Текст книги "Джульетта"

VII.I

 
Иди, дитя, и вслед счастливых дней
Ищи себе счастливых ты ночей.
 

Когда маэстро Липпи дочитал последнюю фразу, мы некоторое время сидели в молчании. Вообще-то, текст на итальянском показался мне прекрасным предлогом, чтобы увести беседу от Алессандро, оказавшимся Ромео, но знай я, что повествование заведет нас в такие мрачные места, пожалуй, оставила бы его в сумке.

– Бедняга монах, – сказала Дженис, осушив свой бокал. – Тоже не дождался хеппи-энда.

– Мне всегда казалось, что у Шекспира он чересчур легко отделался, – сказала я, пытаясь оживить беседу. – В «Ромео и Джульетте» монах разгуливает по кладбищу, где повсюду трупы-трупы-трупы с красными от крови руками, и даже признается, что стоял за всей этой петрушкой с роковым срывом плана и сонным зельем… И ничего. Монтекки с Капулетти должны были хотя бы попытаться спросить с него за все.

– Может, так и было, – сказала Дженис, – только позже. «Одних прощенье, кара ждет других…» Похоже, история не закончилась, когда закрылся занавес.

– Еще как не закончилась, – согласилась я, глядя на текст, который только что читал маэстро Липпи. – Вот и мама считала, что до сих пор продолжается.

– Это, – сказал маэстро Липпи, все еще хмурясь по поводу злодеяний старого Салимбени, – очень тревожно. Если брат Лоренцо действительно написал такое проклятие и оно приведено здесь дословно, тогда теоретически все будет тянуться до бесконечности, пока… – Он нашел в тексте абзац и процитировал: – «Пока вы не исправите содеянного, на коленях покаявшись перед Пресвятой Девой, и Джульетта проснется и увидит своего Ромео».

– Хорошо, – перебила его Дженис, с детства недолюбливавшая суеверия. – Тогда у меня два вопроса. Первый – кто эти «вы»?

– Ну это же очевидно, – перебила уже я сестрицу. – Он призывает «чуму на оба ваши дома». Речь явно идет о Салимбени и Толомеи, которые в тот момент были в подземелье и присутствовали при пытке. Раз мы из рода Толомеи, стало быть, тоже прокляты.

– Тебя только и слушать! – язвительно сказала сестрица. – Из рода Толомеи! Подумаешь, фамилия!

– Фамилия и гены, – поправила я. – У мамы были гены, у папы – имя. Так что никуда не денешься.

Дженис не обрадовали мои аргументы, но делать было нечего.

– Ладно, по крайней мере честно, – вздохнула она. – Значит, Шекспир ошибся: не было никакого Меркуцио, погибшего по глупости и призвавшего чуму на дома Ромео и Тибальда. Проклятие исходило от монаха. Чудненько. Но тогда у меня второй вопрос: вот если реально поверить в существование этого проклятия, что тогда? Как можно поглупеть настолько, чтобы попробовать его снять? Ведь речь идет даже не о покаянии, а об «исправлении» содеянного, черт бы все побрал! А как? Нам что, выкопать старого Салимбени, заставить его изменить решение и… и… и притащить в собор, чтобы он упал на колени перед алтарем или где там полагается падать? Я вас умоляю! – Она с вызовом глянула на нас с маэстро Липпи, словно это мы подкинули ей проблему. – Не лучше ли будет улететь домой, оставив дурацкое проклятие здесь, в Италии?

– Мама сделала это целью своей жизни, – ответила я. – Она старалась не поддаваться и остановить проклятие. Наша миссия – закончить начатое мамой, мы ей многим обязаны.

Дженис ткнула в мою сторону побегом розмарина.

– Хрена собачьего мы ей обязаны! – начала она, но, увидев мои сузившиеся глаза, спохватилась и закончила спокойнее: – Если на то пошло, мы обязаны ей только тем, что остались в живых.

Я тронула распятие, висевшее у меня на шее.

– Я это и имела в виду. А если мы хотим оставаться в живых долго и счастливо, тогда у нас просто нет иного выхода, кроме как остановить проклятие. Ты и я, Джианноцца. Больше некому, других не осталось.

Взгляд сестрицы говорил, что она смягчилась и признает мою правоту, но природная вредность мешает в этом открыться.

– Это черт знает что, – сказала она. – Ну ладно, предположим на секунду, что проклятие действительно существует и что, если мы его не остановим, оно реально убьет нас, как убило маму и папу. Вопрос в том, как именно. Да нет, балда, я имею в виду, как остановить проклятие!

Я взглянула на художника. Весь вечер маэстро был непривычно серьезен, но и он не знал ответа на вопрос Дженис.

– Не знаю, – призналась я. – Как-то через золотую статую и кинжал с палио, хотя я пока не понимаю, каким образом.

– Раз-два, кружева! – Дженис всплеснула руками. – Прям берегись, проклятие! Вот только мы не знаем, где статуя. В трактате сказано, что Салимбени похоронил их в самой что ни на есть священной земле и поставил стражу в часовне, но это может быть где угодно. Короче, где статуя, мы не знаем, а ты к тому же потеряла кинжал и знамя. Поразительно, что ты еще не посеяла распятие, хотя мне оно не кажется ценной вещью.

Я посмотрела на маэстро Липпи.

– Книга, которая у вас есть, о «Глазах Джульетты» и могиле… Вы уверены, что там ничего об этом не сказано? В прошлый раз вы посоветовали мне спросить Ромео.

– И вы спросили?

– Нет, конечно! – с раздражением ответила я, хотя знала, что нечего на зеркало пенять. – Я до сегодняшнего дня не знала, что он Ромео!

– Тогда почему бы вам, – спросил маэстро Липпи как само собой разумеющееся, – не спросить его при следующей встрече?

Была уже полночь, когда мы с Дженис вернулись в отель «Чиусарелли». Едва мы вошли в вестибюль, диретторе Россини поднялся из-за стойки и вручил мне стопку сложенных записок.

– Капитан Сантини звонил сегодня в пять, – укоризненно сообщил он, без слов обвиняя меня в физическом отсутствии в номере и отсутствии желания ответить на звонок. – И много раз потом. Последний звонок был… – Он подался вперед, щурясь на часы на стене: – Семнадцать минут назад.

Поднимаясь по лестнице, я видела, как Дженис смотрит на кипу записок у меня в руке – свидетельство явного интереса к моему местонахождению. Я уже приготовилась к очередному этапу обсуждения его характера и мотивов его поведения, но едва мы вошли в номер, нас встретил легкий ночной бриз из нараспашку открытой балконной двери без малейших признаков взлома. Сразу заподозрив неладное, я быстро проверила, не пропало ли что из маминой шкатулки; мы открыто оставили ее на столе, раз уж в ней не нашлось ничего, что напоминало бы карту сокровищ.

– «Пожалуйста, перезвоните», – напевала Дженис, просматривая записки одну за другой. – «Пожалуйста, перезвоните», «Если вечером вы свободны, может, сходим поужинать?», «С вами все в порядке?», «Извините за настойчивость, но, пожалуйста, перезвоните», «Кстати, я трансвестит…»

Я почесала в затылке.

– Слушай, мы запирали балконную дверь перед уходом? Вроде да.

– Что-нибудь пропало? – Дженис отшвырнула записки Алессандро на кровать, и они разлетелись широким веером.

– Нет, – сказала я. – Все бумаги на месте.

– Это при том, что за твоим номером, – сказала сестрица, змеей вылезая из своей майки у самого балкона, – следит половина полицейских Сиены.

– Другого места не нашла? – повысила я голос, оттаскивая ее от окна.

Дженис злорадно засмеялась:

– А что? По крайней мере, они будут знать, что ты спишь не с мужчиной!

В этот момент зазвонил телефон.

– Этот парень, – покачала головой Дженис, – извращенец, вот помяни мое слово.

– Это почему же? – огрызнулась я, коршуном кинувшись на телефонную трубку. – Потому что я ему нравлюсь?

– Нравишься? – Видимо, Дженис в жизни не слышала ничего наивнее, поэтому испустила чрезвычайно растянутый презрительный смешок, оборвавшийся, лишь когда в нее попала брошенная мной подушка.

– Алло? – сказала я, тщательно прикрывая решетку от шума, который нарочно затеяла моя сестрица, расхаживая по комнате и бубня под нос зловещую мелодию из фильма ужасов.

Как и ожидалось, это оказался Алессандро, беспокоившийся, не случилось ли со мной чего, раз я не отвечаю на звонки. Теперь, согласился он, уже поздно для ужина, но что я решила насчет завтрашнего праздника у Евы-Марии?

– Да, крестная, – кривлялась Дженис у меня перед глазами. – Как скажете, крестная…

– Я вообще-то еще… – начала я, пытаясь припомнить все причины, придуманные, чтобы отклонить приглашение, но отчего-то они вдруг показались совершенно беспочвенными теперь, когда я узнала, что он Ромео. В конце концов, мы в одной команде. Маэстро Амброджио и Липпи с этим бы согласились, и Шекспир тоже. Кроме того, я не была убеждена, что в мой номер вломился именно Алессандро. Сестрица могла и обознаться, с ней такое случается. Или солгать.

– Решайтесь, – настаивал он голосом, способным уговорить любую женщину на что угодно. Вот что значит опыт, черт возьми. – Это очень много для нее значит.

В ванной Дженис устроила борьбу с невидимым врагом, которого изображала пластиковая шторка, притворившись под конец заколотой насмерть.

– Ну, я не знаю, – сказала я, пытаясь заглушить ее вскрики. – Сейчас такая напряженная атмосфера создалась…

– Так, может, проведете уик-энд за городом? – резонно предложил Алессандро. – Ева-Мария на вас очень рассчитывает, она пригласила много гостей. Это люди, которые знали ваших родителей.

– Правда? – Мое любопытство изо всех сил выпихивало из круга слабое сопротивление.

– Я заеду за вами в час, хорошо? – сказал Алессандро, принимая мои колебания за согласие. – Обещаю по дороге ответить на все ваши вопросы.

Когда Дженис вернулась в комнату, я ожидала сцены, но ничего такого не произошло.

– Делай как знаешь, – сказала сестрица, пожав плечами, словно ей все равно. – Только потом не говори, что я тебя не предупреждала.

– Чужую беду руками разведу. – Я опустилась на край кровати, почувствовав себя совсем обессиленной. – Тебе легко, ты не Джульетта.

– Ты тоже, – сказала Дженис, присев рядом. – Ты просто дочка мамы с закидонами. Как и я. Слушай… – Она обняла меня за плечи. – Я понимаю, тебе хочется на эту вечеринку. Ну так поезжай! Только не надо чересчур буквально воспринимать историю Ромео и Джульетты. Шекспир не Бог, он тебя не создавал и тебе не хозяин. Тебе самой решать и выбирать.

Поздно вечером мы лежали рядышком на кровати и в который раз листали мамин блокнот. Теперь, зная историю золотой статуи, мы видели, что многочисленные зарисовки трогательных объятий очень даже имеют смысл. Однако в блокноте не нашлось никакого намека на местонахождение могилы. Большинство страниц были покрыты набросками и загогулинами, и лишь одна выделялась бордюром из розочек с пятью лепестками и выведенными каллиграфическим почерком строками:

 
И все, что скрыто в вашей чудной книге,
Ты в выраженье глаз моих открой.
 

Это была единственная ясная шекспировская цитата во всем блокноте. Некоторое время мы молча смотрели на нее.

– Эти слова, – сказала я наконец, – сеньора Капулетти говорила о Парисе, но здесь неточность: не «в вашей чудной книге» и «в выраженье глаз моих», а «все, что скрыто в чудной книге той, ты в выраженье глаз его открой».

– Ну ошибся человек… – предположила Дженис.

Я придавила ее взглядом к кровати:

– Чтобы мама цитировала Шекспира с ошибками?! Не верю! По-моему, она специально так написала, чтобы зашифровать какое-то послание.

Дженис села. Она обожала загадки и тайны, и в первый раз после звонка Алессандро у нее сделался заинтригованный вид.

– А в чем послание? Кто-то где-то скрывается, но мы можем его найти?

– Здесь говорится о книге, – сказала я. – У Шекспира дальше речь идет о книге без обложки, которая ждет, какой ее украсит переплет. По-моему, искать надо в книге.

– Тогда не в одной, а в двух, – заметила Дженис. – В вашей, то есть нашей, книге и ее книге. Своей книгой мама называет глаза. А «чудная книга», по-моему, вот… – Она постучала по странице блокнота.

– Но здесь нет ничего скрытого! Есть выражение «читать между строк» или там «заметки на полях», но в блокноте же одни… – Я начала энергично перелистывать страницы, и тут впервые мы заметили на полях цифры, проставленные, как мне показалось, в случайном порядке. – Боже мой, ты права! Отчего же мы раньше…

– Потому что специально не искали, – перебила Дженис, забирая у меня блокнот. – Если эти цифры не обозначают строки и страницы, то я испанский летчик.

– Страницы чего? – спросила я.

Ответ пришел нам в головы одновременно. Если блокнот был ее книгой, тогда дешевый томик «Ромео и Джульетты», единственная книга в шкатулке, автоматически становился нашей книгой. А номера страниц и строчек наверняка относятся к избранным местам шекспировской пьесы. Ну просто одно к другому, елки-палки…

Мы одновременно сунули руки в шкатулку, но ничего не нашли. Только тогда до нас дошло, что именно пропало днем из номера. Потрепанный томик исчез.

Дженис всегда спала – из пушки не разбудишь. Раньше меня бесконечно раздражало, что она спокойно сопит под пронзительный трезвон будильника и даже не протянет руку, чтобы нажать кнопку: в конце концов, наши комнаты были напротив, и мы привыкли спать с приоткрытыми в коридор дверями. Отчаявшись, тетка Роуз перебрала все будильники в городе в поисках чего-то монструозного, способного поднять мою сестрицу с кровати и выгнать в школу, но так ничего и не нашла. У меня до самого колледжа на тумбочке стоял розовый будильничек со Спящей красавицей, а Дженис в результате презентовали настоящий промышленный прибор, который Умберто лично доводил до ума плоскогубцами на кухонном столе. Это чудо мысли ревело, как тревожная сирена на ядерном заводе, но все равно единственной, кто просыпался от этого звука с воплем ужаса, была я.

Наутро после позднего ужина у маэстро Липпи я с изумлением увидела, что Дженис не спит, а смотрит на первые золотые блики рассвета, проникшие в спальню через жалюзи.

– Кошмары мучили? – спросила я, думая о безымянных призраках, всю ночь гонявших меня по замку из моего сна, все больше походившему на Сиенский собор.

– Не могла заснуть, – сказала сестра, повернув ко мне голову. – Пожалуй, съезжу-ка я сегодня в мамин дом.

– Как? На машине?

– Нет, на мотоцикле, – многозначительно пошевелила бровями Дженис, хотя ей явно было невесело. – Штрафстоянкой заведует племянник Пеппо. Хочешь поехать? – спросила она, хорошо понимая, что я не поеду.

Когда в час дня появился Алессандро, я ждала его, сидя на ступенях отеля «Чиусарелли» с дорожной сумкой у ног, флиртуя с солнечными лучами, проникавшими сквозь листву магнолии. Едва я увидела его подъезжающую машину, сердце мое заколотилось: то ли потому, что он был Ромео, то ли от сознания того, что раз или два он вламывался ко мне в номер, то ли, как утверждала Дженис, мне действительно требовалось проверить голову. Очень хотелось свалить вину на воду из Фонтебранда, но ведь мое безумие – моя pazzia – началось задолго до эпизода у фонтана, больше шестисот лет назад.

– Что с вашими коленями? – спросил он, подойдя по широкой аллее и остановившись передо мной в совершенно не средневековом наряде – в джинсах и рубашке с закатанными рукавами. Даже Умберто согласился бы, что Алессандро выглядит прилично, несмотря на неформальный костюм. Впрочем, Умберто оказался, мягко выражаясь, негодяем; с какой стати мне жить по его моральному кодексу?

Мысль об Умберто уколола сердце тоненькой иголочкой. Ну почему у всех дорогих мне людей, за исключением тетки Роуз, которая вообще не вписывалась ни в какие рамки, есть темная сторона?

Отогнав мрачные мысли, я натянула юбку на колени, чтобы скрыть следы вчерашнего марш-броска через Боттини.

– Да так, споткнулась о реальность.

Алессандро с интересом посмотрел на меня, но ничего не сказал и подхватил мою сумку. В первый раз я действительно заметила на его предплечье орла Марескотти. Подумать только, татуировка была там все время, буквально лезла мне на глаза, когда я пила из его руки у Фонтебранда… С другой стороны, на свете полно птиц, а я не орнитолог.

Со странным чувством я снова села в его машину, на этот раз на переднее сиденье. Столько всего произошло после моего приезда в Сиену, и хорошего, и плохого, и не в последнюю очередь благодаря Алессандро. Когда мы выехали из города, у меня на языке раскаленным угольком вертелся единственный вопрос, но я не могла заставить себя заговорить. На другие темы разговор тоже не клеился, ибо всякий раз все сводилось к праисточнику всех вопросов: почему скрыл, что он Ромео?

Честно признаться, я ведь тоже не все ему говорила. Я почти не обмолвилась о моих дилетантских поисках золотой статуи и ни слова – об Умберто и Дженис. Но я сразу сказала, кто я есть, это уж он сам не поверил мне. Правда, я призналась, что я Джульетта Толомеи, только чтобы он не раскопал, что я еще и Джулия Джейкобс, поэтому в череде взаимных обвинений это вряд ли можно считать крупным козырем.

– Вы сегодня очень молчаливы, – сказал Алессандро, взглянув на меня. – У меня такое чувство, что в этом моя вина.

– Вы так и не рассказали, – буркнула я, прикрыв покамест совесть крышкой, – о Карле Великом.

Он рассмеялся:

– Так дело только в этом? Не беспокойтесь, когда мы доберемся до Валь-д’Орсии, вы будете знать обо мне и моей семье больше, чем хотелось бы. Что вам уже известно, чтобы я не повторялся?

– Вы спрашивали… – я пыталась что-нибудь прочитать по его профилю, но он был непроницаем, – что мне известно о Салимбени.

Как всякий раз при упоминании имени Салимбени, Алессандро криво улыбнулся. Теперь я понимала почему.

– Нет. Расскажите мне о своей семье, о Толомеи. Все, что вы знаете о случившемся в тысяча триста сороковом году.

И я рассказала. Следующие несколько минут я выкладывала историю, которая сложилась из признания брата Лоренцо, писем Джульетты сестре и дневника маэстро Амброджио. Алессандро ни разу меня не перебил. Когда я дошла до развязки трагедии в Рокка ди Тентеннано, на секунду меня посетило искушение рассказать легенду о монне Мине и проклятии на стене, но я удержалась. Это было слишком мрачно, а кроме того, мне не хотелось поднимать тему золотой статуи с глазами из драгоценных камней, после того как в отделении полиции я поклялась, что мне ничего не известно.

– Вот так они погибли в Рокка ди Тентеннано, – заключила я. – Не от кинжала и склянки с ядом, а от сонного зелья и копья в спину. Брат Лоренцо все видел собственными глазами.

– И много вы присочинили? – поддразнил меня Алессандро.

Я пожала плечами.

– Местами кое-что, чтобы заполнить белые пятна и сделать рассказ более связным. Но основной идеи я не касалась. – Взглянув на Алессандро, я увидела, что он поморщился. – В чем дело?

– Основная идея, – сказал он, – не в том, что привыкли думать многие. По-моему, ваша история, да и «Ромео и Джульетта» тоже, не о любви, а о политике, и идея проста: старики дерутся, а достается молодым.

– Как-то совсем неромантично, – засмеялась я.

Алессандро пожал плечами:

– Шекспир тоже не видел здесь романтики. Вспомните, как он их описывает: его Ромео – слабак, настоящая героиня – Джульетта. Он выпивает яд. Какой мужчина станет трусливо травиться? А она закалывает себя кинжалом. Для этого нужна мужская сила духа.

Я невольно посмеялась над его рассуждениями.

– Ладно, шекспировского Ромео я вам подарю, но настоящий Ромео Марескотти слабаком не был. Он был тверд как скала. – Я украдкой взглянула на Алессандро и увидела, что он улыбается. – Неудивительно, что Джульетта его полюбила.

– Откуда вы знаете, что она его полюбила?

– Но это же очевидно! – парировала я, понемногу выходя из себя. – Она любила его настолько сильно, что, когда Нино попытался ее соблазнить, предпочла самоубийство, чтобы остаться верной Ромео, хотя они так и не… ну, вы поняли. – Я взглянула на Алессандро, разозлившись, что он по-прежнему улыбается. – А вы, полагаю, находите это смешным?

– Очень! – сказал Алессандро, прибавляя скорость, чтобы обойти машину впереди. – Нино вовсе не был так уж плох…

– Нино был ужасен!

– Возможно, – согласился он. – Но Нино также был ужасно хорош в постели. Почему бы не попробовать? Покончить с собой можно было и утром.

– Как вы можете такое говорить? – запротестовала я, искренне огорченная. – Не верю, что вы действительно так думаете. Будь вы Ромео, уступили бы вы Джульетту Парису для… тест-драйва?

Он захохотал:

– Бросьте! Вы же сами назначили меня Парисом – богатым, красивым и порочным. Конечно, я хочу, чтобы Джульетта меня испытала. – Он бросил на меня взгляд и ухмыльнулся при виде моей нахмуренной физиономии. – Какой же я был бы Парис, если бы отказался?

Я снова натянула юбку на колени.

– И на какой день вы запланировали свой тест-драйв?

– Да хоть прямо сейчас. – Алессандро сбросил скорость.

Я так увлеклась разговором, что забыла следить за дорогой и только сейчас заметила, что мы давно свернули с оживленного шоссе и ползем по пустынной гравийной дороге, обсаженной страшненькими, неухоженными кедрами. Дорога обрывалась у подножия высокого холма, но, вместо того чтобы его обогнуть, Алессандро въехал на пустую парковку и выключил мотор.

– Здесь живет Ева-Мария? – хрипло спросила я, не увидев поблизости ни единого жилья.

– Нет, – ответил он, выбираясь из машины и доставая из багажника бутылку и два бокала. – Это Рокка ди Тентеннано, вернее, его руины.

Поднявшись на вершину холма, мы оказались в полуразрушенной крепости. Из описания маэстро Амброджио я знала, что для своего времени сооружение считалось колоссальным. Он назвал его «неприступным утесом с огромным гнездом чудовищных хищников, плотоядных птиц древности». Нетрудно было представить, как выглядел замок, ибо часть массивной башни еще сохранилась и даже от догнивающего остова зловещей твердыни исходила грозная давящая сила, напоминая о безраздельной власти, когда-то здесь царившей.

– Не слабо, – сказала я, трогая стену.

Кирпич был теплым. Думаю, совсем иными казались здешние стены Джульетте в тот роковой зимний вечер 1340 года. Контраст между прошлым и будущим еще никогда не казался мне столь разительным. В Средние века на вершине этого холма кипела жизнь, а сейчас здесь стояла такая тишина, что отчетливо слышался радостный писк крошечных насекомых. Вокруг в траве лежали свежие кирпичные обломки, словно древний замок, брошенный умирать много лет назад, до сих пор не испустил дух.

– Это место раньше называли островом, – сказал Алессандро, идя вперед. – L’isola. Обычно здесь ветрено, но сегодня нам повезло.

Я шла за ним по узкой каменистой тропке, только сейчас обратив внимание на прекрасный вид на Валь-д’Орсию в роскошных красках лета: вокруг до самого горизонта тянулись ярко-желтые поля и зеленые виноградники, усеянные ярко-красными или сочно-синими пятнами там, где были заросшие цветами лужайки. Высокие кипарисы сплошными линиями повторяли изгибы дорог, петлявших среди полей; каждая дорога у обеих концов заканчивалась у ферм. При виде восхитительного пейзажа я пожалела, что в одиннадцать лет бросила художественную школу (только потому, что Дженис тоже угрожала туда записаться).

– Главное, от Салимбени не спрячешься, – сказала я, заслоняя глаза от солнца. – Умели люди выбрать место.

– Да, холм обладал важным стратегическим преимуществом, – кивнул Алессандро. – Отсюда можно править миром.

– Лишь малой частью.

Он пожал плечами:

– Эта часть стоит того, чтобы ею управлять.

Идущий впереди Алессандро чувствовал себя как дома в этом полуцарстве природы с бокалами и бутылкой сухого вина и явно не торопился поскорее вынуть пробку. Наконец он остановился на маленькой проплешине, заросшей дикими пряными травами, и, когда повернулся ко мне, улыбаясь с мальчишеской гордостью, я не удержалась от смеха.

– Дайте угадать, – сказала я, обхватив себя руками, хотя на холме не чувствовалось ни малейшего дуновения. – Вы сюда всех своих девушек водите? Учтите, для Нино это плохо кончилось.

Он искренне обиделся.

– Нет! Никого я сюда… Мой дядя показал мне это место, когда мне было десять лет. – Он кивнул на кусты и разбросанные булыжники. – Мы устраивали здесь поединки на мечах – я и моя кузина Малена. Она… – Спохватившись, что его большая тайна может быть раскрыта не с того конца, он остановился и продолжил иначе: – С самого детства я мечтал вновь вернуться сюда.

– Значит, не стало долгой мечты, – отозвалась я, сознавая, что это говорят мои нервы и никому из нас не нужна моя язвительность. – Но я не жалуюсь, – попробовала я улыбнуться. – Здесь очень красиво. Отличное место для пикника. – Когда Алессандро не ответил, я сбросила туфли и прошла босиком несколько шагов. – А что отмечаем?

Алессандро, нахмурившись, отвернулся как бы обозреть пейзаж. Я видела, что в нем происходит борьба и он выдавливает те слова, которые должен сказать. Когда он повернулся вновь, на его лице не было и следа игривого лукавства. Он глядел на меня с мукой, словно боялся – и был готов – к чему-то дурному.

– Я решил, – медленно произнес он, – что пришло время отпраздновать новое начало.

– Начало чего?

Он наконец поставил бутылку и бокалы в высокую траву и подошел ко мне.

– Джульетта, – сказал он, понизив голос, – я привел тебя сюда не для того, чтобы играть в Нино или Париса. Мы пришли сюда потому, что здесь все закончилось… – Он поднял руку и благоговейно коснулся моего лица, как археолог, откопавший наконец свой драгоценный артефакт, который искал всю жизнь. – И это хорошее место начать все заново. – С тревогой вглядываясь в мое лицо, он поспешно прибавил: – Прости, что я раньше не рассказал правды. Я надеялся, мне не придется. Ты постоянно спрашивала о Ромео, какой он да где он… Я надеялся, что, – он печально улыбнулся, – ты меня не узнаешь.

Я уже знала то, что он пытался мне сказать, но его серьезность и волнение тронули меня неожиданно глубоко, и я не могла быть шокирована больше, если бы приехала в Рокка ди Тентеннано, не зная абсолютно ничего.

– Джульетта… – Он пытался поймать мой взгляд, но я упорно отводила глаза. Я ждала этого разговора с того момента, как узнала, кто он на самом деле, и сейчас мне хотелось, чтобы он повторял свои слова снова и снова. Но я носилась с этой поднятой эмоциональной перчаткой уже пару дней, и хотя Алессандро об этом не знал, я решила – пусть тоже помучается.

– Ты мне лгал.

Вместо того чтобы отступить, он придвинулся ближе.

– Я никогда не лгал тебе о Ромео. Я лишь сказал – он не тот человек, каким ты его себе представляешь.

– И просил меня держаться от него подальше, – напомнила я. – Предлагал лучше выбрать Париса.

Он улыбнулся при виде моей обвиняющей гримасы.

– Ты сама назначила меня Парисом.

– А ты позволил мне поверить!

– Да, позволил. – Он нежно коснулся пальцем моего подбородка, словно удивляясь, отчего я не позволяю себе улыбнуться. – Потому что знал, что ты хочешь видеть во мне врага. Только на таких условиях ты соглашалась общаться со мной.

Я открыла рот возразить, но поняла, что Алессандро прав.

– Все это время, – продолжал Алессандро, видя, что победил, – я ждал удобного момента. Я думал… После вчерашнего, у Фонтебранда, я надеялся, что ты обрадуешься. – Его палец задержался в уголке моего рта. – Мне казалось, я тебе… нравлюсь.

В наступившей тишине его глаза подтверждали все, что он сказал, и молили меня ответить согласием. Я заговорила не сразу; приложив ладонь к его груди, я ощутила теплое биение его сердца, и вдруг иррациональная, экстатическая радость – я и не подозревала, что умею так радоваться, – поднялась во мне, переполняя душу и требуя выхода.

– Да, нравишься.

Сколько длился поцелуй, я не знаю. В жизни бывают мгновения, которых не выразить бесстрастными показаниями секундной стрелки. Когда мир, бешено вращаясь, вернулся наконец из неведомых заоблачных высей, все стало ярче и обрело новую ценность, словно Вселенная прошла глобальное обновление, пока я не смотрела… Или прежде я не смотрела толком?

– Как я рада, что ты Ромео, – прошептала я, уткнувшись лбом в его лоб. – Но даже если бы ты им не был, я все равно…

– Что?

Я смущенно опустила глаза.

– Все равно была бы счастлива.

Он засмеялся, прекрасно понимая, что я хотела сказать нечто куда более откровенное.

– Садись. – Он потянул меня на траву рядом с собой. – С тобой я чуть не забыл о своем обещании. Умеешь ты заставить обо всем забыть!

Я смотрела, как он собирается с мыслями.

– Какое обещание?

– Рассказать тебе о моей семье, – беспомощно пожал он плечами. – Я хочу, чтобы ты знала все.

– Но я не спешу узнать все прямо сейчас, – перебила я, перешагнув через колени Алессандро.

– Подожди! – тщетно попытался он остановить мои расшалившиеся руки. – Сперва я должен рассказать тебе о…

– Ш-ш! – Я приложила пальцы к его губам. – Поцелуй меня еще раз.

– Карл Великий…

– …может подождать. – Я убрала пальцы и приникла к его губам долгим поцелуем, не оставлявшим места возражениям. – Я права?

Он смотрел на меня как одинокий защитник крепости на вторжение варваров.

– Ты должна знать, во что себя вовлекаешь…

– Не волнуйся, – прошептала я. – Разберемся, куда и что…

Спустя три секунды благородного сопротивления в его решимости наконец появилась брешь, и он привлек меня так близко, как позволяли итальянские приличия.

– Ты уверена? – И в мгновение ока я очутилась на спине на ложе из дикого тимьяна, смеясь от неожиданности. – Ну, Джульетта… – строго посмотрел на меня Алессандро, – надеюсь, ты не ожидаешь любовных куплетов?

Я смеялась.

– Жаль, что Шекспир не оставил никаких указаний постановщикам.

– Почему жаль? – Он мягко коснулся губами моей шеи. – Ты правда думаешь, что маленький Уильям был лучшим любовником, чем я?

Но конец веселью положила не моя скромность, а непрошеное сиенское благородство.

– Ты знала, – зарычал Алессандро, прижав мои руки к земле в попытке спасти оставшиеся пуговицы на его рубашке, – что у Колумба шесть лет ушло на открытие Америки? – Он нависал надо мной воплощенной сдержанностью, а пуля на шнурке раскачивалась между нами как маятник.

– Что ж он так долго? – спросила я, любуясь зрелищем его героической борьбы с собой на фоне ярко-синего неба.

– Он был итальянским дворянином, – отозвался Алессандро, отвечая не только мне, но и себе. – А не конкистадором.

– Да ладно, он искал золото, – сказала я, пытаясь поцеловать его стиснутые губы. – Как настоящий конкистадор.

– Сначала – может быть. Но потом… – Он дотянулся рукой и одернул мою юбку пониже. – Он открыл для себя, как сильно ему нравится исследовать берег и знакомиться с новой, непривычной культурой.

– Шесть лет – долгий срок, – возразила я, не готовая встать и включаться в реальность. – Слишком долгий.

– Нет, – улыбнулся он моему приглашению. – Шесть сотен лет – долгий срок. Придется тебе потерпеть полчасика и выслушать мой рассказ.

Вино успело нагреться, когда мы наконец откупорили бутылку, но это все равно было лучшее вино, которое я когда-либо пробовала: у него был вкус меда и диких трав, любви и головокружительных планов. И, сидя на холме, облокотившись об Алессандро, прислонившегося к валуну, я почти верила, что жизнь будет долгой и счастливой и наконец найдена молитва, которая умиротворит моих призраков.