Текст книги "Народ Мухаммеда. Антология духовных сокровищ исламской цивилизации"

Партия Али

Через год после его вступления на престол в Ираке поднялась влиятельная партия, поддерживающая потомка Али Мухаммеда ибн Ибрахима; другой потомок Али, Мухаммед Ибн Сулейман, поднял восстание в Медине, а в Басре двое, Али ибн Мухаммед и Заид ибн Муса, стали хозяевами города. В тот же год еще один представитель этого рода поднял Йаман против правительства, и на следующий год его родственник Мухаммед, называемый парчовым щеголем за свою красоту и изящество, взбунтовал Мекку и Хиджаз. Он провозгласил себя имамом и присвоил себе титул правителя всех правоверных.

Силу следует применять только в самом крайнем случае – было одним из правил Мамуна. И халиф благожелательно относился к партии Али.

Через двести лет после бегства в Медину его послы отправились к Али Ризе, прапрапраправнуку Хусейна, чтобы с почестями доставить его в Мерв, ведь Мамун не перевез правительство в Ирак. Халиф радостно встретил его и созвал совет главных людей государства.

Там он объявил, что провел перепись всех живущих потомков Аббаса и Али. Среди всех этих людей из Дома пророка он не нашел более подходящего на роль властителя над мусульманами, чем Али Риза[134]134
  8-й шиитский имам Али ибн Муса, известный под именем Али ар-Риза (Реза), скончался в 818 г. в Мешхеде.


[Закрыть]. В завершение он объявил Али Ризу своим наследником в халифате. Мамун приказал чеканить золотые и серебряные монеты с именем Али Ризы, выдал свою дочь за его сына, отменил черный цвет одежды и знамен, а членов халифата одел в зеленое.

Когда вести об этом достигли Ирака, Аббасиды пришли в ярость. По переписи среди них было тридцать три тысячи прямых потомков дяди пророка, мужчин и женщин, и теперь каждый Аббасид со своими людьми и вассалами объявил Мамуна свергнутым и дал клятву верности Ибрахиму, сыну Махди, которого провозгласили халифом.

В 203 году Али Риза умер, съев, как говорят, отравленный виноград. Мамун сам произнес над ним погребальную молитву.

Ибрахим, сын Махди, в Багдаде

В то время в Багдаде начались мятежи. Толпа из вооруженных преступников нападала на мирных горожан и путешественников, грабила их, в то время как их добыча открыто продавалась на рынке. Чиновники не могли сдерживать насилие и возмещать убытки, тогда благочестивые состоятельные люди объединились, чтобы положить этому конец.

Аскет, или дервиш, назвавшийся Халидом, взывал ко всем правоверным, призывая восстановить порядок. Немного позже появился Сахль, носивший Коран на шее и призывавший людей прекратить насилие и поступать по Книге Всевышнего и Слову пророка. Хашимиты поддержали его, штаб его находился в дворце Тахира, а его отряды патрулировали город, не принимая платы жителей.

Когда однажды дервиш Халид сказал ему, что он никоим образом не винит правителя в том, что произошло, Сахль ответил: «А я буду против любого человека, кто не следует Книге, будь он правитель или кто-либо еще».

В конце концов его захватили воины Ибрахима ибн Махди, и он погиб.

Никто не может победить Словом Всевышнего без Его помощи.

* * *

Когда наконец войска Мамуна вошли в Багдад, Ибрахим скрылся. Он затаился у рынка Галиб. Халиф приказал поймать его, но только через четыре года, однажды ночью, темнокожий страж порядка задержал его на Длинной улице, переодетого в женское платье и сопровождаемого двумя служанками.

Мамун пощадил его жизнь, но женское платье, в котором он был пойман, должно было на нем оставаться, и в таком виде его должны были показывать народу в комнате стражей у ворот дворца. Через несколько дней этой потехи халиф сжалился над ним.

Существует забавная история о приключениях Ибрахима и парикмахера, случившаяся, когда он, скрываясь, бродяжничал в городе. За ним охотились не только люди Мамуна, большое вознаграждение давали за любые сведения о его убежище.

«Однажды летним полднем, – рассказывает Ибрахим, – я выбрался из укрытия и бесцельно бродил, пока не оказался в тупике. Заметив чернокожего человека у двери одного из соседних домов, я подошел к нему и спросил, сможет ли он укрыть меня от жары в каком-нибудь уголке.

Конечно, согласился тот и открыл дверь. Я вошел. Он проводил меня в комнату с коврами и подушками, милую и чистую. Затем он извинился, закрыл дверь и ушел. Меня пронзило подозрение: а что, если этот человек слышал об обещанном вознаграждении и пошел продать меня? Но пока я беспокойно обдумывал это, он вернулся со слугой, который нес хлеб и мясо в изобилии, жаровню и посуду.

– Я парикмахер, – сказал он, – и знаю, ты считаешь мое ремесло нечистым. Вот, сделай что-нибудь из этого, я ни к чему не прикасался.

Приготовив еду из принесенного, я поел. Я был так голоден, что мне показалось, что никогда раньше я не ел ничего более вкусного.

– А теперь, – спросил мой хозяин, когда я закончил, – не выпить ли нам выдержанного вина?

У меня не было никаких возражений.

Он снова принес мне посуду.

– А сейчас, – продолжал он, – позволишь ли ты мне остаться здесь рядом с тобой и выпить за твое здоровье? Я принесу еще вина.

– Конечно, оставайся, – ответил я.

Он выпил три чаши, вышел и вернулся с лютней.

– Мой господин, – сказал он, – сам я не могу просить вас спеть, но если я обращусь к вам как слуга к господину: можете ли вы снизойти до просьбы вашего раба и спеть ему?

– Откуда ты знаешь, что я умею петь? – потребовал я ответа.

– О Всевышний! – воскликнул он. – Вы слишком известны, чтобы я мог вас не узнать, Ибрахим, сын Махди, за которого Мамун дает три тысячи дирхемов.

Тогда я взял лютню и стал ее настраивать. Когда же я уже готов был спеть, он перебил меня:

– Мой господин, не споете ли вы то, что я вас попрошу?

Я согласился. Он сразу назвал три вещи, которые я знал лучше всего.

– Ты узнал меня! – закричал я. – Но откуда ты знаешь эти песни?

– Я был в услужении у Исхака, сына Ибрахима, из Мосула, – отвечал он. – И много раз слышал, как он говорил о великих мастерах музыки и их особенных умениях. Но кто мог подумать, что вы, в моем доме, споете мне одну из этих песен?

И я спел ему. Мне очень понравился этот человек, и я оставался у него до самой ночи, когда стало пора уходить. У меня были с собой деньги, и, прощаясь, я сказал:

– Возьми это за то, что ты потратил. И наступит день, когда с помощью Всевышнего мы сможем дать тебе больше.

Он возразил:

– Я предлагал тебе то, что у меня было, и просил принять это, но я знал, что поступаю слишком самонадеянно.

Этот человек ничего у меня не взял, только вышел указать мне дорогу. Мы попрощались, и я больше никогда его не видел».

* * *

– Я так люблю прощать людей, – говорил Мамун, – что, боюсь, не буду вознагражден за это в будущем. Если бы люди знали, как я люблю их прощать, они бы совершали преступления перед тем, как прийти ко мне.

Судья Ибн Аби Дувад рассказывал, что услышал, как однажды Мамун говорил кому-то: «Ты можешь быть предателем, и ты можешь быть верным, а я не буду требовать ответа, ты можешь поступать плохо, я буду поступать хорошо, ты будешь творить зло, а я буду просить прощения, пока прощение не сделает тебя лучше».

«Мамун мог быть таким терпеливым, что это раздражало, – говорил Ибн Дувад. – Однажды, когда мы стояли в присутствии, халиф за занавесью чистил зубы и смотрел на тигров.

Мы услышали, как лодочник сказал:

– Этот Мамун? Что я могу о нем думать? О человеке, убившем собственного брата?

Халиф только улыбнулся и спросил:

– Может ли кто-нибудь из вас придумать, как я могу заслужить доверие этого прекрасного человека?»

«Размышляя о причинах недовольства мной, я всегда знал, что в их основе – гнет моих наместников, – сказал Мамун. – И более всего я был смущен словами жителя Куфы, который пришел ко мне посланником своего города, чтобы жаловаться на своего наместника.

– Ты лжешь, ведь правитель Куфы – честный человек, – отвечал я ему.

– Не может быть сомнения, что правитель правоверных говорит правду, а я лгу, – сказал посланник, – это значит, что, назначив этого честного человека правителем Куфы, ты навредил всем другим городам. Назначь же его теперь в другой город, чтобы он разорил его своей справедливостью, как разорил нас.

– Хорошо. Он больше не будет над вами править, – ответил я».

Чистые

В Александрии появилась политическая группировка, называвшая себя суфиями. Входившие в нее действовали только во имя Всевышнего (так, как сами считали должным), а не ради правительства.

Каждый вторник Мамун устраивал собрания, на котором обсуждали проблемы религии и Закона. Сначала юристов и ученых приглашали в комнату, устланную коврами, где они, сняв обувь, рассаживались. Тогда подавались яства и начиналась трапеза. После они умывались, каждый, кто желал, мог прилечь, приносили кальяны, гости курили благовония, и затем их провожали к халифу. Халиф, поприветствовав собравшихся, задавал направление беседы и вел ее по-царски справедливо, без надменности или педантичности, разговор продолжался до захода солнца, во второй раз подавалась еда, и все расходились.

«В один из таких дней, – рассказывает Яхья ибн Актам, бывший судьей в Басре, – когда Мамун был увлечен беседой, вошел его управляющий Али и сказал:

– Правитель всех правоверных, у дверей стоит человек. Он в грубой белой одежде до колен, и он спрашивает, может ли к вам присоединиться.

Я понял, что это, возможно, кто-то из суфиев, и хотел подать знак, чтобы тот не впускал его, но халиф не колеблясь сказал:

– Пусть войдет.

Появился человек, одетый, как описал его управляющий, несущий в руках свою обувь. Он остановился у края ковра и приветствовал:

– Мир тебе, благословение и милость Всевышнего.

– Мир и тебе, – отвечал халиф.

– Могу ли я приблизиться? – спросил человек.

– Подойди, – сказал халиф, – и садись.

Он сел и спросил:

– Могу ли я говорить?

– Говори, – ответил халиф, – столько, чтобы твое мастерство показало, что твои слова угодны Всевышнему.

– Вот трон, – начал незнакомец, – на котором сидишь ты, но ты на нем с согласия всех правоверных или занял его жестокой силой и владеешь ими?

Мамун отвечал:

– Нет, не с общего согласия я на этом троне, но и не занял его силой. До меня правил Харун ар-Рашид, и с этим, охотно или нет, мирились правоверные, и он назначил меня и Амина быть его преемниками, обратившись к тем правоверным, кто был этому свидетелем. Он взял клятву верности мне и другому со всех паломников к Святому Дому Всевышнего в Мекке. Они поклялись, охотно или неохотно. С человеком, передавшим мне власть, случилось то, что случилось. И когда я получил ее, я знал, что нужно действительное согласие всех мусульман, с востока и запада. Я размышлял об этом. Было понятно, что, если я просто оставлю дела мусульман их правителям, объединенная сила ислама ослабнет, договоры не будут исполняться, и государство разорвется на куски, повсюду будут беспорядки, бедствие и война – против слова Всевышнего никто не отправится в паломничество и не пойдет на Священную войну, поэтому некому будет вести людей, дороги заполнятся разбойниками, и сильные станут угнетать слабых. И поэтому, чтобы защитить правоверных, я принял эту власть. Чтобы сражаться с их врагами, охранять их дороги, вести их, пока они не выберут сами того человека, которому будут доверять. Этому человеку я передам свою власть. Я стану его подданным, как любой другой мусульманин. Вот мое слово правоверным. Передай им: как только они выберут вождя, я отрекусь от власти.

– Мир тебе и благословение и милость Всевышнего, – сказал суфий, поднимаясь на ноги. Сказав это, он ушел.

– Следуйте за этим человеком и узнайте, куда он направился, – приказал Мамун управляющему.

Али вернулся с таким докладом:

– Правитель правоверных, мои люди проследили за этим человеком. Он дошел до мечети, где его ждало пятнадцать человек, такой же наружности и в подобном платье.

– Ты видел его? – спросили они.

– Да, – отвечал он.

– И что он сказал?

– Ничего, кроме хорошего, – ответил посланник. – Он сказал, что правит мусульманами, чтобы охранять дороги и не дать прекратиться паломничеству и Священной войне, помочь угнетенным и показать, что Закон Всевышнего не стал простыми словами, но что, как только мусульмане объединятся под одним человеком, он готов отречься и передать ему власть.

– Да, – отвечали остальные, – хорошо, если так.

И они разошлись.

Выслушав это, Мамун повернулся ко мне:

– Теперь ты видишь, Абу Мухаммед, что не так сложно угодить этим достойным людям.

– Слава Всевышнему, давшему тебе мудрость, правитель правоверных, – отвечал я, – мудрость слов и дела».

* * *

Этот же судья Яхья написал несколько трактатов по юриспруденции, опираясь на основные источники правосудия, и комментарии к ним.

Самая известная из его работ – книга «Предупреждение», опровергающая принципы иракской юридической школы. Она вовлекла его в многочисленные споры с великим судьей Ибн Аби Дувадом.

«Однажды, – рассказывает Яхья, – Мамун обратился ко мне:

– Я хочу рассказать о некоторых заповедях.

– Кто, как не правитель правоверных, может это сделать? – ответил я.

– Тогда поставьте мне трибуну, – сказал халиф.

Трибуну установили, и он взошел на нее. Первое, о чем он сказал нам, были подтвержденные Хушаймом слова пророка: «Имрууль-Кайс уводит всех поэтов в Геенну».

Он рассказал еще тридцать притчей, потом спустился к нам и спросил меня, что я думаю о его рассказе.

– Прекрасная речь, о правитель всех правоверных, – ответил я. – Всем нам ты указал, что нужно делать.

– Вздор! – сказал халиф. – Я вижу, что вам она совсем не понравилась. Да, назидание нужно читать другим людям, беднякам, записывающим его чернилами».

* * *

Рассказывает один из суфиев:

«Я видел Дьявола и крикнул ему:

– Зачем ты здесь?

– Что я могу с тобой сделать? – отвечал он. – Ты освободился от того, чем я мог тебя соблазнить.

Я спросил:

– И что это?

– Мир, – сказал он и пошел прочь.

Но потом оглянулся и посмотрел на меня.

– Но один соблазн еще есть – любовь юношей.

И когда Всевышний желает презреть одного из Своих слуг, Он подводит его к той же выгребной яме».

В то время, когда Яхья ибн Актам был судьей в Басре, горожане обратились к Мамуну, жалуясь, что он развращает молодых мальчиков. Сначала Мамун ответил, что выслушает жалобы только на явную несправедливость Яхьи, но, когда он услышал его стихи про физические различия своих любовников, он вызвал его в столицу.

Так случилось, что Яхья стал близким другом Мамуна. Он настолько не стеснялся своих извращенных вкусов, что, когда Мамун приказал ему отобрать воинов для одного задания, тот привел четыреста безбородых мальчиков, выбранных только за свою красоту.

Об этом были написаны сатирические стихи:

 
Друзья, придите, чтобы увидеть чудо, такое редко встретишь!
Красивых лиц солдатских войско,
А во главе – судья, копье прямое чье наносит страшные удары.
Его стратегия приводит к совершенным битвам блаженства,
а не к битвам ударов.
Когда видит воин бой, он припадает к земле руками и лицом,
В тот момент, когда сам шейх склоняется над ним
с жезлом длиной с колено
И, пока тот лежит внизу, пронзает живую плоть.
 

* * *

Не приносились еще во времена ислама дары более щедрые, чем те, что делал халиф Мамун во время своей женитьбы на дочери его казначея Хасана ибн Сахла Буран.

Каждому Хашимиту из тех, кто там присутствовал, – военачальнику, чиновнику или просто знатному человеку – Мамун вручил шарик из мускуса. В каждом шарике была записка с именем поместья, раба, лошади или какой-либо другой ценности. Каждый гость разламывал шарик и читал записку, затем шел к казначею и получал обещанное. Золото и серебро, бутыли с мускусом и амброй разбрасывались в толпы простых людей.

Когда Мамун собирался вернуться вверх по реке в Багдад, он сказал Хасану:

– Назови любое свое желание.

– Да, о правитель всех правоверных, – ответил Хасан, – я назову его. Я прошу о следующем: думай обо мне так, как думал всегда. Только это ты можешь для меня сделать.

Халиф жаловал ему годовой доход Фарса и Сусианы.

Среди всех стихов о том событии есть такие строки:

 
Да благословит Всевышний союз Мамуна и Буран.
Тебе, Харуна сыну, досталась дочь такого человека!
 

– Двусмысленные строки, – сказал про них Мамун.

Критические настроения

В вопросах религии Мамун покровительствовал рационалистам, называвшим себя хранителями Священного Единства и Священной Справедливости.

Места из Корана, подразумевающие материальные свойства Бога, рационалисты толковали как метафоры. Отрицание таких определений Бога, как всемогущий, всеслышащий и всевидящий, являлось, по их мнению, утверждением Божественного Единства.

В соответствии с догматической теорией о Единстве, они утверждали, что Бог ни с чем не сравним, он не является ни телом, ни качеством, ни веществом и ни стихией, а Творцом того, чего нельзя постичь. Он один существует в Вечности, а все, что не является Им, существует во времени.

Касаясь вопроса Свободы Воли, рационалисты утверждали, что Бог не приемлет зла. Они настаивали на том, что не Он творит дела человечества, но предписывает и запрещает все по Своей воле. Любое добро сотворено Им, но Он не причастен к запрещенным грехам. Он мог бы, будь на то Его воля, принудить людей к послушанию, но Он не хочет этого, Ему нужно, чтобы люди действовали сами. Рационалисты были единодушны в том, что сам человек является причиной своих поступков, как хороших, так и дурных. Никакое зло и несправедливость, никакое неверие и непослушание не имеет своей причины в Боге, ведь, если бы Он являлся причиной несправедливости, Он Сам бы являлся несправедливостью. Мудрейший делает то, что благотворно и хорошо, а Он защищает благополучие своих слуг. Такова была теория рационалистов о Божественной Справедливости.

Что касается преступлений, то, по их представлениям, преступник, совершивший страшный грех, независимо от того, верующий он или неверующий, будет осужден на вечные муки.

Их противниками были те, кто называл себя последователями Истинного пути (сунниты). Они утверждали, что Бог совершает все согласно Собственной Воле, в чем заключался смысл Божественной Справедливости, в то время как для рационалистов справедливо только то, что мудро и приводит к добру и благу.

Для последователей Истинного пути все, необходимое человеку, содержится в Откровении и Заповедях. В то же время мирские знания достигаются разумом, который не может самостоятельно судить о том, что хорошо, что плохо и что должно.

Рационалисты, напротив, считали, что все знания имеют своим источником разум и, не постигая Откровение, человек может размышлениями постигать Всевышнего и отличать добродетели от пороков.

Попытка облагоразумить людей с помощью закона

В 212 году Мамун обнародовал рационалистическое положение о сотворенности Корана и объявил о преимуществе Али над Абу Бакром и Омаром. В народе не желали принять подобную теорию, что грозило восстанием. Мамуна начали называть Князем Неверующих. Попытка оказалась неудачной, и Мамун отложил осуществление своих целей до 218 года.

Инквизиция

О необходимости творения добра и препятствования злу рационалисты говорили твердо: это обязанность всех верующих, и принуждать к этому следует даже с помощью меча. И в 218 году халиф (который утверждал, что лучше выигрывать в споре, чем в битве) учредил инквизицию, чтобы заставить людей принять точку зрения сотворенности Корана. Вот его указания правителю Багдада:

«Правитель правоверных опасается, что толпа неблагоразумных и невежественных людей, не ищущих просвещения разума и способности отличать Бога от его творений, впадает в еретические рассуждения, считая, что Откровение Корана было Началом, а не создано Им в должное время, тогда как Всевышний сказал: «Истинно Мы создали этот Коран на арабском», а все, что Он создал, Он сотворил. И эти люди утверждают, что они – настоящие хранители Заповедей и что они олицетворяют Истинный путь и Веру.

Нам надлежит усомниться в честности таких людей, и их свидетельства не должны иметь силы.

Поэтому ты должен собрать всех судей твоих земель, и прочитать им это, и вызнать их убеждения о сотворенности Корана. И все судьи, признающие сотворенность Корана, должны допрашивать приходящих к ним людей и не верить показаниям не признавших сотворенность Книги. У тебя должны быть доклады всех судей. Будут даны соответствующие распоряжения».

* * *

Судья и его товарищи размышляли за утренней трапезой: а был ли Коран сотворен?

Мы узнали это от Абу Нуайма, который узнал от Сулеймана ибн Исы, который узнал от Суфьяна Тхаури, который сказал: «Хаммад сказал мне: «Иди скажи Абу Ханифе, что я не буду иметь с ним дела, потому что он многобожник». Суфьян так и сделал, сказал Сулейман, потому что он часто говорил о том, что Коран сотворен.

Но:

Всевышний сказал: «Истинно Мы создали этот Коран на арабском». Теперь, что бы Он ни создавал, Он сотворил. Коран следует понимать образно. Когда нет доказательств, мы не можем понимать по-другому. И когда их нет, мы должны понимать его образно. И:

Всевышний сказал:

«Мы говорим тебе о пророках».

И это значит – о том, что уже случилось раньше. Это предполагает, что Он говорит о событиях, следующих за теми, про которые сказано в Коране.

Но:

Заповеди, которые мы узнали от Алида Джафара ибн Мухаммеда, о том, что Коран – не Творец и не сотворен, являются истинными и совершенными, потому что он узнал о них от дяди по отцовской линии Зейда ибн Али, который услышал их от своего деда Али ибн Хусейна, праправнука пророка.

Но:

Не может быть сомнений в том, что слова Всевышнего «Мы послали Ноя к народу его» если существовали (в вечности) во времена, когда не было ни Ноя, ни его народа, то были словами о том, чего нет, в сущности, обманом.

И точно так же Его слова «сними свою обувь», обращенные (в вечности) к Моисею, когда Моисей не существовал, были бы обращением к несуществующему, а как можно говорить с тем, чего нет?

Из этого следует, что все веления, о которых говорится в Коране, должны быть сказаны людям в то время, когда им действительно говорились. Они должны существовать во времени, а не в вечности.

Но:

Мухаммед ибн Хусейн говорит нам, что, по словам Амра ибн Кайса, который услышал это от Абу Кайса из Мала, которому сказал Атиуйя, который слышал это от Абу Саида Кудри, которому пророк – да благословит его Аллах и приветствует – сказал: «Слово Всевышнего превосходит другие слова, как Всевышний превосходит Его творения».

Это не только означает то, что Коран – это Слово Всевышнего, но и предполагает разницу между Словом Всевышнего и Творением Всевышнего.

Но:

Всевышний сказал: «Когда приходит смерть, они возвращаются ко Всевышнему, к своему истинному Господину».

И это доказывает, что Он – не Его создания и Его создания – это не Он!

Судья и его товарищи продолжают трапезу…

* * *

Следующее письмо халифа приказывало правителю Багдада прислать семь человек из Ракки для допроса. И прислали, и допрашивали, и, когда они признали сотворенность Корана, вернули в Багдад. Правителю было приказано сообщить всем юристам, шейхам и традиционалистам о том, что признали эти семеро. Некоторые теперь уступили, другие все еще отказывались.

«Я шел с Аббасом ибн Абд аль-Азимом, – рассказывает Абу Бакр, – к Абу Абдуллаху ибн Ханбалу[135]135
  А б у А б д у л л а х А х м а д и б н Х а н б а л (164/778—241/885) – имам, основатель ханбалитского мазхаба, правовой школы.


[Закрыть] (великому знатоку основ Закона); у Аббаса были к нему вопросы.

– Недавно стали говорить, что Коран не сотворен и не несотворен, – начал Аббас. – Я считаю таких людей большей опасностью, чем даже джахмитов, которые не признают символов Всевышнего. Горе тебе: если ты говоришь, что Книга не сотворена, ты должен признать, что она сотворена.

– Да, эти люди – грешники, – согласился Ибн Ханбал.

– Но что об этом думаешь ты сам? – спросил Аббас.

Ибн Ханбал, казалось, был изумлен.

– А есть какие-то сомнения, – воскликнул он, – если Всевышний сказал: «Не творение и не повеление его», и еще он сказал: «Милосердный научил Корану и создал человека».

Он указал на разницу между Кораном и Человеком и разницу слов «научить» и «создать». «Научить», «создать», – повторил он несколько раз, доказывая различие. Коран, сказал он, – это Знание Всевышнего, и в нем его Имена и Свойства. Во что верят эти люди? Они не верят в то, что Свойства не созданы, что Всевышний вечно Всемогущий, Знающий, Непоколебимый, Мудрый, Слышащий, Видящий? А мы не сомневаемся, что Его Качества не созданы и Его Знание не создано, и, если Коран – это часть Его Знания и в нем Его Имена, мы не можем сомневаться в том, что и Книга не создана. Это Слово Всевышнего, и Он говорит им вечно.

– Чем же неверие хуже этого? – кричал он. – Хуже, чем мысль о сотворении Корана? Ведь эти люди также должны думать, что сотворены Имена Всевышнего и Его Знание. Люди слишком просто говорят об этом: только о сотворении Корана, они даже относятся к этому как к шутке. Они не понимают, насколько это серьезно. Потому что это неверие. Я не люблю отвечать на некоторые вопросы, которые задают мне люди. Но об этом я вообще не хочу разговаривать. Я слышал, меня называют не открывающим рта.

– Тогда, – сказал я, – человека, который считает Коран сотворенным, но не говорит о том, что сотворены Его Свойства и Его Знание, я должен называть неверующим?

– Да, он неверующий, – ответил Ибн Ханбал. – О Коране у нас не может быть никаких сомнений. Для нас в нем – Имена Всевышнего и часть Его Знания, и для нас каждый, кто говорит о том, что он создан, – неверующий.

Я чуть было не начал спор, когда вмешался Аббас, внимательно слушавший все, что было сказано.

– Ты услышал недостаточно?

– Более чем достаточно, – ответил Ибн Ханбал».

Затем Мамун приказал правителю собрать всех инакомыслящих для допроса. Когда созванным юристам прочитали письмо халифа, они вели себя нерешительно и отвечали двусмысленно, избегая и согласия, и отрицания.

– Скажи, – потребовал правитель от Бишра ибн Валида, – Коран сотворен или нет?

– Я уже говорил об этом, и не только об этом самому правителю правоверных, – отвечал Бишр.

– А что ты скажешь сейчас?

– Я считаю так: Коран – это Слово Всевышнего.

– Разумеется, – сказал правитель. – Но я спрашиваю у тебя: сотворен ли он?

– Я не могу ответить иначе, чем я ответил, – сказал Бишр, – и, более того, у меня есть особое разрешение правителя правоверных, освобождающее меня от подобных разговоров.

– А что скажешь ты? – спрашивал правитель, повернувшись к Ибн Аби Мукатилу.

– Коран – это Слово Всевышнего, – ответил тот. – Но когда правитель правоверных приказывает нам что-то, услышать приказ – значит повиноваться ему.

Так же ответил и Зияди.

Тогда правитель спросил Ибн Ханбала.

– Это Слово Всевышнего.

– Сотворен ли он? – настаивал правитель.

– Это Слово Всевышнего, – повторил Ибн Ханбал, – и это все, что я скажу.

Были спрошены все остальные, и их ответы записывались.

Ответ Ибн Баки был таков:

– Я утверждаю, что Коран был создан и явлен в сущее, и об этом говорит открытый нам текст.

– А что создано, то сотворено? – добивался ответа правитель.

– Да, – сказал он.

– Следовательно, – произнес правитель, – Коран сотворен.

– Я говорю, что он сотворен, – ответил Ибн Бака.

Отчет обо всех этих свидетельствах был отправлен Мамуну, после чего последовало предписание:

«Ты должен приостановить работу судебных властей, пока не убедишься в том, что характер мыслей каждого человека заключен в признании положения, что Коран сотворен.

Что касается Бишра, то он лжец: правитель правоверных не дает ему никакого освобождения, правитель правоверных только слышал его искреннее заявление о том, что Коран сотворен. Вызови его для дальнейшего допроса: если он покается, обнародуй его покаяние, но, если он будет упорствовать в своем неверии, еретически отрицая сотворенность Книги, пришли мне его голову. Также поступи и с Ибрахимом ибн Махди, согласится – хорошо, нет – рубите ему голову. А Ибн Аби Мукатилу напомни, что это он однажды сказал правителю правоверных: несомненно, в твоей власти освобождать и лишать свободы. А Ибн Ханбалу скажи, что правитель правоверных знаком с источниками, на которых он строит свои доводы, но может сделать из них только один вывод: Ибн Ханбал – невежа и лжец. Ибн Ганиму скажи, что правитель правоверных знает, что он делал в Египте и сколько денег получил за один год своей судейской службы. Все упрямые инакомыслящие, чьи имена стоят за Бишром и Ибрахимом ибн Махди в твоем списке, должны быть присланы сюда плененными для допроса, а в случае сопротивления – казнены».

Услышав это предписание, не уступили только Ибн Ханбал и трое других.

Закованных в кандалы по приказу правителя, их везли на допрос к самому халифу, когда пришли вести о его смерти. Это было милосердие Всевышнего к ним.

* * *

Мамун сидел, опустив голову, задумчивый и печальный. Я боялся приблизиться к нему. Но он взглянул на меня и жестом велел подойти. Я повиновался, но его голова снова склонилась, и так он сидел еще некоторое время.

Потом он поднял глаза еще раз и сказал:

– Исмаил, усталость – это естественное состояние души, усталость и жажда перемен. И душа так же радуется одиночеству, как и компании.

– Человеческие измышления, – сказал Мамун, – не в состоянии повернуть вспять то, что продолжает развиваться, и развить то, что отступает в прошлое.

Вера – вот лекарство от всех человеческих горестей. А скептицизм лишь рождает скорби.

Мамун умер во время похода против Византии. Он остановился лагерем в Бадандуне на территории Рима, когда его вдруг охватила лихорадка. Слуги укрыли его одеялами, но он дрожал и кричал: «Холодно! Холодно!» Придя в себя через некоторое время, он спросил, что значило название места Бадандун на греческом.

– Оно означает «протяни ноги», – сказали ему.

Этот дурной знак поразил его, и он спросил о названии этой земли.

– Ракка, – ответили ему.

Гороскопом, составленным в день его рождения, было предсказано, что он умрет в Ракке, поэтому он старался надолго не оставаться в мусульманском городе Ракке на Евфрате. Когда он услышал этот ответ от римлян, он все понял и перестал надеяться.

– О Ты, Чья власть никогда не исчезнет, – сказал он, – будь милосерден к тому, кто теряет свою власть.

Когда его брат Мутасим увидел, что он слабеет, он приказал одному из тех, кто находился с ними, произнести Обет Веры. Все было сделано так, как следует, человек стал произносить необходимые формулы повышая голос, в надежде, что халиф сможет повторять за ним.

– Нет нужды кричать, – сказал лекарь Ибн Масавейх. – Сейчас для него нет разницы между его Господом и Манихеем.

Мамун открыл глаза, сияющие чудесным светом. Он попытался взять за руку доктора и что-то сказать. Но не смог. Он поднял взгляд к небу, и его глаза наполнились слезами.