Текст книги "Джульетта"

IX.III

 
В могиле? Нет, в чертоге лучезарном.
О юноша, ведь здесь лежит Джульетта,
И эти своды красота ее
В блестящий тронный зал преображает.
 

Мое жуткое открытие заставило всех отпрянуть в ужасе. Дженис вообще чуть не вырвало при виде моих находок.

– О господи! – давилась она. – Это же массовое захоронение! – Попятившись, она зажала рукавом рот и нос. – Из всех ужасных дыр нас угораздило попасть в чумную яму! Полную микробов! Мы теперь все умрем!

Ее паника мелкой рябью прошлась по бандитам, и Кокко пришлось заорать изо всех сил, чтобы подопечные успокоились. Единственным, кто не потерял присутствия духа, оказался брат Лоренцо. Он склонил голову и начал молиться – предположительно за души почивших, которых, в зависимости от истинной высоты пещеры, были здесь сотни, если не тысячи.

Но настроение Кокко было далеко от благочестивого. Отодвинув монаха в сторону прикладом автомата, он ткнул в меня пальцем и бросил что-то гадкое.

– Он хочет знать, куда идти дальше, – перевел Умберто, ощутимо надавив своим спокойствием на чашу весов, утративших равновесие от взвинченности Кокко. – Он говорит, ты сказала, что Джульетта похоронена в этой пещере.

– Я этого не говорила! – запротестовала я, отлично зная, что именно это я и сказала. – Мама писала: «Пройдите в дверь, и здесь лежит Джульетта!»

– Какая дверь? – с издевкой осведомился Кокко, демонстративно повернувшись вправо-влево. – Что-то я не вижу здесь дверей!

– Понимаете, – ответила я, – дверь где-то здесь. Где угодно может быть.

Кокко вытаращил глаза и бросил что-то презрительное, прежде чем отойти, громко бухая ножищами.

– Он не поверил, – мрачно сказал Умберто. – Он считает, ты его подставила. Пошел толковать с братом Лоренцо.

Мы с Дженис смотрели с растущей тревогой, как бандиты окружили монаха и начали наперебой задавать ему вопросы. Опешив от страха, он пытался выслушать всех сразу, но спустя минуту просто закрыл глаза и зажал уши.

– Stupido![61]61
  Глупец! (ит.)


[Закрыть] – зарычал Кокко, протягивая руку к монаху.

– Нет! – воскликнула Дженис, рванувшись вперед и схватив Кокко за локоть. – Дай я попробую! Пожалуйста!

Несколько ужасных секунд казалось, что моя сестра переоценила свою власть над главарем. Судя по тому, как Кокко посмотрел на свой локоть, за который все еще цеплялись ее руки, он просто не мог поверить, что у нее хватило самонадеянности удерживать его.

Осознав свою ошибку, Дженис тут же отпустила руку Кокко, пала на колени и покаянно обхватила его ноги. После секундной растерянности Кокко воздел руки к небу с ухмылкой и сказал своим подельникам что-то вроде: «Ох уж эти женщины! Что мужчине остается делать?»

Так благодаря Дженис мы получили разрешение поговорить с братом Лоренцо, пока Кокко и его люди разделили на всех пачку сигарет и начали гонять по пещере человеческий череп, как футбольный мяч.

Встав так, чтобы брат Лоренцо не видел этой непристойной игры, мы спросили через Умберто, знает ли он, как пройти к могиле Ромео и Джульетты из этой пещеры. Едва уяснив вопрос, монах что-то коротко ответил и презрительно покачал головой.

– Он говорит, – перевел Умберто, – что не хочет показывать этим злодеям, где могила. Он знает, что они неминуемо осквернят ее. И еще говорит, что не боится смерти.

– Боже, помоги нам, – пробормотала Дженис чуть слышно. Положив руку на рукав рясы монаха, она сказала: – Мы поняли. Но, видите ли, они ведь и нас тоже убьют. А потом поднимутся наверх и снова будут похищать и убивать. Это никогда не кончится, если кто-нибудь не отведет их к могиле.

Брат Лоренцо некоторое время размышлял над словами, которые перевел Умберто, затем направил на меня указательный палец и задал вопрос, прозвучавший неожиданно обвиняюще.

– Он спрашивает, знает ли твой муж, где ты находишься, – сказал Умберто, с трудом сдерживая изумление. – Он считает непростительным легкомыслием с твоей стороны быть здесь в компании этих плохих людей, когда долг велит тебе находиться дома.

Даже не глядя, я знала, что Дженис выразительно вытаращила глаза, готовая махнуть рукой на этот бессмысленный разговор. Но в брате Лоренцо было что-то непривычно искреннее, и это вызвало в душе отклик, которого моя сестрица понять была не в состоянии.

– Знаю, – ответила я, глядя монаху в глаза. – Но своим самым важным долгом я считаю снять проклятие. И не могу сделать это без вашей помощи.

Выслушав мой ответ в переводе Умберто, монах слегка нахмурился и, вытянув руку, коснулся моей шеи.

– Он спрашивает, где распятие, – сказал Умберто. – Распятие защитит тебя от демонов.

– Я… я не знаю, где оно, – запинаясь, ответила я, вспоминая, как Алессандро снял с меня серебряный крест, больше чтобы подразнить, и положил на ночной столик рядом со своей пулей. Там оно и осталось.

Брат Лоренцо явно остался недоволен моим ответом. Его огорчило и то, что я не ношу печатку с орлом.

– Он говорит, тебе очень опасно подходить к могиле без защиты артефактов, – сказал Умберто, вытирая вспотевший лоб. – Он просит тебя еще раз подумать.

Я несколько раз сглотнула слюну, пытаясь попутно успокоить колотящееся сердце, и ответила, не дав себе времени на колебания:

– Скажи ему, что я не передумаю. У меня нет выбора. Мы должны найти могилу сегодня. – Я указала кивком на бандитов за нашими спинами. – Вот настоящие демоны, от которых нас может защитить только Пресвятая Дева. И наказание их не минует.

Теперь наконец брат Лоренцо кивнул. Но вместо того чтобы заговорить человеческим языком, он закрыл глаза и начал тихо что-то напевать, качая головой, словно вспоминая слова песни. Дженис состроила выразительную гримасу Умберто, но едва сестрица открыла рот прокомментировать мои успехи – или их отсутствие, – монах перестал напевать, открыл глаза и прочел, как мне показалось, короткую стихотворную строфу.

– «Черная смерть – неумолимый страж дверей Марии-Девы», – перевел Умберто. – Так сказано в книге.

– В какой книге? – сразу спросила Дженис.

– «Взгляни теперь на этот сонм, – продолжал Умберто, не обращая на нее внимания, – безбожных женщин и мужчин, простертых ниц у врат ее, навеки замкнутых для них». Брат Лоренцо говорит, что эта пещера, судя по всему, преддверие древней крипты. Вопрос в том… – Умберто замолчал, когда монах вдруг направился к ближайшей стене, что-то бормоча себе под нос.

Не зная, что предпринять, мы двинулись за ним, а брат Лоренцо медленно обходил пещеру, проводя рукой по стене. Теперь, когда мы знали, по чему ходим, дрожь пробегала по спине при каждом шаге, и сигаретный дым казался почти приятным, потому что забивал другие запахи пещеры, и прежде всего – запах смерти.

Только описав полный круг и вернувшись к тому месту, откуда начали, стараясь игнорировать глумливые насмешки людей Кокко, наблюдавших за нами с презрительной иронией, брат Лоренцо наконец остановился и снова заговорил.

– Сиенский собор ориентирован с востока на запад, – переводил Умберто. – Со входом в западной стене. Это обычно для церквей. Логично предположить, что и крипта построена так же, однако в книге сказано…

– В какой книге? – снова вылезла Дженис.

– Да что у тебя, в попе не держится? – оборвала я сестру. – В какой-то книге, которую монахи читают в Витербо, ясно?

– В книге сказано, – продолжал Умберто, свирепо посмотрев на нас обеих, – что черная половина Девы является зеркальным отражением ее белой половины. Это может означать, что крипта, будучи черной, то есть подземной, половиной, ориентирована на самом деле с запада на восток, со входом с восточной стороны. В этом случае дверь, ведущая отсюда в усыпальницу, должна находиться в западной стене. Вы согласны?

Мы с Дженис переглянулись. Сестрица стояла как мешком огретая – в точности как я себя чувствовала.

– Мы понятия не имеем, как он до этого додумался, – ответила я Умберто, – но сейчас поверим во что угодно.

Услышав новость, Кокко отбросил окурок, красным огоньком мелькнувший в темноте, и подтянул рукав, чтобы видеть компас у себя на запястье. Как только бандит разобрался со сторонами света, сразу же начал очень громко раздавать инструкции.

Через минуту они уже разбирали пол в западной части пещеры, голыми руками вытаскивая из слежавшейся массы скелеты, у которых тут же обламывались конечности, и отбрасывали прочь словно сухое дерево. Это было странное зрелище: мужчины в смокингах и лаковых туфлях ползали на четвереньках с фонариками на головах, нимало не боясь подхватить чуму от пыли и мельчайшего праха, поднявшегося в воздух от выдранных из высохших суставов костей.

Борясь с тошнотой, я отвернулась к Дженис, которую, похоже совершенно заворожили эти раскопки. Поймав мой взгляд, она зябко передернула плечами и сказала:

– «Уйдем же из гнезда заразы, смерти, тягостного сна. Противиться нельзя нам высшей воле: надежды все разрушены».

Я обняла ее.

– Мне казалось, тебе нипочем не одолеть эти строки.

– Дело не в стихах, – сказала она. – Просто роль не для меня. Я никогда не была Джульеттой. – Она плотнее прижала к себе мою руку. – Я не способна умереть за любовь.

Я пыталась что-нибудь прочесть по ее лицу в неверном свете.

– Как ты можешь знать?

Она не ответила, но это не имело значения, потому что один из бандитов завопил из дыры, которую они рыли, и все подошли посмотреть, что случилось.

– Они нашли какую-то крышку, – указал Умберто. – Похоже, брат Лоренцо был прав.

В спорадически метавшихся лучах белого света было почти невозможно что-либо разглядеть, кроме самих бандитов, суетившихся в дыре как обезумевшие жуки.

Только когда они все вылезли, чтобы взять инструменты, я осмелилась направить мой фонарик в образовавшийся кратер, чтобы посмотреть, что они нашли.

– Смотри! – схватила я Дженис за рукав. – Там замурованная дверь!

На самом деле в стене пещеры виднелась заостренная кверху белая арка фута три высотой, но сразу становилось понятно, что когда-то это была дверная рама или по меньшей мере ее верхняя часть и что на самом верху вырезана мистическая роза с пятью лепестками. Дверь, однако, была заложена бурым кирпичом и кусками мраморных украшений. Те, кто надзирал за работой, предположительно в ужасном 1348 году, слишком торопились, чтобы заботиться о строительных материалах или ровной кладке.

Когда бандиты вернулись с ломами и дрелями и начали сверлить кирпич, мы с Дженис спрятались за Умберто и брата Лоренцо. Вскоре пещера ходуном ходила от оргии разрушения, а с потолка на нас градом сыпались мелкие обломки туфа.

Не меньше трех слоев кирпича отделяли массовое захоронение от того, что ждало нас впереди. Пройдя последний слой, мужчины со сверлами отступили на шаг и начали пинать кладку, надеясь выбить остальное. Вскоре у них получилась большая дыра с зазубренными краями, и не успела осесть пыль, как Кокко оттолкнул всех прочь и первым направил фонарь в отверстие.

В тишине, наступившей после этого шабаша, все отчетливо услышали, как он присвистнул от удивления, пробудив жуткое глухое эхо.

– La cripta![62]62
  Склеп! (ит.)


[Закрыть] – прошептал брат Лоренцо, перекрестившись.

– Приплыли, – пробормотала Дженис. – Не забыла взять чеснок?

У бандитов ушло около получаса, чтобы подготовить спуск в усыпальницу. Раскапывая перемешанные как попало слежавшиеся кости и высверливая кирпичи стены по мере продвижения, они, видимо, старались опуститься до уровня пола, но в конце концов устали от пыльной работенки и начали бросать в дыру охапками кости и щебень, чтобы создать по другую сторону стены подобие пологого ската. Вначале кирпичи падали в крипту с громким и гулким стуком, ударяясь о каменный пол, но по мере того как росла костяная «подушка», звуки стали значительно глуше.

Когда Кокко наконец велел нам лезть в дыру, мы с Дженис спустились рука об руку с братом Лоренцо. Осторожно ступая по неровной груде кирпича и костей, мы чувствовали себя воздушными спасателями, спускающимися в подвал разбомбленного дома, и соображали, конец ли это всему или только начало.

Воздух в усыпальнице был гораздо холоднее, чем в пещере, и намного чище. Я ожидала увидеть длинную узкую комнату с рядами мрачных саркофагов и зловещими латинскими надписями на стенах. Однако, к моему удивлению, крипта оказалась красивым, даже величественным помещением со сводчатым потолком и высокими колоннами. Я увидела несколько каменных столешниц, видимо изначально служивших алтарями, но теперь лишенных всех священных предметов. Кроме алтарей, в крипте присутствовали лишь наши тени и вековая тишина.

– Боже мой, какая красота! – шепотом восхищалась Дженис, водя лучом моего фонарика по стенам. – Посмотри на эти фрески! Мы первые, кто видит их после…

– Чумы, – договорила я. – Боюсь, для них это вредно… Ну, доступ воздуха и свет…

Дженис фыркнула:

– Больше тебе бояться нечего?

Проходя вдоль стены и рассматривая фрески, мы миновали кованую дверь с частой позолоченной решеткой. Посветив сквозь прутья, мы разглядели за ней маленькую часовню с саркофагами, напоминавшими склеп Толомеи на деревенском погосте, куда меня водил кузен Пеппо, кажется, целую вечность назад.

Боковые приделы интересовали не только нас с сестрой. Люди Кокко сновали по крипте, суя нос в каждую дверь в поисках могилы Ромео и Джульетты.

– А вдруг это не здесь? – прошептала Дженис, опасливо косясь на Кокко, накалявшегося от безрезультатных поисков. – Или могила здесь, а статуя в другом месте? А, Джулс?

Но я слушала ее вполуха. Наступив на несколько кусков обвалившегося гипса, раскрошившегося под моими ногами, я посветила вверх и обнаружила, что крипта находится в куда более ветхом состоянии, чем показалось вначале. Там и сям части свода обрушились, и две колонны опасно покосились, не выдерживая бремени современного мира.

– О господи, – ахнула я, поняв, что Кокко с дружками не самая худшая опасность. – Да здесь все может рухнуть в любую минуту!

Оглянувшись через плечо на дыру с острыми краями, я убедилась, что, даже если нам каким-то чудом удалось бы незаметно покинуть крипту, нам нипочем не выбраться наверх через дыру, под которой бандиты подхватывали нас на руки. Собрав все силы, я могла бы как-то приподнять Дженис, но сама осталась бы внизу. А как быть с братом Лоренцо? Теоретически Умберто может подсадить нас всех троих, но как быть с ним? Неужели бросить его здесь?

Мои размышления прервал Кокко, который подозвал нас с сестрой резким свистом и велел Умберто спросить, не осталось ли у нас еще подсказок, где может торчать эта растреклятая статуя.

– О, она здесь! – выпалила Дженис. – Вопрос в том, где ее спрятали!

Увидев, что Кокко не понял, она попыталась рассмеяться.

– Неужели ты думал, – сказала она дрожащим голосом, – что такую ценность поставят открыто, для всеобщего обозрения?

– А что скажет брат Лоренцо? – вступила я в разговор, в основном чтобы отвлечь внимание от моей сестры, готовой расплакаться в любой момент. – У него наверняка есть идеи.

Все посмотрели на монаха, бродившего как-то очень отдельно от всех, рассматривая золотые звезды на потолке.

– «И посадил он дракона охранять их глаза», – сказал Умберто. – Больше монах ничего не говорил. Но здесь нет дракона. И ни единой статуи.

– Странно, – сказала я, глядя то на одну стену крипты, то на другую. – Слева пять боковых приделов, а справа – только четыре. Смотрите, не хватает средней! Там стена!

Не успел Умберто перевести мои слова, как Кокко решительно повел нас к отсутствующей арке в пятую часовню.

– Не просто стена, – сказала Дженис, кивая на красочную фреску. – Тут пейзаж с большим красным летающим… змеем.

– По мне, это похоже на дракона, – сказала я, отступив на шаг. – Знаешь, что я думаю? Могила за этой стеной. Видишь? – Я показала на длинную трещину в росписи там, где под слоем штукатурки находилась дверь. – Там явно часовня, такая же, как остальные. Салимбени наверняка устал держать тут круглосуточную охрану и просто замуровал вход. А что, неглупо.

Кокко не потребовалось других доказательств, и через минуту снова заработали дрели и кувалды. От резкого скрежета металла, сверлящего камень, едва не зашатались стены древней усыпальницы. Бандиты вгрызались во фреску с драконом, добираясь до скрытого придела. На этот раз на нас летели не только пыль и мелкие камушки – сыпался древний свод. Несколько золотых звезд выпали из своих гнезд с жалобным, обреченным звоном, словно отваливались зубчатые колесики самого мироздания.

Когда дрели наконец замолчали, отверстие в кладке было достаточно большим, чтобы протиснуться внутрь. За стеной действительно оказалась пятая часовня. Все бандиты по одному исчезли в проломе, и мы с Дженис не устояли от искушения последовать за ними, хотя нас никто не принуждал.

Кое-как пробравшись через дыру, мы оказались в маленьком, тускло освещенном боковом приделе и едва не наткнулись на неподвижно стоявших гангстеров. Вытянув шеи, чтобы посмотреть, на что они уставились, мы разглядели лишь приглушенные блики чего-то большого, но через секунду кто-то все же догадался посветить на массивный поблескивающий объект, словно парящий над нами в воздухе.

– Твою мать! – очень чисто и от души сказал кто-то по-английски. От увиденного захватило дух даже у Дженис.

Двухфигурная золотая статуя оказалась гораздо больше и великолепнее, чем я себе представляла. Ее пропорции казались почти угрожающими, словно скульптор поставил себе целью добиться ошеломляющего эффекта – чтобы слабели ноги, чтобы люди падали ниц, умоляя о прощении. Я сама чуть не опустилась на колени.

Установленная на крышке большого мраморного саркофага, статуя, несмотря на слой шестисотлетней пыли, светилась теплым золотым блеском, над которым не властно время, и в тусклом свете наших фонарей почти сверхъестественно засверкали глаза золотых фигур – два нежных синих сапфира и два ярко-зеленых изумруда.

Тому, кто не знал истории двух злосчастных влюбленных, статуя говорила не о горестях, но об истинном чувстве. Коленопреклоненный Ромео с нежностью обнимал Джульетту, лежавшую на его руках, и они смотрели друг на друга так пристально, с такой любовью, что зрелище проняло меня до глубины души, до самой темной щелочки, в которую забилось мое сердце, и разбередило свежую рану. Наброски в мамином блокноте явно были плодом ее воображения; даже самые прочувствованные варианты не шли ни в какое сравнение с этим золотым шедевром.

Стоя у могилы Ромео и Джульетты, справляясь с душившими слезами и горьким сожалением, я не могла поверить, что приехала в Сиену чуть больше недели назад с целью найти полумифический клад и четыре драгоценных камня огромной стоимости. Все это было передо мной, но у меня не осталось ни малейшего желания вступать во владение глазастой золотой статуей. Даже будь она моей, я готова была тысячу раз расстаться с ней, чтобы оказаться наверху, в реальном мире, подальше от всяких Кокко, и в последний раз увидеться с Алессандро.

– Как ты думаешь, их положили в один гроб? – прошептала Дженис, прервав мои невеселые раздумья. – Иди сюда… – Она растолкала бандитов локтями, таща меня в арьергарде, и когда мы оказались у самого саркофага, взяла мой фонарик и направила на вырезанную в камне надпись. – Смотри! Итальянскую легенду помнишь? Как ты думаешь, это оно самое?

Мы наклонились совсем близко, но не могли разобрать итальянский.

– Как же это… – Дженис свела брови, сосредоточенно стараясь вспомнить английский перевод. – Ах да! «Здесь лежит стойкая и верная Джульетта… которую силой любви, с милостью Божьей…» – Она беспомощно замолчала, забыв окончание.

– «Разбудит Ромео, ее законный супруг, – тихо подхватила я, зачарованно глядя в золотое лицо Ромео, смотревшего прямо на меня, – в час неизреченной милости».

Если в трактате, который перевел нам маэстро Липпи, была правда, а все говорило в пользу этого, тогда старый маэстро Амброджио лично наблюдал за созданием этой статуи в 1341 году. И конечно же, он, близкий друг Ромео и Джульетты, поставил первейшей целью передать сходство, внешнее и внутреннее. Значит, мы видим Ромео и Джульетту такими, какие они были на самом деле.

Но Кокко со товарищи проделал долгий путь из Неаполя не для того, чтобы предаваться грезам. Двое бандитов уже залезли на крышку саркофага, соображая, какие инструменты брать, чтобы ловчее отковырять драгоценные глаза золотых фигур. В конце концов они порешили, что тут не обойтись без специальных сверл, и когда дрели собрали и подали им, они повернулись к фигурам – один к Ромео, другой к Джульетте, готовые приступить к делу.

Увидев, что готовится чудовищный акт вандализма, брат Лоренцо, до этого момента мирно стоявший в сторонке, бросился вперед и попытался остановить бандитов, умоляя их не трогать статую. И дело не в уничтожении произведения искусства – монах явно был убежден, что похищение глаз Ромео и Джульетты навлечет на нас невыразимое зло, которое погубит всех. Но Кокко больше не нуждался в суевериях брата Лоренцо: он резко оттолкнул монаха в сторону и приказал своим людям начинать.

Если завывания дрелей в средневековой кладке казались пыткой, то звук сверл по металлу показался подлинно адским изобретением. Выбираясь из толпы грабителей, зажав уши руками, мы с Дженис понимали, что приближается конец нашего похода.

Выбравшись через пролом в главную часть крипты и вытащив за собой встревоженного и расстроенного брата Лоренцо, мы увидели, что древняя усыпальница рушится буквально на глазах. По расписным стенам и своду замысловатой паутиной побежали трещины; достаточно было малейшей вибрации, чтобы все поползло по швам.

– По-моему, надо делать ноги, – нервно озираясь, сказала Дженис. – В соседнем помещении, по крайней мере, только мертвецы.

– А потом куда? – спросила я. – Сидеть под дырой в потолке, дожидаясь, пока эти… джентльмены придут подсаживать нас под задницу?

– Нет, – отозвалась сестрица, потирая локоть, оцарапанный очередной сорвавшейся звездой. – Одна из нас может помочь выбраться другой, и эта другая проползет обратно по туннелю и приведет помощь.

Я взглянула на сестру, сообразив, что она права, а я идиотка, что не подумала об этом раньше.

– А кто пойдет? – нерешительно спросила я.

Дженис криво улыбнулась:

– Ты и пойдешь. Тебе есть что терять… – И добавила с прежней лукавой усмешкой: – К тому же только я знаю, как надо разговаривать с Кокосом.

Секунду мы стояли, глядя друг на дружку. Затем краем глаза я увидела, что брат Лоренцо преклонил колени перед одним из разоренных алтарей и молится Богу, который давно покинул это место.

– Я не могу, – прошептала я. – Я тебя здесь не оставлю.

– Придется, – твердо сказала Дженис. – Если ты не пойдешь, пойду я.

– Хорошо, – согласилась я. – Иди. Прошу тебя.

– Джулс! – Она обняла меня за шею. – Ну почему ты вечно лезешь в героини?

Дальнейшее избавило нас от бурного эмоционального спора за обладание мученическим венцом. Скрежет и завывания дрелей прекратились, и из придела повалили бандиты, смеясь и подшучивая над своими приключениями и перебрасываясь четырьмя драгоценными камнями с грецкий орех величиной. Последним вышел Умберто. По его лицу я догадалась, что он думает о том же, о чем и мы: закончено ли наше участие в делах Кокко и неапольской шайки, или они захотят чего-то еще.

Словно прочитав наши мысли, мужчины прервали веселье и уставились на нас с Дженис, застывших на месте, прижавшись друг к дружке. Кокко разглядывал нас с особым удовольствием; насмешка на его лице говорила, что он отлично знает, какую дополнительную пользу мы можем ему принести. Но, раздевая глазами Дженис, он понял, что, несмотря на бесстрашные выходки, перед ним еще одна испуганная девчонка, и его глаза стали холодными. Он сказал что-то своим людям, отчего Умберто прянул вперед, расставив руки, как бы закрывая нас от него.

– Нет! – взмолился он. – Ti prego![63]63
  Прошу тебя! (ит.)


[Закрыть]

– Vaff anculo![64]64
  Пошел в задницу! (ит.)


[Закрыть] – процедил Кокко, направив на него автомат.

Последовал длинный обмен мольбами и оскорблениями, и наконец Умберто перешел на английский.

– Друг мой, – сказал он, едва не опустившись на колени. – Я знаю, ты великодушный человек. Я обещаю, ты об этом не пожалеешь.

Кокко ответил не сразу. Его прищур свидетельствовал, что ему не понравилось упоминание о прошлом.

– Пожалуйста, – настаивал Умберто. – Девочки никому не расскажут, клянусь тебе!

Кокко поморщился и сказал на скверном английском:

– Девочки всегда болтают. Языками мах-мах-мах.

Стоявшая сзади Дженис больно стиснула мне руку. Она, как и я, понимала, что у Кокко нет причин оставлять нас в живых. Он получил камни, больше ему ничего не нужно, тем более живые свидетели. И все-таки мне не верилось, что пришел наш конец: неужели после стольких трудностей, туннелей, раскопок и нашей помощи он нас убьет? Вместо страха я ощутила ярость на этого бездушного негодяя Кокко и на то, что лишь один человек не побоялся встать на защиту слабых – наш отец. Даже брат Лоренцо неподвижно стоял, перебирая четки с закрытыми глазами, словно происходящее не имело к нему отношения. С другой стороны, что он мог сделать? Старый монах не ведал ни зла, ни английского.

– Друг мой, – снова начал Умберто, изо всех сил стараясь говорить спокойно, стараясь пробить хоть маленькую трещину в невозмутимости Кокко, – когда-то я спас тебе жизнь. Помнишь? Неужели это ничего для тебя не значит?

Кокко притворился, что задумался. Через секунду он ответил с высокомерной миной:

– Хорошо, однажды ты пощадил мою жизнь. Я тоже пощажу для тебя одну жизнь. – Он кивнул на нас с Дженис. – Кого ты больше любишь?

– Джулс! – всхлипнула Дженис, стиснув меня в объятиях так, что я не могла дышать. – Я люблю тебя, что бы ни случилось; слышишь, я тебя люблю!

– Пожалуйста, не заставляй меня выбирать. – Я не узнала голос Умберто. – Кокко, я знаю твою мать, она хорошая женщина. Ей бы это не понравилось.

– Моя мать, – прошипел Кокко, – придет плюнуть на твою могилу. Последний шанс – stronza или angelo? Выбирай, или я убью обеих.

Умберто не ответил, и Кокко подошел к нему вплотную.

– Ты, – сказал он раздельно, уперев ствол автомата ему в грудь, – просто дурак.

От ужаса мы с Дженис приросли к полу, не в силах броситься вперед и помешать Кокко нажать на спусковой крючок, и через две секунды одиночный, раздирающий уши выстрел заставил вздрогнуть всех в пещере.

Уверенные, что Кокко убил нашего отца, мы с криком побежали к Умберто, ожидая, что он упадет мертвым. Однако он по-прежнему стоял на ногах, правда окаменев от шока. На полу, гротескно разметавшись, лежал Кокко. Что-то – уж не гром ли небесный? – прошило его череп насквозь, снеся полголовы.

– Иисусе! – всхлипнула Дженис, белая как стена. – Что это?

– Пригнитесь! – крикнул Умберто, резко рванув нас к полу. – Прикройте головы!

Раздались частые выстрелы, и люди Кокко вокруг нас заметались в поисках укрытия. Те, кто попытался отстреливаться, сразу были убиты с поразительной меткостью. Лежа ничком на полу, я повернула голову посмотреть, откуда стреляют, и впервые в жизни обрадовалась при виде полицейских в боевом снаряжении, которые лезли в усыпальницу через проделанную нами дыру, занимали позиции за ближайшими колоннами и кричали оставшимся бандитам, как я предполагаю, бросить оружие и сдаваться.

От облегчения и сознания, что этому кошмару конец, мне захотелось смеяться и плакать. Если бы они промедлили хоть минуту, все закончилось бы куда печальнее. А может, они ждали в засаде уже некоторое время, ожидая повода шлепнуть Кокко, не мороча себе голову формальностями? Как бы то ни было, лежа на каменном полу и чувствуя слабость от пережитого ужаса, я была готова поверить, что полицейских послала Дева Мария наказать негодяев, осквернивших ее святыню.

Видя безнадежность своего положения, оставшиеся в живых грабители вышли из-за колонн с поднятыми руками. Один сдуру нагнулся поднять что-то с пола пещеры – скорее всего, драгоценный камень – и был немедленно застрелен. Лишь через несколько мгновений я узнала бандита, который дал волю рукам, когда мы с Дженис спустились в пещеру. А застрелил его Алессандро.

При виде его я обезумела от огромной, нестерпимой радости, но не успела поделиться открытием с Дженис, как где-то над нами послышался зловещий рокот, усилившийся исступленным крещендо, и одна из колонн, поддерживавших свод, с жутким треском обвалилась прямо на уцелевших бандитов, раздавив их в кровавый блин каменными глыбами в несколько тонн.

Дрожащее эхо обрушения отдалось в бесчисленных коридорах лабиринта Боттини, окружавших нас со всех сторон. Казалось, хаос в усыпальнице вызвал подземную вибрацию, походившую на землетрясение, и я увидела, как Умберто вскочил на ноги и жестом велел нам с Дженис тоже подниматься.

– Идемте! – крикнул он, опасливо поглядывая на верх окружавших нас колонн. – У нас мало времени.

Кинувшись к Умберто очертя голову, мы едва увернулись от дождя мелких обломков, неожиданно пролившегося с растрескавшегося потолка, и когда сорвавшаяся звездочка ударила меня в висок, я едва не потеряла сознание. Остановившись и удерживая равновесие, я увидела, что ко мне идет Алессандро, перешагивая крупные каменные обломки, игнорируя предупреждающие возгласы полицейских. Он ничего не сказал, но ему и не понадобилось: его глаза сказали все, что я надеялась услышать.

Я упала бы прямо в его объятия, но тут позади меня раздался слабый вскрик.

– Брат Лоренцо! – ахнула я, сообразив, что мы совершенно забыли о монахе. Резко повернувшись, я разглядела его скорчившуюся фигуру среди хаоса обломков и трупов и, прежде чем Алессандро успел меня остановить, кинулась обратно, чтобы вывести старика до того, как меня опередит очередная каменная глыба со свода.

Алессандро наверняка остановил бы меня, но тут еще одна колонна рухнула позади нас, подняв тучу пыли и вызвав целый водопад осыпающейся штукатурки. От сотрясения подо мной немного разошлись плиты пола, и я увидела, что под ними нет деревянных балок или бетонных плит, а лишь бездонная черная пустота.

Оцепенев от этого зрелища, я застыла на месте, боясь двинуться. Сзади Алессандро кричал мне вернуться, но не успела я сделать шаг, как часть пола, где я стояла, начала отделяться от окружающего строения. В следующий миг пол просто исчез и я полетела в бездну, не в силах закричать от охватившего меня ужаса, как если бы испарился первозданный клей, скреплявший мироздание, и все, что осталось в новоявленном хаосе, – это обломки, осколки, я и сила тяжести.

Долго ли я падала? Мне хочется написать, что я пролетела сквозь время, сквозь жизнь, смерть и столетия, но в реальности падать там было футов пятнадцать. По крайней мере, мне так сказали. И добавили, что мне здорово повезло: сорвавшись в подземный мир, я попала не на острые камни и не в лапы демонов – от сна меня пробудила древняя река, которую лишь немногим посчастливилось отыскать.