Текст книги "Пол и костюм. Эволюция современной одежды"

Сексуальность

Ясно, что модернизация женской одежды означала копирование одежды мужской – тем или иным образом, прямо или косвенно. Однако справедливости ради следует отметить, что многие мужчины в последней трети XX столетия подхватили игру, прежде бывшую женской: они находили удовольствие в многообразии экспрессивных нарядов. В гардеробе мужчины новые, яркие варианты одежды для отдыха разительно контрастируют с элегантными деловыми костюмами и формальной одеждой спортивного стиля, например твидовыми пиджаками; классические рубашки лежат рядом со спортивными фуфайками, и все это предполагается носить в одной и той же городской среде. Мужчина расслабленно попивает вино и почитывает Троллопа на пятнадцатом этаже, над городской улицей, в теплой комнате с персидскими коврами, уставленной хрупким антиквариатом, – и при этом на нем костюм, идеально подходящий для того, чтобы носиться верхом по плато и арканить скот или же рубить дрова в северных лесах. Раньше только одежда женщин и детей содержала в себе такие визуальные эффекты.

Однако помимо подобных странностей, эта новая мужская свобода породила приятное разнообразие вариантов, сродни тому, которое наблюдалось в женской одежде в эпоху модерна, хотя несколько отличное и не столь широкое. Так или иначе, сумочки, ожерелья и серьги утратили свою табуированность для мужчин, равно как и все элементы мужской одежды давно перестали выглядеть на женщинах неподобающе; теперь это общепризнанные и допустимые вещи вне зависимости от того, носят их в практических целях или ради элегантности. И мужчины и женщины в наши дни играючи переодеваются в одежду противоположного пола, потому что впервые за много веков мужчины перенимают манеру одеваться у женщин, а не наоборот.

Следует отметить, что некоторые из вещей, которые сейчас перенимают мужчины, на самом деле были стандартными элементами мужского облика, просто они давным-давно вышли у мужчин из употребления и сделались исключительно женскими. Кошельки и серьги, длинные волосы и великолепные шарфы, затейливые шляпы и башмаки – обычай ношения всего этого мужчинами может благополучно вернуться, поскольку это очень старая и очень мощная западная мужская традиция. Однако кажется невероятным, чтобы обычные западные мужчины в ближайшем будущем переняли старинные женские штучки – пышные юбки, изобретательные вырезы для груди, спины и рук, чепцы и вуали. Мужчины заново научились у женщин быть изменчивыми и разнообразными, нарядными и яркими, заново открыли свои волосы; но самый древний женский символический материал до сих пор остается по большей части табуированным.

Переход женщин к мужской одежде, который в прошлом всегда бывал лишь частичным и всегда являлся частью женской эротической традиции, недавно полностью завершился, и общество его в полной мере переварило и усвоило. Брюки, элегантные костюмы, короткие волосы – все это теперь стало вполне женским, и женщины, которые их носят, больше не кажутся мужеподобными. К тому же женщинам больше не приходится имитировать мужчин, чтобы быть принятыми всерьез, потому что мужская одежда стала теперь и женской тоже. Следовательно, современная мужская одежда уже не содержит в себе уникального значения мужественности, даже когда ее носят мужчины, и они спокойно могут пробовать новые оттенки, ранее называвшиеся женственными. Очевидно, что во второй половине XX века женщины окончательно переняли мужскую схему одежды, приспособили ее для собственного удобства и вернули мужчинам, обогатив новыми возможностями.

Даже консервативные мужчины, которые не носят длинных волос или серег, все же надевают яркие рубашки, свитера, носки, шляпы и шарфы захватывающих форм и оттенков, какие раньше можно было увидеть только на женщинах. Множество модных и стильных мужских брюк, пиджаков и жилетов перестают зависеть от традиции и перерастают в экспрессивные гипертрофированные вариации вещей, предназначенных для женщин. Недавно была мода на брюки, которые сползают на бедра, открывая нижнее белье, – беспрецедентная аллюзия на женское декольте. Мужская уличная мода из многих источников наконец-то повлияла и на мужчин среднего класса, как прежде – на женщин. Похоже, общая идея фантазии и удовольствия вернулась в мужскую одежду благодаря женскому влиянию – точнее, благодаря признанию и осознанию той женской реальности, которая и обусловила это влияние.

Переменчивость дизайна поверхностей одежды, в течение двух столетий ассоциировавшаяся с женским платьем, больше не обязана выражать слабость и безрассудство наряду с привлекательностью, и мужчинам больше незачем ее опасаться. Возник новый интерес к ярким, кричащим – как до эпохи модерна – средствам выражения мужской силы; отчасти он вызван тем, что яркие тона, живые цвета волос, блеск и одежда в обтяжку стали атрибутами современных героев спорта и мира развлечений с их огромными гонорарами и всемирной славой. Образ мужской сексуальной силы в постмодерном мире свободен от жестких, застывших в XIX веке представлений о маскулинности, которые дискредитировали любую фантазию в одежде, объявляя ее женственной.

Сейчас, когда исконная свобода и выразительность мужских волос стала общепризнанной, волосы приобрели колоссальные экспрессивные возможности для мужчин – и женщины, естественно, тоже не собираются уступать обретенного в современную эпоху права всячески демонстрировать волосы. В истории одежды волосы всегда вызывали более сильные чувства, чем что бы то ни было другое, будучи одновременно и частью одежды, и частью тела, как сокровенной, так и в высшей степени заметной, стоит только снять головной убор. Очевидно, что визуальность волос может вызывать сильные чувства, доставлять и острую муку, и наслаждение как обладателям волос, так и наблюдателям, так что легко понять, почему в некоторых традициях от женщины так настойчиво требуется прятать волосы. Посредством волос можно выразить разнообразные бунтарские жесты: коротко остриженные волосы – или, наоборот, отказ их стричь – могут служить знаком агрессии или отречения. В обществе постоянно возникают новые идеи и правила, связанные с мужскими и женскими волосами, и визуальный эффект, создаваемый волосами, может опираться на непосредственные реакции. Мужской интерес к бородам, усам и бакенбардам вечен и неизменен, однако следует отметить, что если в XX веке женщины тщательно раскрашивают свои лица посредством макияжа, то мужчины так же усердно поддерживают искусственный косметический ритуал бритья. Тот и другой служат живописному идеалу полностью одетого тела как композиции, включающей в себя и лицо.

В нынешний период обмена ролями у женщин могут быть очень короткие волосы, а у мужчин – очень длинные, что не выглядит транссексуально, а лишь экстремально. Мужчины не только носят длинные волосы, но и используют декоративные заколки и резинки, которыми раньше пользовались только женщины. Примечательно, что мужчины все же не носят ленты для волос в духе «Алисы в Стране чудес», которые берут свое начало от чепцов и вуалей и пока что остаются отчетливо женственными; зато головные повязки сегодня – явный унисекс. И мужчины и женщины бреют головы, красят волосы в фиолетовый цвет, носят дреды; кто угодно, в андрогинно-детском стиле, может благополучно имитировать прическу фантастического существа из иных миров или надеть головной убор представителей других культур. В последнее время в фильмах – как примета сильных и положительных героев – часто встречается модное сочетание классического костюма с галстуком и «конского хвоста» или длинных кудряшек, какие раньше считались особенностью облика девушек. Даже среди этих новых мужских свобод и вольностей костюм чувствует себя прекрасно – возможно, потому что он тоже стал особенностью облика девушек.

Сила впечатления, производимого андрогинной внешностью, в последнее время ярко проявляется на примере популярных артистов. Кумиры публики визуально подтверждают ту древнюю идею, что сексуальное удовольствие становится богаче и полнее, если позволить обоим полам признать свои эротические сходства и не заставлять их строго придерживаться различий. К тому же мир наконец признал, что гомосексуальные мужчины и женщины так же разнообразны в своих личных стилях и модных пристрастиях, как и все прочие, и гетеросексуалы могут создавать новые модели из старых сигналов, некогда воспринимавшихся исключительно как гомосексуальные, – модели, которые сохраняют прежние ассоциации лишь сочувственно-иронически, как приучила нас современная мода.

Разоблачения

В наши дни много обсуждаются «разоблачающие» свойства моды. Люди чувствуют, что одежда выдает их секреты, и это чувство происходит из знания, что выбор между значимыми визуальными альтернативами в современной одежде не вполне контролируется сознанием. В современной Америке, где границы между социальными группами постоянно изменялись и в силу этого имели особенно большое значение, всегда остро ощущалась тревога по поводу того, что именно может поведать о человеке его одежда. Наша бесконечная и непреодолимая тяга улучшать себя, преодолевать неблагоприятные обстоятельства, что-то начинать впервые, а потом снова и снова менять привела к поиску правил, а заодно и к той разновидности американской моды, которая доводит образы до экстремальной похожести друг на друга, явно произрастающей из чистой тревоги. В обществе господствует твердая убежденность в том, что внешние знаки способны замаскировать неуверенность в себе; это своего рода испуганное отступление в первобытные условия, к племенному образу жизни.

Производство и маркетинг одежды явно играют на руку этому страху перед индивидуальным разоблачением. Одежда и аксессуары несут на себе характерные маркеры производителей и дизайнеров; люди до мельчайших деталей перенимают схемы модного платья, обозначающие сознательную приверженность конкретным вкусам или идеям. Им кажется, что таким образом можно избежать разоблачения своих личных секретов, особенно таких, как недостаток храбрости или эстетическая неуверенность. Никому не нравится выглядеть дураком, но особенно – выглядеть единственным дураком среди всех, идиотом, который живет в своем собственном мире и никак не ориентируется в ходе событий; при этом многие видят себя именно такими. Это чувство особенно сильнó у самых молодых, у тех, для кого в одежде самое главное – это выглядеть правильно, то есть «как все». В средней школе заметно отличаться от других своей личной фантазией и изобретательностью попросту социально опасно; поэтому толпы школьников и школьниц стремятся выглядеть совершенно одинаково – вплоть до заколок и пряжек на ремне, конкурируя разве что в крошечных остромодных деталях, которые добавляют ко всеобщей одинаковости индивидуальный шик – но и этот шик тоже должен быть «правильным».

Но даже когда школьные годы давным-давно позади, взрослые все еще боятся выглядеть по-дурацки. И тогда мода предлагает им одеваться в конкретном жанре, сделаться зримой частью всеми желаемого и хорошо известного безумия, членами общедоступного клана. Потребность быть принятым другими удовлетворяется с помощью безликих масок: если ты плотно приладишь любую из них к лицу, никто не разглядит сквозь нее твое истинное я. Ты словно бы надел униформу или завесил лицо вуалью; эта почетная мантия членов избранной тобой группы убережет тебя от насмешек.

Вообще говоря, «униформа», в современной риторике моды чаще всего яростно презираемая, – это именно то, что предпочитает носить большинство: одежда, в которой человек чувствует себя в безопасности благодаря сходству с ближним. Надев форму, ты можешь затем выбирать отдельные детали, которые позволят тебе ощутить свою уникальность и потешаться над членами других кланов, которые выглядят такими одинаковыми в своих клановых одеяниях. В течение последних двух столетий мужчины боялись выглядеть глупо гораздо больше, чем этого боялись женщины, поэтому одежда мужского клана несколько больше походит на униформу, чем одежда клана женского. Женщины завидуют именно этому – и именно над этим издеваются.

Одна из известных причин притягательности моды заключается в том, что она дарит возможность выглядеть как все, по образцу древнего клана, в то же время позволяя каждому выбирать свой клан. Мода зачаровывает, призывно манит ринуться очертя голову в мир своей фантазии, предлагает бесконечное количество вариантов и деталей при полной, но обескураживающей и обманчивой свободе выбора. С одной стороны, мода делает многих замечательно одинаковыми, с другой – позволяет каждому выглядеть восхитительно уникальным. Чувство вины и страха, порождаемое этим непростым сочетанием, никогда не иссякает; оно неизбежно.

Однако если вы находите и выбираете одежду, которая соответствует вашим самым потаенным мечтам, вы, конечно, выдаете себя. Даже если никто не будет смотреть на вас или интерпретировать увиденное, другим станет известно, какие цвета, формы и стили вы горячо предпочитаете, а каких всегда избегаете, варианты каких вещей всегда ищете. Иными словами, о вас станет известно все, что вы, возможно, хотели бы скрыть, все, из чего состоит, пусть даже вы этого не осознаёте, образ, которому вы бессознательно хотите соответствовать или который, по вашему мнению, вам присущ. Вы знаете, что всегда носите свитера с высоким воротом или никогда не надеваете ничего зеленого, или любите просторную, а может быть, напротив, обтягивающую одежду. Если кто-то спросит, почему вы одеваетесь именно так, то, скорее всего, у вас найдутся правдоподобно звучащие объяснения. Если вы – мужчина, который ненавидит галстуки или обожает их, или любит цветные рубашки и терпеть не может белые, или ни за что на свете не наденет шляпу, – вы наверняка сумеете придумать логичное обоснование любой из этих особенностей. Но мы знаем, что мода не основана на логике; желание рационализировать только показывает, что мы знаем, как иррационально выглядим.

Единообразие, услужливо сохраняемое современной модой, дает необходимый фон для вольной игры иррациональных проявлений желания и отвращения: на поверхность выходят неискоренимые бессознательные желания, глубоко упрятанные воспоминания, подлинный склад ума. Как уже отмечалось, разнообразие проявлений бессознательного обеспечивают сами формы, принимаемые одеждой, потому что они проистекают из глубоких фантазий, общих для всех в единой культуре. С новой свободой личного выбора, не ограниченной строгими социальными кодами, индивидуальная психика может иллюстрировать себя сколь угодно подробно, используя современный визуальный вокабуляр одежды, собиравшийся поколениями. Модный бизнес добавляет в эту смесь все новые и новые поверхности тканей, отчего темы меняются все быстрее: дизайнеры исходят из своих собственных неосознанных желаний и осознанных воспоминаний, рассчитывая на отклик как можно большего числа покупателей и на формирование новых рынков.

Рекламная фотография. Марлон Брандо в фильме «Трамвай „Желание“». 1951. Фото ullstein bild/ullstein bild via Getty Images

Мятежная мужская мода второй половины XX века началась с футболок и синих джинсов сельскохозяйственных рабочих; потом ее подхватили юные городские бунтари. Брандо явно демонстрирует, что футболка на нем – нижнее белье и что она так же сексуальна, как игра его мускулов.

Многие традиционные формы воротников и манжет, разновидности украшений на разных элементах одежды – погончики на плаще, сборки на полочках рубашки, цветок на лацкане, – просторная или облегающая одежда для разных частей тела, расположение швов, карманов, пряжек, молний, пуговиц, не говоря уж о цвете и его комбинациях, узорах и их сочетаниях, конкретных тканях для конкретных предметов одежды, орнаменте из абстрактных форм или изображений животных и растений – все это постепенно развивалось, формируя изменчивый, но все же довольно-таки последовательный образ современного швейного изделия с автономной историей. Это – основа современного платья, аккумулированный словарь современной швейной формы, полный множественных пересекающихся значений, которые мы все наследуем, несмотря на перемены в обществе и – даже – перемены в моде. Большинство модных тенденций просто слегка видоизменяют рецепт: делают вещи из непривычных тканей, опускают пуговицы ниже, зауживают бедра и наоборот, изымают предметы гардероба на время из оборота, но все это – из тех же ингредиентов, которые по-прежнему находят в нас живой отклик.

Со временем появлялись и новые элементы, большинство из которых создавали новый взгляд на старые условности, а не вытесняли их полностью. К примеру, колготки можно назвать более совершенным вариантом чулок с поясом, но они не заставили их исчезнуть, а лишь попросили подвинуться. Застежки-молнии, теоретически сугубо утилитарные, с самого своего появления в 1920-е годы стали использоваться в качестве украшения и намека, что сохраняет в них ощущение новизны и современности и обеспечивает долгую жизнь. Не многие вещи исчезают быстро; обычно на это уходит не менее полувека. Стили и их психологическая нагрузка имеют тенденцию задерживаться надолго, порождая комфорт и смутное удовлетворение, смешиваясь с новыми вещами, которые восхищают и обольщают. Самый свободный личный выбор из тысяч имеющихся вариантов способен, таким образом, выдать бессознательную привязанность к старинным семейным табу, к этническим или местным обычаям, к страстным увлечениям детства, а главное, к самым базовым сексуальным пристрастиям, даже когда поверхностный выбор следует за новыми модными трендами.

Однако важнее всего то, что это «предательство» и эти связи по большей части остаются незаметны! Они обусловлены внутренними движущими силами, они управляют вашим выбором, но случайный наблюдатель видит лишь общие характеристики той моды, которую вы для себя избрали, и судит о том, кем вы хотите быть, в широком смысле. Наблюдателю не понять, почему вас отвращает синий цвет, или почему вы любите вещи «в талию», или почему вы автоматически выбираете серебристые узоры, а не золотые и не разноцветные. Многие необычно выглядящие люди одеваются, очевидно, в соответствии со своими глубокими убеждениями, которых наблюдатель не разделяет. Люди в экстравагантной одежде явно не знают, как выглядят на самом деле, но довольны тем, как чувствуют себя и как, по собственному мнению, в ней выглядят. Эти люди, возможно, настоящие оригиналы, пусть даже их и не ценят по достоинству. Все знают, что у одежды есть свой язык, однако ее сообщения очень часто уходят впустую; зачастую это всего лишь бормотание себе под нос.

Тревоги

Притом что мода испытывает на себе разнонаправленные силы, ясно, что лучше всего одеты те, кто лучше всего знает себя. Это утверждение справедливо для любого жанра моды: шик или антишик, безопасный, идеологический, городской, провинциальный, странный, традиционный, местный, политический, «модный». Знание себя может быть сугубо телесным, когда человек прекрасно понимает, как он выглядит и ведет себя. Он отнюдь не лелеет набор фальшивых, заслоняющих истину, мифов о себе. Человек может плохо понимать себя в других вопросах, может быть чудаком или занудой, но, когда мужчина или женщина имеет верный внутренний взгляд на свой физический облик, на такого человека приятно смотреть – хотя бы благодаря тому, как он выбирает и носит одежду. Такие люди никогда не выглядят глупо, даже если фасон, которого они придерживаются, сам по себе достаточно дурацкий. В основе их уверенности лежит сексуальное самоосмысление, интуитивное понимание того, что помогает этому конкретному телу пребывать в движении и действии в социальном окружении, а что мешает. Человек должен знать, как его собственная одетая фигура ведет себя и выглядит на самом деле, а не тогда, когда он специально позирует перед зеркалом.

Если самопознание действительно происходит, то, как правило, бессознательно, а значит, вряд ли оно вообще является знанием, и эффекты знания о себе – лишь один из видов бессознательного откровения. Искать его сознательно означает посвящать время и усилия именно визуальному самопознанию, а не физическому или моральному совершенствованию. Это бесстрастное изучение себя во множестве зеркал, своего рода тайная тренировка, результат которой – новое знание о вашем физическом облике: то, как вы выглядите сзади и сбоку, сидя и на ходу, ваши обычные движения головой, жесты, мимика в процессе речи. Иными словами, самопознание требует глубокого интереса к собственной персоне, уже вышедшего из моды, особенно в пуританской Америке. Он ассоциируется скорее с дорогими французскими куртизанками или английскими денди эпохи Регентства, чьим единственным ресурсом было их явное физическое очарование, требовавшее постоянного «техобслуживания», поддерживаемого тщательнейшим самоизучением. Для спонтанности в этой программе места не было, так что опрометчивое выражение реальных чувств или обнаружение внутренних противоречий не входило в число желаемых последствий.

Современные американцы хотят выглядеть искренними и непосредственными, но в то же время не хотят выдавать себя, чтобы никто не посмеялся над их личными слабостями. Пристально смотреться в зеркало, чтобы действительно обрести понимание и, возможно, контроль над теми физическими свойствами, которые могут тебя выдать, – это отдает самовлюбленностью, худшей из слабостей. Гораздо безопаснее опираться на знаки и забыть о реальном внешнем виде; строить свою программу так, чтобы ты и твоя одежда были прочтены, но не разгаданы. Единственные современные горожане, которым позволено (и считается, что они будут) бесконечно и ежеминутно заботиться о своем внешнем виде, – это те, кто выступает со сцены, в том числе политики и ведущие новостей. Их преимущество в том, что они отсматривают мили и мили пленки с записями себя, поэтому могут настроить все физические параметры и выглядеть перед камерой одновременно непосредственно и безупречно.

Обычные же люди, похоже, изо всех сил стараются не видеть, как они выглядят на самом деле, заявляя, что не вынесут этого. Они восхваляют внешнюю красоту, но ругают себя за то, что мечтают о ней; хотят выглядеть великолепно, но избегают средств, позволяющих этого добиться; испытывают тягу к зеркалам, но вслух презирают их. Вместо этого они теряют вес и изнуряют себя тренировками в спортзале. То и другое, может быть, полезно для здоровья и намекает на высокие моральные ценности, не говоря уж об общественном одобрении. Но ни диеты, ни занятия фитнесом никоим образом не влияют на манеру двигаться, жесты, привычную походку, привычное выражение лица или способ носить одежду, то есть на реальную внешность. И те же люди часто выбирают одежду с известными четкими сигналами, которые препятствуют подробному визуальному анализу.

Тексты модной рекламы призваны развеять основополагающий страх перед бессознательным саморазоблачением. Рекламный текст льстит читателям, внушая, что каждый из них – подлинный аристократ с богатой внутренней жизнью, способный элегантно и с достоинством пережить «разоблачение одеждой»; с мощными инстинктами, управляемыми уверенностью в себе; человек, чьи прихоти по существу являют собой творческие прорывы; кому мода попросту служит. Расхваливаемые товары предлагаются как инструменты искусной самопрезентации по образцу изображенных в рекламе моделей. В обыденной жизни никого этим не одурачишь, и страх не дотянуть до рекламного уровня лишь усиливается; за манящими рекламными картинками маячит предположение, что идеальный потребитель моды обладает качествами, которые, как когда-то считалось, пристали художнику.

Художник же, согласно представлениям времен модерна и романтизма, бессознательно обнажает свою внутреннюю жизнь и в то же время сознательно использует свое мастерство и талант, чтобы посредством элементов художественной среды создать нечто внешнее по отношению к себе. Если произведение искусства достигает цели, то бессознательные внутренние склонности художника поддерживают и питают его талант, который он задействует сознательно. Результат его труда находит у зрителя двойной отклик: сознательное признание сознательного усилия и неосознанный отзвук тех струн души, которые художник бессознательно затронул в себе самом. Оригинальная работа художника не обязана нарушать условности своей эпохи; она всего лишь должна отражать гармонию между идеей, мастерством и чувствами художника – свидетельство того, что художник хорошо знает себя, что личная творческая история передана достоверно.

В идеале человек, удачно одетый в современную модную одежду любого стиля, тоже являет собой именно такой результат – гармоничное произведение искусства, собранное из неясных внутренних порывов и ясных внешних решений, связанных воедино узнаваемым способом. Как и во всех остальных видах искусства, чем талантливее человек, тем лучше будет результат; и в этом как раз заключается одна из проблем создания модного образа. Многие чувствуют себя не слишком талантливыми художниками перед лицом широкого спектра возможностей и метавозможностей, предлагаемых модой.

Нынешняя огромная свобода и разнообразие в том, что касается одежды, особенно женской, служат отражением социальных свобод последней четверти XX века, когда уместность наряда больше не диктуется социальным укладом. В 1930-е годы все люди еще знали, какие наряды и в каких случаях уместны или неуместны, и примерно представляли, какого рода вещи нужны им для нормальной повседневной жизни; личный вкус и самовыражение реализовывались в определенных, довольно комфортных границах. То же можно сказать и о моде. Люди с не слишком богатым воображением могли по крайней мере рассчитывать на то, что они одеты подобающим образом. Позже от идеи объективного стандарта отказались, за исключением консервативной деловой одежды; и это вызывает известное недовольство.

Во всех прочих аспектах современной жизни единственный стандарт выбора одежды – личный. Вы можете конкурировать – или не конкурировать – с выбором большинства в том или ином случае, в той или иной группе; можете пойти на торжественный вечерний прием в шелковом платье, а можете быть единственной, кто явится туда во фланелевых штанах и свитере или в черной коже со стальными заклепками; но в любом случае вас будут воспринимать как человека, сделавшего свой личный выбор, а не как человека, одетого «правильно» или «неправильно».

Мы существенно переосмыслили одежду, стали видеть в ней личную, а не социальную сферу, и отчасти это произошло из моды на протест против моды. Внешнее давление и требование общей похожести в наши дни воспринимается как посягательство на личную свободу. Отсюда уважительное отношение к любому личному выбору в тех общественных условиях, где прежде выбор был жестко ограничен. В ресторанах больше нет дресс-кода; на официальных мероприятиях, ранее требовавших костюма с галстуком, все больше участников, одетых неформально. Женщинам уже не обязательно идти в оперу в вечернем платье, а в церковь – в шляпе. Принятые ныне взгляды препятствуют идее гармоничной общественной картины, предполагая взамен, что каждый из нас должен создать уникальный удачный образ своей индивидуальности, не заботясь о том, что делают остальные.

Тем не менее схожесть продолжает быть отчаянно необходимой для нашего социального комфорта, особенно для поддержания равновесия во фрагментированном обществе. Когда мы собираемся в ресторан или в оперу, многоликий модный бизнес услужливо вываливает перед нами уйму разнообразных вариантов, и мы вынуждены сами прокладывать себе курс. Груз личной ответственности, таким образом, непомерно возрастает. Нам больше не предписаны конкретные способы соответствия ситуации – мы должны придумать собственную версию того, чтó эта ситуация требует от нас лично, версию, которую затем все могут увидеть и обсудить. По сути, мы вынуждены раскрывать себя, как это делает любой современный художник, который создает работы по велению сердца, а не по заказу короля, или церкви, или их эквивалентов.

Груз ответственности возрос, потому что мы по-прежнему не хотим выглядеть глупо. Мы знаем, что наш выбор – это история в картинках, личная иллюстрация глубинного смысла нашего отношения к миру, а это означает приверженность к той, а не иной группе. Выбранный нами вариант моды служит средой, условной формой, в которой отливаются наши мысли, но в то же время и ширмой – роль, которую раньше выполняло общественное мнение и которую, как принято считать, выполняет подлинная одежда кланов и племен. Следование конкретной моде, особенно – странной, само по себе может создать серьезную силу. Яркий пример тому – военная форма, которая прячет страх одного человека под маску всеобщей храбрости. Примером может служить и чернокожая городская молодежь, чья общая манера одеваться броско и вызывающе приносит ей успех и удовольствие в мире недовольных.

Разновидностей моды и фасонов так много, что нас выдает не только наш маленький выбор, но и выбор более общий, те широкие мазки, которыми мы описываем себя, намекая тем самым, намеренно или даже неосознанно, к каким частям общества мы хотели бы принадлежать. То, что мы выбираем, лишь подчеркивает то, что мы отвергаем, выводит на свет наши безнадежные желания, наш высокий или низкий уровень самопознания. Как всегда в искусстве, абсолютный контроль над всем процессом невозможен, да и не нужен, поскольку формы современной моды, как и современного искусства, специально предназначены для того, чтобы высвободить бессознательное.

Сильная реакция на такое состояние дел изначально сопровождает моду, служа ей постоянным противовесом. Возмущение тем, что моде не удалось породить мир, равенство, стабильность и красоту, что она визуально беспокоит, изумляет, шокирует, подхлестнуло развитие моды. Результатом стала повторяющаяся мода на антимоду, в самые активные свои периоды ускорявшая общий темп перемен. Политические волнения иногда бывали причиной антимодных движений – но не причиной конкретных формальных перемен, за которые эти движения ратовали. Такие формальные перемены, как всегда, диктуются изнутри самой моды и впоследствии оправдываются разумом или страстью, в зависимости от исторического момента. Антимода, выражавшая себя в одежде, часто была попросту следующей модой, появлявшейся чуточку быстрее, чем могла бы. В наше время разнообразия мод это всего-навсего еще одна из них. Женщины в неженственной одежде не выглядят политической оппозицией своим нарядным сестрам – они просто выглядят сторонницами иного модного стиля.