Текст книги "Джульетта"

Когда мы спустились с последней ступеньки, меня окружил целый рой старичья, все затараторили на итальянском, тыча в меня бескровными пальцами, словно желали убедиться, что я не мираж. Их искреннее изумление свидетельствовало, что они уверены – это меня, а не их подняли из могилы для особого случая.

Видя мое смущение, Ева-Мария вежливо отогнала основную рухлядь подальше, и вскоре мы остались с двумя женщинами, которым явно не терпелось что-то мне сказать.

– Это монна Тереза, – представила гостью Ева-Мария. – И монна Кьяра. Монна Тереза ведет свой род от Джианноццы Толомеи, как и ты, а монна Кьяра происходит от монны Мины из рода Салимбени. Они чрезвычайно рады тебя видеть, потому что много лет считал и тебя погибшей. Эти дамы очень сведущи в делах прошлого и много знают о женщине, в честь которой тебя нарекли, – Джульетте Толомеи.

Я посмотрела на двух старух и нашла вполне естественным, что они досконально знают события 1340 года и деяния моих предков: достопочтенные монны словно только вышли из запряженной лошадьми средневековой кареты. Они держались прямо исключительно благодаря корсетам и сжимавшим шеи брыжам. Одна из монн лукаво улыбалась из-за черного веера, другая держалась чопорно. Волосы чопорной дамы были уложены как на старинных полотнах, и из прически торчало павлинье перо. Рядом с этими античными древностями Ева-Мария положительно казалась юной, и я радовалась, что она осталась рядом, чуть не пританцовывая от возбуждения, и начала переводить все, что говорили достойные монны.

– Монна Тереза, – начала она, говоря о даме с веером, – хочет знать, есть ли у тебя сестра-близнец Джианноцца. Сотни лет в семье существует традиция называть близняшек-девочек Джульеттой и Джианноццей.

– Вообще-то, да, – ответила я. – К сожалению, сегодня ее здесь нет. – Я оглядела сиявший от света свечей зал и престранное собрание и подавила улыбку: – Ей бы очень понравилось.

Старуха улыбнулась морщинистым ртом, услышав, что нас двое, и взяла с меня клятву, что в следующий раз я непременно приведу сестру.

– Но если эти имена – семейная традиция, – сказала я, – тогда должны быть десятки, сотни Джульетт Толомеи и кроме меня!

– Нет-нет-нет! – воскликнула Ева-Мария. – Мы говорим о традиции по женской линии. Вступая в брак, женщины брали фамилии мужей. Согласно сведениям монны Терезы, за все эти годы никого из девочек Толомеи больше не нарекли Джульеттой и Джианноццей. Твоя мать была очень упрямой. – Ева-Мария покачала головой с невольным восхищением. – Она безумно хотела получить фамилию, даже вышла за профессора Толомеи. И что бы вы думали? У нее родились девочки-близнецы! – Она взглянула на монну Терезу, ища подтверждения. – Насколько мы знаем, ты единственная Джульетта Толомеи в мире. Это делает тебя особенной.

Они выжидательно посмотрели на меня. Я приняла самый заинтересованный и благодарный вид. Разумеется, я рада была побольше узнать о своих родителях и познакомиться с дальней родней, но момент можно было выбрать и получше. В иные вечера с удовольствием общаешься с престарелыми леди в брыжах, но порой хочется заняться чем-то совсем другим. Сегодня, честно признаюсь, я очень хотела остаться наедине с Алессандро – куда он запропастился, черт его побери? – и хотя без всякого принуждения провела много ночей, захваченная трагическими событиями 1340 года, как раз сегодня вечером семейные предания меня не очень трогали.

– Монна Кьяра приглашает тебя приехать к ней в гости, – перевела Ева-Мария. – Она предлагает взглянуть на свой семейный архив. Ее прародительница, монна Мина, была первой женщиной, попытавшейся приоткрыть завесу тайны над историей Джульетты, Ромео и брата Лоренцо. Именно она на-

шла большую часть старых документов – например, протоколы до просов брата Лоренцо с его признанием – в тайнике в пыточном каземате Салимбени и обнаружила письма Джульетты Джианноцце, спрятанные в разных местах – часть под половицей в палаццо Толомеи, другие – в палаццо Салимбени, а последнее монна Мина нашла в Рокка ди Тентеннано.

– Очень хочу взглянуть на эти письма, – искренне сказала я. – Я читала отрывки, но…

– Когда монна Мина нашла их, – перебила меня Ева-Мария, повинуясь настойчивости монны Кьяры, уставившейся ярко блестевшими в свете свечей черными глазами куда-то вдаль, – то проделала долгий путь к сестре Джульетты, Джианноцце, чтобы отдать ей наконец письма сестры. Это было примерно в тысяча триста семьдесят втором году, когда Джианноцца была уже бабушкой и мирно жила со своим вторым супругом, Мариотто. Можешь представить, какой шок испытала Джианноцца, прочитав спустя столько лет предсмертное письмо своей сестры! Две женщины, Мина и Джианноцца, поговорили о том, что случилось, и поклялись сделать все, что в их силах, чтобы сохранить эту историю для будущих поколений.

Сделав паузу, Ева-Мария улыбнулась, нежно обняла обеих старух и благодарно стиснула их в объятиях, отчего те захихикали как девчонки.

– Вот для чего мы собрались здесь сегодня, – сказала она, многозначительно посмотрев на меня. – Вспомнить, что случилось, и сделать так, чтобы это никогда не повторилось. Основала эту традицию монна Мина более шестисот лет назад. В течение всей жизни в годовщину свадьбы ночью она спускалась в подземелье палаццо, в тот ужасный каземат, и зажигала свечи в память брата Лоренцо. А когда подросли ее дочери, она стала брать их с собой, чтобы подружить с призраком. Много поколений эту традицию хранили женщины обеих семейств, но сейчас для большинства людей все это отошло в область преданий. Должна признаться, – озорно подмигнула она мне, на долю секунды став прежней Евой-Марией, – что современные крупные банки не любят ночных процессий со свечами и старух в голубых ночных рубашках, разгуливающих по их казематам. Спроси Сандро, он подтвердит. Поэтому сейчас мы собираемся здесь, в кастелло Салимбени, и носим свечи наверх, а не в подвал. Мы цивилизованные люди и уже не очень молодые. Поэтому мы счастливы, что сегодня, в годовщину брачной ночи монны Мины, ты с нами. Добро пожаловать в наш круг.

Неладное я почувствовала во время фуршета. Когда я старалась оторвать ножку жареной утки, очень элегантно сервированной на серебряном блюде, волна теплого безразличия набежала на берег моего сознания и все вокруг мягко качнулось. Ничего особо страшного не произошло, но сервировочная ложка выпала у меня из руки, словно мышцы неожиданно расслабились.

Сделав несколько глубоких вдохов, я подняла голову и сосредоточилась на обстановке. Великолепный фуршет Евы-Марии был накрыт на террасе рядом с парадным залом под восходящей луной; на стенах длинные факелы бросали вызов темноте концентрическими полукругами дрожащего красноватого света. Дом был ярко освещен десятками открытых окон и внеш них прожекторов. Сияя, словно сигнальный маяк, изысканный, даже слишком, замок, последний бастион гордыни Салимбени, не желал признавать ночь, точно все законы мира теряли силу у его несокрушимых ворот.

Пересиливая внезапную дурноту, я снова взялась за сервировочную ложку. Я выпила всего полбокала вина, поднесенного мне лично Евой-Марией, которой хотелось знать, что я думаю о ее санджовезе нового урожая; половину я с отвращением вылила в ближайший цветочный горшок, не желая оскорблять мастерство винодела. Учитывая на редкость насыщенный день, рассуждала я, вполне естественно, что ближе к ночи у меня все валится из рук.

И тут я наконец увидела Алессандро. Он появился из темного сада и встал между факелами, глядя прямо на меня, и хотя его возвращение наполнило меня облегчением и радостью, я сразу поняла: что-то не так. Он был не то чтобы рассержен, скорее встревожен, словно ему предстояло постучать в мою дверь и сообщить об ужасной аварии.

Полная дурных предчувствий, я поставила тарелку и подошла к нему.

– «В одной минуте, – сказала я, силясь улыбнуться, – много, много дней. Как по такому счету я состарюсь, пока опять Ромео я увижу!» – Я встала перед ним, пытаясь отгадать его мысли. Но лицо Алессандро было таким, как при нашем первом знакомстве, – абсолютно лишенным эмоций.

– Шекспир, Шекспир, – сказал он, не оценив моей поэтической тонкости. – Почему он вечно должен стоять между нами?

Я осмелилась коснуться его.

– Шекспир наш друг!

– Да? – Алессандро взял меня за руку и поцеловал ладонь, неотрывно глядя мне в глаза. – Правда? Тогда скажи, что бы мы делали сейчас по воле нашего друга? – Прочитав ответ в моих глазах, он медленно кивнул: – А потом?

Намек дошел до меня лишь через секунду: после любви приходит расставание, которое заканчивается смертью, согласно моему другу Шекспиру. Но не успела я напомнить Алессандро, что мы как раз в процессе создания нашего светлого будущего, как золотым лебедем подплыла Ева-Мария, чье великолепное платье буквально пылало в свете факелов.

– Сандро! Джульетта! Grazie a Dio! – Она поманила нас за собой. – Идемте! Быстрее!

Нам ничего не оставалось, как повиноваться, и мы пошли в дом за нашим сверкающим авангардом, даже не спрашивая, отчего такая спешка. Казалось, Алессандро уже знал, куда мы направляемся и зачем; судя по его отчужденному виду, мы вновь оказались на милости Барда, или переменчивой фортуны, или другой силы, распоряжавшейся в эту ночь нашими судьбами.

Ева-Мария решительно прошла через толпу к боковой двери и провела нас по коридору в меньшую комнату, служившую в будние дни столовой, а сейчас казавшуюся особенно темной и тихой после шумного веселья в главном зале. Переступив порог, хозяйка остановилась, обернулась, сверкая глазами от возбуждения, и состроила нам гримаску, означавшую, чтобы мы держались позади и молчали.

Сперва мне показалось, что в столовой больше никого нет, но манерничанье Евы-Марии заставило вглядеться пристальнее – и я увидела их. Два канделябра с горящими свечами стояли на концах длинного стола, и на каждом из двенадцати стульев с высокой спинкой сидели люди в темных монашеских рясах. Поодаль, полускрытый тенью, стоял монах помоложе и потихоньку качал кадило с ладаном.

От этого зрелища у меня участился пульс. Я сразу вспомнила предостережения Дженис. Ева-Мария, говорила моя сестрица, лопаясь от сенсационных новостей после разговора с кузеном Пеппо, возглавляет мафию и увлекается оккультизмом; у нее есть отдаленный замок, где проводятся тайные кровавые ритуалы для общения с духами умерших.

Даже в своем одурманенном состоянии я попыталась шагнуть обратно в коридор, но меня придержала за талию властная рука Алессандро.

– Это, – прошептала Ева-Мария, и в ее шепоте мне почудилась дрожь, – члены братства Лоренцо. Они приехали из Витербо, чтобы встретиться с тобой.

– Со мной? – Я посмотрела на суровую дюжину за столом. – Зачем?

– Ш-ш! – С превеликими церемониями Ева-Мария подвела меня к старому монаху, ссутулившемуся на троноподобном кресле во главе стола. – Он не говорит по-английски, так что я буду переводить. – Она сделала реверанс перед монахом, чей взгляд не отрывался от меня, вернее, от распятия, висевшего у меня на шее. – Джульетта, это очень важный момент. Я хочу познакомить тебя с братом Лоренцо.

VIII.II

 
Счастливая, счастливейшая ночь!
Но, если ночь – боюсь, не сон ли это?
Сон, слишком для действительности сладкий!
 

– Джульетта Толомеи! – Старый монах поднялся со стула, взял мою голову старческими руками и долго, пристально смотрел в глаза. Лишь после этого он коснулся моего распятия – не с подозрением, но с благоговением. Наверное, увидев достаточно, он нагнулся и поцеловал меня в лоб сухими, как древесная кора, губами.

– Брат Лоренцо, – объяснила Ева-Мария, – настоятель братства Лоренцо. Настоятелей всегда нарекают именем Лоренцо в память о духовнике той, самой первой Джульетты. Это большая честь, что братья согласились быть здесь сегодня и передать нечто, принадлежащее тебе по праву. Много сотен лет братство Лоренцо ожидало этого момента!

Когда Ева-Мария замолчала, брат Лоренцо жестом предложил остальным монахам встать, и они без единого слова подчинились. Один из них взял маленький ларец, стоявший посередине длинного обеденного стола, и передал стоящему рядом. С большим почтением монахи передавали ларец друг другу, пока наконец не вручили его брату Лоренцо.

Как только я узнала коробку, на которую наткнулась в багажнике Алессандро сегодня днем, я отступила на шаг, но, заметив мое движение, Ева-Мария глубоко вцепилась пальцами мне в плечо, чтобы я оставалась на месте. Когда брат Лоренцо пустился в пространное объяснение, она так истово переводила каждое слово, что даже слегка запыхалась.

– Это сокровище, охраняемое Девой Марией, должна носить только ты. Долгое время оно покоилось вместе с телом самого первого брата Лоренцо, но когда останки переносили из палаццо Салимбени в освященную землю Витербо, реликвию нашли монахи. Они сочли нужным хранить находку в ином месте, нежели достоуважаемые останки, чтобы не коснулась ее лихая рука. Потом реликвия исчезла на много лет, но теперь она здесь и снова получит благословение.

Только после этого брат Лоренцо открыл ларчик и показал печатку Ромео, втиснутую в васильковый бархат. Все – даже я – подались вперед посмотреть.

– Dio! – восхищенно прошептала Ева-Мария. – Обручальное кольцо Джульетты! Чудо, что брат Лоренцо смог его сохранить.

Я украдкой покосилась на Алессандро, ожидая хоть малейших признаков смущения: целый день он разъезжал с треклятым кольцом в багажнике и рассказал мне лишь малую часть правды. Но он стоял с удивительно невинным видом, либо не зная за собой никакого греха, либо отлично притворяясь. Брат Лоренцо благословил печатку, вынул ее из ларца дрожащими пальцами и подал – но не мне, а Алессандро.

– Ромео Марескотти… пожалуйста.

Алессандро колебался. Я подняла на него глаза и заметила, как он бросил на Еву-Марию темный, неулыбчивый взгляд, обо значивший некую точку невозврата в отношениях между этими двумя людьми и сжавший мне сердце хваткой мясника перед смертельным ударом.

Тут меня накрыло второй волной безразличия и все вокруг поплыло. Схватившись за руку Алессандро, я несколько раз моргнула, приходя в себя. К моему удивлению, ни Ева-Мария, ни Алессандро не позволили моей внезапной дурноте прервать торжественный момент.

– В Средние века, – начал Алессандро, переводя то, что говорил ему брат Лоренцо, – все было очень просто. Мужчина говорил: «Я даю тебе это кольцо», и брак считался законным. Вот и весь обряд. – Он взял меня за руку и позволил печатке соскользнуть на мой палец. – Никаких бриллиантов, только орел.

К счастью для них двоих, из-за сильнейшей слабости я не могла озвучить свое мнение, когда мне на палец без моего согласия нацепили проклятое кольцо, найденное в гробу мертвеца. Меня что-то сдерживало, давило – клянусь, не вино, а не-

что иное, – и все мои рациональные способности оказались погребены под оползнем пьяненького фатализма. Поэтому я тупо стояла, покорная как корова, пока брат Лоренцо возносил молитвы высшим силам, после чего потребовал второй предмет, лежавший на столе.

Это был кинжал Ромео.

– Кинжал осквернен, – вполголоса объяснил Алессандро, – но брат Лоренцо позаботится, чтобы артефакт никому больше не причинил вреда.

Даже в своем угаре я саркастически подумала: «Как мило с его стороны! И большое спасибо, что ты спросил меня, прежде чем отдавать этому типу наследство, оставленное мне родителями!» Но вслух я ничего не сказала.

– Ш-ш! – Еве-Марии явно не было дела, понимаю я, что происходит, или нет. – Ваши правые руки! – Мы с Алессандро озадаченно посмотрели на нее, и тогда она положила свою правую руку на кинжал, который брат Лоренцо держал перед нами. – Ну же, Джульетта! – настаивала она. – Клади свою руку на мою!

И я подчинилась, как в детской игре, и Алессандро тут же накрыл мою руку своей. Замыкая круг, Лоренцо положил свободную руку сверху, бормоча молитву, звучавшую скорее как инфернальное заклинание.

– Больше, – шептал Алессандро, не обращая внимания на строгий взгляд Евы-Марии, – этот кинжал не принесет вреда ни Салимбени, ни Толомеи, ни Марескотти. Цикл насилия закончен. Мы больше не сможем ранить друг друга каким-либо оружием. Отныне воцарится мир, а кинжал вернется туда, откуда пришел, заново влившись в вены земли.

Закончив молитву, брат Лоренцо очень осторожно положил кинжал в продолговатый металлический ящичек с замком, и только передав ящик одному из братьев, старый монах поднял глаза и улыбнулся нам, словно на простецкой встрече друзей, будто мы не приняли только что участие в средневековом брачном ритуале и акте экзорцизма.

– Осталось последнее, – сказала Ева-Мария, экзальтированная не меньше монаха. – Письмо! – Она подождала, пока брат Лоренцо вынет из кармана рясы маленький пожелтевший свиток пергамента. Это действительно было письмо, очень старое и нераспечатанное – печать красного воска осталась ненарушенной. – Джианноцца написала его сестре в тысяча триста сороковом году, – пояснила Ева-Мария, – когда Джульетта жила в палаццо Толомеи, но брату Лоренцо так и не удалось передать его по назначению из-за того, что случилось на Палио. Монахи братства Лоренцо недавно нашли его в архиве монастыря, где Лоренцо прятал раненого Ромео. Теперь оно твое.

– Спасибо, – сказала я, глядя, как брат Лоренцо опускает пергамент обратно в карман.

– А теперь… – Ева-Мария прищелкнула пальцами, и через полсекунды рядом материализовался официант со старинными кубками на подносе. – Prego[59]59
  Пожалуйста (ит.).


[Закрыть]. – Она подала самый большой сосуд брату Лоренцо, затем раздала кубки нам и церемонно подняла тост: – Да, Джульетта… Брат Лоренцо сказал, что ты должна – ну, когда все закончится, – приехать в Витербо и вернуть распятие законному владельцу. В обмен он отдаст тебе письмо Джианноццы.

– Какое распятие? – спросила я, отлично сознавая, что говорю как пьяная.

– Это. – Ева-Мария показала на крест у меня на шее. – Оно принадлежало брату Лоренцо. Он хочет его забрать.

Несмотря на привкус пыли и полироля для металла, я мстительно выглотала вино до дна. Ничто не пробуждает в девушке такой потребности выпить, как присутствие мрачных монахов в вышитых капюшонах, не говоря уже о странном опьянении и кольце Ромео, которое окончательно застряло, прямо-таки приросло к моему пальцу. С другой стороны, наконец-то у меня оказалось то, что принадлежит мне по праву. Что касается кинжала, заключенного в металлический ящик перед путешествием в последний путь к тиглю, пора, пожалуй, признать, что он никогда мне не принадлежал.

– А теперь, – сказала Ева-Мария, ставя свой кубок на поднос, – время традиционной процессии.

Когда я была маленькой и любила, примостившись на лавке в кухне, смотреть, как готовит Умберто, он иногда рассказывал мне о средневековых религиозных процессиях в Италии – о священниках, которые проносят останки мертвых святых по городским улицам, о факелах, пальмовых листьях и статуях на шестах. Иногда он заканчивал рассказ фразой: «Подобные процессии там можно увидеть и в наши дни», но мне это казалось чем-то из области преданий вроде «и жили они счастливо до конца дней».

И уж конечно, я и представить себе не могла, что когда-нибудь лично буду принимать участие в торжественной религиозной процессии, да еще устроенной отчасти в мою честь. Двенадцать суровых монахов обошли весь дом, включая мою спальню, а за ними шествовали добрых две трети престарелых гостей с высокими свечами в руках.

Когда мы медленно шли по галерее второго этажа, старательно следуя в фарватере ладана и латинских песнопений брата Лоренцо, я огляделась в поисках Алессандро, но его нигде не было видно. Видя мое огорчение, Ева-Мария взяла меня за руку и прошептала:

– Я вижу, ты устала. Отчего бы тебе не прилечь? Процессия еще не скоро закончится. Поговорим завтра, наедине, ты и я, когда все будет позади.

У меня не вырвалось ни слова протеста. Я действительно была полумертвой от усталости и ничего так не хотела, как заползти в свою эпическую кровать. Я даже согласна была пропустить кульминацию странной вечеринки Евы-Марии. Поэтому, когда мы проходили мимо моей двери, я, не привлекая к себе внимания, выбралась из небольшой толпы и шмыгнула в спальню.

Кровать была еще влажной от брызг святой воды, которой не жалел брат Лоренцо, но мне было все равно. Даже не остановившись, чтобы сбросить туфли, я подошла к кровати и рухнула на нее лицом вниз, не откинув покрывала, уверенная, что через минуту отключусь. Горький привкус санджовезе Евы-Марии до сих пор ощущался во рту, но встать и почистить зубы сил не было.

Я лежала, ожидая новой волны приятного безразличия, но дурнота постепенно отступала и все становилось привычно четким. Комната перестала кружиться, и я смогла разглядеть кольцо на пальце, которое по-прежнему не могла снять. Казалось, от него исходит странная энергия. В первый момент я испугалась, но разрушительная сила на меня как будто не действовала и страх понемногу уступил место тянущему, беспокойному предчувствию. Чего ждать, я не знала, но отчетливо понимала, что не смогу заснуть и вообще успокоиться, пока не переговорю с Алессандро. Надеюсь, он сможет дать адекватное объяснение событиям сегодняшнего вечера, а если даже нет, меня вполне устроит, если он хоть ненадолго укроет меня в своих объятиях.

Сбросив туфли, я бесшумно вышла на общий балкон в надежде увидеть его через стеклянную дверь. Наверняка он еще не лег и, несмотря на случившееся сегодня вечером, охотно продолжит то, что нам пришлось отложить сегодня днем.

Оказалось, он стоит на балконе, полностью одетый, опершись о перила, и мрачно глядит в ночь.

Хотя он слышал звук открываемой балконной двери и знал, что я рядом, голову не повернул, лишь глубоко вздохнул и сказал:

– Ты, должно быть, считаешь нас всех сумасшедшими.

– Ты что-нибудь знал об этом? – спросила я. – Что мы будем встречаться с братом Лоренцо и монахами?

Алессандро повернул голову и взглянул на меня глазами темнее звездного неба над нашими головами.

– Если бы знал, никогда бы не привез тебя сюда. – Он помолчал и прибавил просто: – Прости меня.

– Не извиняйся. – Я подошла ближе, надеясь развеять его мрачность. – Я получила на редкость яркие впечатления. Брат Лоренцо, монна Кьяра, опять же гонять призраков по замку – да это ж просто волшебный сон!

Алессандро отрицательно повел головой:

– Это не мой сон.

– И, взгляни, я получила назад кольцо! – Я вытянула руку.

Он не улыбнулся.

– Но ты же не за этим приехала в Сиену! Ты хотела найти сокровище.

– Возможно, самое драгоценное сокровище – избавиться от проклятия Лоренцо, – возразила я. – Подумаешь, золото и камни! В гробу карманов нет.

– Значит, ты этого хочешь? – сказал он, испытующе глядя мне в лицо, явно заинтригованный моими словами. – Остановить проклятие?

– Так уже вроде остановили. – Я придвинулась ближе. – Исправили грехи прошлого, написали счастливый финал. Поправь меня, если я ошибаюсь, но сегодня вечером мы, по-моему, поженились!

– О господи! – Алессандро нервно запустил руку в волосы. – Мне так неловко за все это!

Видя его замешательство, я не сдержала смеха.

– Раз уж сегодня наша брачная ночь, стыд и позор на твою голову, что ты не ворвался ко мне в спальню и не набросился на меня по средневековому обычаю! Пойду пожалуюсь брату Лоренцо. – Я сделала движение к двери, но Алессандро поймал меня за запястье и потянул назад.

– Никуда ты не пойдешь, – сказал он, принимая наконец мой шутливый тон. – Иди сюда, женщина… – Он обнял меня и начал целовать, пока я не перестала смеяться.

Только когда я начала расстегивать его рубашку, он заговорил снова.

– Джульетта, – начал он, удержав мои руки, – ты веришь в «на веки веков»?

Я посмотрела ему в глаза, удивленная серьезностью вопроса. Держа печатку с орлом между нами, я прошептала:

– Наша вечность давно началась.

– Если хочешь, я отвезу тебя в Сиену и… оставлю в покое. Прямо сейчас.

– И что тогда?

Он спрятал лицо в моих волосах.

– Призраки исчезнут.

– Если ты сейчас меня отпустишь, – прошептала я, прижимаясь к нему и сладко потягиваясь, – пройдет еще шестьсот лет, прежде чем ты снова меня найдешь. Хочешь рискнуть?

Проснувшись, когда еще не брезжил рассвет, я увидела, что лежу одна в гнезде из смятых, скрученных простыней. Из сада доносился настойчивый, тревожный птичий крик, который вторгся в мои сны и вернул меня в реальность. На часах было всего два, но свечи давно догорели, и спальню освещало лишь холодное сияние полной луны, лившееся через балконную дверь.

Может, я покажусь наивной, но меня шокировало, что Алессандро тайком оставил мою постель в нашу первую ночь. То, как он обнял меня, прежде чем мы заснули, заставило поверить, что он уже никогда меня не отпустит.

Однако проснулась я в одиночестве и недоумении, ощущая сильную жажду и похмелье от того же не пойми чего, что вызвало вчерашнюю дурноту. Моей растерянности не уменьшило даже то, что одежда Алессандро, как и моя, осталась лежать на полу возле кровати. Включив лампу на тумбочке, я увидела, что он оставил даже пулю на кожаном шнурке, которую я лично сняла с его шеи несколько часов назад.

Завернувшись в одно из покрывал с кровати, я про себя ужаснулась, увидев, во что мы превратили винтажное белье Евы-Марии. Среди белых простыней сбился в комок какой-то выцветший голубой шелк, который я заметила только теперь. Странно, но, когда я расправила отрез, мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что я держу в руках, – возможно потому, что я не ожидала больше когда-либо это увидеть (и уж меньше всего в собственной постели).

Это было палио 1340 года.

Судя по тому, что я нашла его только сейчас, бесценный артефакт был спрятан в простынях человеком, который твердо настроился меня на них уложить. Но кем? И для чего?

Двадцать лет назад мама пошла на крайние меры, чтобы защитить священный стяг и передать его мне. Я, в свою очередь, не успела найти палио, как тут же его лишилась, но вот оно опять вернулось ко мне, как заговоренное. Еще вчера, в Рокка ди Тентеннано, я прямо спросила Алессандро, знает ли он, где палио, и получила загадочный ответ, что без меня оно все равно бесполезно. И теперь, когда средневековое знамя оказалось у меня в руках, все неожиданно встало на свои места.

Если верить дневнику маэстро Амброджио, Ромео Марескотти поклялся, что при победе в Палио 1340 года использует призовое знамя в качестве своей брачной простыни. Но злодей Салимбени сделал все, чтобы не дать Ромео и Джульетте разделить ложе, и ему это удалось.

До сегодняшней ночи.

Вот почему, сообразила я, попутно удивляясь, что еще способна соображать в два часа ночи, в спальне пахло ладаном, когда я вернулась после купания в бассейне. Брат Лоренцо и монахи хотели лично убедиться, что палио находится там, где ему надлежит, – в постели, которую я, скорее всего, разделю с Алессандро.

Если взглянуть на сложившуюся ситуацию глазами оптимиста, все выглядит весьма романтично. Братство Лоренцо поставило целью своего существования «исправить» грехи прошлого, чтобы проклятие брата Лоренцо наконец-то потеряло силу, – отсюда церемония возвращения кольца Ромео на палец Джульетты и освобождение кинжала от следов злодеяний. Я даже смогла бы снисходительно отнестись к палио в моей постели. Если версия маэстро Амброджио – правда, а Шекспир все выдумал, Ромео и Джульетта ждали консумации своего брака очень долго. Кто бы стал возражать против несложного обряда?

Но дело было не в этом, а в том, что, кто бы ни подложил знамя мне в кровать, он был в сговоре с покойным Бруно Каррерой и прямо или косвенно нес ответственность за ограбление сейфа в Музее Совы, отправившее беднягу Пеппо на больничную койку. Другими словами, не только романтическая причуда заставила меня сидеть среди ночи на кровати с палио на коленях – я чувствовала, что за всем этим кроется нечто гораздо большее и опасное.

Испугавшись, что с Алессандро что-то случилось, я вскочила с кровати. Не желая ощупью искать одежду в шкафу, я живо натянула красное бархатное платье, лежавшее на полу, и открыла балконную дверь. Выйдя на балкон, я полной грудью вдохнула целительное спокойствие прохладной ночи, а потом осторожно заглянула в комнату Алессандро.

В комнате никого не было, но там горел свет и все выглядело так, словно Алессандро вышел в спешке, не закрыв балкон.

Секунду-две я набиралась смелости толкнуть незакрытую балконную дверь и войти в комнату. Хотя теперь я стала к нему ближе, чем к любому другому мужчине, с которыми меня сводила судьба, внутренний голос настойчиво напоминал, что, если не брать в расчет физиономику и любезные речи, я совсем не знаю Алессандро.

Некоторое время я стояла посреди комнаты, рассматривая обстановку. Это была не просто другая комната для гостей, это была его комната, и в иной ситуации я с удовольствием бы сунула нос во все углы и рассмотрела фотографии на стенах и маленькие банки, полные любопытных безделушек.

Когда я уже собралась посмотреть в ванной, снаружи послышались отдаленные голоса, доносившиеся из-за полуоткрытой двери на внутреннюю галерею. Высунув голову за дверь, я никого не увидела ни на галерее, ни в парадном зале внизу. Вечеринка закончилась несколько часов назад, и дом погрузился в темноту, которую немного рассеивал настенный канделябр в углу.

Выйдя на галерею, я попыталась определить, откуда доносится речь, и пришла к выводу, что разговаривают в соседней гостевой, дальше по коридору. Несмотря на отрывистость, до неузнаваемости менявшую голоса, и на мое похмелье, я узнала голос Алессандро. От звука второго голоса у меня одновременно по спине пробежал мороз и потеплело на сердце. Я поняла, что не смогу заснуть, пока собственными глазами не увижу, кому удалось выманить новобрачного с эпического ложа.

Дверь в комнату была приоткрыта. Я на цыпочках подошла ближе, сторонясь полоски света, падавшей на мраморный пол, и немного наклонилась, чтобы лучше видеть комнату. Я различила двух мужчин и даже уловила отрывки их беседы, хотя и не поняла, о чем они говорят. Алессандро сидел на столе в одних джинсах, очень напряженный, хотя всего пару часов назад этого, как говорится, ничто не предвещало. В следующую секунду собеседник повернулся к нему лицом, и я мгновенно все поняла.

Это был Умберто.