Текст книги "Джульетта"

– Помогите! – крикнул Ромео мужчинам, обступившим кровать. – Она задыхается!

Но закаленные в войнах наемники монны Джианноццы умели лишь отнимать жизнь, а не спасать ее, поэтому они бесполезно стояли рядом, пока супруг и друг детства пытались спасти девушку, которую любили. Хотя они были чужими, трагедия, разворачивавшаяся на глазах, тронула их настолько, что они пропустили приближение замковой стражи, пока те не подошли к самым дверям, отрезав путь к отступлению.

Первым об опасности возвестил вопль ужаса, прозвучавший в коридоре, – кто-то увидел молодого господина Нино, плавающего в луже собственной крови. Когда охранники замка хлынули в комнату, наемники Джианноццы воспользовались наконец долгожданной возможностью обнажить оружие.

Последняя надежда обреченного – оставить всякую надежду. Зная, что они все равно что покойники, люди Джианноццы рубились бесстрашно и яростно, уничтожая стражу Салимбени без всякой пощады, схватываясь все с новыми противниками, не заботясь добить раненых. Единственный вооруженный человек в комнате, не принимавший участия в схватке, был Ромео, стоявший на коленях у кровати, не в силах выпустить Джульетту из объятий.

Некоторое время спутникам Ромео удавалось удерживать позиции, убивая каждого, кто врывался в комнату. Дверь была слишком узка, чтобы впустить больше одного человека за раз, и как только безрассудный стражник вбегал в комнату, его встречали семь мечей. В столь ограниченном пространстве несколько умелых бойцов могли противостоять сотне противников, чего никогда не случилось бы на открытом месте; пока эта сотня заходила бы по одному, численного перевеса можно было не опасаться.

Но не все люди Салимбени были такими идиотами, как те, которые надирались весь вечер в кухне. Едва наемники Джианноццы начали надеяться все же пережить эту ночь, у дальней стены спальни послышался шум и лязг. Обернувшись, они увидели, как через потайную дверь в комнату вбежали вооруженные солдаты. Теперь, когда враг атаковал и с фронта, и с тыла, схватка быстро закончилась. Один за другим падали спутники Ромео – одни в агонии, другие мертвые.

Но даже в эту минуту Ромео не обнажил меч.

– Открой глаза, посмотри на меня! – забыв защищаться, молил он Джульетту, пытаясь вдохнуть жизнь в бездыханное тело. – Посмотри на… – Брошенное через комнату копье вонзилось ему между лопаток, и он, сразу обмякнув, упал лицом на кровать, так и не разжав последних объятий.

Из мертвой руки выпал перстень с печаткой-орлом – последним желанием Ромео было вновь надеть обручальное кольцо на палец своей жене. Не колеблясь, брат Лоренцо схватил с кровати священную реликвию, чтобы не дать ей попасть к нечестивцам, но не успел он вернуть кольцо мертвой Джульетте, как его схватили сильные руки.

– Что здесь произошло, ты, презренный чернец? – требовательно спросил капитан стражи. – Кто этот человек и почему он убил монну Джульетту?

– Этот человек, – ответил брат Лоренцо, от потрясения и горя позабыв всякий страх, – ее настоящий муж.

– Муж? – Капитан сгреб монаха за капюшон и с силой тряхнул: – Ты вонючий лжец! Но, – обнажил он зубы в улыбке, – мы знаем способы это исправить.

Верный привычке полуночничать, маэстро Амброджио видел своими глазами, как из Рокка ди Тентеннано глубокой ночью пришла крытая повозка и люди Салимбени, не дрогнув, сложили свой скорбный груз на крыльцо палаццо, к ногам всесильного главы клана.

Первым из повозки вытолкнули брата Лоренцо – в путах, с завязанными глазами, едва держащегося на ногах. С ним не церемонились – судя по всему, несчастного монаха поволокли прямо в камеру пыток. Затем вынесли тела Ромео, Джульетты и Нино, спеленатые одной окровавленной простыней.

Иные свидетели утверждали, что Салимбени смотрел на мертвое тело сына без всякого выражения, но наметанный глаз художника распознал за каменной маской глубокое горе. Салимбени смотрел на исход своего беззакония: Бог наказал его, бросив перед ним, как разделанную мясную тушу, тело сына, залитое кровью двух людей, которых Салимбени так хотел разделить и уничтожить против воли Небес. В эту минуту всесильный банкир понял, что он уже в аду и, куда бы ни пошел, какую долгую жизнь бы ни прожил, его демоны неотступно будут следовать за ним.

Маэстро чуть не бегом вернулся в мастерскую, понимая, что солдаты могут нагрянуть к нему с минуты на минуту. Если не лгут слухи, которые ходят о пытках Салимбени, бедный монах еще до полуночи выболтает все, что знает, многое выдумав и преувеличив.

Но посмеют ли они посягнуть на его свободу? В конце концов, он знаменитый художник и у него много благородных покровителей, неуверенно думал он. Одно маэстро знал наверняка: сбежав и скрывшись сейчас, он все равно что признает свою вину и уже никогда не сможет вернуться в город, который любит больше всего на свете.

Поэтому маэстро Амброджио решил, не мешкая, скрыть опасные улики – портрет Джульетты и свой дневник, лежавший на столе. Дописав последний абзац – несколько сумбурных фраз о том, чему свидетелем он стал в эту ночь, – художник взял дневник и портрет, завернул в ткань, положил в ларец с плотной крышкой и спрятал в тайнике в стене, надеясь, что там их никто не найдет.

VI.I

 
Могу ль уйти, когда все сердце здесь?
За ним ты, прах земной! Найди свой центр!
 

Дженис действительно оказалась умелым скалолазом. Отчего-то я никогда особенно не верила в ее открытки из экзотических мест, если в них не говорилось о разочаровании и попойках. Мне нравилось думать, что сестрица лежит в хлам пьяная в мексиканском мотеле, а не плавает с аквалангом меж коралловых рифов в воде столь чистой, что, как она писала своим жутким почерком (не мне, конечно, а тетке Роуз), можно прыгнуть туда грязной старой грешницей и выйти Евой в первое утро в раю, до появления Адама с газетой и сигаретами.

Стоя на балконе и наблюдая за ее попытками подняться в номер, я про себя удивлялась, что очень жду возвращения Дженис. Побегав по комнате по меньшей мере час, я пришла к неприятному выводу, что мне не уразуметь тайный смысл происходящего в одиночку.

Всякий раз, когда я обращалась со своей проблемой к тетке Роуз, она поднимала страшный шум, но никогда ничего не решала, и ситуация только ухудшалась. Если в школе ко мне приставал какой-нибудь мальчишка, тетка звонила директору и всем учителям с требованием позвонить родителям малолетнего пакостника. В отличие от нее Дженис, случайно услышав разговор, пожимала плечами и бросала:

– Он в нее просто втюрился. Это пройдет. Что у нас на обед?

И всегда оказывалась права, хотя я и не желала этого признавать.

Скорее всего, она и сейчас права. Не то чтобы мне очень нравились ее колкости насчет Алессандро и Евы-Марии, но кто-то же должен был прохаживаться на их счет, а у меня уже мозги закипали от конфликта интересов.

Пыхтя от напряжения и подчиняясь инстинкту самосохранения, Дженис с готовностью схватилась за протянутую руку и с пятой попытки зацепилась ногой за перила.

– Скалолазание, – выдохнула она, перевалившись на балкон как мешок картошки, – это такая сладкая горечь…

– Почему ты не пошла по лестнице? – невинно спросила я, когда Дженис села отдышаться на полу балкона.

– Очень смешно! – огрызнулась она. – По городу бродит серийный убийца, ненавидящий меня до глубины души!

– Перестань, – попросила я. – Если бы Умберто захотел свернуть нам шеи, то сделал бы это много лет назад.

– Психи непредсказуемы! – Дженис поднялась, поправляя одежду. – Особенно теперь, когда у нас мамина шкатулка. Я тебе говорю, смываемся отсюда prontissimo[49]49
  Быстренько (ит.).


[Закрыть] и… – Тут она впервые взглянула мне в лицо и заметила покрасневшие, припухшие веки. – Господи, Джулс, что стряслось?!

– Ничего особенного, – дернула я плечом. – Дочитала о Ромео и Джульетте. Извини, что забегаю вперед и порчу удовольствие, но у этой истории нет счастливого конца. Нино попытался ее соблазнить, вернее, изнасиловать, и она покончила с собой, приняв смертельную дозу снотворного за несколько минут до того, как Ромео проник в замок, чтобы ее спасти.

– А чего ты ожидала? – Дженис прошла в ванную мыть руки. – Такие, как Салимбени, не меняются даже через миллион лет. Это у них в генах. Улыбающееся зло. Нино, Алессандро… Все одного поля ягоды. Либо ты их, либо они тебя.

– Ева-Мария не такая… – начала я, но сестрица не дала мне закончить.

– Да что ты? – ехидно спросила она из ванной. – Позволь расширить твой кругозор. Ева-Мария водит тебя за нос с самого первого дня. Неужто ты поверила, что вы случайно оказались в одном самолете?

– Бред какой! – возмутилась я. – Ни одна живая душа не знала, что я лечу тем рейсом, кроме… – Я осеклась.

– Вот именно! – Дженис отшвырнула полотенце и плюхнулась на кровать. – Они явно работают вместе, она и Умберто. Не удивлюсь, если они окажутся братом и сестрой. На этом держится мафия – семья превыше всего, родственные услуги, прикрывание задниц друг друга. Кстати, я не против прикрыть задницу твоему бойфренду, только вот боюсь встретить рассвет похороненной под полом.

– Не устала мельница молоть?

– Нет! – Дженис понесло. – Кузен Пеппо рассказал, что муж Евы-Марии, Салимбени, был bastardo classico[50]50
  Совершеннейший бастард (ит.).


[Закрыть] и строил из себя крутого мафиози – лимузины, крепкие парни в блестящих костюмах и сицилианских галстуках и прочая классика. Некоторые считают, что Ева-Мария сама заказала своего сладкого папика, чтобы возглавить дело и сбросить оковы лимита по кредитке. А твой мистер «сахарная задница» – ее любимый кач, если вообще не барсик. Но сейчас – па-пам! – она науськала его на тебя, и вопрос в том, для кого из вас он откопает сахарную косточку. Сможет ли виргитарианка повлиять на плейбоя, отвратив его от распутной жизни, или зловещая крестная мать возьмет верх и присвоит фамильные драгоценности, едва ты протянешь к ним свои хорошенькие лапки?

Я покосилась на сестрицу:

– Все?

Дженис поморгала, приходя в себя от полета фантазии.

– Я определенно хочу свалить отсюда подальше. А ты?

– Вот блин. – Я опустилась рядом с ней на диван, вдруг почувствовав, что очень устала. – Мама хотела оставить нам сокровище. А мы… я все испортила. По-моему, мой долг перед памятью мамы все исправить.

– По мне, так наш долг перед мамой – остаться в живых. – Дженис побренчала ключами перед моим носом. – Поехали домой?

– От чего эти ключи?

– От маминого старого дома. Пеппо рассказал. Он к юго-востоку отсюда, в городишке под названием Монтепульчано. Все эти годы стоял пустой. – Сестрица взглянула на меня, старательно пряча надежду: – Хочешь поехать?

Я во все глаза смотрела на Дженис, поражаясь, как это она заставила себя задать этот вопрос.

– Ты действительно хочешь, чтобы я поехала?

Дженис села прямо.

– Джулс, – заговорила она с непривычной серьезностью, – я на самом деле хочу, чтобы мы обе выбрались отсюда живыми. Дело не только в статуе и пригоршне стекляшек; действительно происходит нечто мистическое. Пеппо говорил мне о тайном обществе, где верят, что наш род преследует проклятие и нужно его остановить. Угадай, кто ведет это шоу? Правильно, твоя маленькая королева гангстеров. Это та же самая мура, которой увлекалась мама… что-то о тайных ритуалах на крови и столоверчении с духами умерших. Так что извиняй за отсутствие энтузиазма.

Я встала и подошла к окну, хмурясь своему отражению.

– Она пригласила меня на праздник в свой дом в Вальд’Орсию.

Когда Дженис не ответила, я обернулась посмотреть, что случилось. Сестрица лежала на кровати, плотно прижав ладони к лицу.

– Господи, спаси нас! – простонала она. – Ушам не верю! И Нино тоже там будет?

– Да хватит, Джен! – хлопнула я себя руками по бокам. – Ты что, не хочешь докопаться до самого дна этой истории? Я хочу!

– И докопаешься! – Спрыгнув с кровати, Дженис забегала по комнате, сжимая кулаки. – Окажешься на самом дне с разбитым сердцем и тазиком цемента на ногах! Богом клянусь, если ты туда поедешь, то разделишь судьбу наших предков, похороненных небось под порогом Евы-Марии. А я никогда в жизни больше не скажу тебе ни слова!

Ее воинственный взгляд скрестился с моим откровенно недоверчивым. Это была не та Дженис, которую я знала. Ту меньше всего на свете заботили мои перемещения или судьба, за исключением тайной надежды, что я позорно провалю любое начинание. А мысль о тазике с цементом для меня заставила бы ее с восторженным хохотом смачно хлопать себя по ляжкам, а не закусить губу, словно едва сдерживая слезы.

– Ладно, – сказала сестрица, не дождавшись ответа. – Валяй иди и дай себя убить во время какого-нибудь сатанистского ритуала, мне фиолетово.

– Я не сказала, что поеду.

Дженис сразу немного остыла.

– О, в таком случае нам с тобой нужно съесть по мороженому!

Остаток дня мы провели в «Наннини», кафе-мороженом в палаццо Салимбени, пробуя старые и новые сорта. Не до конца еще помирившись, мы все же пришли к консенсусу по двум вопросам: во-первых, мы слишком мало знаем об Алессандро, чтобы я завтра с ним поехала, а во-вторых, мороженое лучше, чем секс.

– Это уж можешь мне поверить, – сказала Дженис, озорно подмигнув.

При всех своих недостатках сестрица всегда обладала исполинским упорством: она единолично просидела на шухере почти все три часа, а я съежилась в дальнем углу кафе, обмирая от стыда при мысли, что меня узнают.

Неожиданно Дженис, ничего не говоря, потянула меня за руку, чтобы я встала. Ей ничего не пришлось говорить: через стеклянную дверь мы смотрели, как Алессандро пересек пьяцца Салимбени и пошел по улице Корсо.

– Идет в центр, – сказала Дженис. – Я так и знала! Такие парни не живут на окраине. А может, – сделала она страшные глаза, – он идет к любовнице? – Мы одновременно вытянули шеи, но Алессандро уже скрылся из виду.

Выскочив из «Наннини», мы побежали по улице, стараясь, однако, не привлекать внимания прохожих, что в присутствии Дженис всегда было невероятно трудно.

– Подожди! – Я схватила ее за руку. – Я его вижу, вон он… Йе-ху!

Алессандро остановился, и мы кинулись в какую-то дверную арку.

– Что он делает? – прошипела я, боясь, что он меня увидит, если я выгляну.

– Говорит с каким-то парнем, – сказала Дженис, выставив голову. – У парня желтый флаг. Что за ерунда с этим флажком? Ну все поголовно ходят с флагами…

Через несколько секунд мы возобновили слежку, прижимаясь к витринам и прячась в дверные арки. Объект направился мимо Кампо куда-то в сторону пьяцца Постьерла. Он уже несколько раз останавливался поздороваться со встречными, но по мере того как улица становилась круче, число друзей возрастало.

– Вот, ей-богу! – возмутилась Дженис, когда Алессандро в очередной раз остановился и сделал «козу» младенцу в коляске. – Он что, метит в здешние мэры?

– Это называется межчеловеческим общением, – пробормотала я. – Можешь попробовать, тебе понравится.

Дженис иронически покивала:

– Ой, тебя послушать, так просто светская красотка!

Я напряглась, придумывая язвительный ответ, и тут наша добыча как сквозь землю провалилась.

– О нет! – выдохнула Дженис. – Куда он делся?

Мы поспешили туда, где Алессандро стоял секунду назад – практически напротив салона Луиджи-парикмахера, и увидели самый крошечный и темный переулочек во всей Сиене.

– Ты его видишь? – прошептала я, прячась за спину Дженис.

– Нет, но больше ему деться некуда. – Сестрица схватила меня за руку и потащила вперед. – Пошли!

Переступая на цыпочках по крытому темному переулку, я не могла сдержать нервного смеха оттого, что мы снова куда-то тихонько крадемся, взявшись за руки, как в детстве. Дженис бросила на меня шокированный взгляд, боясь нашуметь, но, увидев, что я смеюсь, смягчилась и тоже прыснула.

– Слушай, что мы вытворяем! – прошептала я. – Ужасно неловко…

– Тихо! – шикнула она. – По-моему, это опасный район. – Она кивнула на граффити на стене. – Что такое «gallegiante»?[51]51
  Поплавок (ит.).


[Закрыть] Звучит крайне непристойно. И что, черт побери, произошло в девяносто втором?

– Колумб открыл Америку, – сострила я, и мы покатились со смеху.

В конце переулок круто поворачивал, и секунду мы постояли на углу, слушая удаляющиеся шаги. Дженис даже высунула голову, чтобы оценить ситуацию, но тут же отпрянула.

– Видела его? – прошептала я.

Дженис втянула воздух.

– Болтает с каким-то типом на лошади.

– На лошади? – не поверила я и тоже высунулась посмотреть. Лошадь действительно была – стояла в маленьком деннике в узком тупичке, где на старинных булыжниках играли косые яркие лучи солнца, но Алессандро исчез, и я возмущенно повернулась к Дженис:

– Его нет! Теперь что делать?

Не говоря ни слова, она оттолкнулась от стены и бегом кинулась к лошади и ее импровизированным конюхам. Не зная, что предпринять, я побежала за ней, дергая за руку, чтобы остановить.

– Ты чокнулась! – шепотом кричала я. – Это наверняка лошадь для Палио – эти парни просто не хотят, чтобы вокруг крутились туристы…

– А я не туристка, – оттолкнула мою руку Дженис, – я журналистка.

– Нет! Джен! Стой!

Она приблизилась к людям, охранявшим лошадь, и я ощутила странную смесь восхищения и желания совершить сестроубийство. Последний раз нечто подобное я ощущала в девятом классе, когда она схватила трубку и набрала телефон мальчика из нашего класса, стоило мне неосторожно сболтнуть, что он мне нравится.

В этот момент кто-то открыл ставни прямо над нашими головами. Увидев Алессандро, я отскочила к стене, дернув за собой Дженис. Не хватало, чтобы он заметил, как мы выслеживаем его по городу, точно съехавшие с катушек от любви фанатки.

– Не смотри! – прошептала я, все еще в легком трансе, что мы чудом избежали провала. – Наверное, он здесь живет, на третьем этаже. Миссия выполнена, дело закрыто, валим отсюда.

– Как это – миссия выполнена? – Дженис привалилась спиной к стене и задрала голову, уставившись на окно Алессандро загоревшимися глазами. – Мы пришли сюда выяснить, что он затевает. Никуда мы отсюда не уйдем. – Она дернула ближайшую дверь, и когда та легко открылась, сестра подвигала бровями и вошла в подъезд. – Быстрей!

– Да ты что, рехнулась? – Я нервно оглянулась на конюхов, наверняка терявшихся в догадках, кто мы и что замышляем. – Ноги моей там не будет! Это же его дом!

– Ну и что такого? – пожала плечами Дженис. – Ты тогда оставайся здесь. Лошадь точно возражать не будет.

Оказалось, дверь вела не на лестницу. Шагнув за Дженис в полумрак, я опасалась, что она вприпрыжку втащит меня на третий этаж, пинком распахнет дверь и устроит Алессандро допрос с пристрастием. Увидев, что лестницы нет, я немного успокоилась.

Дверь в конце коридора была приоткрыта, и мы осторожно сунули носы поглядеть, что в той комнате.

– Флаги! – разочарованно протянула Дженис. – Опять флаги – кто-то просто помешался на желтом. И птицы.

– Это музей, – сказала я, заметив несколько палио, развешанных по стенам. – Музей контрады, как у Пеппо. Интересно, а…

– Круто, – заявила Дженис, толкнув дверь прежде, чем я успела возразить. – Пошли посмотрим. Ты же всегда была помешана на старом пыльном барахле.

– Сумасшедшая! – Я попыталась удержать сестрицу, но она оттолкнула мою руку и бесцеремонно вошла в музей. – Вернись сейчас же! Джен!

– Какой же мужик, – размышляла Дженис, разглядывая экспозицию, – станет жить в музее? Ему не жутко?

– Не в музее, – поправила я ее, – а над музеем. К тому же мумий здесь не держат.

– Откуда ты знаешь? – Подняв забрало рыцарского шлема, Дженис заглянула внутрь. – Может, у них тут мумии лошадей. Вдруг именно здесь проводят кровавые ритуалы и вызывают духов мертвых?

– Ну да, конечно. – Я попыталась посмотреть на нее тяжелым взглядом через дверь. – Мерси за глубокий анализ с диагнозом.

– Эй! – отмахнулась она. – Да Пеппо больше ничего не знает, ясно?

Я стояла на пороге, глядя, как Дженис еще битых две минуты бегала на цыпочках по комнате, притворяясь, что разглядывает экспонаты. Мы обе прекрасно знали – она делает это мне назло.

– Так, хватит, – прошипела я наконец. – Все флаги рассмотрела?

Вместо ответа Дженис просто вышла куда-то в другую комнату, оставив меня в одиночестве в моем полуспрятанном состоянии.

Я не сразу ее заметила: сестрица ходила вокруг крошечной часовни с горевшими на алтаре свечами и великолепными масляными картинами на каждой стене.

– Ух ты! – восхитилась она, когда я подошла. – Как тебе такое оформление гостиной? Что они здесь делают? Гадают по внутренностям?

– Надеюсь, погадают по твоим! Тебе не кажется, что нам уже пора?

Не успела она придумать ответ понахальнее, послышались шаги. Спотыкаясь о ноги друг друга, мы вывалились из часовни и побежали прятаться в соседнюю комнату.

– Сюда! – Я втянула Дженис в угол за стеклянным шкафчиком с видавшими виды шлемами для верховой езды. Секунд через пять мимо нас прошла пожилая женщина со стопкой сложенной желтой одежды. За ней следовал мальчик лет восьми, сунув руки в карманы и насупившись. Женщина прошла через зал по своим делам, но мальчишка, как назло, остановился в десяти футах от места, где мы прятались, и уставился на старинные мечи на стене.

Дженис скорчила гримасу, но ни она, ни я не осмелились пошевелиться, не говоря уже о том, чтоб шептаться, притаившись в углу, как классические злоумышленники. К счастью, мальчишка был слишком занят шалостью, чтобы обращать внимание на что-то еще. Убедившись, что бабушка ушла, он снял с крюков рапиру и сделал пару фехтовальных выпадов – кстати, неплохих. Он был так поглощен своим незаконным предприятием, что не услышал шагов в соседней комнате.

– Нет-нет-нет! – загремел Алессандро, быстро подходя к мальчишке и отбирая у него рапиру. Но вместо того чтобы повесить ее обратно на стену, как поступил бы любой ответственный взрослый, он показал мальчишке правильное движение и вернул рапиру: – Tocca a te![52]52
  Твой черед! (ит.)


[Закрыть]

Клинок несколько раз мелькнул вперед-назад, пока наконец Алессандро не снял со стены вторую рапиру и не втянул пацана в дружеский поединок, который был прерван пронзительным женским голосом:

– Enrico! Dove sei?[53]53
  Энрико! Где ты? (ит.)


[Закрыть]

В одно мгновение рапиры оказались на крюках, и когда в дверях материализовалась бабушка, Алессандро и мальчишка стояли с самым невинным видом, заложив руки за спину.

– А! – обрадованно воскликнула женщина при виде Алессандро и расцеловала его в обе щеки. – Ромео!

Она быстро заговорила по-итальянски, но у меня уши словно заложило ватой. Если бы не Дженис под боком, я бы, наверное, грохнулась, потому что ноги превратились в мягкое мороженое.

Алессандро был Ромео.

Ну конечно, он Ромео! Как я раньше не поняла? Это же Музей контрады Орла! Отчего я не разглядела истину в глазах Малены?.. И в его глазах?

– Иисусе, Джулс! – беззвучно возмутилась Дженис, скорчив гримасу. – Держись, собери себя в кучу!

Но мне не за что было держаться. Все, что я знала об Алессандро, закружилось перед глазами как колесо рулетки, и я поняла, что в каждом разговоре ставила не на тот цвет.

Он не был Парисом, не был Салимбени, не был даже Нино. Он всегда был Ромео. Не Ромео-плейбоем в эльфийской шляпе, незваным гостем на вечеринках, но Ромео-изгнанником, с детства лишенным малой родины из-за сплетен и суеверий, который всю жизнь пытался стать кем-то другим. Ромео, говорил он, его соперник. У Ромео несчастливая рука, людям спокойнее считать его мертвым. Ромео не был человеком, которого я вроде бы успела узнать; он никогда не станет признаваться в любви рифмованными куплетами. Но с другой стороны, Ромео захаживал к маэстро Липпи на поздний бокал вина и подолгу смотрел на портрет Джульетты Толомеи. Это значило для меня больше, чем самые изысканные мадригалы.

Но почему он не сказал мне всей правды? Я столько раз расспрашивала его о Ромео, но всякий раз он отвечал, словно речь шла о ком-то другом, кого мне отнюдь не следовало знать.

Я отчего-то вспомнила, как он показал мне пулю на кожаном шнурке, висевшую у него на шее, а Пеппо, лежа на больничной койке, рассказывал, что Ромео считают погибшим. Я отчетливо вспомнила лицо Алессандро, когда Пеппо назвал Ромео незаконнорожденным. Лишь теперь мне стал понятен его гнев в адрес Толомеи, которые, не зная его настоящего имени, с удовольствием третировали Алессандро как одного из Салимбени и, соответственно, кровного врага.

Как и я.

Когда комната наконец опустела – бабушка с Энрико вышли в одну дверь, Алессандро – в другую, – Дженис встряхнула меня за плечи, сверкнув глазами:

– Ты придешь в себя или нет!

Но это было выше моих сил.

– Ромео! – простонала я, схватившись за голову. – Как он может быть Ромео? Какая я дура!

– Большая, но это давно не новость, – нелюбезно ответила Дженис. – Откуда нам знать, что он настоящий Ромео? Может, он Алессандро-Ромео? Кстати, очень распространенное итальянское имя. А если даже он тот самый Ромео, это ничего не меняет – он по-прежнему в сговоре с Салимбени. Именно он распотрошил твой гостиничный номер!

Я несколько раз с трудом сглотнула.

– Слушай, мне что-то нехорошо.

– Ну так пошли на свежий воздух. – Дженис за руку потащила меня туда, где, как ей казалось, находится выход из музея.

Однако мы попали в другой зал с частью экспозиции, которую еще не видели. Это была слабо освещенная комната с очень старыми, вытертыми палио на стенах, заключенными в стеклянные шкафы, похожие на гробы. Зал походил на средневековую усыпальницу; прямо в стене начиналась крутая лестница с потемневшими каменными ступенями, которая вела куда-то вниз, под землю.

– А там что? – прошептала Дженис, вытянув шею.

– Даже не мечтай! – Я вдруг сразу пришла в себя. – Я не хочу оказаться запертой в какой-нибудь темнице!

Но фортуна благоволила наглости моей сестрицы, а не моей панике, потому что в следующую секунду мы снова услышали голоса, приближавшиеся, казалось, со всех сторон. Задохнувшись от страха быть обнаруженными, мы скатились с лестницы, притаившись у нижней ступеньки. Шаги приближались и в конце концов остановились у нас над головой.

– О нет! – прошептала я, прежде чем Дженис зажала мне рот. – Это он!

Мы посмотрели друг на друга широко раскрытыми глазами. Сейчас, когда мы буквально сидели на корточках в подвале Алессандро, даже Дженис явно не прельщала перспектива встречи.

Зажегся свет, и мы увидели Алессандро, который сделал несколько шагов по лестнице и остановился.

– Ciao, Alessio, come stai?[54]54
  Привет, Алессио, как поживаешь? (ит.)


[Закрыть] – услышали мы и страшно обрадовались, что наше унижение откладывается, хотя бы на несколько минут.

В панике оглядевшись, мы увидели, что, как я и предсказывала, попали в настоящую ловушку в подземном тупике. Кроме трех зияющих провалов в стене, этих открытых черных ртов древнего акведука Боттини, идти было некуда, разве что вверх по лестнице, мимо Алессандро. Но любую попытку войти в катакомбы надежно пресекали черные решетчатые двери с замками.

Однако Толомеи не знают слова «нельзя». Ощетинившись при мысли о безвыходной ловушке, мы одновременно вскочили на ноги и принялись ощупывать решетки дрожащими пальцами. Я в основном проверяла, нельзя ли нам протиснуться между прутьями, если очень постараемся, а Дженис опытной рукой трясла каждую петлю и задвижку, отказываясь верить, что решетки нельзя как-нибудь открыть. По ее представлениям, в каждой стене есть своя дверь, к каждой двери есть свой ключик. Все, что требуется, – получше присмотреться.

– Пст! – бешено замахала она мне. Третья и последняя решетка легко открылась, как обычная дверь, даже без малейшего скрипа. – Пошли!

Мы прошли по коридору, насколько позволяло освещение подвала, и на ощупь сделали еще несколько шагов в полной темноте.

– Будь у нас фонарик… – начала Дженис. – О черт! – Мы звонко столкнулись лбами, когда луч белого света пробежал через весь длинный проход и остановился на полу, не дойдя до нас нескольких метров. Затем белое пятнышко убежало к выходу, как волна, набежавшая на берег и отхлынувшая обратно.

Потирая ушибленные места, мы попятились внутрь пещеры, пока не нашли какую-то нишу, достаточно большую, чтобы можно было спрятаться вдвоем.

– Он идет? Идет? Это он? – шептала Дженис, оказавшаяся сзади меня и лишенная возможности что-либо видеть.

Я высунула голову и тут же отпрянула.

– Да, да и да!

Было трудно что-то разглядеть, кроме резкого света покачивающегося фонарика, но в какой-то момент луч перестал метаться по стенам, и я отважилась снова высунуть нос. Это действительно был Алессандро – вернее, какая-то ипостась Ромео; зажав фонарик под мышкой, он возился с маленькой дверцей в стене.

– Что он делает? – нетерпеливо спросила Дженис.

– Открывает сейф и что-то достает. Какую-то коробку.

Дженис азартно вцепилась в меня:

– Может, это палио?

Я высунулась снова:

– Нет, коробка маловата. Скорее ящичек для сигар.

– Ах, так он курильщик! Я так и знала!

Я смотрела, как Алессандро запер сейф и пошел к выходу с коробкой. Через несколько секунд массивная железная решетка закрылась за ним с лязгом, эхом отдававшимся по всему лабиринту и в наших ушах несколько минут.

– О нет! – ахнула Дженис.

– Только не говори мне… – Я повернулась к сестрице, надеясь, что она меня успокоит. Но даже в темноте я увидела ужас на ее лице.

– Я сама удивлялась, почему она оказалась не заперта, – с вызовом сказала Дженис.

– Но это тебя не остановило! – возмутилась я. – И теперь мы в ловушке!

– Да где ж твоя тяга к приключениям? – Дженис вечно пыталась превратить необходимость в добродетель. – Это же классно! Я всегда хотела заняться спелеологией. Ведет же этот коридор куда-нибудь? – И она принялась меня дразнить, сразу успокоившись: – Или масюсенькая Джульетта будет ждать своего Ромейчика?

Однажды, после того как мы целый вечер доставали тетку Роуз вопросами об Италии и почему нам нельзя туда поехать, Умберто рассказал нам про римские катакомбы. Вручив нам по посудному полотенцу, чтобы от нас была какая-нибудь польза, пока он моет посуду, Умберто описывал, как первые христиане собирались в тайных подземных пещерах, чтобы пообщаться с единоверцами без свидетелей, способных донести императору-язычнику. Христиане не признавали римскую традицию кремировать тела умерших, поэтому заворачивали своих покойников в саваны и приносили в подземные пещеры, оставляя тела на полках в каменной стене дожидаться Страшного суда.

Если нам действительно так хочется в Италию, пообещал Умберто, он первым делом по приезде туда обязательно поведет нас в подземные пещеры и покажет массу интересных скелетов.

Когда мы с Дженис пробирались по Боттини, спотыкаясь в темноте и по очереди меняясь в роли лидера, мне припомнились страшилки Умберто. Совсем как герои его рассказов, мы прятались в катакомбах, опасаясь разоблачения, и, как первые христиане, не знали, когда и где выйдем на поверхность, если вообще выйдем.

Немного помогала зажигалка, которую Дженис носила с собой для своей еженедельной сигареты. Каждые двадцать шагов мы останавливались и зажигали ее на несколько секунд, чтобы убедиться, что впереди нас не ждет бездонный провал или, как предположила Дженис, когда стены и пол вдруг стали влажными и скользкими, паутина огромного паука.