Текст книги "Пол и костюм. Эволюция современной одежды"

Недавние революции

После Второй мировой войны подлинная сила массовой моды впервые получила полное признание. Лишь тогда идея «тирании» начала прочно ассоциироваться с дизайном модной женской одежды. Послевоенная эпоха была одним из тех периодов, когда в одежде были сильно маркированы половые различия, так что открытая демонстрация бурной сексуальной фантазии в моде снова стала исключительно женской и очень заметной привилегией. Возвращение к домодерным обстоятельствам в моде и в сексуальной жизни происходило так, как если бы грандиозных освободительных и объединительных движений 1910-х, 1920-х и 1930-х годов вообще не было. Женщины хотели вернуть себе привилегии, приписываемые им прежними романтическими фантазиями, и в тот момент не желали замечать издержек этих привилегий. Сексуально-освободительная битва казалась выигранной раз и навсегда, как война; можно было позабыть, против чего она вообще велась, и вернуться к радостям романтики и опасностям ухода от реальности.

Мужская мода стала еще более трезвой, жесткой и подчеркнуто сдержанной, в то время как бизнес женской моды расцвел, продвигая и подгоняя сексуальные фантазии обратно в необъятный мир эротического подчинения и нарциссизма под маской скромности, в мир длинных волос, собранных в узел лишь затем, чтобы потом распустить их одним движением, в мир тесно перепоясанных талий, ждущих, пока их освободят мужские руки, мир мириад юбок, под которыми скрывается награда. Кристиан Диор, словно реинкарнация Ворта, предложил женщинам недостижимые и усложненные образы, для поддержания которых требовалось множество скрытых усилий. Идеал «ангел в доме» тоже был возрожден, и представительницы среднего класса вновь возмечтали иметь по пять детей и самостоятельно печь хлеб, вместо того чтобы становиться нейрохирургами и сенаторами, как они того хотели в 1930-е годы.

Однако модная индустрия необратимо стандартизировала элементы модного платья и, следовательно, затруднила потребительницам возможность самовыражаться в новом романтическом стиле без фрустраций, особенно финансовых. Самовыражение через одежду вообще сильно сдало позиции, особенно в Америке, где заметно усилился конформизм. Все больше и больше женщин, которым не были близки новейшие веяния моды, воспринимали их как угрозу, более того – как агрессию со стороны создателей моды. Особенно сильная враждебность поднималась против знаменитых кутюрье-мужчин, которые славились и процветали благодаря новой данной им власти и паблисити.

Хотя высокая мода по-прежнему предназначалась лишь для избранных, массовое производство одежды заимствовало у нее фасоны, ставшие общедоступными. Однако если раньше каждая женщина могла переделывать модные наряды сообразно собственному вкусу и окружению, то теперь все изменилось; уже не считалось, что все до единой женщины обязаны уметь шить, а у представительниц среднего класса больше не было служанок, которые умели чинить и перешивать одежду. Возможно, обычные женщины и чувствовали, что происходящее в лучших ателье Парижа (или, все чаще, Милана и Нью-Йорка) имеет к ним прямое отношение, – но только благодаря тем версиям, которые продавались в магазинах готовой одежды. Высокая мода, таким образом, рассматривалась скорее как диктатор, нежели как нечто чудесно-далекое, Парнас, обитель чистой элегантности, поскольку повседневная мода была явно и очевидно с ней связана. Женщины начинали ощущать некоторую беспомощность, если в магазинах не было ничего, что им бы понравилось, потому что теперь лишь немногие умели запросто сшить себе вещь или перешить готовую в соответствии со своим вкусом. Новые фасоны стремительно вытесняли старые, и если женщине казалось, что новомодная вещь ей не к лицу, она чувствовала себя обманутой.

Постепенно возмущение модой чересчур политизировалось и стало ассоциироваться с подъемом и распространением, в числе прочих движений, современного феминизма. Женская мода перестала восприниматься как коллективная эстетическая среда, передающая женские чувства и свойства. Теперь она рассматривалась как феномен, по природе своей призванный подавлять их. Возникло представление, что мода генерируется капиталистическим и патриархальным обществом для порабощения женщин незаметно для них самих. Смена риторики показывала, что на подходе новое движение за реформы в одежде и что будут названы имена новых врагов, которых предстоит победить. Реформа вновь проходила в контексте перемен в отношениях между полами, но на сей раз она была связана с индустрией массового производства одежды. Поскольку равенство мужчин и женщин уже было провозглашено официально, новый способ ухода от этого романтического мифа заключался в том, чтобы заставить оба пола казаться идентичными – разумеется, с высоты мужской модели.

Экспрессивный материал для борьбы с таким положением дел на этот раз дала мужская рабочая одежда массового производства, в первую очередь – знаменитые голубые джинсы, завоевавшие всю вторую половину XX века. Они, наряду с аналогичной мужской одеждой, такой как армейское и флотское обмундирование и некоторые разновидности спортивной одежды, объединили в себе все достоинства современного дизайна в наилучших проявлениях массового производства с явным отсутствием эротического водораздела. Мысль, что джинсы и армейская форма тоже требуют дизайна, как, например, штепсельная вилка или шайба, в расчет не принималась. Рабочая одежда выглядела так, словно была разработана по указанию сверху, и, следовательно, служила идеальным средством выражения протеста против моды со стороны обоих полов. Впоследствии, когда стало ясно, что у всего, что создается, есть дизайнеры и что дизайн постоянно совершенствуют из соображений прибыли, появился полный страха и презрения термин «дизайнерские джинсы».

Во время контркультурной революции джинсы были не единственным заметным элементом, но зато самым мощным и живучим – в основном потому, что все же участвовали в единственном великом мужском швейном проекте, в его самой почтенной плебейской версии. Следовательно, для женщин это была честная игра – и в провокационном ключе, как и с прочей мужской одеждой, и в новом антимодном стиле. Мужчины, презиравшие костюмы, тоже могли носить джинсы – как в Англии 1930-х годов, где мужчины, отрицавшие костюм, из принципа ходили в вельветовых штанах – прежней униформе английских рабочих. Такие «одежные» протесты не всегда предполагали отказ от базовой формальной схемы, и, следовательно, у них был мощный визуальный потенциал, чтобы выглядеть реально и здраво, а не фальшиво и смехотворно.

В сравнении с джинсами, мода на мужские халаты и мантии оказалась кратковременной и совсем недолго продержалась в качестве протеста против традиционного костюма. Латиноамериканские, африканские, ближневосточные и азиатские мотивы эффективно добавились к общему вокабуляру западной моды, этнические и восточные элементы вызывали большой интерес, однако в основном они работали как элементы украшения, а не как базовые формы. Шляпы, обувь, ремни и сумки, даже жилеты и рубахи для обоих полов вновь и вновь несли с собой идею решительного мультикультурализма. Тем не менее длинная, укутывающая тело галабея, дневная одежда египтян, имела мало шансов на то, чтобы войти в моду у западных мужчин, недовольных формальным костюмом. Пока что «неправильные» сексуальные коннотации перевешивают «правильные» политические.

Наконец за два поколения женщины научились носить брюки. Теперь они легко управлялись с мужскими джинсами, пошитыми без малейших уступок женским традициям застежек или покроя, и это обстоятельство однозначно воспринималось как освобождающее. Женщины долго носили джинсы на фермах и ранчо. В качестве женской городской моды они выглядели не столько как мужское платье, сколько как непретенциозная практичная одежда, приспособленная к борьбе с идеей любых модных структур вообще. Подобно мужчинам, женщины начали носить джинсы с приталенными жакетами. В результате этого выбора они выглядели более гибко, их облик приблизился к модерну гораздо сильнее, чем в самом идеальном брючном костюме, имитации мужского. Однако женщины сохраняли за собой право носить костюмы с изящными блузками, тщательным макияжем и драгоценностями. Если что и отдавало рабством, так это ненавистная юбка. В кризисный период своего превращения в опциональную одежду современная юбка претерпела множество оскорблений, которые явно не причинили ей никакого долговременного вреда.

Однако в конце 1970-х строгий цельный костюм, будь то мужской или женский, подобно женскому платью из одной ткани, уже приобретал ограниченную функцию, превращаясь в протокольную одежду вроде свадебного платья или парадной формы, или даже одеяния для религиозного обряда, то есть в одежду, предписанную для конкретных церемоний. Конечно, некоторые «нецеремониальные» цельные костюмы в противоположность этому быстро усвоили оттенок протеста и свободы: купальный и спортивный костюмы, рубашка-комбинация или банный халат. Собственно, в начале XX века строгий костюм имел тот же неофициальный вид, когда был простой пиджачной парой. Подобный процесс затронул и современные платья.

Но когда в 1970-е годы женщины снова захотели полностью присвоить строгий стиль, они отказались от платьев в пользу «раздельного» костюма – сочетаний всяческих юбок и пиджаков разного покроя и из разных тканей, которые они носили с всевозможными блузками и свитерами. Брюки тоже могли быть частью костюма, и женщины изменяли свой облик, добиваясь тончайших оттенков путем перестановки элементов, как всегда делали мужчины в рамках того же стиля (не считая юбки). Женские костюмы из одной ткани были лишь одним из множества вариантов, и на какое-то время они стали подразумевать одежду ради успеха, а не самообладание и уверенность в себе, присущую костюмам Chanel. Сочетания разных предметов – еще один отголосок изначально мужской схемы – выглядели современнее и женственнее.

Скажем несколько слов о свитерах. Изначально в разных культурах они были частью мужской традиционной одежды – теплое платье ручной вязки для пастухов, моряков и рыбаков, для тех, кто трудится на открытом воздухе в местах с холодным климатом. В начале XX века шотландские варианты свитера были адаптированы к модной английской мужской спортивной одежде и в промежутке между мировыми войнами стали считаться элегантным нарядом благодаря принцу Уэльскому, позднее герцогу Виндзорскому. С тех пор облагородившиеся свитера приспособились ко всем неформальным тенденциям мужской моды, иногда занимая место жилеток; в свое время их подхватили женщины и, вместе с самой идеей строгого костюма, сделали частью своего классического репертуара. Однако в современной женской моде свитера всегда сохраняли бóльшую визуальную свободу, чем в мужской, поскольку вязаная фактура предлагала мобильной женской фигуре широкое разнообразие нюансов. Шанель первой использовала их в женской моде, а не в женской спортивной форме для гольфа. Грубое, мужское происхождение свитеров из низов общества тем не менее сочеталось со способностью растягиваться и облегать тело, щегольски и смело, так что это лишь обогатило слегка странноватую жизнь свитера в новом качестве элегантного наряда. Способствовала рождению новых смыслов в ношении свитеров и ассоциация древнего низкого их происхождения с толстыми зимними чулками и теплым бельем.

В последнее время свитера для обоих полов получили новую жизнь в расширяющейся вселенной тканей машинной вязки, зачастую – из синтетической пряжи. Этот лишь недавно открытый мир, с одной стороны, создает яркие и привлекательные виды новой верхней одежды для всех из того, что раньше было скучным бельем или спортивной формой. С другой стороны, он позволяет новой вязаной одежде, будь то выходной наряд или нижнее белье, быть такой легкой и прозрачной – или, напротив, прочной и эластичной, – какую только может нарисовать воображение. Машинная вязка, сначала сделавшая общедоступными чулки, с тех пор шагнула гораздо дальше, предложив моде настоящего и будущего одну из важнейших областей для развития, создав возможности для подлинно новаторских базовых форм, которым еще предстоит возникнуть.

В конце XX века стесненность, явно ассоциируемая с женскими платьями и мужскими костюмами, вызвала бунт против втискивания пола в рамки. Насмешкой над строгим разграничением полов стали игры с переодеваниями. Мы уже видели, как непреклонно поддерживались эти условности в первой половине XX века, хотя женщины и экспериментировали с мужскими нарядами. Чтобы одежда выражала более радикальную форму равенства мужчин и женщин, в последнее время понадобилось нечто большее, чем просто переодевание в мужские костюмы. Заметим, что оно слишком сильно отдает признанием мужского господства и подчинением ему, если только не совершается игриво, шутки ради. Вид женщин в полностью традиционных мужских костюмах, фраках или женских брючных костюмах с галстуками по-прежнему отдает все той же женственной провокационностью, которая по-своему привлекательна, однако вовсе не предполагает подлинного равенства полов. Настоящее решение было найдено в другом: в том, чтобы одеваться как дети.

Толпа взрослых в музее или парке сейчас похожа на школьников на экскурсии. Цветные куртки на молнии, свитера, брюки и рубашки, какие носят дети, – это, в общем, то же самое, что традиционная рабочая одежда, только веселой расцветки. Обычай одевать детей в прочные штаны, рубахи и куртки восходит к тем временам, когда мужчины и женщины в большинстве ситуаций еще носили костюмы и платья. При этом он родственен обычаю эпохи романтизма наряжать детей в экзотические или старинные костюмы наряду с уменьшенными версиями униформы, в том числе спортивной, военной, флотской. Среди первых примеров флотской формы можно назвать матросские костюмчики, в которые на рубеже веков наряжали маленьких мальчиков, в то время как их родители носили элегантные взрослые наряды. Еще раньше, примерно за век до этого, были созданы образы маленьких римских солдат и турецких пиратов, а в нынешнем веке появились миниатюрные дровосеки и железнодорожники. Но к тому времени одеть детей в игровые костюмы значило прослыть просвещенным, а не романтичным. Детей одевали так ради их блага, а не на потеху родителям.

Однотонные спортивные костюмы для взрослых наряду с яркими спортивными трусами и футболками напоминают об игровых костюмчиках и комбинезонах, в которые когда-то наряжали маленьких детей обоего пола. Эти костюмы несут идею абсолютной телесной свободы и полного отсутствия обязательств за пределами собственного «я», отсутствия необходимости соответствовать изначальной функции предмета одежды. Да и в целом тематика историко-театрального костюма, центральная в сегодняшней моде, выглядит как взрослая адаптация свободы от ответственности, некогда бывшей привилегией беззаботных детей. Именно ее подчеркивали родители, наряжая своих детей в одеяния, которые в изначальном виде несли в себе угрозу. Однако на невинных детях, которым не было и десяти лет, театральные костюмы явно подразумевали безобидную игру.

К тому же такая одежда явно заключает в себе мысль о свободе от забот и тревог взрослой сексуальности. Именно эта причина лежит в основе склонности и мужчин и женщин одеваться совершенно одинаково – в подобие одежды для песочницы или в костюм-пародию на одежду охотников или рабочую робу. С середины XX века маленьких мальчиков и девочек наряжают в идентичные «мальчиковые» одежды для игр – в возрасте, когда одежда не должна служить различению полов, поскольку ни дела, ни мысли детей тоже этому не служат. Мужчины и женщины в «малышовой» одежде словно бы декларируют, что стратегии поиска партнера вообще никогда не занимали их умы; секс может разве что захватить их врасплох. И хотя перенос романтического стиля на детскую одежду изредка приводит к тому, что мама в джинсах, тяжелых ботинках и штормовке ведет за руку маленькую девочку в пышном бархатном платье с кружевным воротничком и изящных лакированных туфельках, все-таки чаще всего на досуге вся семья, от бабушки до трехлетки, одета совершенно одинаково и явно готова к играм на детской площадке.

Женщины отвоевали себе разрешение наряжаться мужчинами-пиратами, пашами, кавалерами эпохи Возрождения и дуэлянтами романтической эпохи, равно как и современными аутсайдерами, затянутыми в кожу. Однако пародийный флер позволяет им выглядеть также детьми в безобидных версиях агрессивных одеяний – всегда мужских, поскольку именно они интереснее по дизайну и смешнее. Частью этого репертуара могут быть неагрессивные, но намекающие на простонародность этнические и исторические женские наряды: такие когда-то носили девушки, чья жизнь была беспросветно мрачной. Образы цыганок, крестьянок, работниц на ферме возвращаются в женских модах, и такие костюмы для маленьких девочек тоже очень популярны.

Помимо намека на детские игры, столь распространенного в обычной моде, пародийный элемент еще и указывает на разные способы, с помощью которых выживают и возрождаются формы, сохраняя свою силу даже тогда, когда их подлинное историческое значение сознательно отвергнуто или забыто. Мы видим, как мода позволяет этой свободной игре форм с ее разнообразными аллюзиями служить искусству нарядов, а не простой коммуникативной цели – как язык в стихах служит искусству поэзии.

Глава 4
Наши дни

Неформальность

Мужчина, бежавший от костюма и обретший спасение в джинсах и футболках, все равно одет в совершенно конвенциональную одежду, частично состоящую из конвенционального нижнего белья. Благодаря революции в моде на поверхность выдвигается невидимое, и мужчины этим активно пользуются. Сегодня у женщин стали доступными для обозрения бюстгальтеры и пояса-корсеты; гораздо раньше то же происходило с нижними юбками, пеньюарами, фуфайками, нижними рубашками и комбинациями. В увлекательном женском спектакле обнажения для всего этого нашлись роли, но мужское белье – несколько другая история. Футболки начали свое существование в качестве мужского нижнего белья; однако то же можно сказать и обо всех рубашках в далеком прошлом. Мужская рубашка без пиджака в некоторых контекстах все еще сохраняет оттенок социальной неприемлемости и запретности – отголосок времен, когда рубашка была бельем. Однако у футболок этот оттенок гораздо сильнее, поскольку они изначально предназначались для того, чтобы носить их под рубашками, как еще более интимный защитный слой.

Мужская мода никогда не использовала провокационное обнажение как часть формальной схемы. Рубашки, когда-то невидимые под средневековыми доспехами, впоследствии стали элегантными статусными символами, а не элементами эротики. Важные их части, бывшие на виду, – воротник, манжеты и частично полочки – составляли впечатляющую композицию, но остальное оставалось скрытым – это по-прежнему было нижнее белье, и в качестве верхней одежды оно все еще выглядело унизительно. Традиционно считается, что мужчина в одном нижнем белье выглядит недостойно и смешно или уязвимо и, может быть, даже жертвенно; он символически наг, а не призывно полуобнажен.

Зато мужчина в брюках, но без пиджака являет собой притягательный образ естественной и раскованной готовности к работе или игре; он оголен до второй своей кожи, готовой впитывать благородный пот спорта или труда. С расстегнутым воротом и закатанными рукавами он может выглядеть очень эротично, но этот эффект, в отличие от женского нарочитого декольте, срабатывает только тогда, когда выглядит естественным. Таким образом, мужчина в брюках и обычной рубашке без пиджака кажется заманчиво полуодетым – а уж в футболке тем более, поскольку она является нижней одеждой уже по отношению к рубашке. За энергичностью мужчины, одетого в футболку, проглядывает подлинная обнаженная уязвимость. Это сочетание очень привлекательно.

Поэтому неудивительно, что футболки стали вторым после джинсов феноменом, потрясшим мир в последней трети XX века и объединившим представителей всех полов, классов и народов в универсальной, всеобщей наготе. В наши дни эту безыскусную оболочку украшает приятная носителю эмблема, иногда вербальная, иногда нет, нечто вроде временной татуировки, большее, чем просто одежда. Футболки стали облегающими; но ясно, что, когда они просторны и скрывают от глаз все бугорки и впадины, их носитель кажется еще более обнаженным. Такая свобода от подгонки по фигуре лишь усугубляет ту идею, что носитель по существу раздет – просто голое тело, идущее легкой походкой, небрежно демонстрирующее сообщение на груди.

Поскольку бедные подростки из городских низов тоже носили этот костюм – джинсы-и-футболка, – к прежнему оттенку усердного труда добавился еще один, регулярно возвращающийся в моду: оттенок юношеского беззакония. В 1960-х годах он стал одеждой «новых санкюлотов», устрашающим нарядом беспокойных городских масс. Как и его оригинал, комплект из двух предметов пришел надолго и породил большое разнообразие во всех социальных группах. Футболки и джинсы сохраняют свою подрывную силу, всепобеждающий авторитет, способность всегда выглядеть новыми – в первую очередь благодаря старой и всем знакомой форме, но также и потому, что они всегда намекают на мужскую наготу. Когда их надевает женщина, они все равно намекают на обнаженного, универсального человека, облаченного в нейтральную обнаженность, чтобы показать, что пол в данный момент не имеет значения.

Мы живем в яростные времена, и бурное течение жизни явно присутствует в наших представлениях о моде. Повседневная одежда в последнее время имеет тенденцию отодвигать на задний план образ просвещенного человека, основанный на предпосылке физической безопасности, в пользу образа, говорящего о готовности встретить физический вызов или опасность. Как уже отмечалось, опять стала популярна одежда, похожая на доспехи. К этой атмосфере, кажется, подходят и некоторые вариации защитной одежды, которую надевают даже в самых мирных обстоятельствах. Для части общества элегантные формальности неоклассического наряда, характеристики аккуратных пиджаков и гладких платьев в последнее время стали ассоциироваться с этикетом публичных выступлений – и, соответственно, с ограничениями, а это порождает ассоциации со скукой и безопасными правилами приличий. Когда-то поощряемое цивилизованное поведение взрослого человека стало рассматриваться с позиции подростка-бунтаря. С неоклассической одеждой по-прежнему были связаны просвещенные представления о равной, но отчетливо делящейся на мужскую и женскую сексуальной ответственности. В одежде для отдыха смысловые нюансы утрачены.

В общей социальной атмосфере, жестко «неформальной», общественная безопасность обычно означает отказ от традиционно безопасной одежды. Наряжаться – это гораздо более рискованно, чем одеваться незаметно; считается, что чересчур много внимания – гораздо хуже, чем слишком мало. Все сместилось: с точки зрения многих, элегантная одежда – это то, что носят на работу, а рабочая – то, что носят на отдыхе. Исключение составляют безумные кричащие одеяния, предполагающие опасность иного рода: эффект сногсшибательного наряда из серии «разить наповал». Однако существованию классической элегантной одежды лимитирующая риторика, похоже, не угрожает, – только некоторым изначальным значениям и некоторым более ранним вариантам использования. На автопортретах художников эпохи модерна живописец, например Матисс, изображал себя у мольберта в костюме и галстуке, чтобы показать, что художник – обычный человек, такой же, как все. В последнее время художники изображают себя в спортивных костюмах или в рабочей робе, чтобы показать, что художник, как все, работает играючи; или сообщить, что игра и есть его работа; или дать понять, что он просто вечное дитя.

Теперь, когда в одежде поощряется оттенок угрозы или ожидаемого физического риска, современная элегантность начала ассоциироваться с байкерскими куртками, штормовками, бушлатами, фуфайками, спецовками, баскетбольными трусами, матросскими брюками, рабочими комбинезонами и соответствующей обувью и головными уборами. Иными словами, элегантными считаются все формы мужской одежды, созданной для физического труда и защиты. Сегодня представители обоих полов носят ее для удовольствия. В наши дни в изготовлении такой одежды применяется тонкая шерсть приглушенных цветов, мягкая кожа отличной выделки, даже шелк, бархат и лен, наряду с разнообразными версиями прочной хлопчатобумажной ткани и синтетики. Современная эстетика с ее вниманием к покрою, цвету и комплексному украшению может придать вещи классическую красоту. При этом в ходу остается множество грубых и некрасивых вариантов той же вещи, и их, разумеется, многие носят именно в тех целях, ради которых они и были созданы.

Хотя прообразы таких вещей задумывались как защитная одежда, именно легкость, комфорт и свобода стали самыми ценными качествами спортивной и рабочей одежды, особенно для тех, чьей собственно рабочей одеждой является классический костюм. Эти виды одежды подчеркнуто считаются нерабочими – вопреки их изначальной цели. Представители среднего класса, мужчины и женщины, пока что не надевают их ни в офис, ни на свадьбу, ни в суд – туда, где превалируют взрослые версии элегантности и где женщины придерживаются собственных правил одежды. Даже подчеркивая неформальность момента, свободу и досуг, женское самовыражение, как всегда консервативное, иногда возвращается к древним способам демонстрации – блеску, обнажению, стягиванию, украшательству. Сегодня рядом с мужчиной в вельветовых штанах и кожаной куртке может оказаться женщина с глубоким декольте, украшенным блестками, и с пышной прической, а может – женщина в таких же штанах и такой же куртке. В зависимости от обстановки оба компаньона – тот, что в штанах, и тот, что с блестками, – могут, разумеется, быть и мужчинами.

Если мода будет идти своим обычным путем, то можно предсказать в очень отдаленном будущем подъем курток-бомберов и рабочих штанов до уровня общепризнанной официальной одежды для обоих полов, что будет означать появление нового стандартного взрослого костюма в практичном андрогинном стиле, незаметно эволюционировавшего из невинной одежды для малышей. Женщина во фраке и сейчас выглядит нетрадиционно и вызывающе неформально. Однако женщина в брюках и куртке на молнии уже выглядит просто элегантно, в лучших традициях классической модерности, если ее одежда подчиняется этим эстетическим правилам. Когда-нибудь, возможно, депутаты в парламенте будут выглядеть точно так же, как сейчас выглядят посетители музея, кафе или дискотеки, только одежда их будет тщательно отглаженной, неброской и в светлых тонах. Как и в случае с пиджачной парой, такой шаг все же не был бы инновацией формы, поскольку базовый дизайн этих рабочих курток и штанов, равно как и джинсов и футболок, существует уже более столетия.

Новым тут было бы другое: если бы оба пола носили их как формальную одежду в своей профессиональной жизни. Эти предметы одежды, разумеется, полностью мужские; если бы все мужчины и женщины носили их и в зале суда, и в зале заседаний совета директоров, и за круглым столом на конференции, это бы значило, что традиционные женственные эффекты можно задействовать только в минуты досуга. К тому же мужчины и женщины несомненно разделили бы поровну все варианты юбок, халатов, вуалей, спецовок, шаровар, косметики, блесток, плюмажей, высоких каблуков, высоких причесок, декольте и так далее, вольно заимствуя их из все более доступных стилей других культур и бесконечных исторических ресурсов. Можно вообразить, что на вечеринках такая пестрота выглядела бы так, как во времена Византийской империи или суда Ашшурбанипала, – с той разницей, что все официанты и официантки будут в современных костюмах-тройках.

Слева: Гельмут Ньютон. Костюм Yves Saint Laurent. Vogue. Сентябрь 1975

Справа: Лара Россиньоль. Костюм Rhonda Harness. Vogue. Ноябрь 1986. © The Helmut Newton Estate/Maconochie Photography.

Сексуальная амбивалентность и эротическая рискованность становятся господствующими темами модной фотографии в полное насилия время. Две женщины на зловещей ночной улице – две противоположные формы проявления сексуальности: одна из них обнажена, на ней шляпка и туфли на каблуках, вторая – в подчеркнуто строгом костюме, намекающем на скрытую под ним мужскую наготу. Пара выглядит гармонично, однако фотография ясно показывает, что костюм сексуальнее. У мужчины и женщины на второй фотографии отношения более двусмысленны: он обнажен и прильнул к ней, как дитя, она же оделась, чтобы доминировать и ускользать; или же он – Тарзан в джунглях, а она выглядит так, как будто ее вот-вот схватит и унесет превосходящая сила.

Но мода развивалась неспешно. Мы уже отмечали обычай носить джинсы и другие брюки массового производства с традиционными классическими пиджаками. Эта мода, которую завели в 1950-е годы студенты университетов Лиги плюща, была, по сути, возвращением к ранней схеме мужской одежды эпохи модерна, где в одном костюме использовалось несколько тканей и самая плебейская из них шла на брюки. «Спортивный пиджак» с неподходящими к нему традиционными слаксами можно считать более архаичным вариантом костюма. В эпоху модерна он казался консервативным мужчинам совершенно неформальным, в некоторых ситуациях вызывающе небрежным и категорически не похожим на «костюм», даже если его дизайн, покрой и посадка были идентичны костюмам из одной и той же ткани и если он не позволял и не предполагал особой физической легкости. Это, по существу, классический костюм, считающийся неформальным только благодаря условности – той, которая восходит к революционному началу костюмов. Еще один важный вариант костюма – блейзер с фланелевыми брюками, более формальный из-за своей изначальной ассоциации с высшим классом, морем и яхтами, и еще больше привязанный к неоклассической схеме.

Нынешний классический костюм, когда-то воспринимавшийся как неформальный пиджачный вариант с оттенком легкости и доступности, пришел на смену сюртуку – символу сковывающей правильности. Символом же легкости, расслабленности, которым некогда служила пиджачная пара, со временем стал пиджак со слаксами; и это неудивительно, если учитывать, что под гладкой поверхностью костюма из разных элементов всегда был скрыт подрывной подтекст. Разделить элементы костюма посредством джинсов или слаксов – оригинальный способ осовременить его. Посмотрим, как поведут себя дальше стандартные элегантные костюмы; возможно, в результате постоянного социального давления они постепенно выйдут из моды, и на смену им придут пиджаки и брюки из разных тканей – как очередной революционный скачок в прошлое.