Скотинополь, чтобы выйти замуж за кузена-козопаса, но – упс! – ты уже успела пошалить с Томом, Гарри и Диком. Что ты будешь делать? Вполне возможно, козопас и его родня будут не в восторге, что кто-то другой надкусил сыр. Решение: можно подлататься в частной клинике, все восстановить и лишиться девственности по второму разу, на бис, так сказать. Или незаметно пронести в спальню вот такой пузырек и сэкономить бабки.

– Но это, – возразила я, – так далеко от нашей жи…

– Знаешь, что я думаю? – продолжала Дженис с блестящими глазами. – Я думаю, тебе устроили подставу по крупной. Опоили – или, по крайней мере, попытались – в надежде, что ты полностью отключишься после небесных плясок с братом Лоренцо и его сборной, чтобы они могли без помех вытащить палио и испачкать этой дрянью, сделав вид, что старый добрый Ромео просверлил наконец целую жемчужину своим буравом.

Меня передернуло, но Дженис ничего не заметила.

– Ирония в том, конечно, – продолжала она, слишком занятая своими непристойными предположениями, чтобы обращать внимание на мою неловкость при обсуждении этой темы (кроме того, меня до судорог коробил ее лексикон), – что они могли сэкономить эту штуку и не утруждать себя хлопотами. Потому что вы с этим твоим не удержались и нафаршировали каннелони. Как Ромео и Джульетта. Па-пам! С бала на балкон, с балкона в койку, и так на пятидесяти страницах. Решили побить прежний рекорд?

Она уставилась на меня проницательным взглядом, ожидая поглаживания по головке и конфетки, как умная девочка.

– В человеческих ли силах, – простонала я сквозь зубы, – быть еще скабрезнее, чем ты?

Дженис довольно ухмыльнулась, словно услышала самую высокую похвалу.

– Пожалуй, нет. Если тебе нужна поэзия, ползи обратно к своему крылатому.

Я прислонилась спиной к дверному косяку и закрыла глаза. Говоря об Алессандро, Дженис становилась невыносимо вульгарной, но все равно я всякий раз вспоминала о прошлой ночи. Некоторые воспоминания были болезненными, другие нет, но все они то и дело отвлекали меня от насущных дел. Однако попроси я сестрицу прекратить, она наверняка сделала бы наоборот, чтобы лишний раз подчеркнуть, кто в доме хозяин.

– Чего я не понимаю, – начала я, твердо решив слезть с забуксовавшей темы и взглянуть на ситуацию в целом, – так это для чего им вообще этот пузырек. Если они действительно хотели покончить со старым проклятием на Толомеи и Салимбени, тогда подделка свершившегося брака Ромео и Джульетты – последнее, что они затеяли бы. Не думали же они обмануть Деву Марию?

Дженис сжала губы.

– Ты права. Бессмыслица какая-то.

– Насколько я понимаю, – продолжала я, – единственный, кто остался в дураках – ну, кроме меня, – это брат Лоренцо. Вернее, остался бы в дураках, если бы они воспользовались содержимым пузырька.

– Ну для чего им, черт побери, надувать брата Лоренцо? – всплеснула руками Дженис. – Он же просто мирная старая развалина. Разве что… – Она взглянула на меня, приподняв брови. – Только у него есть доступ к чему-то, куда они хотят попасть. К чему-то важному. К чему-то ценному. Такому, как…

Я резко выпрямилась.

– Могила Ромео и Джульетты?

Мы уставились друг на дружку.

– Сдается мне, – медленно кивнула Дженис, – что здесь есть связь. Когда мы говорили об этом у маэстро Липпи, я подумала, что ты с ума сошла. Но, похоже, ты попала в точку. Исправление содеянного невозможно без реальной могилы и статуи. Как тебе такая версия: убедившись, что Ромео с Джульеттой наконец-то стали мужем и женой, Толомеи и Салимбени должны отправиться к их могиле и преклонить колени перед статуей?

– В проклятии сказано «преклонить колени перед Пресвятой Девой».

– Ну и что? – пожала плечами Дженис. – Значит, статуя как-то связана с Девой Марией. Проблема в том, что им неизвестно точное место. Его знает только брат Лоренцо, поэтому он им нужен.

Некоторое время мы молчали, обдумывая варианты.

– Знаешь, – наконец сказала я, складывая палио. – Мне кажется, он не в курсе.

– Кто?

Я взглянула на нее, краснея.

– Ну как кто… он.

– О господи, Джулс! – застонала Дженис. – Прекрати защищать это дерьмо! Ты видела его с Умберто, и… – Она попыталась смягчить резкость в голосе, но это ей было внове и потому не очень хорошо получалось. – Он пытался задержать тебя у ворот и требовал отдать им книгу. В курсе он!

– В этом случае, – сказала я, охваченная абсурдным желанием защитить и оправдать Алессандро, – он бы действовал по плану, а не… Ну ты поняла.

– Занимался укреплением физических связей? – чопорно подсказала Дженис.

– Именно, – кивнула я. – Плюс он бы не удивился, когда Умберто отдал ему флакон… Да что там, он бы с самого утра пузырек в кармане таскал!

– Милая моя! – Дженис оглядела меня поверх оправы несуществующих очков. – Он вломился в твой номер, солгал тебе, украл мамину книгу и отдал ее Умберто. Он гнусный тип, и мне без разницы, что у него есть «петушок» и яйца и он знает, как их использовать. Все равно он, пардон муа за мой французский, ша нуар в мешке. Что касается твоей разлюбезной мафиозы…

– Кстати, о лжи и вторжении в мой номер, – перебила я, глядя на сестрицу в упор. – Отчего ты мне сказала, что он разгромил мою комнату, если это сделала ты?

Дженис задохнулась:

– Что?!

– Будешь это отрицать? – холодно спросила я. – Что ты вломилась в мой номер и обвинила в этом Алессандро?

– Эй! – заорала она. – Он тоже туда лазал, ясно? Я твоя сестра! Я имею право знать, что происходит… – Она осеклась и притихла: – А как ты узнала?

– Он тебя тоже видел и решил, что ты – это я и мне приспичило спуститься по балкону.

– Он перепутал меня с… – У Дженис недоверчиво приоткрылся рот. – Вот теперь я оскорблена! И серьезно!

– Дженис! – резко сказала я, видя, что сестрица, как в былые дни, наглеет на глазах. – Почему ты мне солгала? После всего случившегося я вполне могу понять, почему ты проникла в мой номер. Ты думала, я пытаюсь обманом завладеть твоей долей наследства?

– Ты догадалась? – Дженис посмотрела на меня с проблеском надежды.

Я пожала плечами:

– Не попробовать ли нам общаться начистоту для разнообразия?

Присутствие духа вернулось к Дженис мгновенно.

– Превосходно, – фыркнула она. – Абсолютная честность, значит. Тогда, если ты не возражаешь, – она пошевелила бровями, – у меня есть несколько вопросов насчет прошлой ночи.

Купив провизии в деревенском магазине, мы провели остаток дня, осматривая дом и пытаясь узнать обстановку нашего детства. К сожалению, все было покрыто пылью и плесенью, в каждом куске ткани были дыры, проделанные каким-то животным, а мышиный помет был во всех возможных и невозможных трещинах. С потолка свисала паутина, плотная, как занавеска в душе, а когда мы открыли ставни на втором этаже, чтобы стало светлее, больше половины из них просто выпали из петель.

– Упс! – сказала Дженис, когда очередная ставня с грохотом упала на землю, едва не задев «дукати». – Похоже, пора заводить роман с плотником.